скачать книгу бесплатно
– И давно прыгаешь?
– Третий год. А из вас – больше никто? Даже Никита?
– Кто, он? Да он плавать два дня без полдня как выучился, а то всё книжки читал! – не упустила случая в очередной раз кольнуть меня Вера.
Я хотел было возразить: «Зато уже четыре раза озеро переплывал!» – но решил, что это нескромно, и промолчал в досаде.
– Причём тут книжки? Одно другому не мешает, – возразила Mania и посмотрела на меня как на чудика, отчего я ещё больше разозлился на Веру.
Хотя я специально старался не смотреть на Машу, а либо в небо, либо под ноги, постоянно чувствовал на себе её любопытный взгляд, и даже не заметил, как мы очутились на том берегу, и чуть было не опрокинулся, когда лодка с разбегу ткнулась носом в берег.
Mania улыбнулась на мою неловкость. И чтобы скрыть смущение, я с озверелостью унёсся за хворостом.
Разложили костёр. Когда нагорели угли, покидали картошку.
Я по-прежнему старался в Машину сторону не смотреть, деловито ломал толстые сучья, шерудил веткой в костре и подолгу, как на что-то родственное, смотрел на пламя.
Темнело на глазах. Стая чирков пронеслась над нами, плюхнулась недалеко от берега в почерневшую воду и тут же скрылась в талах.
– А что у нас про бабу Дуню говоря-ат… – затянула свою любимую песню не взрослеющая Люба, вытаращив от страха глаза точно так же, как делала это и в десять, и в пятнадцать лет. – В полночь залезает на крышу и ну будто корову доит. Говорят, у неё потому больше всех и доит. Честное комсомольское! Лидка Горохова своими глазами видела. Я тоже хотела пойти с ней посмотреть, да забоялась… А Никитина соседка прежняя так вообще, говорят, была настоящей колдуньей…
– Чего-о? – резко возмутился я.
– Того! Кто по ветру килы пускал?
– А ты видела?
– Люди видели!
– Лидка Горохова твоя, что ли? Слушай её больше, она тебе и не то наплетёт. Про «чёрный ноготь», например. Представляете? Оказывается, одна барыга-лоточница торговала на базаре пирожками. И не простыми, а из краденых детей! А уж как попалась-то! Чёрный ноготь, видите ли, от одной жертвы случайно в единственный пирожок возьми да угоди, и его-то как раз, опять же случайно, мать пропавшей дочери купила. Стала есть и наткнулась. Ба! Да это же доченьки моей ноготочек, от мизинчика! Выследила, где барыга живёт. В милицию сообщила. Поймали. С тех пор дети в стране и перестали пропадать. А то пропадают и пропадают… Милиция с ног сбилась! Ну всё обыскала! Нигде нет! А тут вон, оказывается, что!
– Зануда несчастный!
– Хрю-хрю…
– Ве-ер, ну почему он сегодня такой противный?
– Понятно, понятно почему…
Что-то горячее пыхнуло мне в лицо, и, возможно, из одного упрямства я нагрубил бы ещё больше, но, странно, во мне вдруг обнаружились тормоза, к тому же было темно, смущения моего могли не заметить.
«Специально заводят! Дураком хотят выставить! «Понятно, понятно почему…» Конан Дойл несчастный!»
– А твой Жуковский лучше, что ли? – пошла в наступление до смерти обиженная таким наглым разоблачением Люба. – «Лесной царь», например? «Ездок погоняет, ездок доскакал… В руках его мёртвый младенец лежал». Лучше, да, лучше?
– Это же сказка. Понимать надо.
– И про ангела и Пери?
– Про Пери – не знаю, но ангелы и Бог есть!
Люба с Верой одновременно вытаращили глаза и переглянулись, казалось, даже немного опешили.
– А правда, девочки, как вы думаете, есть Бог? – нарушила воцарившееся молчание Mania и подняла глаза к небу.
И все, в том числе и я, последовали её примеру.
И какое же чудное, какое звездное было над нами небо!
– Ой, девочки – представляете? – если всё это – бездна, и наша планета в ней такая маленькая-премаленькая и больше – ни-ко-го!.. Но если Бог действительно есть, почему бы Ему не явиться каждому из нас и не сказать: «Видишь? Я есть!» И мы бы поверили.
– Приходил, говорил, не поверили, – со знанием дела стал возражать я. – Мало того. За разбойника приняли. Арестовали, наиздевались, распяли. А Он взял и на третий день воскрес.
– А это действительно было?
– Я об этом собственными глазами в бабушкином Евангелии читал.
– И ты веришь в это?
– Верю!
– Это что-то новое, – обронила Вера.
– Новый бзик, – потихоньку поддакнула Люба.
Но я всё равно услышал, не совсем спокойно, но всё-таки проглотил обиду.
– Этой новости, между прочим, почти две тысячи лет.
– Интересно, а Он нас слышит? – до таинственности понизив голос, спросила Mania.
– Конечно! – в тон ей ответил я, и у меня пробежали мурашки по спине. – Он вообще всё видит и слышит. И даже каждую нашу мысль.
– Ой, девочки, как стра-ашно…
И действительно, стало жутковато как-то.
– А я вот сейчас, как бабушка, скажу: «Господи, оборони нас от всякого зла».
– И что?
– И всё, больше ничего не нужно. Проверено – броня. И вообще пора картошку вынимать.
Картофель ели с удовольствием. Несколько раз я нечаянно встречался с Машей взглядом и отводил в смущении. После нашего разговора Mania смотрела на меня с явным любопытством.
– А вообще, хорошо, когда есть хотя бы такая защита, девочки, правда? – сказала она. И я понял, что всё это очень интересует её. – Никит, а проверено – кем?
– Веками. Бабушка говорила, а ей – наш бывший сосед, монах, Андрей Степаныч.
– Монах? – одновременно удивились сёстры.
– А вы не знали… Ну да… К нему ж дядя Лёня тогда от запоя лечиться ходил.
– Вылечил?
– Как рукой сняло! Собственные дяди Лёнины слова. Сказанные по излечении слова поразили дядю Лёню не меньше.
– Мама его ещё тогда ругала. Помнишь, Вер?
– За слова?
– В общем, он распространяться стал, а мама его ругать за это стала.
– Неужели настоящий монах? – продолжала удивляться Mania.
– Может быть, даже священник. В отставке… Бабушка говорит – святой жизни человек! В заключении был. Долго. Тогда же за веру сажали.
– А теперь?
– Теперь вроде нет. И церкви есть, и монастыри.
– И семинарии, кстати, – прибавила Маша. – Только за веру, между прочим, и теперь сажают. Не в тюрьмы, правда, а в психушки.
Сёстры опять переглянулись и с недоумением посмотрели на Машу. Вера спросила:
– Ты откуда знаешь?
– У папиного друга сын после армии хотел в нашу ленинградскую семинарию поступить. Через два дня после подачи документов задержала на улице милиция, якобы по подозрению в чём-то, доставили в участок, повезли на психиатрическую экспертизу, признали невменяемым и до полного излечения отправили в психушку. Да, что вы на меня так смотрите? Обычное дело! Папа сказал.
«Так вот почему отец испугался, когда про Евангелие услышал!» – осенило меня.
– Из всего этого, – меж; тем продолжала Mania, – можно заключить, что либо Бога нет, и, зная об этом, власти о нас заботятся, избавляя от ненормальных, либо – Он есть, и, не зная об этом, власти всячески заботятся о том, чтобы и мы не узнали. Тоже папа сказал. И тоже, кстати, веками проверено.
– Чтобы мы не узнали о чём? – спросил я.
– О Ком, – поправила она.
И, вспомнив вчерашний разговор о молоте ведьм, я ещё с большим удивлением посмотрел на Машу…
– Ну что, картошка кончилась, костёр потух… Что дальше? – нарушила воцарившееся молчание Mania и поднялась с корточек.
Мы поднялись следом.
– A la maisone?[1 - Домой? – франц.] – предложил я.
– Французский? – Я кивнул. – Красиво! А что такое – voila?
– Вот.
– И всё?
– И всё.
– А поехали в церковь? – предложила она вдруг. – У вас есть?
– Даже три!
Вера настороженно спросила:
– Зачем.
– Посмотреть… Чего там от нас скрывают… От нас скрывают, а мы возьмём и посмотрим.
– Я – за! – и поднял руку. – Когда?
– Да хоть завтра. Вечером. Служат у вас вечером?
– Бабушка ездит по субботам.
– Значит, и мы – в субботу. Выходит, через неделю? И давайте в ту, которая дальше всех. Которая – дальше всех?
– В Печёрах.
– Так решено? – никто не возразил. – И, чур, никому ни слова! Пусть это будет нашей военной тайной! Идёт?
Ещё бы! Военная тайна, да ещё с мистическим оттенком! О том, что всё это может окончиться для нас бедой, мы даже не подумали.
Домой я шагал совершенно другим человеком. Вот именно – втрескавшимся по уши. Люба с Верой сообразили на этот раз не петь ту пошленькую песенку, с которой проводили меня позавчера до калитки, a Mania, улыбнувшись, сказала: «До завтра, Никит?» Что может быть обыкновеннее этих слов? Но именно они и не дали мне заснуть, повторяясь в уме много раз вперемешку с трелью соловья за распахнутым окном, протяжным криком пивика, а впереди мнилось счастье, которое до пения петухов я распланировал чуть не до могилы.
6
С того дня всё пошло навыворот. Все дни напролет я пропадал у Паниных и лишь изредка забегал к Елене Сергеевне. Она шутливо корила, что забываю-де старых друзей, а я наивно уверял, что никогда её не забуду.
– Так уж и никогда, – улыбалась она и с беспокойством ко мне присматривалась.
Странным мог показаться этот взгляд, было о чём подумать, но я был как во хмелю, не замечая ни загадочности этого взгляда, ни того, что творилось вокруг, рассказывая о своей влюблённости в таких подробностях, что Елена Сергеевна даже удивлялась, как это я придаю значение таким мелочам, как, например, пёрышко на оборке платья.
– Да когда оно мне все глаза промозолило! Я даже садился так, чтобы не видеть его.
– А сказать, чтобы убрала, нельзя было?
– Шутите? Да это всё равно что сказать: извини, Mania, ты – неряха!
– Глядите, какие тонкости… – удивлялась она и с улыбкой вздыхала.
А я погружался в свои сладостные грёзы, вспоминая то одно, то другое, но связанное с Машей, горячим солнцем, яблоневой тенью, ослепительным блеском воды у самых мостков, хрустальными брызгами, летящими от бултыхания её загорелых ног, с её веселым смехом, озорным блеском синих-пресиних глаз, – и был счастлив, не замечая ни печальной задумчивости милого друга, ни внимательных взглядов, ни глубоких вздохов при прощании, ни того жадного любопытства, с каким она, затаив дыхание, слушала повесть о моей любви.
Тем же грезил и по ночам.
