Асины журавли

Но это будет только через месяц, а пока впереди несколько счастливых дней дома. Ася тихонько выскользнула из-под одеяла, прошлепала босыми ногами по теплым доскам пола. В горнице сестра Варя хлопотала у печи, бабушка процеживала только что надоенное молоко, на столе высилась горка блинов, и попыхивал самовар. Ася стянула верхний блин – горячий, кружевной. Как же вкусно!

– Ох, Варя, какая ты хозяйственная-то! Женихи за такой невестой в очередь выстраиваться должны, – сказала она, наливая себе чай и устраиваясь на любимом месте у окошка.

– Да зачем мне очередь? Одного вполне достаточно, – пожала плечами сестра.

– Одного? – брови Аси поползли вверх. Она перевела удивленный взгляд с сестры на бабушку. – Никак посватался кто?

– И правда, чего мелешь? – проворчала Матрена. – Есть у Варюшки жених, Захаром Шамониным зовут. В аккурат опосля Пасхи, Бог даст, обвенчаются, свадебку сыграем.

Ася перестала жевать, уставилась на сестру.

– Варь, а ты не боишься?

– Чего?

– Замуж выходить. Вдруг он тоже… опойка, как наш папка.

– Нет, – улыбнулась сестра, – Захар не такой, он добрый, котенка и того не обидит. Вот он зайдет, сама увидишь.

– А как же бабушка? Ты уйдешь, она одна на старости лет останется?

– Не уйду. Захар пришлый, рыбинский он, к нам в избу жить придет, и бабуля с нами будет.

Из запечного закутка, зевая и потягиваясь, вышла заспанная Верочка.

– Вы чего меня не будите-то? Я так все блины проспать могу, – заворчала она.

– Вер, слышь-ко, Варвара наша замуж собралась. На пасху под венец пойдет.

– Ну, так и пора уже, – подала голос Матрена. – Двадцать второй годочек девке пошел, засиделась. И мужик рукастый нам в дом ох как нужен! Забор вон поправить, и крыша сараюшки протекает… Да мало ли мужской работы в хозяйстве? Сколь можно Петра-то просить? У него своих забот хватает. А Ванятка мал ишо.

Глаза Верочки загорелись любопытством. Она порывисто обняла сестру.

– Ой, Варя, а какой он, твой жених? А как он к тебе посватался? А где познакомились? А фата у тебя будет? – засыпала она вопросами Варвару.

– Да Захар скоро придет, сами увидите, какой он. Не висни на мне, у меня блин сгорит, – отбивалась Варя от младшей сестры.

– А мы-то с Верой и на свадьбе не погуляем, и на венчание не попадем, – опечалилась Ася. – Запрещено нам, монастырским, на свадьбах присутствовать.

– Мы молиться за вас будем, – Верочка перекрестилась на киот с иконой.

После завтрака сестры Севастьяновы в сопровождении Вариного жениха отправились в город на масленичное гулянье.

Захар Шамонин оказался учителем словесности, недавно назначенным в слободскую церковно-приходскую школу. Пенсне на цепочке, форменная фуражка с лакированным черным козырьком, пушистые русые усы и небольшая бородка придавали ему солидности, так что девушки даже заробели в его присутствии. Но на деле молодой человек оказался добродушным любителем побалагурить, и Ася с Верочкой быстро освоились, словно давно знали будущего зятя.

Решено было отправиться в самое сердце праздника – в город, на Сенную площадь. Ну и что, что далеко? Разве это помеха для молодых, если хочется повеселиться?

Погода явно намекала на скорую весну. Под ботинками хлюпал подтаявший снег, солнце искрилось в бахроме сосулек на стрехах домов. Воробьи радостно праздновали конец холодной зимы, им и невдомек, что впереди еще мартовские метели.

Базарная площадь шумела и пела на все лады: тут и дудки скоморохов-зазывал, и гармошка трактирного гуляки, и крики торговок, и детский смех, и отчаянный визг девчат на качелях. Глаза у сестер разбежались, хотелось всего и сразу: и прокатиться на карусели, и полетать на доске, висящей на цепях, и поглазеть на представление бродячих кукольников. Весело!

Захар купил сестрам угощение – красных карамельных петушков и медовых пряников. Вкусно!

Верочка то и дело пугалась, одергивала старших сестер, а Захар наоборот подзуживал, и Ася с замирающим сердцем подлетала на доске, как ей казалось, к самым облакам – ой, не ерыкнуться[1]бы!

Все хорошее имеет свойство быстро заканчиваться. Надвигались сумерки, пора было отправляться в обратный путь. И они было пошли, но их внимание привлек балаганный зазывала в кафтане, отороченном красной тесьмой. На колпаке трепетал пучок разноцветных лоскутов. Забавный человечек выделывал кренделя перед шатром цирка и кричал:

– Представление начинается!

Сюда! Сюда! Все приглашаются!

Стой, прохожий! Остановись, на наше чудо подивись!

Барышни-вертушки, бабы-болтушки,

Старушки-стряпушки, солдаты служивые,

И дедушки ворчливые,

С задних рядов протолкайтесь, к кассе направляйтесь,

За гривенник билет купите и в балаган входите!

– А давайте посмотрим представление? – загорелась Ася. Уж очень ей не хотелось, чтобы этот замечательный день так быстро закончился.

– Да ты чё хоть? В балаган! Грех какой, – глаза Веры стали круглыми как пятаки.

– Так Масленица же! Сейчас развлекаться не грех. Мы же больше никогда этого не увидим в своем монастыре. И мы пока послушницы, не монашки. Ну пожалуйста! Там фокусы, дрессированные собачки, канатоходец, – Ася показала на яркую афишу возле окошка кассы.

– Да темняет уже, домой нам пора, – Варя в сомнении посмотрела на Захара, а тот неожиданно поддержал Асю:

– Успеем домой-то. Извозчика возьмем. Когда еще удастся посмотреть цирковое представление? Труппа, говорят, хорошая, из Варшавы.

Возле кассы действительно собралась небольшая очередь. Не слушая робкие возражения Веры, Захар купил билеты, и через несколько минут вся компания усаживалась на свои места под полотняным куполом. Они с любопытством рассматривали круглую арену, посыпанную опилками и устланную брезентом, балкончик над плюшевым занавесом, шумную разномастную публику. Внизу, ближе к арене, рассаживался народ почище, понаряднее – купеческого звания, чинуши; выше, на галерке, попроще – из рабочих да слободских; а в ложе напротив занавеса занимали мягкие кресла нарядные дамы с веерами и кавалеры в сюртуках.

На балкончике рассаживались за свои инструменты музыканты. Неожиданно грянули фанфары, занавес раздвинулся, и на арену двумя шеренгами вышли девушки в гусарских ментиках и киверах, украшенных плюмажем. На девушках были пышные короткие, едва прикрывающие колени, юбочки. Стройные ноги обтягивали белые чулки. Верочка, увидев это, ойкнула и перекрестилась:

– Свят, свят, свят… Говорила вам, нельзя сюда идти! Безобразие бесовское…

Она порывалась встать и уйти, но на нее тут же зашипели зрители с задних рядов, пришлось смириться и сесть. А Варя с беспокойством поглядывала на довольного Захара. Ася не замечала этих волнений, она с любопытством наблюдала за происходящим на арене. Девушки выделывали па в такт музыке как одно целое, ловко крутя золочеными жезлами.

Из-за занавеса вышел мужчина во фраке, с бутоньеркой в петлице. Он торжественно прокричал что-то непонятное, арена заполнилась артистками в блестящих костюмах и артистами в полосатых трико, плотно облегающих сильные красивые тела – представление началось. Сестры, забыв обо всем на свете, затаив дыхание, наблюдали за воздушными гимнастами, борцами, канатоходцами, акробаткой, гибкой как змея. И Верочка со всеми вместе заразительно хохотала над проказами клоуна. Вновь ведущий вышел на опустевшую арену, прокричал что-то неразборчивое, Ася разобрала только «Стани́слав Бартошевский!». Рабочие прикрутили фитили ламп. В полумраке раздалась зловещая барабанная дробь, а когда свет вспыхнул вновь, зрители увидели посреди арены закутанную в черный плащ фигуру в цилиндре. Артист раскинул руки в белых перчатках, и плащ вдруг оказался алым. По рядам пронесся вздох удивления. Дальше происходили невероятные вещи: то в руках у фокусника невесть откуда возникали цветы, то из цилиндра вылетал голубь, то из перевернутого стакана с водой не проливалось ни капли.

Затем фокусник попросил у господ, сидящих в первом ряду, какой-нибудь небольшой предмет. В руках у него оказались карманные часы. Один пасс руками – и они исчезли! Господин заволновался, потребовал вернуть ценную вещь.

– У меня, уважаемый, ваших часов нет, извольте убедиться. Но я сей же час найду, кто их прикарманил.

Бартошевский одним прыжком преодолел барьер, взбежал по ступеням прохода и остановился возле Аси, пристально посмотрел ей в лицо. В зеленовато-карих глазах она увидела золотистые искорки, яркие губы изгибались в лукавой улыбке, узкая ладонь с длинными пальцами изящным жестом раскрылась перед ней. Она ощутила еле уловимый аромат лаванды.

– Барышня, верните этому господину часы, – сказал он так громко, что слышно было во всем шатре.

– Я… у меня их нет.

– Потрудитесь проверить карманы. Думаю, они у вас.

Ася сунула руки в карманы расстегнутого тулупа… и вытащила злополучные часы.

– Мерси! – артист склонился в шутливом полупоклоне, поцеловал руку совершенно ошеломленной барышни и под аплодисменты зрителей легко сбежал по ступеням к просиявшему хозяину ценной вещицы.

Дальнейшее действо Ася видела как в тумане. Вокруг артиста танцевали девушки в летящих одеждах, похожие на миражи. Одну из них он заключил в черный пенал, а когда под барабанную дробь открыл его, девушки там не оказалось. Зрители вновь заволновались. Верочка, бледная, испуганная, крестилась и молилась. Барабан смолк, зазвучала скрипка, и из-под купола шатра спустились увитые бумажными цветами качели, на которых покачивалась и посылала всем воздушные поцелуи та самая девушка. На этом представление окончилось.

Все последующие дни в родной слободе Асю не покидала задумчивость. Если днем ее отвлекали разговоры, забавы, домашние хлопоты, то ночью, стоило ей закрыть глаза, как перед ней вновь и вновь возникали карие очи с искорками, лукавая улыбка, раскрывающаяся как цветок рука с нервными пальцами. Ей снились танцующие девушки в легких одеждах, рукоплещущие ряды зрителей. Неужели вся эта яркая, пестрая, праздничная жизнь не для нее? Неужели она так и останется безымянной, безликой певчей на клиросе? И никогда никто не подарит ей такой взгляд, каким Захар смотрит на Варю? И даже имени своего она лишится при постриге в монахини. Отказаться от пострига? Но куда ей деваться? На что жить? В родительском доме она только гостья. Нет у нее пристанища, никому-то она не нужна в миру.

Вот и последний вольный день, Масленица заканчивается, начинается Великий пост. После обеда сестры попрощались с родней, Петр отвез барышень через Волгу в город до церкви Ильи Пророка, сам отправился дальше по делам. Чем ближе подходили сестры к монастырю, тем большее волнение охватывало Анастасию.

– Ну, что ты медлишь? – поторапливала Вера. – Так и к вечерней службе опоздаем. Матушка Феофания недовольна будет.

Ася остановилась в нескольких метрах от монастырских ворот.

– Не пойду я дальше, иди одна. Здесь и простимся.

– Господь с тобой, что ты такое говоришь? Предупреждала я, не надо в этот цирк идти. Бесовское развлечение. Ты после того вечера сама не своя ходишь. Вот и завлек тебя искуситель в свои тенёта. Попросим матушку молебен отслужить о твоей душе, увидишь – отпустит, и успокоишься. Пойдем скорее.

– Верочка, а тебе не страшно, что у тебя не будет ни семьи, ни деток, ничего, кроме монастырской кельи, служб и послушаний? Через два года, как исполнится восемнадцать, примешь постриг и все? Никакой другой жизни?

– Не страшно. Наоборот, мне хорошо, спокойно в монастыре. Стану Христовой невестой, Бог убережет нас от мирских искушений, не даст в обиду. Ну, не пугай меня разговорами, пойдем уже!

– Нет, это не для меня. Прости!

Анастасия обняла сестру, поцеловала и пошла, почти побежала прочь.

Вера перекрестила ее спину, прошептала: «Храни тебя Господь…». Постояла в надежде, что сестра одумается и вернется, не дождалась и вошла в кованые ворота монастыря одна.

[1]Не упасть бы (ярославский говор)

Глава 4 Фокусник

На Сенной площади было малолюдно. Ветер заметал остатки праздничной мишуры, рабочие разбирали карусель. Из шапито выносили кресла, грузили их на подводы, внутри шатра раздавался стук молотков. Ася с кошачьей осторожностью вошла внутрь. Никто ее не остановил, не обратил внимания, словно на ней была шапка-невидимка. В шатре без красочного убранства все выглядело иначе: голо, неприглядно. Ася обогнула арену, с которой рабочие сгребали опилки, вошла в служебный ход и оказалась на заднем дворе, огороженном крытыми повозками. В сгущающихся мартовских сумерках плясало пламя костра. Возле огня грелись несколько человек. Женщина что-то помешивала в котелке. Пахло пшенной кашей и лошадьми.

Ася подошла к рабочему, разбиравшему металлическую конструкцию.

– Сударь, подскажите, где можно найти господина Бартошевского, фокусника?

– Ну, я Бартошевский. Чего надо?

Рабочий обернулся, и Ася с удивлением узнала в нем того самого красавца, который занимал ее мысли последние дни. Без грима, фрака и цилиндра он больше походил на приказчика из лавки колониальных товаров.

– Я… Вы меня не узнаете? Ну, часы… у меня в кармане… на представлении. Помните?

– Ну, допустим, и что?

Ася и сама не могла объяснить, почему пришла именно к нему, почему решила, что их что-то связывает, что он должен ее узнать.

– Я хочу работать в цирке, хочу выступать с вами, – сказала, словно в омут нырнула.

– Выступа-а-ать? А что ты умеешь?

– Я?

– Ты, ты. Что я умею – я знаю.

– Петь умею. Я хорошо пою, всем нравится.

– Это в цирке без надобности. Здесь надо быть гибкой, смелой и выносливой, уметь красиво двигаться и пахать как каторжная. Танцевать хоть умеешь?

– Умею… Научусь, то есть…

– Понятно. Ноги покажи.

– Что?

– Ноги, говорю, покажи.

Ася в растерянности приподняла подол и выставила вперед поочередно одну и другую ноги. Бартошевский рассердился, сказал раздраженно:

– Барышня, ты была на представлении, видела, в каких костюмах танцуют мои ассистентки. Надо иметь красивые ноги и стройную фигуру. Что ты мне щиколотки показываешь? Стесняешься – сиди дома.

Ася зажмурилась и задрала подол выше колен. Фокусник обошел вокруг нее, почесал подбородок, скомандовал:

– Тулуп сними.

Она послушно скинула тулуп, поежилась на холодном ветру. Фокусник еще раз обошел вокруг нее, окинул оценивающим взглядом. «Как кобылу покупает», – подумала Ася. В ее душе нарастали недоумение, обида, ведь она ожидала совсем другого отношения, но монастырская привычка к смирению одержала верх над чувствами.

– Одевайся, простынешь, – вновь скомандовал Бартошевский. – Тебя как зовут? Чья будешь? Родители не хватятся?

– Не хватятся. Сирота я. Анастасия Севастьянова.

– А чем живешь, Анастасия Севастьянова?

– В церковном хоре пою… пела.

– О как! Из церкви да в цирк. Отчаянная ты, однако, – Бартошевский заулыбался, его взгляд потеплел, и в глазах вновь заблистали искорки.

– Зося, – окликнул фокусник проходившую мимо девушку, – вот барышня просится к нам в труппу.

В девушке, которую приняла бы за обычную мещанку, встреть ее где-нибудь на улице, Ася узнала ту самую сияющую блестками артистку. Это она сначала исчезла в темном ящике, а потом внезапно спустилась из-под купола шапито.

– Это вместо Клары взять хотите? А что? Комплекция подходящая, росточком такая же, костюм, пожалуй, впору придется. Упитанная чуток, но у нас быстро похудеет.

– Лучше бы, конечно, цирковую… Эту еще обучать и обучать.

– Обучим, лишь бы не трусила. Я тоже не в опилках родилась.

– А вот сейчас и проверим, годится или нет. Айда на арену.

Ася с Зосей стояли посреди круглого пространства, с которого все еще сгребали опилки.

– А что случилось с Кларой? – осмелилась спросить Ася.

– Да ничего плохого. Беременная, замуж собралась. И с тобой ничего плохого не случится, не бойся.

Сверху спустились качели. Вблизи, без цветочной гирлянды, они выглядели как обычные, только с узкой перекладиной вместо доски.

– Садись, – сказал подошедший Стани́слав, – держись крепче, станет страшно – скажи, опустим на арену.

Он надел на Асю пояс, тросик от которого пристегнул к стропе качели, и крикнул кому-то в сторону:

– Вира!

Качели дрогнули и медленно поползли вверх. Пол уходил все дальше вниз. Сидеть на узкой перекладине было очень неудобно, даже больно. Ася намертво вцепилась в стропы. Ей почти сразу захотелось крикнуть «хватит!», но она уговаривала себя: «Еще чуть-чуть, еще пару секундочек…». Боялась посмотреть вниз и разглядывала приближающийся купол.

– Стоп! – раздалось снизу.

Качели дрогнули и остановились, слегка раскачиваясь. Ася посмотрела под ноги и удивилась, как она, оказывается, высоко. Снизу расстояние до купола вовсе не выглядело таким уж большим, но сверху!.. Голова сразу закружилась.

– Майна! – крикнул фокусник, и Ася поехала вниз. Ноги коснулись пола, она спрыгнула с перекладины, но разжать пальцы рук сразу не смогла, их свело судорогой. Потребовалось несколько секунд, чтобы отпустить стропы.

– Ну что ж, годишься, беру тебя в ассистентки, – улыбнулся Станислав. – Зося, забирай новенькую под свое крыло, будешь ее обучать.

К утру на месте шапито была только утоптанная земля, по которой ветер лениво гонял обрывки афиш, клочки сена. На рассвете обоз с цирковыми артистами, реквизитом и дрессированными животными покинул Ярославль. Новая знакомая крепко спала, плотно завернувшись в одеяло, а от Аси сон бежал. И дело было вовсе не в жестком тюфяке, а в мыслях, тревогах и предвкушении приключений. От жаровни с тлеющими углями шло тепло, но в кибитке все равно было холодно. Ася вылезла из-под одеяла, завернулась в свой тулуп и высунула голову из-под полога.

Занимался поздний мартовский рассвет. Алая полоска над горизонтом ширилась, окрашивая тревожными отсветами сизые тучи. На ее фоне четко вырисовывались темные силуэты голых деревьев. Над ними кружили черные птицы: то ли вороны, то ли грачи. Показался краешек солнечного диска. Светило уверенно выбиралось из плена облаков. Еще минута – и засияло, вмиг изменив мир. И облака, и осевший снег окрасились в праздничный алый цвет. Серп луны над горизонтом бледнел, словно растворяясь. Небо быстро светлело, от ночи не осталось и следа.

Ася и сама не заметила, как в порыве чувств запела тропарь воскресный, сначала тихонько, чтобы не разбудить Зосю, затем увлеклась, и голос полетел, как в храме, торжественно и вольно, пока ворчание спутницы не прервало ее пение.

На следующий день обоз прибыл в Нижний Новгород. Ася с любопытством вертела головой. Большой, многолюдный, шумный город пугал и притягивал одновременно. Пока владелец цирка договаривался в управе о месте для шапито, Станислав пригласил девушек, работающих в его номере, в трактир, новенькую усадил рядом с собой. В ожидании полового с заказанными блюдами спросил:

– Барышни, скажите, я один слышал сегодня на рассвете, как над нашим обозом поет ангел, или вы тоже это слышали?

Все удивленно переглядывались, только Зося хмыкнула:

– Ангелов не слыхала, а новенькая спозаранок спать не давала. Петь ей вздумалось.

– Ну, раз она тебе спать мешает, могу ее в свою кибитку забрать.

Среди девушек прошелестел смешок. Зося поджала губы:

– Забирай, не впервой, чай.

Ася зарделась, сказала, потупившись:

– Извините, я больше не буду.

Станислав ответил уже серьезно:

– Не смущайся, поешь ты славно. Надо подумать, как использовать это в номере. Пожалуй, я сам займусь твоей подготовкой.

Сердце Аси радостно встрепенулось: – Он! Сам! Она готова была учиться хоть сейчас.

Шатер разрешили установить на Софроновской площади на Нижнем базаре. Бойкое место, близость пристани и обилие магазинов обещали хорошую выручку. Пока шли работы, Бартошевский действительно взялся за обучение новенькой.

Труппа расквартировалась в «нумерах» над трактиром. Окна выходили на Волгу, запруженную пароходами, баржами, лодками. Движение на реке было не менее оживленным, чем на городских улицах. Асю поселили в одной комнате с Зосей. Девушки понемногу сближались. В редкие свободные вечера им нравилось сидеть на подоконнике, смотреть на огоньки пароходов, барж и болтать. Зося рассказывала много цирковых баек, приоткрывала секреты фокусов. Однажды, уже укладываясь спать, она вдруг сказала:

– Ты бы поосторожнее была с нашим… фокусником. Ты не первая, на кого он глаз положил. Как бы ты, открытая душа, в беду не попала. Строже будь, держи Бартошевского на расстоянии. Это я тебя по дружбе предупреждаю.

Новоявленная подруга уснула, а Ася все ворочалась, думала, вспоминая сегодняшнюю репетицию: как Станислав сжимал ее талию, помогая сделать сальто, как заглядывал в лицо, как лучились его глаза… Верить Зосе не хотелось, но с этого дня она стала осторожнее, уже не доверялась Бартошевскому так безоглядно.

Настал день Асиного дебюта. В начале представления она вместе с другими девушками вышла на арену в гусарском ментике и короткой до колен юбочке. Четко выполнив под музыку все движения, которым ее научила Зося, вернулась в кибитку, переоделась в расшитое блестками трико, струящееся полупрозрачное платье и парик – все точно такое, как на Зосе. Со зрительских мест их и не отличишь друг от друга. В кибитку заглянул Бартошевский. Вид собранный, даже строгий, нет и следа обычной дружелюбности.

– Готовы? Номер начинается, все по местам. С Богом!

Ася завернулась в темную накидку и, шепча молитвы, вскарабкалась по веревочной лестнице на самую макушку шатра. Здесь, приникнув к люку, ждала условного момента. Наверху было ветрено и страшно. Наконец Зося вошла в ящик, Станислав накинул на него покрывало и через несколько секунд сдернул. К изумлению публики ящик оказался абсолютно пуст. Ася знала, что Зося там, внутри, за фальшивым дном. Настал ее, Асин, черед. Скинув плащ, девушка нырнула в люк и села на увитую бумажными цветами перекладину. Скрипач заиграл вальс Штрауса, флейтист подхватил мелодию, качели медленно пошли вниз. Ася запела. В этот момент страх прошел, она даже начала слегка раскачиваться, словно на садовых качелях. Публика замерла, и лишь когда ноги девушки коснулись арены, зал взорвался аплодисментами. Номер имел поистине оглушительный успех. Все последующие дни у кассы цирка выстраивалась очередь, зал был полон, сборы выросли. Изменилось и отношение труппы к новой артистке, она стала своей. Но самое значимое для Аси было то, что изменилось отношение Станислава: исчезла снисходительность, а во взгляде появились не только интерес, но и теплота.

На летние месяцы цирк переехал в Ялту, поближе к состоятельным скучающим курортникам. По понедельникам у артистов был свободный от выступлений день. Днем все равно многие репетировали, готовили новые, оттачивали старые номера, зато вечером можно было отдохнуть. Станислав приглашал Асю на прогулку по набережной. В труппе заключались пари на то, как далеко зашли отношения этой парочки и когда эта идиллия закончится. Новоявленная «звезда» не замечала ни шепотка за спиной, ни поджатых губ подруги. Ася просто была счастлива и ни до кого, кроме любимого, ей не было дела. Однако, несмотря на влюбленность, помнила предупреждение Зоси, себя блюла строго. Станислава неприступность девушки распаляла все больше.

Бархатный сезон подходил к концу, гуляющих с каждым днем становилось все меньше. Количество зрителей в шапито тоже уменьшалось, билеты продавались хуже. Шли последние представления, на днях труппа собиралась покинуть благословенный Крым и перебираться в Екатеринодар.

Станислав и Ася, прогуливаясь по набережной, спустились на опустевший пляж. Парочка села у самой кромки воды на отполированную морем корягу. Они разулись и подставили усталые ступни набегающим волнам. По контрасту с прохладным вечерним воздухом нагретая за день вода казалась теплой, ласкала кожу. Солнце, теряя яркость, спешило к горизонту. Вот коснулось краешком линии горизонта и расплылось желтком на голубом блюде моря. Оранжевая дорожка протянулась по мятому шелку воды прямо к их ногам, словно манила за горизонт. С каждой секундой солнце таяло, становилось всё меньше, вот-вот исчезнет совсем. И Станислав поспешил, пока оно не погасло, сказать то, чего и сам от себя не ожидал:

– Асенька, пойдешь за меня замуж?

Пока труппа переезжала в другие края, Ася взяла неделю отдыха и поехала в Ярославль за благословением родных.

Появление нарядной, счастливой родственницы, да еще с подарками вызвало изумление, в семье ее считали пропащей. Здоровье бабушки к тому времени стало сдавать, и ей было не до замужества внучки. Жива, не пропала, жених нашелся – и слава Богу, одной заботой меньше. Перед Марусей, когда на том свете свидятся, совесть чиста будет.

Варя ходила на сносях, поэтому все ее мысли работали в одном направлении. Разглядывая фотокарточку будущего зятя, она сказала:

– Приличный господин, симпатичный. У вас должны родиться красивые детки. Ну, актер, что ж теперь? Тоже работа. Зарабатывает, поди, неплохо. Выходи с Богом.