Провинциальный апокалипсис

скачать книгу бесплатно

– И теперь, только успокойся.

– Благодарю, – и он насильно схватил и, тряхнув, пожал мою руку.

– Пап, ну смешно, в самом деле, как ребёнок!

Появилась мама. Она была совершенной противоположностью папы. Невысокого роста, кругленькая, но без лишней полноты. К нашим спорам она относилась не то чтобы несерьёзно, а смотрела как на двух ершистых петухов, которые не могли ужиться в одном курятнике, а другого не было. Спорили мы с отцом всю жизнь. В советские времена он с неменьшим жаром поносил своих однопартийцев за лицемерие, словоблудие, цинизм, карьеризм, приписки, очковтирательство, спецраспределители, ну и, само собой, за бардак на заводе, где работал инженером конструкторского бюро. Именно из-за наших разногласий, из упрямства я не пошёл по стопам отца, отказался вступать в партию, когда предложили, из-за чего пришлось уйти из газеты и стать директором Дома учителя. Чтобы это выглядело естественнее, всё-таки это была заветная отцова мечта, я после школы нарочно завалил экзамены на физмат. Отец на это заметил: «У кого не хватает ума, идут служить в армию». Там, где я оказался, действительно большого ума не требовалось. В один из первых дней, например, старшина объявил перед строем: «Художники, чертёжники, все, кто умеет рисовать, шаг вперёд». Я неплохо рисовал и вышел вместе с другими в надежде, что сейчас проверят мои способности и определят на какое-нибудь тёпленькое местечко. И местечко действительно оказалось тёпленьким. Даже чересчур. Нам тут же были выданы «карандаши», и мы отправились ими долбить бетонное покрытие. Всё это я к тому, что отец тогда оказался прав. И всё равно после службы наперекор ему я подал документы на филологический и поступил. Это обрадовало только маму, она у нас была заядлым книгочеем, хотя работала на том же, где и отец, заводе в ОТК (теперь нет ни ОТК, на самого завода). Отец после этого затаил на меня обиду. И при каждой моей неудаче или несправедливости по отношению ко мне со стороны епархиального начальства высказывал её одними и теми же словами: «Что, не послушался меня!» А вот моим успехам всё-таки радовался, правда, в моё отсутствие, о чём сообщала потихоньку мама, поскольку отец ей строго-настрого наказывал: «Ему не вздумай сказать. Чтобы не превозносился. А послушался бы меня, то ли бы ещё было?» Впрочем, особенных успехов за мной не наблюдалось, так, тут отметили, за то похвалили, «позолоченным крестом наградили», «красивую шапку дали». Но особенной радостью, и уже не скрываемой, было для отца то, что никто из внучат «в попы не пошёл», а из внучек ни одна «за попа замуж не вышла». Это означало, что все они были в него, а не в меня, и всё это мне в наказание за то, что его не послушался. Я с этим спорить не мог. Такое вполне могло быть, хотя и не считал грехом своё тогдашнее ослушание по одному тому уже, что на собственном опыте знаю, что такое благодать, простите, но равноценного синонима из современной лексики припомнить не могу. И это одно, если уж на то пошло, держало меня в церкви. Никто и никакими, в том числе и евангельскими словами не удержал бы меня в ней ни минуты, если бы не это. Что это конкретно означает, сказать не смогу, да и нет таких слов, повторяю, а приблизительно попытаюсь изобразить, но чуть позже, когда до этого само собой дойдёт. И сразу признаюсь, есть у меня одна заветная мечта: как-нибудь так устроить, чтобы отца на Пасхальную службу в свой храм заманить, ввести в алтарь и в алтаре причастить, как Иисус своих учеников на Тайной вечери. По Уставу это не положено, но перешагнул же и не раз через этот запрет мой великий тёзка из того самого мятежного града, по окончании Литургии, во время потребления Даров, из собственных рук давая испить из Чаши тем, с кем ему этой самой благодатью поделиться хотелось. И что же? Каждый из них после этого говорил одно и то же, а точнее не находил слов, чтобы рассказать о том, что переживал в эти минуты.

Мама тут же прекратила наш спор:

– Ну всё, хватит, потом наговоритесь, а сейчас быстренько руки мыть и за стол.

– Понял? – не утерпел отец. – А вы уверяете, что с немытыми руками надо за стол садиться.

– Ты опять всё перепутал, пап. Имеется в виду, если человек не помоет перед едой руки, грязь дальше живота не проникнет. В худшем случае будет понос, но совесть от этого не пострадает.

– Хорошо. На этот раз твоя взяла.

– А ты только для этого Евангелие и читаешь.

– И для этого тоже. Я не дурак, чтобы всякой ерунде на слово верить. Ты вот мне скажи, почему никто из ваших после Петра по воде ходить не научился, а?

– Потому что никому после него такого повеления не было.

– Ладно. Опять твоя взяла.

Всё это происходило во время мытья рук. И я так понял, отец опять надёргал из Нового завета разных мест, чтобы наконец «его взяла». Мама на это уже рукой махнула. Книга была её, и маму он уже давно по всем пунктам переспорил. Да и немудрено, не для красного словца замечу – ходячая энциклопедия. И тем не менее чего-то в его, как у нас выражались, широком кругозоре недоставало, и, видимо, он сам это чувствовал, только признаться не хотел, а иначе стал бы он со мной спорить? Если бы ему всё безразлично было, давно бы уже на всём этом крест поставил.

– Как видишь, и меня в чёрном теле держат, – заметил отец, когда мама поставила перед нами по тарелке постного борща. – Но я не ропщу, лишь бы Алёшка поправился, и даже молиться готов, хотя наперёд знаю, что бесполезно.

– А ты у него спроси, он тебя обманывать не станет, полезно это или нет.

– Ты о соборовании?

– Катя сказала?

– Да нет, Алексей.

– Звонил?

– Звонил. И, кстати, в первую очередь с днем Великой Октябрьской социалистической революции поздравил. В отличие от тебя помнит. Извинился, правда, что вовремя поздравить не смог, но какие могут быть извинения, когда в таком состоянии находился? Между прочим, единственный из всех вас понимает, что принесла миру наша революция.

– Ты нам с мамой лекцию об этом собираешься сейчас прочесть?

– Не собираюсь. А только напоминаю. А то у вас больно головы дырявые. Так вот, наша революция принесла всему миру главное: уважение ко всем униженным и оскорблённым, и притом во всём мире, заметь, во всём!

Кстати сказать, в отличие от нынешних коммунистов китайское экономическое чудо отец считал всего лишь временной тактикой, как и ленинский НЭП, чтобы кого надо в серьёзности намерений убедить, этим воспользоваться, а затем неукоснительно провести свою линию, а линия, по его мнению, могла быть только одна: забота об этих униженных и оскорблённых, и притом о каждом. Когда же я спросил, с чего он это взял, ответил:

– Для этого не надо иметь семь пядей во лбу. Ни в одном государстве, особенно в европейских и у нас в том числе, я не знаю ни одного такого случая среди богатеньких, не из среднего класса, а из тех, которые в перестройку на добре народном, а на Западе на войнах и прочих махинациях до такого материального состояния поднялись, когда, казалось бы, можно жить на одни проценты и самому и потомкам, так нет, они ещё больше стремятся отхватить, чтобы уже так сесть, чтобы и сдвинуть нельзя было вовеки, как будто тысячу лет жить собираются, а иные мечтают народ в бессловесных тварей превратить, как в своё время Гитлер со своими научными экспериментами, либо создать искусственных вместо настоящих людей. Тех из наших, которые жертвуют, в том числе и на церкви, я тоже к этой категории отношу: отдать мизер в расчёте, что тебе предоставят возможность ещё больше грабить, в этом никакого достоинства нет. А вот чтобы отдать всё до последней копейки, повторяю, ни у нас, ни на Западе нет ни одного, да и никогда не будет. Никто из них не в состоянии подняться до такой мысли, с которой века жили и теперь живёт большинство китайцев. А мысль эта не в словах и пустых обещаниях, как у Хрущёва, а в конкретных поступках. У них есть такие люди, такие миллиардеры, которые из самых низов благодаря новой экономической политике в последние десятилетия до такого материального состояния поднялись, оказывается, всего лишь для того, чтобы отказаться от всего нажитого в пользу бедных. Это известный факт.

Мне Алёшка в интернете нашёл, у меня записано имя. А покажи мне хотя бы одного в современной России! Или в Европе! Или в США! Ни одного! Вот тебе и всё ваше христианство! И это говорит о том, повторяю, что большинство китайцев живёт с этой мыслью и только в этом их «жизненная сила», о которой все говорят, а не конфуцианство. У китайцев социализм – религия, у нас выродился в говорильню и поэтому потерпел поражение. Мы, как всегда, ухватились сразу за окончательную фазу и по своей прирождённой нетерпеливости насильно потащили за собой весь народ, а кто не захотел, стали уничтожать или принуждать работать за одну баланду. Поэтому у нас ничего и не получилось, а вот у китайцев получится. Они понимают, что главное – никого не забыть. На что мне, скажи, две машины, два дома, две квартиры, когда у соседа нет ни того, ни другого, ни третьего? Это несправедливо. Об этом и в вашем Евангелии говорится. Имеющий две рубашки отдай одну неимеющему. Так?

– Так. А если он не хочет отдавать, отнять силой, так?

– Ой, только не надо мне совать в нос шариковых с швондерами. Дураки, они и в революции, и в социализме, и в демократии, и при царе, и в вашей церкви дураки. Мамонты перевелись, а дураки остались. И шариковы с швондерами ещё ни о чём не говорят. Кстати, ты не задумывался, почему только в нашей литературе такие типы появились? Ничего подобного ни у китайцев, ни на Кубе, вообще ни у кого во всём социалистическом лагере да и во всей мировой литературе нет? Не задумывался? Нет? А я думал.

– И чего придумал?

– А что не просто так Гоголя уморили и заставили второй том «Мертвых душ» сжечь.

– Кто уморил?

– Ваши попы. Вернее, один, не помню, как звали, да это и неважно, главное – типичный представитель вашей породы.

– Ты что-то путаешь, пап. Гоголь, было бы тебе известно, сам себя голодом заморил и при этом уверял, что ему хорошо.

– А что бы он ещё тебе сказал? Преданные делу товарищи даже на пытках своих не сдают. Проверено!

– Ну ты и завернул!

– С тех пор и пошло, – не слушая меня, продолжал он. – Карикатуру напечатали, а опровержение сожгли. И через одну карикатуру приучили народ на самих себя смотреть. Я тоже сначала думал, что это полезно, потому что показывало, какие ничтожества при царизме народ эксплуатировали, а потом, смотрю, и наши писаки за то же взялись, а теперь вообще все кому не лень.

– Что-то не вяжется, пап. Церкви тут какая выгода? Что ей, плохо при царях жилось?

– А ей при всех плохо жилось. Иначе бы не морили себя и не уничтожали друг друга сначала в пустынях, потом в инквизицию, затем в монастырских тюрьмах и в разных сектах. Царство ваше не от мира сего – так на кой он вам нужен? Вы всё передовое вечно гнали. И Гоголь вам больше всех угодил. За ним Щедрин и ему подобные. Всё это вами с дальним прицелом было сделано. И, может быть, даже Гоголь сам это наконец понял, а не потому, что попа послушался. Понял, какую роковую ошибку совершил, да было поздно.

– Тогда бы не сжёг второй том.

– Верно. Но я подумал и решил, что сжёг он его потому, что был всего лишь Гоголь, а надо было быть Пушкиным. Для таких опровержений нужны были другие люди. И они появились. Но и вы не дремали.

– А вы?

– К сожалению, всего лишь на время перехватили инициативу. Но впали в ту же ошибку.

– Какую?

– Не надо было прошлую историю в гоголевском виде представлять. Это наша главная ошибка. Её только один человек заметил и начал исправлять, но вы и его отравили.

– Ты это про кого?

– Про Сталина, разумеется.

– Мы его отравили?

– И вы тоже.

– Да-а…

– Не дакай, а слушай, что тебе старшие говорят. Китайцы, между прочим, до сих пор такой линии придерживаются. Да все, кроме нас.

– А мне думается, Гоголь сделал доброе дело, только истолковали его заинтересованные люди неправильно.

– И в чём же это доброе дело?

– В том, что над недостатками можно только смеяться, а не клеймить и жечь, как делали и до и после него, в том числе и вы. Не зря же Пушкин сказал, прочитав первые главы «Мертвых душ», как скучна наша Россия. У него самого она не такая, ты прав. У Пушкина она светлая.

– Она светлая и есть, – подхватил отец. – Горькая она только у вас. И в этом Розанов прав. Россия прогоркла в вашем Сладчайшем Иисусе. Не мир, а только одна Россия.

– Не согласен.

– Это на каком же основании? Не ты ли говорил, что у вас полно таких, которые тем только и живут, что войны предсказывают, а когда они не случаются, утешают себя тем, что это они отмолили. Было такое? Бы-ыло! Показывают тут одного деятеля. Сначала демократией занимался, а потом свою семью в деревню утащил и ещё три таких же ненормальных сманил. Я не против, но почему сразу – пуп земли? Вот оно ваше воспитание!

В этом была доля истины. Желание затвориться от мира, а точнее от его соблазнов, особенно было выражено именно в нашем народе до сего дня. Отец видел в этом раздвоение личности, а точнее сознания. Считал, что по этой причине («что мы в массе своей духовная нация, во плоти чуть-чуть») ничего у нас и не получается в государственном строительстве, хотя и уверял, что у них всё-таки кое-что получилось. «И получилось именно потому, что в первую очередь от вас отреклись, как от старого мира. Иначе бы воз и ныне там был». Когда же я возразил, что, может быть, всё-таки дело не в нас, с абсолютной убеждённостью заявил: «В вас. И все, кроме вас, это давно уже поняли». – «Стало быть, ты считаешь, ничего разумного на религиозных основаниях построить на земле невозможно?» – «Совершенно верно, – и прибавил, чего я от него никак не ожидал: – Разве что царство Антихриста».

Но вернёмся к разговору на кухне.

– Хватит об этом, – сказал отец. – Давай о деле. Говори, что произошло, чего выездил – мы только по телевизору видели. Внятно, аргументированно, без соплей.

Я рассказал как можно подробнее и всё-таки не утерпел заметить в конце:

– Стоял сейчас у театра, вспоминал наши концерты. А потом как познакомился с Катей. Как будто в другой жизни было.

– Это верно, – вздохнул отец. – И Катюшу действительно жаль. Такая девчонка была! Не думай, не потому, что пятерых родила, а потому, что такому оболтусу досталась.

– Ну конечно! Ты бы из неё маму вылепил!

– И чего же это он из меня вылепил? – подала голос всё это время молчавшая мама, сидевшая с нами всего лишь за компанию за столом.

– Я же сказал: ма-аму! – И, как самый почтенный сын, поцеловал ей руку.

– Ой, хитре-эц!

– Ну, Карчак с Треушниковым, если что пообещают, сделают, ты по этому поводу что думаешь, что собираешься дальше предпринять? – спросил отец, внимания не обратив на мои слова и на мой поступок.

Я сказал про адвоката.

– Это понятно. А делать что?

– А что ещё надо делать?

– Стало быть, конкретного плана нет.

– Пока нет. Ну понятно, Алёшку лечить…

– Ясно. Теперь слушай меня. Я созвонился с руководством землячества. Они готовы помочь. Нужна информация и официальное обращение от вас с Катей. Так, мол, и так, просим оказать содействие. Мы, как дедушка с бабушкой, оказывается, не имеем на это права, я узнавал. Дальше. Звонил в ЦК, самому, ты знаешь кому. Сказал, присылай письмо. Так что садись и печатай, а я отошлю. И в Администрацию президента. С надёжным человеком передам. И лично Колокольцеву. Передадут, не сомневайся. С сегодняшнего дня организуем штаб. Я буду начальником, если не возражаешь, а если возражаешь, всё равно буду начальником. Штаб будет находиться у нас. Чтобы каждый день не позднее 22:00 поступали от тебя доклады, как и что сделал, что выполнил, что не выполнил, понял? А ты чего лыбишься? – напустился он на маму, посмевшую улыбнуться.