скачать книгу бесплатно
Любопытная особенность детских приставок: они никогда не срастаются с корнем. Ребенок отрывает их от корня и легче, и чаще, чем взрослые. Он, например, говорит:
– Я сперва боялся трамвая, а потом вык, вык и привык.
Он не сомневается в том, что если есть «привык», то должно быть и «вык».
То же и с частицами отрицания.
Скажешь, например, малышу: «Ах, какой ты невежа!», а он: «Нет, папочка я вежа, я вежа!» Или: «Ты такой неряха», а он: «Ладно, я буду ряха!»
Бабушка Ани Кокуш сказала ей с горьким упреком:
– Ты недотёпа.
Аня со слезами:
– Нет, дотёпа, дотёпа!
И вот восклицание Мити Толстого перед клеткой зоосада:
– Ай, какие обезьяны уклюжие![14 - Ср. у Полежаева: «И уклюжистые бары» (А. И. Полежаев, Стихотворения. М.–Л., 1933, с. 323), и у Игоря Северянина: «Ты послушай меня, мой уклюжий…»]
У взрослых отрицание не чаще всего пристает к корням.
Я впервые подумал об этом, когда услышал такой разговор малышей:
– Не плачь, он ударил нечаянно.
– Нет, чаянно, чаянно, я знаю, что чаянно!
Есть целая категория слов, не существующих во «взрослом» языке без отрицания. Таково, например, слово ожиданный. Без приросшего к нему отрицания оно в новейшей литературе уже не встречается. Стандартной формой стало: «неожиданный», но в прежнее время мы то и дело читали:
«Ожиданное скоро сбылось…» (Щедрин).
«Вместо ожиданной знакомой равнины…» (Тургенев).
Некрасов в 1870 году ввел это слово в поэму «Дедушка»:
Вот наконец приезжает
Долго ожиданный дед, –
но в первом же издании той книги, где была вторично напечатана эта поэма, счел необходимым изменить всю строку:
Вот наконец приезжает
Этот таинственный дед.[15 - Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем, т. III. М., 1949, с. 8 и 422.]
Дети не одобрили бы этой поправки. Ибо слово «ожиданный» живо для них и сейчас.
Лет двадцать назад я подслушал такой диалог:
– Отстань, я тебя ненавижу.
– Я тебя тоже не очень навижу.
И то же самое довелось мне услышать недавно:
– Мама, я не могу навидеть пенки.[16 - То же в неизданном дневнике Ф. Вигдоровой: «Мама, ты нас ненавидишь, а мне надо, чтобы ты нас навидела». Там же есть слово «чаянно».]
Словом, дети и знать не желают этого нерасторжимого сращения приставки и корня; и попробуйте скажите трехлетнему Юре, что он говорит нелепости, – он запальчиво ответит: «Нет, лепости!»
Вообще всякое «не» обижает детей:
– Ненаглядная ты моя!
– Нет, наглядная!
Я сказал на Кавказе двухлетнему загорелому малышу:
– Ух, какой ты стал негритенок.
– Нет, я гритенок, гритенок.
Неустанно вникая в структуру всякого сложного слова, дети часто воскрешают в своих речах то далекое прошлое, когда еще не наблюдалось такого сращения служебных частиц и корней. От слова «лепости» так и пахнуло стариной, когда лепым называлось ладное, гармоничное, стройное.
Вспомним: «Не л?по ли ны бяшетъ, братие» – в «Слове о полку Игореве», а также: «У людей-то в дому чистота, лепота» – в «Песнях» Некрасова (1866).
Другое старинное слово я слышал от детей много раз, когда говорил им «нельзя». Они отвечали: «Нет, льзя». И это льзя напоминало Державина:
Льзя ли розой не назвать?
Льзя, лепый, вежа, чаянно – эти древние слова умерли лет полтораста назад, и ребенок, не подозревая об этом, воскрешает их лишь потому, что ему неизвестна их неразрывная спайка с частицей «не», установившаяся в давней традиции. Он вообще не знает никаких исключений из общего правила, и если эти исключения относятся к позднейшей эпохе, то, игнорируя их, он тем самым возвращает словам их забытый смысл. Помню возглас одного четырехлетнего воина:
– Я пленил Гаврюшку, а он убежал!
Пленил, то есть взял в плен.
Это архаическое слово почти совсем забыто в нашей речи, и если мы употребляем его, то чаще всего в переносном смысле («она пленила меня красотой»), а ребенок вернул ему его прямое значение, оглаголив существительное «плен».
Таким же архаистом поневоле оказался малыш, закричавший своему брату во время игры:
– Я тебе приказываю, – значит, я твой приказчик!
В старину приказчиком был действительно тот, кто приказывал, а не тот, кто подчинялся приказам. Ребенок – по аналогии со словами «указчик», «заказчик» – возвратил «приказчику» его утраченную руководящую роль.
Он и она
Замечательна чуткость ребенка к родовым окончаниям слов. Здесь он особенно часто вносит коррективы в нашу речь.
– Что ты ползешь, как черепаха? – говорю я трехлетнему мальчику.
Но он уже в три года постиг, что мужскому роду не пристало иметь женское окончание «а»:
– Я не черепаха, я черепах.
* * *
Вера Фонберг пишет мне из Новороссийска о следующем разговоре со своим четырехлетним сыном.
– Мама, баран – он?
– Он.
– Овца – она?
– Она.
– А почему папа – он? Надо бы пап, а не папа.
Другой такой же грамматический протест:
– Мама, у меня на пальце царап!
– Не царап, а царапина.
– Это у Муси если – царапина, а я мальчик! У меня царап!
От четырехлетней Наташи Жуховецкой я слышал:
– Пшеница – мама, а пшено – ее деточка.
О такой же классификации родовых окончаний, произведенной одним дошкольником, мне сообщают из Вологды:
– Синица – тетенька, а дяденька – синиц.
– Женщина – русалка. Мужчина – русал.
Начинают играть:
– Я буду барыня, ты, Таня, слуга, а Вова будет слуг.
Позже, к семилетнему возрасту, дети начинают подмечать с удивлением, что в русской грамматике слова одной и той же категории бывают и мужского, и женского рода:
– Мам! Москва – она, и Пенза – она. Ростов – он, Смоленск – он.
Когда отец Алены Полежаевой укоризненно сказал ей: «Ляля – бяка», она тотчас же от этого женского рода образовала мужской:
– Папа – бяк! Папа – бяк! Папа – бяк!
– Папа, ты мужчин! – говорит Наташа Маловицкая, так как с окончанием а у нее связано представление о женщинах. Это представление в некоторой степени свойственно также взрослым. Недаром в народе говорят: «с мальчишком», «с дедушком».
Трехлетний Вова играет в уголке:
– Бедный ты зайчонок… Тебя пьяниц сбил…
Очевидно, для его языкового сознания только женщина может быть «пьяницей».
«Клевачий петух»
На предыдущих страницах мы говорили главным образом о той любопытной структуре, которую малолетние дети придают глаголам и существительным. Имена прилагательные сравнительно редко встречаются в речи детей. Но даже в том небольшом их числе, которое удалось мне собрать в течение очень долгого времени, тоже явственно выразилось присущее детям чутье языка:
– Червячее яблоко.
– Жмутные туфли.
– Взбеситая лошадь.
– Дочкастая мамаша.
– Зоопарченный сторож.
– Грозительный палец.
– Пугательные сказки.
– Сверкастенький камушек.
– Молоконная кастрюля.
– Какой окошный дом!
– Какой песок песучий!
– Вся кровать у меня крошкинная.
– Что ты мне даешь слепитые конфеты?
– Зубовный врач.
– У нас электричество тухлое.
– Жульничная я, все равно как мальчишка.
– Брызгучая вода.
– Насмарканный платок.
– Лопнутая бутылка.
– Ты, мама, у меня лучшевсехная!
