скачать книгу бесплатно
Альбиносы
Владимир Иванович Чуприна
Ученик восьмого класса Костя Казанцев – прихожанин церкви в небольшом провинциальном городке на Волге. Одноклассники знают о его религиозности и относятся к этому с издевкой, хотя побаиваются крепкого сверстника, готового отстаивать свое достоинство с помощью кулаков. Константин мечтает о настоящей любви. У него рождается это чувство к однокласснице Лене. Она – новенькая в классе. Костя случайно узнает, что девочка как и он – православная верующая. Это сближает молодых людей духовно. Но одноклассники встречают чужое счастье в штыки. Косте приходится отстаивать свою любовь. За драку со сверстниками его ставят на учет в инспекции по делам несовершеннолетних. Но борьба продолжается. Вскоре подросток попадает на скамью подсудимых и его отправляют в колонию…
Владимир Чуприна
Альбиносы
– Да не хочу я в церковь! – Костик фыркнул и отвернулся. Его глаза блестели, а ноздри раздувались. Подросток опустил голову, пряча взгляд.
– Что с тобой? – бабушка Варвара Тихоновна подошла к внуку и попыталась положить руку ему на плечо, чтобы успокоить.
Костя увернулся от бабушкиной ласки. Он продолжал смотреть исподлобья, с твердым намерением, что сегодня на литургию не пойдет.
– Как же, родненький? Воскресенье! Обязательно надо!
– Зачем? – голос внука зазвенел.
– Чтобы человеком стать!
– Я и так человек! – прозвенело в ответ.
– Без церкви-то?! – глаза бабы Вари округлились, брови приподнялись и изогнулись. – Маленький-то ходил! – с укоризной вздохнула она.
– А ты, ба, спрашивала меня? Брала за руку и вела! А теперь все – хватит!
– Неужто тебе плохо там?
Костя промолчал. Он не хотел лгать. Плохо в церкви ему не было. А даже наоборот: празднично хорошо и любопытно. Иконы, свечи, пение хора на клиросе – все это погружало в таинственный необычный мир, заставляя юное сердце трепетать. В этом мире Костик рос. Но теперь, когда вырос, окружающая жизнь в его сознании разделилась на две половины, словно треснула и раскололась, как льдина под лучами весеннего солнца.
В первой жизни Костя наблюдал, как люди просто ходят по земле: на работу, в школу, смотрят телевизор или сидят у компьютера, едят и спят, стараются добыть побольше денег. И никакого Бога им не надо. Во второй он видел других людей – прихожан, занятых совершенно иным. Их полнило радостное желание приблизиться к той непостижимой силе, которая сотворила все сущее вокруг – к Богу. Для этого они молились, каялись и причащались. А еще учились прощать друг-друга. Верующие люди ходили в церковь, как дети ходят в школу, чтобы научиться отделять «хорошее» от «плохого» и накапливать «хорошее», как единственное богатство на свете. За это Костя любил церковь. Ему порой хотелось оставаться в храме как можно дольше, чтобы ощущать свою любовь без конца. Но первая половина жизни, едва он выходил за церковный порог, омрачала возвышенные чувства, вынуждая Костю злиться на тех, кто насмехался над его религиозностью. Злость рождала в душе противоречие, подросток все время сравнивал две части расколотого мира и не мог решить – где же правда? Каждый раз делать выбор становилось все трудней.
Лишь одно обстоятельство, вернее сказать явление в церковной жизни, не вызывало в душе конфликта с обыденным миром – это церковное пение. Музыку молящегося голоса Костя выделял из всего происходящего, любил ее слушать, но никому об этой страсти не рассказывал. Звучание обращенных к Богу голосов так волновало подростка, что порой он вздрагивал, когда в просительной ектенье звуки резко поднимались, или начинали низко греметь в устах дьякона на «символе веры». Ему казалось в эти секунды, будто из бездонных глубин человеческих душ поднимается и восходит к небу что-то сокровенное и тайное, что нельзя доверить никому на свете. Но можно доверить Богу. Костя видел, души всех людей, и церковных и неверующих, не равнодушны к такой музыке и пению, и способны к духовному восхождению, но не понимал, почему одни устремляются покорять вершину духа, а другие бродят безучастно у подножия церкви, и смеются над теми, кто карабкается вверх. Он часто размышлял об этом парадоксе и не находил ответа. А спрашивать боялся, чтобы не рассекретить музыкального родника, бьющего в сердце.
Костик прислушивался к хору на клиросе с замиранием и удивлением. Поющие голоса пульсировали каждый по-своему, но почему-то сливались в одну мелодию и не мешали друг-другу. Мальчишка пытался понять природу такой странной загадки. И долго не мог.
Только в седьмом классе, когда заинтересовался хоральным пением по-взрослому, посетил в воскресной школе первые уроки вокала, многоголосье предстало миром сложных взаимодействий мелодии и гармонии. Костя понял, что канонические распевы рождают мистическую силу при помощи музыкальных пульсаций. Специально подобранных. Мальчишка загорелся желанием изучить невидимое построение звуков. Он влюбился в тайну духовной музыки еще больше, решив посвятить себя ей, когда вырастет.
Но с некоторых пор все переменилось. И тому была причина.
* * *
– Поп – толоконный лоб! – на щеках одноклассницы Лизы, сидевшей с Костей за одной партой, заиграли ямочки. Она стукнула парнишку учебником. Тот пробурчал что-то в ответ и заулыбался.
– Поп – толоконный лоб! – повторила соседка и, наклонившись к нему, так близко, что он уловил ее дыхание и замер от волнения, зашептала, – с тобой хочет дружить одна девочка из параллельного. Давай, познакомлю? – при этих словах одноклассница сжала Костину руку и не отпускала, требуя ответа.
«Попом» вот так, в глаза, дразнить Костю мог не каждый. Это было небезопасно. Чаще сверстники, желая поддеть его, бубнили с хихиканьем что-нибудь вроде « спаси и помилуй!», и старались быстрее прошмыгнуть мимо. Но и это редко сходило с рук. Обидчиков «Поп» вызывал в «Колизей» – заброшенное здание старой кочегарки в школьном сквере. Место, где пацаны негласно решали один на один вопросы оскорбленной чести. Не пойти в «Колизей» значило прослыть трусом на всю школу. Победа же на арене «Колизея» поднимала смельчака в глазах одноклассников.
Частые драки сделали Костю среди ровестников «авторитетом». Этот почетный титул носил в классе еще один парень – Терентий Трошин, по прозвищу Щварценеггер. Плечистый Терентий был крупнее Кости и лидером в компании друзей. Его считали «мажором». Он приобрел этот статус, когда однажды под окнами школы припарковал, повизгивая тормозами, подержанный «Мерседес». Счастливчика стали втихаря ненавидеть за «крутизну», обеспеченную родителями. Но «порамсить» и « почилить» на « тачке» мажора мечтали все в классе. Поэтому улыбались Терентию и искали с ним дружбы.
На правом предплечии Шварценеггера уже вторую неделю синела свежая татуировка – кулак и два китайских иероглифа. Татуаж, как последняя капля, переполнившая чашу зависти, произвел потрясающий эффект. Пацаны из семей победнее стали тайком копировать мажора. Мальчишки мечтали тоже быть крутыми и подражали кумиру, даже в мелочах.
–А ты че?! – наперебой приставали одноклассники к «Попу», демонстрируя свои разноцветные руки. – Набей! Гляди, круто!
Костя отмалчивался.
– Религия запрещает? Да? – не без ехидства спрашивали они, не понимая Костиного равнодушия к синей красоте.
– Религия! Да! – отвечала за Костю соседка по парте. – Отвалите!
Бойкая, раскованная, Лиза была фавориткой класса. И как положено любимице всегда в центре внимания. Ни одно событие не происходило без ее участия. Одноклассники называли девочку на английский манер – Лизабетт. Ей это нравилось. Девочка хотела, чтобы ее звали именно так, и не откликалась на свое настоящее имя – Елизавета. Считалось, что иностранное прозвище – это «клево», а русское имя «чмошно».
Лизабетт знала все, что происходит в классе: кто с кем дружит, кто кого ненавидит, кто про кого что говорит. Из объема своего информационного ресурса она без умолку загружала любопытных сверстниц новостными файлами из школьной жизни.
* * *
Прозвенел звонок на перемену. Класс наполнился шумом и возней освобожденных заложников среднего образования. Костик приподнялся, готовый выскочить на свободу вслед за товарищами. Но над его партой, как тень, навис Шварценеггер. Он взял пальцы Лизабетт в свои широкие ладони, сложив их лодочкой:
– Ну, че, договорились? – спросил мажор. Он наклонился к Костиной соседке так близко, что почти коснулся ее лица.
Костя притормозил. Ему не понравилось, как Шварц ведет себя с Лизой, хватая ее за руки. Он собрался что-то возразить, но Лизабетт ярко улыбнулась Терентию. Ямочки на ее щеках заиграли, как солнечные зайчики. И Костя промолчал, вспыхнув от того, что улыбаются ни ему одному. Он остался стоять рядом, желая быть немым участником происходящего и так не уступать окончательно.
– С нами? – речь Шварцнеггера продолжала быть вопросительной. Лизабетт наклонила голову направо, потом налево, поджала губы и сделала вид, что призадумалась.
– А вот если Костик пойдет, тогда и я! – весело повернулась она к соседу по парте и захлопала ему ресницами.
Косте стало приятно, что Лиза назвала его по имени.
– Да я только «за»! – попытался пробасить недовольный Терентий и перевел вопросительный взгляд на сверстника.
Тот пожал плечами:
– Вы о чем? – он охотно включился в разговор, чтобы помешать Терентию общаться с Лизой тет-а-тет.
–Ах, да! – спохватилась Лизабетт, словно вспомнив о чем-то важном. – В воскресенье в Скейт-парке фестиваль красок. Мы собираемся с девочками и с кексами… ну… парнями, – поправилась она, продолжая нарочито хлопать ресницами. И, растянув розовые губы в улыбке, поиграла ямочками на щеках. – Ты с нами? Я приглашаю!
Костя тут же хотел сказать «да». Но вспомнил, что в воскресенье нужно обязательно быть в храме на литургии. Уже второй год он пел на клиросе и не мог без веской причины пропустить службу.
Повисла пауза.
–Ты чего?! – Лизабетт рассмеялась так, словно прочла Костины мысли. – Рок- концерт послушаем. Ты же музыкант! – в ее черных глазах запрыгали насмешливые искорки. – Пошли! С Барби познакомлю! Няшная девочка! Сам увидишь! Еще мерсибо скажешь! Ну, го-о? – слова сыпались, словно ими обстреливали.
– Я постараюсь, – пробубнил растерявшийся Костя.
В его душе вдруг опять столкнулись и начали бороться две части разобщенного внутреннего мира. Он так мечтал пообщаться с Лизабетт вне школы, но стеснялся пригласить ее на свидание. А тут – удача! Сама в руки! Но клирос?! Литургия?! Батюшка?! Что делать?!
Шварценеггер хмыкнул:
– Поп, ты че?!
И Костя выпалил:
–Да! Конечно! Я приду! Во сколько сбор?
– В десять! – опередила Терентия Лизабетт. Она коснулась Костиного запястья своими нежными пальчиками, радуясь, что уговорила его. И стала складывать в сумку тетради с учебниками. Щеки девочки зарумянились от удовольствия. Костику вдруг так сильно захотелось прикоснуться к ним. Он почти физически ощутил на губах тепло девичьего лица. Его сердце заколотилось.
* * *
Скейт-парк бурлил от многолюдья. Собственно раньше это был просто парк культуры и отдыха. Приставка «скейт» появилась после строительства открытой площадки для катания на роликовых коньках. И хотя до настоящего скейт-парка с рампами, грандбоксами, роллердромами и прочими фигурными сооружениями было, ой, как далеко, подростки быстро заселили обетованную площадку, произнося ее имя в превосходной степени – «Скейт!»
Роликовую площадку окружали старые фанерные павильоны, размалеванные наслоившейся с годами краской. Они предлагали традиционные парковые удовольствия. Можно было «проехать в небо» на колесе обозрения, пострелять в тире, поесть мороженого, перекусить чебуреком или шашлыком, попробовать восточную самсу, выпить «Колы». Пищевые удовольствия гуляющему чреву волжского городка предлагали предприимчивые гости из жарких окраин России. Бизнес в парке не праздношатался. Он «дэлал дэнги», загребая выгоду от торговли в свои руки.
Но самое любимое место отдыха было не у аттракционов или баров, а на берегу Волги. Спустившись с обрыва на песчаный пляж с баночкой «Пепси» или «Энергетика» горожане затихали на шезлонгах, подставляя солнцу плечи и сытые животы. А в берег, убаюкивая всплесками, билась прохладная русская река, освежая уставших взрослых, радуя неугомонных малышей, разворачивавших на песчаных отмелях масштабные строительные работы.
Молодежь и подростки занимали на пляже особое место, на окраине протяженной косы, где песчаное полотно переходило в кустарники и речную осоку. Местная топонимика окрестила этот дальний угол «секси-парком». В сознании горожан название не содержало непристойного смысла. Его произносили с улыбкой, как воспоминание. Не более. Что естественно, то небезобразно, – считали люди.
Восьмиклассники вошли в парк, как в растревоженный улей. По аллеям туда-сюда праздными компаниями и поодиночке сновали беспечные горожане. Катили на роликах радостные подростки, рассекая встречную толпу прохожих. Взрослые несли на плечах младенцев с сосками во рту. Меж деревьев по траве бродили в обнимку влюбленные парочки. Они беспечно целовались у всех на виду, подолгу не выпуская друг-друга из объятий. Повсюду слышался разноголосый говор и смех.
В глубине парка звучала музыка. Резкие удары эстрадных барабанов звали к ритмичному подергиванию. То здесь, то там молодежь вскидывала руки, потрясая ими в воздухе. Самые нетерпеливые слегка приседали и, отталкиваясь от земли ногами, раскачивались в такт звучавшей мелодии.
Костик с одноклассниками устремились к эстрадной площадке, где вот-вот должен был начаться фестиваль красок.
Шварценеггер шагал впереди. Он ступал, не сворачивая, прокладывая дорогу остальным, как волнорез. Встречные люди, даже взрослые, обтекали рослого паренька справа и слева. За «волнорезом» укрывались две новые подружки Шварца, «приклеевшиеся» к мажору пару дней назад, когда он «дизелил» на своей тачке по городу в поисках развлечений. Их имен Костик не знал. Незнакомки держались особняком и семенили в фарватере волнореза, крепко взявшись за руки. Они болтали о чем-то своем. Следом за ними шагали ребята помельче: один из параллельного класса, по прозвищу Шрек, – толстощекий весельчак, второго Костя также не знал. Лицо незнакомца тонуло в больших черных наушниках. Он слушал музыку, беспрестанно дергался и жевал жвачку, не обращая внимания на спутников. «Наушник» – мысленно окрестил его Костя, испытывая к чужаку неприязнь за то, что тот без конца выдувал из жвачки пузыри. Они с чавканьем лопались, опадая на нос и губы. Наушник всасывал лохмотья жвачки обратно и неприятное чавканье повторялось.
Костя замыкал шествие в окружении девчонок. Слева под руку шла Лизабетт. А справа, скрестив худые длинные пальцы на его предплечии, висла высокая блондинка. Та самая Барби, ради которой старалась Лиза.
Третья спутница была тоже из параллельного – подружка Шрека. Наверно поэтому ей дали прозвище Фиона, как у героини знаменитого мультика-блокбастера. Фиона без умолку тараторила, спотыкаясь, перебегала дорогу прямо под ногами у Кости то к Лизабетт, то к Барби.
Зажатому со всех сторон Костику было неудобно идти. Но он терпел, погруженный в чувство сожаления, что Лиза пригласила его не ради себя. Мальчишка понял, как глупо попался на удочку девчоночьих интриг. Барби ему совсем не нравилась. Он не хотел с ней дружить, но стеснялся открыто продемонстрировать неприязнь, не хотел обидеть ни в чем не повинную сверстницу. Костя не слушал болтовню одноклассниц, он озирался по сторонам и придумывал причину, чтобы оставить друзей-приятелей и смыться. Но не мог ничего придумать.
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, он спросил, кивнув в сторону Наушника:
– А это кто?
– Да ты чо-о! – зашипела Лизабетт, – Тормоз, што ли?! Этот же школьный ди-джей – рэпер Стерлинг!
Лиза дернула Костю за руку:
– Балда!
Девчонки прыснули.
Костик поежился от смущения и тоже рассмеялся, словно извиняясь. Однако, не теряя самообладания, весело переспросил:
– Кто-кто?
– Витька! Тюлькин! Из десятого «б»! Ну, ты Поп в сам…дель… – балда! Я торчу! Не ходишь на дискотеки, во-о-от!… продолжала укорять одноклассница. И, бросив гордый взгляд на сверстниц, объявила: – Стерлинг – мой парень!
Лизабетт выскочила вперед и, обернувшись, добавила:
– Стремно с тобой идти!
Она догнала и обняла пританцовывающего Наушника за талию и зашагала рядом.
Пальцы Барби крепко сжали Костину руку. Девочка прильнула к нему, желая ободрить:
– Сама балда! – сжав кулачок, она постучала худыми костяшками по своей белокурой головке, кивая вослед убежавшей подружке.
Костя поджал губы. Ему стало стыдно. И больно. Стыдно, что не жил со своим классом одной жизнью после уроков, а больно, что Лизабетт так легко оставила его. Неужели этот дрыщ в наушниках и в самом деле ее парень? Эта мысль сжала сердце, поднимая в нем тревогу. Костик отказывался верить в новость, выбившую его из внутреннего равновесия. Но прямо перед глазами маячило в обнимку живое доказательство.
Захотелось все бросить: развернуться и убежать домой, не придумывая никаких причин, закрыться в комнате, никого не видеть, унять ревность и успокоиться.
– Лучше бы я в храм пошел! – мелькнула спасительная мысль. Костя представил, как бабушке было неловко сообщать настоятелю о том, что ее внук не придет. Наверняка пришлось лгать.
– Это я вынудил ее! – совесть уколола сердце, как иглой.
– А на клиросе остались одни женщины! – вонзилась новая игла.
– Бросил всех! Как последний…! – иглы посыпались одна больней другой. Уколы совести притупили чувство ревности. Костя стиснул зубы:
– Дура-ак! – процедил он негромко, и стал озираться, готовый бросить враз опостылевшую кампанию.
Мысли о побеге перебил внезапно заговоривший Наушник:
– Сейчас на Западе, чуваки, в моде альтернативный рок, а ни эта лажа, – он кивнул в сторону эстрады. – Готик-рок, который лабают, был популярен в девяностые. – И добавил, усмехнувшись: – Ископаемый музон!
Подростки с уважением посмотрели на ди-джея.
– А разве мы слышим не хартленд? – неожиданно возразил Костик.
Все разом обернулись.
– Судя по характеру рифов – это типичный харт. Правда, я не спец, – поправился он.
– Последовательности аккордов одни и те же, что в харте, что в инди, что в стейс-роке, – поучительным тоном знатока парировал Стерлинг. Но современный рок – это взрыв, тяжелые искаженные перегрузы динамиков, Прежде всего…
– Ну, не скажи! – перебил Костя. – Не согласен! Гармоническими оборотами все направления как раз и отличаются. Свое лицо – это своя гармония. Я дума…
– Че, самый грамотный? – влез в разговор Шварценеггер. Он уперся в Костю недовольным взглядом, готовый разразиться бранью, если тот будет продолжать спорить с музыкальным авторитетом школы.
– Ну, не самый… – бросил Костик неожиданному оппоненту. Он понял, что его присутствие в компании не нравится Шварценеггеру с самого начала. Однако, недовольство одноклассника не смутило мальчишку. Он внутренне собрался, готовый дать мажору любой отпор. Но этого не потребовалось. Вмешалась Лизабетт:
– Костя музыкант! – девочка включилась в перепалку, желая погасить спор. Она уже стояла рядом, оставив Стерлинга, и восхищенно смотрела на соседа по парте.
Подростки вышли на площадку перед эстрадой. Возле сцены, образуя почти правильное геометрическое полукружье, стояли кованые лавочки. За ними пестрели рекламные баннеры и торговые палатки, предлагая, прибывающим на праздник, пакеты с разноцветной порошковой краской.
Лизабетт отправила подружек за покупками, а сама присела на свободную скамейку.
Стерлинг снял и раскрыл школьный рюкзак, извлек пачку сигарет «Кэмл».
