скачать книгу бесплатно
– А-а, наиблагополучнейше. Обручев подготовлен идеально. – Вошедший плюхнулся в кресло. – Всего-то хлопот осталось – перевесить флажки. И пожалуй, еще кое-что в дополнение к флажкам. Словом, чисто декоративная работа. Тьфу, устал. Тутти, детка, будь ангелом и швырни в меня чашкой чаю!
– С солью?
– С лягушками.
– Ты сам лягушка.
– Тогда швырни меня в чай. Только скорее. Ага, с молоком… – Подняв голову от чашки, вошедший столкнулся взглядом с Сережей, мучительно пытающимся сопоставить это неожиданно возникшее лицо с тем, смутно припоминаемым сквозь туман болезни. – Что, трудно припомнить, где это нас друг другу представили? – Офицер рассмеялся так заразительно, что Сережа, колебания которого мгновенно рассеялись, не смог не рассмеяться в ответ. – А ты меньше похож на покойника, чем в последнюю встречу. Граф Платон Зубов.
– Я рад. Мне представляться уже излишне?
– Ладно, господа, к делу, – суховато заметил Некрасов.
– Ярко выраженный тип семита, – с расстановкой заговорил Сережа. – Что еще?.. Впалая грудь, узкие плечи, покатые, средний рост, худ…
– Странно, похоже на то.
– Что похоже?
– Блюмкин в Чеке.
– Он-он! – почти радостно воскликнул Зубов. – Да что вы его спрашиваете – был у него досуг для наблюдений! Вы меня спросите – сам видел, сразу узнал. – Отставив чашку, недавний Сережин спаситель хлопнул приставленными к ушам ладонями. – Ушастый такой еврейский парнишка!
– Неужели – альянс с эсе-е-рами? – обращаясь к Некрасову, с сомнением протянул Вадим.
– Если так, – усмехнулся Никитенко, – мы разумно не стали делать на них ставку после того, как не разлей вода друзья-большевики поприветствовали их на съезде пулеметами. А было заманчиво.
– Было глупо не воспользоваться благоприятной ситуацией, – хмуро отрезал Некрасов.
– Кроме того, подобный расклад и сейчас сомнителен. После съезда-то… – Вишневский негромко рассмеялся. – Более остросюжетной комедии стены Большого театра, сдается мне, допрежь не видали. Кто помнит? Большевиков просят выйти в фойе для обсуждения внутрифракционных вопросов. Через час в фойе высовываются недоумевающие эсеры и обнаруживают, что «внутрифракционные вопросы» обернулись расстановкой пулеметов.
– Нет, появление Блюмкина, при условии, простите, Зубов, что это на самом деле Блюмкин, скорее случай, чем указание на альянс между большевиками и эсерами. Во всяком случае, ввиду предстоящего мятежа я с вверенными мне силами не намерен уклоняться от сотрудничества.
– Да и не могли же они так скоро позабыть расстрел Александровича[39 - Александрович В. А. (Дмитриевский П. А., 1884–1918) – чекист, расстрелян после подавления вооруженного восстания левых эсеров против большевиков в июле 1918 г. вместе с 12 другими организаторами. До сих пор остается загадкой, почему при этом не понесли никакого наказания ни чекист Я. Г. Блюмкин, деяние которого – убийство германского посла – послужило сигналом к началу восстания, ни Ф. Э. Дзержинский, в течение всех этих событий находившийся в штабе восставших – Трехсвятительском переулке в Москве.]. Это своего рода гарантия их искренности.
– Ох и черт все дери – прямо как в родимом корпусе! – вскакивая с места, взорвался Зубов. – Господа высоколобые, да сойдите же вы с академических высот на бренную-то землицу! Когда ж до вас дойдет наконец, что мы уже третий год как вступили в войну, где вся этика летит к чертовой бабушке! Это вам не германская! В шашки хотите играть по шахматным правилам и думаете, с рук сойдет? Нам, прости господи, противничек достался без рыцарских предрассудков… У них своя логика – и логика эта, если хотите, Некрасов, это простейшая логика преступного мира. Да и Чека – та же малина. Все просто, как апельсин. Каторжная связь для блатарей не помеха резать своих – вот ваш съезд! – а резня не помеха служить пахану, который силен. обида за товарищей тут весьма слабая. Обижаться на сильного не в блатной логике. И круговая порука. Взять хоть роль Посполитой Мумии[40 - Прозвище Ф. Э. Дзержинского.] во время пресловутого мятежа, от которого мы что-то нынче никак не отстанем… Форменный адюльтер! Эта воистину полезная особа работала единовременно и на мужа и на любовника, но суть скандальчика не в этом, а в том, что была у любовника, то бишь в Трехсвятительском переулке в штабе эсеров, публично накрыта! В то время как Картавец[41 - Прозвище В. УльяноваЛенина.] судорожно расшаркивался в германском посольстве, уверяя в оной особы архиневиновности…
– Видите ли, прапорщик, – случайно поймав недоумевающий Сережин взгляд, пояснил Никитенко, – у Блюмкина при убийстве графа Мирбаха было при себе письменное благословение Дзержинского на сию акцию. Этот факт выплыл, и скомпрометированный Дзержинский вынужден был на полгода уступить Петерсу пост председателя ВЧК.
– А потом преблагополучно на него вернуться! И Блюмкин вернулся – с какой стати отказываться от такого ловкача в грязных делишках? Да большевики ради общего блага родную мать стрескают, как фаршированную щуку! Черт их разберет, когда они вместе, когда врозь… Я бы на праведный гнев эсеров ставить не стал.
– А кто этот Блюмкин? – спросил Сережа, припоминая похожую на цаплю фигуру человека в черном.
– Кровавый шут, – пожав плечами, ответил Вишневский. – Отирается в литературных кругах.
– А-а, позер и истерик, как все блатари и товарищи. Водит смотреть на расстрелы любопытных дамочек и поэта Есенина. Как-то хвастался перед Мандельштамом пачечкой ордерочков на арест и на расстрел. Чин чином оформленная толстая пачка ордеров, только одна графа не заполнена – фамилия жертвы[42 - Историки давно уже доказали, что carte blanche – бумага, позволявшая расправу по произволу, была клеветой на французских королей, одной из многих клевет, что подготавливали революцию во Франции. Однако именно революционеры, дорвавшись до власти, воплощали свои клеветы наяву. История про увиденное поэтом Осипом Мандельштамом реальна.]. Но представьте, – Зубов одобрительно рассмеялся, – этот шпак чуть ли не морду ему бить кинулся! Вырвал эти ордера у Яшки, стал топтать ногами… Даже жаловаться куда-то ходил. Глупо, конечно, у них же рука руку моет – опять логика блатных.
– Прапорщик, вы можете отдыхать. На будущей неделе, господа, надо выходить на связь с эсерами – и мы таки на нее выйдем. Вы перегибаете палку, граф. Необходимо использовать все, что у нас есть.
«Господи, как странны эти разговоры, эти просчеты вариантов, с кем и против кого, – подумал, откидываясь на плюшевые подушки, Сережа, внезапно ощутив усталость. – Насколько проще на передовой».
11
– Сережа… ты почему даже дома не снимаешь перчаток?
– Так. – Сережа с непокрытой головой (отросшие волосы трепал ветерок солнечного, по-питерски холодного майского дня – последний раз привелось побывать в парикмахерской еще в Эстонии), в расстегнутой куртке из «чертовой кожи», шел рядом с Тутти по почти безлюдной улице.
– Сережа, а я видела… – Тутти, уставая от медленной походки слишком еще слабого своего спутника, то вприпрыжку забегала вперед, то отскакивала назад.
– Что ты там еще видела?
– Твои руки. Когда ты еще лежал совсем больной.
Сережа поморщился.
– Вот я и не хочу, чтобы ты их еще раз увидела. Да, пожалуй, и сам я не очень рвусь их все время видеть.
– Ну что же ты так и будешь всегда в перчатках?
– Да нет, не всегда… – Сережа негромко засмеялся. – Месяца три, может быть, меньше.
Мимо них с грохотом проехал грузовик с открытым кузовом, в котором стояли молодые красноармейцы с винтовками.
«Мобилизованные – только-только с какого-нибудь завода… А забавно прогуливаться вот так в центре занятого врагом города. Ведь я же сейчас действительно прогуливаюсь. Дышу воздухом».
«Не хорохорьтесь, Ржевский, вы слабы, как котенок», – сказал вечером Алексей Никитенко.
«Да, прапорщик, – подал голос молчаливо куривший в кресле у окна Некрасов. – Ваши обязанности, несомненно, сводятся сейчас к отдыху, прогулкам и сну. А далее будет видно, отправлять ли вас долечиваться к нашим дорогим заграничным друзьям».
«Надеюсь, что этого не понадобится, г-н штабс-капитан».
– Сережа, смотри, там что-то повесили и народ собирается. – Тутти тянула Сережу к небольшой, все увеличивающейся кучке народу посреди сквера.
Заметив в толпе светловолосую девушку из ЧК, одетую все в ту же лихо перепоясанную кожанку, Сережа остановился было, но, вспомнив невидящий взгляд скользнувших по нему глаз, начал пробираться ближе к объявлению.
Лист желтовато-серой грубой бумаги был криво приляпан на старую афишную тумбу, еще извещавшую о последнем концерте Шаляпина, и сам казался жутковатой афишей нелепого, фантастического фарса…
БЕРЕГИТЕСЬ ШПИОНОВ!
СМЕРТЬ ШПИОНАМ!
НАСТУПЛЕНИЕ БЕЛОГВАРДЕЙЦЕВ НА ПЕТРОГРАД С ОЧЕВИДНОСТЬЮ ПОКАЗАЛО, ЧТО ВО ВСЕЙ ПРИФРОНТОВОЙ ПОЛОСЕ, В КАЖДОМ КРУПНОМ ГОРОДЕ, У БЕЛЫХ ЕСТЬ ШИРОКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ШПИОНАЖА, ПРЕДАТЕЛЬСТВА, ВЗРЫВА МОСТОВ, УСТРОЙСТВА ВОССТАНИЙ В ТЫЛУ, УБИЙСТВА КОММУНИСТОВ И ВЫДАЮЩИХСЯ ЧЛЕНОВ РАБОЧИХ ОРГАНИЗАЦИЙ.
ВСЕ ДОЛЖНЫ БЫТЬ НА ПОСТУ.
ВЕЗДЕ УДВОИТЬ БДИТЕЛЬНОСТЬ, ОБДУМАТЬ И ПРОВЕСТИ САМЫМ СТРОГИМ ОБРАЗОМ РЯД МЕР ПО ВЫСЛЕЖИВАНИЮ ШПИОНОВ И БЕЛЫХ ЗАГОВОРЩИКОВ И ПО ПОИМКЕ ИХ.
ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЕ РАБОТНИКИ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ РАБОТНИКИ ВО ВСЕХ БЕЗ ИЗЪЯТИЯ ВОИНСКИХ ЧАСТЯХ В ОСОБЕННОСТИ ОБЯЗАНЫ УДВОИТЬ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ.
ВСЕ СОЗНАТЕЛЬНЫЕ РАБОЧИЕ И КРЕСТЬЯНЕ ДОЛЖНЫ СТАТЬ ГРУДЬЮ НА ЗАЩИТУ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ, ДОЛЖНЫ ПОДНЯТЬСЯ НА БОРЬБУ Со ШПИОНАМИ И БЕЛОГВАРДЕЙСКИМИ ПРЕДАТЕЛЯМИ. КАЖДЫЙ ПУСТЬ БУДЕТ НА СТОРОЖЕВОМ ПОСТУ – В НЕПРЕРЫВНОЙ, ПО-ВОЕННОМУ ОРГАНИЗОВАННОЙ СВЯЗИ С КОМИТЕТАМИ ПАРТИИ, С ЧК, С НАДЕЖНЕЙШИМИ, С ОПЫТНЕЙШИМИ ТОВАРИЩАМИ ИЗ СОВЕТСКИХ РАБОТНИКОВ.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СОВЕТА РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКОЙ ОБОРОНЫ В. УЛЬЯНОВ (ЛЕНИН)
НАРКОМВНУДЕЛ Ф. ДЗЕРЖИНСКИЙ[43 - Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. с. 399.]
Прочитывая воззвание, люди расходились молча, не обсуждая и не высказываясь. Сережа взглянул на напряженное личико Тутти: губы девочки шевелились, глаза горели – казалось, она пожирала ими зловещие буквы.
12
Из столовой доносились взрывы самозабвенного смеха: хохотали Зубов и Тутти. Открывшееся зрелище не доставило Некрасову особого удовольствия: посреди стола на забрызганной водой скатерти, в тарелке кузнецовского фарфора, плавало несколько парусных корабликов из картона и скорлупы грецких орехов. Один из корабликов горел. Тутти, упираясь ботинками в обивку стула и локтями полулежа на столе, дула на бумажные паруса кораблика, то и дело прерываясь для того, чтобы разразиться новым припадком хохота.
Сережа, чистивший рядом разобранный на куске сукна наган, негромко разговаривал о чем-то с расхаживающим у камина подпоручиком Стеничем, одновременно с интересом поглядывая за ходом водной баталии.
– Нет уж, ты мне не крути – капитан у тебя в стельку…
– Ничего не в стельку… Это нарочно!
– Кормой вперед плыть – нарочно?! В стельку, в стельку…
– Что до меня, – Сережа, явно продолжая спор, обернулся к Стеничу, – то мне трудно поверить, что такой Петроний, Петроний – эстет, на самом деле существовал. Римский вельможа времен империи – такой же раб, как его собственные рабы. Без личной свободы нельзя быть эстетом.
– Ну, не знаю… По-моему, эстет прежде всего ценит красоту. А в ужасных деяниях Нерона есть какая-то жуткая красота… Свирепое величие разнузданного желания, которое все сокрушает на своем пути…
– Тогда у наших отечественных нижегородских купчишек ничуть не меньше свирепого величия, чем у Нерона. – В голосе Сережи прозвучало раздражение. – Чем поджог ресторации хуже пожара Рима? Общий принцип – не препятствуй моему ндраву.
– Вы все передергиваете, Ржевский! Тут другой размах…
– Вот как? Тогда купец Петров, который спьяну подпалил целый ресторан, вдвое ближе к критерию эстетического, чем купец Сидоров, который только закуривает сторублевками. А я подобрал бы для этого «свирепого величия» несколько иное название…
– А я уверен, что Петроний…
– Ох, развели философии – хоть топись! В этой самой тарелке. Эй, по рукам за такие штучки! И вообще, Тутти, с тобой мне только чертеночка-младенца не хватает с такими вот рожками… – Зубов сделал соответствующий жест.
Тутти восхищенно фыркнула.
– Вам не кажется, граф, – с неудовольствием взглянув на Тутти, сухо заметил Некрасов, – что вы иногда слишком далеко заходите в своей роли анархиста?
– Ну, дальше, чем мой предок, я не зайду. – Зубов с явным удовольствием перевернул догорающий кораблик. – Правда, тот захаживал аж в опочивальню к матушке Екатерине Великой.
– Comte[44 - Граф (фр.).], я еще раз обращаю ваше внимание на то, что вы находитесь в обществе ребенка. – Голос Некрасова стал ледяным.
– То-то и оно! – Зубов возмущенно сорвался из-за стола. – Самая уместная компания! Почему я впрямь не анархист?!
– Вот и поразмыслите покуда над этим. А согласия на предложенную вами авантюру я не даю.
– Нет, Некрасов, я не за этим. – В манере Зубова проступила подтянутая собранность. – Я только что от Люндеквиста[45 - Люндекви?ст В. Я. (1884–1920) – российский военный, полковник, один из руководителей антисоветского подполья в Петрограде в 1918–1919 гг.].
– Пройдемте ко мне в кабинет.
Пройдя в небольшую, в одно окно, комнату, служившую ему кабинетом, Некрасов сдвинул со стола бумаги и демонстративно остался на ногах, пока Зубов, со сдержанным кивком благодарности, не сел первым. Теперь, когда Некрасов и Зубов находились наедине, в их подчеркнутой любезности друг к другу явственно проступала застарелая нелюбовь между «николаевцами» и «пажами».
– Итак?
– Новая партия оружия через границу. Завтра. Люндеквист требует от вас десять человек, ни одним меньше.
– Однако, черт возьми! – Некрасов нахмурился. – Вы – в моем распоряжении?
– Нет. Я сегодня же отправляюсь в Красную Горку и поступаю в распоряжение Неклюдова вплоть до мятежа. Десять, не считая меня.
– Это вообще все, что я могу предоставить. А у меня завтра рандеву с эсерами. Впрочем, – по тону Некрасова было заметно, что ему не очень приятно найденное решение, – если с инструкциями от и до, то к эсерам можно отправить и Ржевского. Не к границе же его брать.
– Почему бы и нет? Знаете, Некрасов, – Зубов почти дружелюбно рассмеялся, – уж на что я не любитель этой публики, которая никогда не нашивала мундиров от Норденштрема и шпор от Савельева, но Ржевский мне по душе. Есть в нем тот еще стерженек, хоть и молокосос. В жизни такого бешеного не встречал! Упирался руками и ногами, когда я его из Чрезвычайки выволакивал – другой бы кто черту душу продал, чтобы оттуда вырваться. Только тем и убедил, что анекдотец из его собственного каррикулюм витэ[46 - Биография (искаж. лат.).] ему напомнил. Так он – на анекдотец-то – возьми и засмейся. На Гороховой и в его положении, извините, чувства юмора не потерять? Не так уж плохо для некадрового.
– Я принципиально против некадровых в подполье, – недовольно возразил Некрасов. – Дело тут не в храбрости, а в дисциплине. Насколько я успел узнать Ржевского, он вообще не имеет представления о том, что это такое. Такие, как он, еще неплохи на фронте, но здесь… Честно говоря, я оставил его только потому, что переброска ввиду наступления работает в основном на вход, а на выход – только в случае крайней необходимости. Мне вообще не хотелось его использовать до большой стрельбы. Ну да ладно – все равно больше некого. Пойдет к эсерам.
– Стало быть, до заварухи? – Зубов, из-за штатского наряда, отвесил Некрасову светски легкий поклон, контрастировавший с простоватой развязностью его слов.
Через мгновение до Юрия донесся его громкий, чуть грассирующий, полный радостной жизни голос:
– Счастливо оставаться, господа! Тутти, ангел, вернусь – всенепременнейше доиграем!
13
– Слушай, ты всегда такой вежливенький? – Зубов шагал широко и стремительно, однако что-то в его походке невольно наводило на мысль о том, что он должен очень легко вальсировать или танцевать мазурку. – Стенич – славный малый, но бывает иногда ослом. Когда он лез к тебе с философией, ты больше всего хотел послать его к… матери вместе со всем нероновским Римом. Потому, что плевать тебе сейчас на античную историю. Тебе же одного хочется – молчать. И чтобы к тебе обращались только по делу. Скажешь – не так? Est-ce que ?a te g?ne si je te tutoie?[47 - Кстати, ничего что я «тыкаю»?(фр.).]
– ?a va. – Сережа поддал ногой отвалившийся с какого-то фасада завиток лепнины. – Pour un anarchiste. Quant ? l’histoire ancienne… Je prеf?re que les autres ignorent mes sentiments… Toi suffit[48 - Сойдет для анархиста. А что до древней истории… Предпочитаю, чтобы другие не замечали моих чувств… хватит и тебя (фр.).].
– Ну и паскудное же у тебя произношение!
– Не страдаю насморком.
– Видал я пижонов, но таких, как ты, не доводилось даже среди наших высоколобых.
– Я возрос в либерализме.
– Заметно, иначе не был бы таким снобом. Тебя хоть раз секли в детстве?
– Нет, конечно! – Сережа засмеялся. – когда мы с братцем дрались, только растаскивали по разным комнатам.
– У тебя один брат?
– Да, был. Женька. Погиб в восемнадцатом.
– Я тоже рос вдвоем с братом. Он умер за год до войны, в Биаррице. Легкие. Только нас по комнатам не растаскивали. – Зубов улыбнулся. – Помню, мы как-то с Лёнькой сцепились на теннисной площадке… Новенькая такая была площадка, недавно красным выложили – отец грунтовальщиков из Англии выписывал, вокруг кусты сирени… Ох и катались мы по этой площадке! Четыре часа кряду дрались. Только как-то упустили из виду, что этот новый корт с открытой веранды был виден, как арена в античном амфитеатре.
А на веранде, по случаю приятственной погоды, отец со своим кузеном, дядей Костей, разбирали какие-то свои министерские бумаги… Не считая маменьки, которая ввиду буколической атмосферы им собственными ручками подавала кофей. Дядя Костя голову от бумаг поднимет, взглянет: «А не впустую я Леониду бокс показывал». Отец не поворачиваясь: «Что, всё дерутся?» – «Дерутся». – «Надо же!» – и опять за бумаги.
– Я бы сказал, что либеральнее жилось тебе.
