Обещай, что навечно…

13. Аарон

В своей жизни я не любил множество вещей. Лук, например, варенный. Цвет фиолетовый. Ранние подъемы и все виды общественного транспорта тоже были из этой категории. Но больше всего я ненавидел больницы. За их процедуры и за напускное радушие персонала, который встретил меня здесь будто бы я просто отлучился ненадолго в нормальную жизнь и затем вернулся к ним вновь. И я знаю, что из всего этого было паршивее: то ли снова видеть больничные стены после пробуждения, то ли недовольную рожу Джейсона.

– Не ожидал, что это случится так скоро. – Холодно звучит его голос.

– Слушай, давай не сейчас, – еле шевелю сухим языком и жмурюсь, – лучше приглуши свет и дай мне воды.

– Дебил, это солнце светит, – огрызается брат, – ты пролежал в отключке всю ночь.

– А, – только и могу сказать ответ. – Ну, хоть шторы закрой.

Даже с закрытыми глазами мысленно рисую его маршрут: окно – тумба с графином – моя койка. И, вуаля, в губы грубо толкается прохладное стекло. С жадностью глотаю живительную влагу и не обращаю внимания даже на то, что большая часть проливается мне за шиворот.

– Сиделка из тебя так себе, но спасибо,– удовлетворенно откидываюсь на подушки. – Только не могу врубиться, что ты здесь делаешь?

– Вообще-то ты меня набрал, – Джейсон не отходит от постели, – сказал «мне плохо» и «я в больнице», а дальше гудки и мне пришлось сорваться на ночь глядя в поисках тебя. Благо, что с твоим «послужным списком» за тобой числится именно эта больница. Бл*дь, ты скажи, чего тебе в жизни не хватает, а? Какого хрена мы вечно должны бояться за тебя и вытаскивать из кромешной жопы?

– Не ори на меня, – огрызаюсь, – такое чувство, будто я намеренно это сделал.

– А разве нет?!

– Я сказал, не ори на меня! Раз оступился и вы теперь вечно будете меня попрекать?! К твоему сведенью, я выпил то, что мне не предназначалось и тем самым спас девчонку.

– Что ты мелешь? – Джейсон хватает меня за больничную пижаму. – Не хватает смелости сказать правду?

Я понимаю, что чтобы я сейчас ни сказал… мне не поверят. И меня это выбешивает. Разжимаю пальцы брата и отталкиваю его в сторону.

– Можешь проваливать отсюда туда, откуда приехал. – Гневно смотрю на него.– Небось, как всегда притворялся ох**нным парнем и клеил очередную девицу у себя в кафешке.

– А что, если и так? – он прищуривается. – Завидно?

– Да тут не завидовать, а сочувствовать нужно. Причем не тебе, а той лохушке, которая повелась на тебя. Ты ж как хамелеон, который приспосабливается под обстоятельства.

– А ты обозленный на все и вся инвалид, но живешь же с этим.

– Ооо, – качаю головой, – видимо, свидание оборвалось на самом интересном, раз ты такой нервный. Так надо было забить на мой звонок и продолжить то, чем ты там занимался. Ты же прекрасно слышал, что я был в неадеквате. Так чего ты приперся? Показать свою псевдо заботу? Нахер она мне сдалась, вот что я тебе скажу. Или лишний раз поиграть в героя перед родителями? Тебе мало почестей, которыми они тебя теперь осыпают?

– Ты. Ни хрена. Не понимаешь. – Цедит Джейсон и, развернувшись на пятках, покидает палату.

Все как всегда. У нас вечно остается какая-то недосказанность в предложениях.

Но хуже того, что я в полуобморочном состоянии вызвал Джейсона, оказался последующий разговор с врачом. Доктор Айзенберг заглянул ко мне после обеда, когда я вяло ковырялся в остатках клубничного желе.

– Ну, здравствуй, Аарон. Давно не виделись.

– Угу. – Сую ложку в рот.

– Сам расскажешь, как эта адская смесь попала в твой организм?

– А что там было?

– А ты не в курсе?

– Поверьте, док, приехать в больницу в бессознательном состоянии и со стояком – не моя прихоть. И я был вам очень признателен, если бы вы мне подробно рассказали о том, что вам удалось выяснить из моих анализов. Это для того, чтобы я потом мог как следует разобраться с теми шутниками, которые это сделали.

– Что ж, я не впервые сталкиваюсь с подростками в похожем состоянии. И обычно, это девушки. У которых, помимо всего прочего наблюдаются… совершенные действия сексуального характера. То есть, их накачивают и …

– Я понял, к чему вы клоните. – Мрачнею.

– То, что ты выпил, – доктор Айзенберг оказывается рядом с кроватью, – было сделано для тебя?

– Нет,– качаю головой, – для другого человека.

– Что ж, пропорции препаратов были явно не соблюдены и завышены. – Мужчина откашливается. – Ты понимаешь, что это может вылиться в подсудное дело? Убить вас не убили бы, но нанесен непоправимый вред для здоровья. И сделано это было явно не с добрыми намерениями. А значит, это можно расценивать…

– Никак это не нужно расценивать, – прерываю его речь.

– Аарон, если бы эту смесь выпила бы девушка, а я прекрасно понимаю, что ее сделали не для парня, – врач хмурится, – последствия были бы печальнее. Если бы у нее оказался слабее организм, ее бы попросту отправили в отключку на несколько дней. И это не шутки. Такие действия наказуемы.

– Я все понял и разберусь со всем самостоятельно. И, как совершеннолетний житель этого города, я имею право отказаться от предъявлений каких-либо претензий.

– Ты уверен, что хочешь покрыть виновных? Не пожалеешь о своем решении?

– Нет. – Уверенно киваю в ответ.

– Хорошо, дело твое. Но я обязан поговорить с твоими родителями.

– Не стоит.

– Аарон, дело даже не в случившемся. – Врач машет перед моим носом папкой с моими анализами. – Это даже хорошо, что ты попал к нам в больницу. Есть кое-какая динамика в твоем состоянии. И она не очень хорошая.

Я тогда даже ничему не удивился. В последнее время у меня в жизни почти ничего не происходит хорошего. Поэтому… когда приехала мама с отцом, я отказался присутствовать на разговоре. Бесцельно блуждал по коридорам и рассматривал пациентов и их родных. Я ненавидел больницы не за то, что был здесь частым гостем. А за те эмоции, которыми были пропитаны эти стены. Сколько бы слоев красок на них не было, сколько бы жизнерадостных плакатов и фото не наклеено, все равно от них разило болью. Я повидал здесь многое: и счастливые лица на выписках из родильного отделения, и отчаяние у хирургического блока, когда от тебя ничего не зависит и ты ничем не можешь помочь, кроме как понадеется на опыт хирургов. И даже скорбь. Последнее можно прочувствовать на последнем этаже, где расположено онкологическое отделение. Именно туда меня притащил Джейсон после неудачной попытки суицида. Притащил на руках, без кресла и усадил на стул посреди коридора, чтобы я не мог никуда деться.

-Смотри, – шипел он мне в лицо, – смотри, как люди из последних сил цепляются за то, что ты готов был просрасть из-за своей слабости.

И я смотрел. Я видел стариков, людей средних лет, своих ровесников и даже детей, которые стоически терпели ад. И тогда, я, человек никогда не считавший себя сентиментальным, расплакался. Потому что мои беды оказались пустышкой по сравнению с тем, что переживали эти люди. И больше мыслей сделать с собой что либо не появлялось. Вот такая у меня вышла перезагрузка.

Да, по мнению остальных, я стал более жестоким и озлобленным. Но они не понимали, что за всем этим я скрываю самое обычное чувство страха. Как и сейчас, когда доктор Айзенберг что-то говорил моим родителям за закрытыми дверями своего кабинета, я попросту трусливо свалил. Боясь, что услышав что-то плохое, сорвусь и покажу свою слабость. А они не должны этого видеть. Вот поэтому я и дожидался лифта, чтобы поскорее скрыться со своего этажа. И совсем не ожидал увидеть там Аллегру в домашнем костюме и такой же биркой на руке, которая свидетельствовала о том, что она явно здесь не временный посетитель.

– Ну, привет, – въезжаю в лифт и делаю разворот.

– Привет. – Девушка засовывает руки в карманы кофты. – Тебе куда?

– В кафетерий. А тебе?

– Тоже.

– Почему ты выбрала именно грузовой лифт?

– Здесь народу всегда мало. – Отстраненно отвечает она. – А ты?

– По той же причине, – отшучиваюсь, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. – Не люблю большое скопление людей, они вечно пытаются усесться мне на коленки.

И это действует. Потому что она хлопает себя ладонью по лбу и хихикает, но тут же пытается стать серьезней.

– Прости, не подумала и ляпнула ерунду.

– Да ладно, я не в обиде.

Лифт останавливаются и я, как истинный джентльмен, пропускаю девушку вперед. А затем выкатываюсь следом и следуем к стойкам, где расположены сэндвичи и десерты. Не сговариваясь, берем одинаковые пирожные и стаканы с лимонадом.

– Можно мне с тобой? – удивляет ее вопрос.

– Конечно, какие проблемы. – Останавливаюсь у столика, где с одного края есть мягкий диванчик, а с другого пустота и я могу с легкостью ее заполнить своей коляской.

– Как ты себя чувствуешь? – Аллегра делает глоток из стакана.

– Уже нормально.

– Это хорошо. – Она поджимает губы. – Слушай… я хотела бы извиниться и сказать тебе спасибо. Если бы не ты…

– Все в порядке. – Опускаю глаза на свои руки, которые сжимали металлические дуги колес.

– Нет, – она качает головой, – ты просто многого не знаешь. И если бы я тогда выпила тот напиток, были бы плачевные последствия. Так что ты меня спас. Спасибо тебе за это.

– Эмм… хорошо, если тебе это так важно, я принимаю твою благодарность. – Говорю эти слова вслух, а сам про себя делаю пометки, что Майку это просто так не сойдет с рук.– Но, тогда и ты прими мою. Ты тоже меня спасла. И от поцелуя с Рут и потом, когда вызвала скорую.

– Ты помнишь? Ты же был в отключке, – удивленно смотрит она на меня своими серебряными омутами и я впервые понимаю, что с Аллегрой что-то не так.

У нее уставший вид. Из-за сильной бледности кожи, выделяются синяки под глазами. И вообще, она выглядела так, будто последние сутки рыдала.

– Почему ты здесь? – пропускаю ее вопрос мимо ушей.

– Временные проблемы со здоровьем. – Она отстраняет взгляд в сторону и нервно теребит полоску на запястье.

– Метка кардиологии, – озвучиваю расшифровку цвета ее больничного браслета и она тут же одергивает рукав еще ниже, закрывая то, что я уже увидел. – Что с тобой?

– Какая разница? – Аллегра моментально меняется в лице. И передо мной вместо добродушной девушки я вижу… самого себя, только в девичьем обличии. Озлобленной и той, которая не хочет, чтобы кто-то лез в ее душу. – Хочешь поиграть в психолога? Или простое любопытство берет верх?

– Ни то, ни другое, – поднимаю ладони вверх, будто показывая, что сдаюсь ей. – Прости, полез не в свое дело.

– Не делай так больше, – произносит она с нравоучительными нотками в голосе, но вроде бы уже не сердится.

– Но хоть скажи, ты надолго здесь?

– Тебе-то, зачем эта информация? – Сужаются ее глаза.

– Ну, мне же надо коротать с кем-то время, – жму плечами, – а с тобой это будет происходить веселей.

Я ожидаю от него чего угодно: и посыла на три буквы, и выливания лимонада на мою голову и просто отрешенного молчания. Но вместо всего этого, она лишь вздыхает и откидывается на спинку диванчика. В ее глазах столько печали и еще непролитых слез, что я понимаю, да, она здесь надолго. Как и я. Мы оба – заложники обстоятельств, которые пока не видят выхода из сложившейся ситуации.

14. Аарон

Эти две недели «после» оказались самыми странными в моей жизни. Во-первых, я обрел человека, в котором познал и близнеца по духу, и друга. Но это было позже. А сначала я коснулся дна, но не в прямом смысле, а метафорически. И весь мир снова погрузился в серый цвет.

Случилось это, когда меня все-таки затащили на ряд анализов и диагностик. И если на первом этапе у меня еще получалось воспринимать все со свойственной мне иронией и долей язвительности. То с каждым новым листом в моей истории болезни и, соответственно, мрачнеющим лицом врача, эта ирония блекла и сдувалась. И уж если в больницу зачастил отец, то дела реально обстояли паршиво.

– Мам, – подаю голос сразу же, как только она оказывается в палате, – что со мной?

Понимаю по ее глазам, что она боялась этого вопроса. Мама мнется у порога и не решается подходить ближе, судорожно сжимая лямки сумки.

– Мама? – мне кажется, что в палате становится на несколько градусов холодней.

– Аарон, – наконец-то отмирает она и выдавливает слабую улыбку, – все будет хорошо.

– Будущее время вместо настоящего, – сокрушенно озвучиваю свои догадки. – И… что… что врачи говорят?

– Я не сильна в их терминологии…

– Мне плевать на заумные слова, – стопорю ее, – скажи нормальным человеческим языком. Они должны были тебе разжевать всю информацию, так что не прикидывайся незнающей особой.

Мое раздражение логично. Я в кои-то веки интересуюсь своим здоровьем и меньше всего хочу, чтобы меня обманывали или приуменьшали действительное положение вещей. Потому что я впервые за все это время реально хотел быть полноценным членом этого общества. И причиной тому была Аллегра.

Наше общение сложно назвать приятельским. Это больше смахивает на временное сотрудничество. Просто потому что мы оба оказались в незавидном положении. А хандрить иногда полезно в компании. Мы редко целенаправленно договаривались о встречах. Просто находили друг друга в том или ином месте и зачастую сидели молча, каждый погруженный в свои мысли. И нам в этом молчании было комфортно. А когда мы о чем-то говорили, я все больше поражался тому, насколько мы с Аллегрой схожи. Иногда ее размышления казались настолько глубокими, будто ей уже давно за пятьдесят и она повидала многое на своем пути. А затем ты просто понимаешь, что это жизненные обстоятельства вынудили повзрослеть ее так рано. И в такие моменты становилось горько, ведь молодые люди вроде нас не должны вот так сидеть и говорить о вечном. О том, чему не суждено сбыться. Мы должны строить планы на будущее. Но кто-то незримой рукой постоянно выбивал фундамент и все рушилось. Сложно предугадать, что будет через год, если ты не знаешь, что будет завтра. Это самая любимая фраза Аллегры за последнее время, от которой у меня появлялись мурашки. И смотря в эти глаза серебряного цвета, мне до безумия хотелось, чтобы пресловутое «завтра» у нее выдавалось как можно безоблачней. Мне впервые хотелось сделать для другого человека что-то, что принесло бы ему хотя бы толику радости. Но, как оказалось, мое «завтра» тоже под вопросом.

–Аарон, милый, – мама подходит к постели и берет за руку, – томография показала, что есть новые участки разрушений в позвоночнике.

– И? Пусть вставят новую пластину, как и в прошлый раз.

– Там… там такой участок…– мама поджимает дрожащие губы, – доктор Айзенберг говорит, что велик риск… что вмешательство сделает еще хуже.

– Насколько? – во рту мгновенно пересыхает. – Насколько, мама?!

– Девяносто процентов того, то ты останешься прикованным к постели, – заливается слезами она в ответ, – обездвиженный по шею.

– А без вмешательства? – еле шевелю губами. – Что будет без него?

– Они не знают точно…

– Что будет?!! – кричу и чувствую, как глаза предательски влажнеют.

– Тоже самое, но мучительнее! – срывается и мама в ответ, но тут же берет себя в руки. – Ты не переживай, мы найдем других врачей. Мы будем искать новые виды лечения. Мы все попробуем…

Но я ее уже не слышу, скидываю ее цепкие ладони и скатываюсь с постели в коляску. Несмотря на ее причитания, выруливаю из палаты и качусь, куда глаза глядят. Точнее ими я как раз едва что-то вижу, так как они полны слез и я безумно не хочу разрыдаться на глазах у всей больницы. Не сейчас. Не надо. В груди так мало воздуха, что я задыхаюсь. Мне как будто мало места в собственном теле.

– Эй, Аллен, – слышится знакомый голос, – куда ты?

– Отвали, Аллегра, – проношусь мимо.

Дальше. Еще дальше по коридору. Еще один поворот. Лифт. Чьи-то возмущения по поводу отдавленных ног. Похрен. Взмываю на самый последний технический этаж и толкаю тяжеленную дверь, но она не открывается и тогда, я молочу по ней изо всех сил, сбивая костяшки в кровь. Ору от бессилия. Как вдруг, чья-то рука с бейджем скользит по сканеру и открывает мне спасительный выход. А еще помогает коляске перекатиться через высокий порог и вот, я на крыше. Смотрю на небо, на закат и понимаю, что сил кричать уже больше нет. Просто чувствую, как широко распахнутые глаза проливают слезы, а внутри пустота. Только тело дрожит и раскачивается из стороны в сторону. Я даже не совсем понимаю, что меня обнимают. Легко так и почти невесомо чьи-то руки покоятся у меня на плечах, притягивая к себе. И только по знакомому аромату яблок, узнаю Аллегру. Закрываю глаза и втягиваю этот запах, который удерживает меня на краю помутнения рассудка и зарываюсь в ее руку носом. Чувствую, как одна ладонь девушки медленно прохаживается по моим волосам, успокаивающе поглаживая. А затем, почти у самого уха, тихо звучит ее голос:

– Когда ты захочешь плакать, позови меня. Я не обещаю тебя рассмешить, но я могу поплакать с тобой. Если однажды ты захочешь сбежать, позови меня. Я не обещаю уговорить тебя остаться, но я смогу сбежать с тобой. Если однажды ты не захочешь вообще кого-либо слышать, позови меня. Я обещаю прийти ради тебя. И обещаю вести себя тихо.

– Но если однажды ты позовешь, а я не откликнусь, пожалуйста, поспеши ко мне! Вероятно, в этот момент я в тебе очень и очень нуждаюсь. – Заканчиваю за Аллегрой цитирование известного Габриеля Гарсия Маркеса и вздыхаю. Потому что именно эти строки сейчас как ничто другое, передавали все мои чувства. И в порыве благодарности, я касаюсь губами ее кисти там, где можно прочувствовать пульс.

Аллегра на мгновение замирает и мне кажется, что я поступил неправильно, ведь она мягко выдергивает руку и я больше не чувствую ее тела позади себя. Но лишь на короткое мгновение. Потому что в следующую секунду, она оказывается у меня коленях, обнимая меня изо всех сил. И я обнимаю ее в ответ.

15. Аллегра

Меня наконец-то завтра выписывают.

Выдыхаю и улыбаюсь своему отражению в зеркале. Это самая прекрасная новость на сегодняшний день. Не без дополнительных ограничений, но я готова смириться и с ними. Лишь бы поскорее свалить отсюда и больше не видеть эти больничные стены. А еще я очень хочу поделиться своей радостью с Алленом и как раз направлялась к нему, как сам парень промчался мимо по коридору так, будто за ним кто-то гнался. Для всех остальных, он вновь оказался несносным Аароном, который в очередной раз выкидывал номер, когда ему было что-то не по душе. Однако если бы они были внимательнее, то разглядели бы кое-что другое в нем.

Я тут же узнала эту боль в его глазах. Боль оттого, когда гаснет последняя надежда и впереди только пропасть с тьмой. Боль, когда заранее со всеми прощаешься, а жить хочется. Я сталкивалась с этим, нет, я живу с этим последнее время. Поэтому все его чувства мигом находят во мне отклик. Я тянусь за ним, следую незримой тенью на крышу и вижу то, что видеть мне не стоило бы.

Отчаянье. Рев раненного зверя. Безысходность.

И мне так хочется помочь ему настолько, насколько это возможно. Насколько бы он сам позволил. Я хочу дать ему поддержку и показать… да черт его знает, что можно показать человеку, у которого отбирают будущее? И главное, чтобы это не выглядело жалостью или насмешкой.

Поэтому, я просто обнимаю его. Даю простое человеческое тепло, которое хотя бы на миг его согрело от собственного душевного холода. И говорю ему те же слова, которые мне в свое время говорила мама, когда была на моем месте. Когда она хотела помочь мне, но боялась сделать еще больнее, чем оно было. И облегченно вздыхаю, когда Аарон не отталкивает меня.

Знаете, раньше до всех этих событий в собственной жизни, я считала, что дружба просто так не случается. Что ее нужно как-то заслужить поступками или еще чем-то в этом роде. И что для прочной связи нужно очень много времени. А сейчас, в считанные минуты поняла, что обнимаю друга. Вот так, без всей этой мишуры и «прелюдий» у меня появился… Нет, я даже сказала бы, что я впервые реально захотела чтобы в моей жизни стало на одного друга больше. С виду я просто раскрыла свои объятия, а на самом деле открывала свою душу, чтобы впустить этого человека.

А нужно ли мне это?

Этот вопрос, который объемно раскрывал меня, как эгоистку… он мигом испарился из моей головы. Трудно думать о корысти, когда за тебя так цепляются в прямом и переносном смысле этого слова.

Мы так и просидели в обнимку, провожая в тотальной тишине последние лучи солнца за горизонт. Еще чуть-чуть и не успеем добраться в палаты до обхода, а мне еще стоило бы вернуть ключ-карту, которую я «позаимствовала» у зазевавшейся медсестры. Помогаю парню оказаться у себя и уже почти добираюсь к стойке медсестер, как слышу их тихий разговор, который заставляет меня замереть за углом:

– Слышала, Аллены снова всех поднимают на уши. Доктор Айзенберг обмолвился, что шансов вообще нет. – Вздыхает одна из них. – Бедный мальчик… сколько ему еще придется вытерпеть.

– А мне, уж прости, совсем его не жалко. – Отрезает вторая. – Я была тогда в смене, когда его привезли сюда под наркотой после аварии. Страшное зрелище. Каждый раз, как вижу его самодовольное лицо, перед глазами совершенно другая картинка. И там он невменяемо орет на койке, что он признает вину за собой, а потом захлебывается в собственной рвоте.

– Ох, Энни, ты ничего не знаешь, – в голосе первой слышатся осуждающие нотки.

– А ты в курсе, да?

– Поверь, я знаю побольше твоего. – Она вообще переходит на едва уловимый шепот. – Не он был за рулем, а его друг. Я подслушала их разговор, когда этот парень приходил навестить Аарона. Он благодарил его за то, что тот дал ему уйти.

– Зачем он это сделал?

– Я так поняла, что у этого друга уже были проблемы с законом. И Аллен решил взять вину на себя, он-то уже тогда понимал, что с кровати он не встанет. Инвалидность плюс связи… кто с таким будет связываться? К тому же, у девчонки был передоз и уж потом травмы. Так что на момент аварии она уже была… ну… того… Это мне так наши из морга рассказывали.

– Обалдеть…

Обалдеть не то слово. Отлипаю от стенки и отхожу на пять шагов назад, а затем стараюсь максимально шумно двигаться вперед. И медсестры при виде меня затихают, делая вид, что заняты своей работой.

– Аллегра, что-то случилось? – Энни привстает с места.

– Да вот, шла в туалет и обнаружила вот это, – протягиваю карту. – Видимо, кто-то из ваших обронил.

– Ох, это наверно наша новенькая, – качает головой медсестра, – постоянно приходится напоминать ей, чтобы она надежней пристегивала его к халату. Спасибо, что вернула пропажу.

– Да не за что.

– Сегодня последний вечер? – Улыбается вторая женщина, имя которой я смутно помнила. Потому что Энни была старшей по нашему отделению из всех медсестер, а эта, видимо, с этажа Аарона. Не удивлена, что она знает меня. О таких «специфичных» гостей, как я и как тот же Аллен, быстро расходятся слухи.

– Ага, – натянуто повторяю вслед за ней улыбку.

– Что ж, это хорошо. Обожаю, когда люди выписываются из нашей больницы. – Она прихлопывает Энни по плечу. – Что ж, пойду в свое царство, девочки.

Я тоже прощаюсь и шагаю в свою палату. На лице – минимум эмоций. Зато в душе целый ураган. В свете последних событий, Аарон открывается для меня с новой стороны. Мне хочется броситься к нему, схватить за плечи и хорошенько встряхнуть. И завопить:

Что ты наделал?

Потому что Майк, а я уверенна он, был виновником аварии. И это не стоило спускать с рук. Особенно ему. Потому что я видела своими глазами, как этот подлый и мерзкий человек сбежал, когда Аарону стало плохо на вечеринке. Он струсил, когда подумал, что его махинации с напитком могут привести к плачевным последствиям и первый развернулся к нему спиной. Не удивлюсь, что так же было и в тот вечер, когда они ехали в машине. И таких людей друзьями не называют и уж тем более не спасают.

16. Аллегра

После выписки всегда возникает ощущение, будто ты ненадолго выпал из жизни и теперь как-то надо снова приспосабливаться к ней. Привычное для меня занятие, однако, не в этот раз. Во-первых, от мамы не укрылось то, что я сблизилась с Аароном. И теперь они с отцом были очень похожи на сытых и довольных котов, которые обожрались на ночь сметаны.

Боже, у нас появился мальчик!

Светилось заглавными буквами на лбу у мамы.

Смотри, не спугни.

Отвечал ей папа взглядом.

А я что? А я впервые не срывалась оправдываться или как-то возражать. Потому что мне действительно было комфортно в его обществе. И, к тому же, мне будет на руку, если Аллен согласится прикрывать меня в том случае, если место в кофейне все еще вакантно. Друзья же нужны не только для того, чтобы плакаться в жилетку, когда наступают трудные времена. С ними можно разделять и счастливые моменты. А выход на работу попадал именно под эту категорию.