скачать книгу бесплатно
Болтовня гостя, по-видимому, нравилась хозяйке, и та периодически кивала, удерживая себя от того, чтобы не рассмеяться.
– Нездоровый патриотизм приводит к здоровому идиотизму. Лозунгами о патриотизме можно собрать великое и послушное стадо, но быть истинным патриотом и состоять в клубе любителей родины – не одно и то же, – гость потикал рукой. – Поголовье патриотов возрастает благодаря вот этому ящику, который современники называют телевизором, – Жульдя-Бандя дружески похлопал по «горбу» «Горизонта» – гадкого утёнка отечественной радиотехники.
У хозяйки «поголовье патриотов» вызвало улыбку.
– От патриотизма до идиотизма один шаг! Однако патриотизм – это довольно призрачная субстанция: отнимите у народа хлеб, водку и селёдку, и фундамент патриотизма будет разрушен. Национал-патриотизм умрёт, не получая питательной среды.
Золотые россыпи цитат и афоризмов и неуёмный темперамент молодого человека пленили хрупкое женское сердце, что было написано на лице Виолетты.
– Ты слово «идиот» сказал десять раз, – напомнила она, хороня на устах сарказм.
– Это было небольшое отступление от темы…
– Совсем небольшое, – согласилась молодая женщина, выслушав перед этим целый трактат.
– Меняется эпоха, меняются приоритеты. Труд утратил свою «прерыгативу». Работают умственно отсталые. Именно поэтому не работают евреи. Работают те…
– …кто не умеет философствовать, – оборвала эксклюзивный монолог хозяйка. Она растянула губки, правда, не от удачной вставки, а от утраченной трудом «прерыгативы».
Глава 26. Допрос свидетеля
Тут Виолетта посерьёзнела, переменив тему вопросом:
– То, что ты странствующий оболтус, – это понятно. Но что занесло тебя в Одессу?
– Я приехал сюда с благотворительной миссией – исцелять хворых и немощных жителей Херсона.
– Так надо было ехать в Херсон!
– Логично, – утвердительно кивнул абстракционист, – но я не смог отказать себе во встрече с любимой Одессой…
– И когда это ты успел её полюбить?
– В детстве, – собеседник отобразил на лице счастливую улыбку инфицированного любовью человека. – Любовь – это инфекция, в первую очередь поражающая мозг, сердце и кошелёк.
Как можно не любить Одессу с еврейским народным юмором: «Ты начинаешь тратить меня на нервы», «Не делай мине беременную голову», «Мадам, ваши глаза заставляют мине забить падежов», или «Ты бач яка сука!»
– Это уже не одесситы – это львивцы та иваново-франкивцы, – не скрывая пренебрежения, перекривила хозяйка. – Понайихали тут.
– Полюби ближнего своего, как самого себя, – напомнил простую библейскую истину Жульдя-Бандя.
– Так, а теперь, кто ты у нас там – Баньдя-Жульдя?..
– Жульдя-Бандя…
– Короче, Вовик. Какова цель твоего визита?! – Виолетта посмотрела на гостя, как строгая мамаша в глаза вернувшейся под утро дочери, и, не дожидаясь ответа, внесла некоторую ясность в предстоящие отношения. – Если ты решил, что я портовая шлюха или твоя очередная подстилка, то ты жестоко просчитался…
– Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек (В. Высоцкий)… Виолетта, французской жеманницей тебе стать будет ещё сложнее…
– …чем портовой шлюхой???
– Увы, для этого нужно много денег и машину времени, чтобы вернуться в начало 17-го века. Французские жеманницы пудрили щёчки, которые назывались «престолом пудры», и носили платья в стиле барокко-рококо, под куполами которых могли вполне комфортно уместиться три-четыре любовника.
– У меня нету ни платьев, ни машины времени. Если бы не продала дачу, ходила бы как ободранная кошка.
– Виолетта, по-твоему, выходит, что я похож на сексуального маниака?! – Жульдя-Бандя для полноты восприятия обозначил себя руками.
– А рази ж маньяки похожи на маньяков?! – перекривила женщина с оттенком жёлчи на лице. – Одним словом, если ты решил бросить у меня копыта, то будешь тише воды, ниже травы.
– Базара нет, нет, нет, огни мерцали, огни мерцали, когда поезд уходил (ремейк, В. Королёв), – пропел велеречивый гость. – Виолетточка, дружочек, если ты думаешь, что мне… – философ, снова обозначил себя, только теперь уже правой рукой, – …негде бросить копыта, то ты заблуждаешься ещё больше, чем заблуждался Дарвин, утверждавший, что человек произошёл от обезьяны. От обезьян произошли идиоты. – Жульдя-Бандя посмотрел в изумрудные глазки оппонентки, дабы определить её реакцию на своё претендующее на афоризм века изречение.
Та, за личиной безразличия, с трудом сокрывала свои симпатии к неординарному молодому человеку:
– Опять идиоты. Ты без них уже, наверное, жить не можешь?
– Могу, – честно признался Жульдя-Бандя. – Они без меня – нет. А я здесь только потому, что намерен предложить тебе должность импресарио, – он сказал это с такой помпой, будто намеревался предложить должность директора банно-прачечного комбината, Рембыттехники, а то и вовсе Дома быта.
– Импресарио – это устроители концертов или представлений, – ненавязчиво напомнила хозяйка.
– Абсолютно с вами согласен: это и будет самое настоящее представление.
Виолетта свернула губы трубочкой:
– Ты предлагаешь мне стать соучастницей своей авантюры?
– Ни боже ж мой. Никакой авантюры. Вот, – Жульдя-Бандя открыл дипломат с тем, чтобы ещё раз показать удостоверение экстрасенса.
– Я тебя умоляю, – хозяйка отстранила его руку с корочкой народного целителя международного класса. – Эту туфту будешь показывать следователю по особо важным делам.
– Если понадобится, я и его исцелю. Чем я хуже Кашпировского или, например, Чумака?! – целитель воззрился в зелёные очи хозяйки. – Тут нету никакого криминала.
– Я рационалистка, а не идиотка, дорогой мой, – Виолетта улыбнулась, начиная сознавать, что уже подхватила эту идиотическую заразу.
Улыбнулся и Жульдя-Бандя, именно по этой причине, всё же делая несмелую попытку переубедить строптивую и осторожную аборигенку.
– Фундаментом человеческой глупости является рационализм. Именно он выступает движущей силой торможения экономического развития. Рационалисты, как всемирного потопа, боятся инноваций и кредитов, обеспечивающих устойчивое развитие всех отраслей народного хозяйства.
– Тебе, многоуважаемый Жундя-Бальдя, для полного счастья не хватает только трибуны. Ты даже идиота сумеешь убедить в том, что он идиот, – Виолетта хихикнула, окончательно утвердившись в том, что инфицирована идиотизмом.
– Увы. Идиота можно убедить в чём угодно, но только не в том, что он идиот.
Виолетта вдруг посерьёзнела, из чего проистекало, что она скажет нечто нелицеприятное своему гостю:
– Ты ханжа, дружочек. Я всё прекрасно понимаю: твоя цель заработать деньги, и тебе глубоко наплевать на то, что я могу вляпаться, как дура, и единственное утешение, которое я получу в случае провала этой авантюры – это соболезнование.
– У ханжества единицы поклонников, но миллионы последователей, – попытался реабилитироваться Жульдя-Бандя, одарив своим чистым, светлым голубым взором собеседницу.
– Меня среди этого миллиона не будет, – торжественно пообещала она.
– Да, я не ангел, – чистосердечно признался гость. – Но я вынужден жить по законам естественного отбора, концептуальным стержнем которого является доктрина «выживает сильнейший». Проще говоря – мерзавец. Зло правит миром, а добро у него в услужении. Нет добра, которое бы не породило зло.
Виолетта кивнула: не так давно она дала подруге в долг австрийский бюстгальтер, та до сих пор не оплатила, и ей элементарно пришлось внести деньги за товар…
– Добро стоит на паперти, выпрашивая у зла милостыню, – Жульдя-Бандя нечаянной паузой заострил внимание на столь высокой, с его точки зрения, мысли. – У добра крайне мало союзников. И до тех пор, пока не будет разрушен фундамент зла, – это деньги, власть, корысть и похоть, – зло будет торжественным маршем шествовать по нашей грешной земле….
Глава 27. Тайная вечеря
– Так, экстрасекс, вы жареную картошку едите?!
– Вкушаю, Виолетта, – Жульдя-Бандя тронул её за руку чуть выше локотка, – я бы давно завязал с этим неблагодарным занятием – чревоугодием, но никак не могу переубедить в этом желудок.
– Вот и славненько. Я на кухне. Ужин через полчаса. Диван, кресло, телевизор, книги – в вашем распоряжении.
– Телевизор – одно из средств массовой дезинформации, проще говоря, оболванивания, – напомнил темпераментный гость, щёлкнув красной кнопкой на пульте. На экране, манипулируя руками, колдовал Чумак. Рядом – банка с водой, которую тот, по всей видимости, заряжал.
– Вот видишь, – Жульдя-Бандя победоносным взором окинул хозяйку.
– Такой же шарлатан, как и ты.
– Я хотя бы нахожу мужество себе в этом признаться.
Виолетта, покрутив головой, «упорхнула» на кухню, откуда через время донеслись шкворчание и запах жареной картошки…
Пока Виолетта священнодействовала у плиты, гость внедрился в «Ремесло сатаны» Н. Н. Брешко-Брешковского в голубом переплёте. Он с жадностью пожирал строку за строкой, искренне поражаясь, что имя автора, без сомнения, талантливого, со своим художественным почерком, до этого часа ему не было знакомо.
«Проглотив» около десятка страниц, Жульдя-Бандя в недоумении отстранился от книги. Блуждая глазами по книжным полкам, обнаружил искомое. На удивление, Н. Н. Брешко-Брешковского в энциклопедии не оказалось. Зато была некая А. К. Брешко-Брешковская – политическая мазохистка, праматерь партии эсеров, которая из своих 90 лет – 32 провела на каторге, в тюрьмах и ссылках.
Вошла хозяйка:
– Кушать подано, мой господин!
Гость улыбнулся «господину», вопрошая:
– Виолетта, тебе известно вымя – Брешко-Брешковский?
Та неопределённо пожала плечиками, силясь вспомнить. Покрутила головой, окончательно отказавшись от знакомства с неким Брешко-Брешковским.
– А ведь это гениальная личность! – Жульдя-Бандя предъявил её взору «Ремесло сатаны». Затем, пробегая глазами строки, принялся читать: «Тихо, как шёпот давних воспоминаний, шелестела смятая папиросная бумага» – конгениально, или, к примеру, – он перелистнул несколько страниц, напряжённо выискивая нечто достойное пера только что родившегося гения. Не находя, вернулся в начало. Нашёл. Он заранее улыбнулся, что предвещало нечто смешное или претендующее на юмор: «Сильфида Аполлоновна лежала всеми рубенсовскими телесами своими на широченной людовиковской кровати с пышным балдахином»…
Единственная слушательница улыбалась, ясно представив себе Сильфиду Аполлоновну.
«…Высокая, мускулистая шведка от мадам Альфонсии изо всех сил старалась согнать лишний жир с тучной банкирессы. Казалось, шведка в белом балахоне с засученными по локоть рукавами месит горы какого-то мягкого белого теста, – Жульдя-Бандя читал с необыкновенной артистичностью, отчего несложно было представить происходящее в массажном кабинете, – …и когда стальные пальцы этой высокой скандинавской блондинки особенно больно щипали непочатые залежи мяса, рыхлого, жирного, Сильфида Аполлоновна мужественно стискивала зубы…» И вымени этого уникального автора нет в энциклопедическом словаре!!!
– Да, но это всё же не Лев Николаевич Толстой?!
– Толстой?! Согласен, что Толстой – гений, если бы не одно «но»…
Собеседница, тотчас утвердившаяся в качестве оппонента, свернув губы трубочкой, слегка наклонила головку, дожидаясь пояснения относительно «но», выступившего в непонятном качестве: и не союза, и не междометия.
– Если бы не эти нескончаемые – «сказал», «ответила», «спросил»…
– Ты – глаголоненавистник?
– Увы. Я ненавистник только этой святой троицы, которые определяю как пояснение для идиотов.
Виолетта, на секунду задумавшись, вопросительно скруглила бровки, по-видимому, частично соглашаясь с доводами оппонента.
– Ты сейчас выступаешь в качестве литературного критика или редактора?
– Откровенно говоря, – Жульдя-Бандя сделал мучительную паузу, как на брачном ложе узбек пред тем, как признаться своей благоверной в том, что он уже не девственник и имел близкие отношения с ишачкой. – Я писатель.
– Писатель??? – Виолетта восхищённо покрутила головой, с трудом удерживаясь от того, чтобы сохранить на лице соответствующую тональность.
– Всемирно неизвестный, – Жульдя-Бандя скромно потупил взор, как начинающий писатель перед мэтром. – Всемирную неизвестность мне принесли скандально неизвестное эссе «Газпромовцы тоже плачут», романы «Тринадцать табуреток», «Поющие в крыжовнике» и «Сперматозоид инженера Гарина».
Собеседница хихикнула: то ли относительно всемирной неизвестности её нового знакомого, то ли от скандально неизвестного эссе «Газпромовцы тоже плачут», хотя, вероятнее всего, причиной всё же был «Сперматозоид инженера Гарина».
Кинув лукавый взгляд на столь неординарную личность, Виолетта вздохнула, выдохнула следом, надувая при этом щёки. По-видимому, её терзал вопрос: «Не вляпалась ли я с этим красавчиком-пройдохой?»
– Ужин остыл! – всплеснув руками, она подалась на кухню, прихватив под руки своего неординарного гостя.
– Какая шикарная трапезная! – восторгаясь резным дубовым столом и стульями, воскликнул приглашённый к ужину гость.
На столе, источая парок, покоились две тарелки поджаристой, с коричневой корочкой картошечкой, а в фарфоровой ладье – салат из квашеной капусты с оранжевыми морковными прожилками.
– Такую капусточку помимо водки – смертельный грех! – напомнил Жульдя-Бандя, используя наущения почившего деда, для которого, правда, вкушение любой пищи, помимо водки, считалось смертельным грехом.
Виолетта виновато развела руками:
– Водки нет, только коньяк… – «Белый лебедь».
– Будем давиться коньяком! – усаживаясь на табурет и прильнув носом к тарелке с парящей картошкой, согласился гость. – Коньяк – наипервейшее средство от неврастении и самое эффективное нелекарственное успокаивающее. Категорически рекомендую.
– Наипервейшее средство от неврастении – работа. А ты не пробовал работать? – собеседница, слегка склонив головку, с напоённым сарказмом пытливым взором уставилась на гостя.
– Пробовал, не получается. Я так и не сумел найти с ней общего языка, хотя она любила меня больше, чем я её. Вероятно, мы не перешли с ней грань, открывающую настоящие чувства, когда вы не можете жить друг без друга. Я так и не нашёл в работе ничего интригующего, интимного, завораживающего и прекрасного. Она проста, пуста, монотонна, суетлива без меры… А почему только одна рюмка?! – Жульдя-Бандя отправил вопросительный знак в сторону симпатичной хозяйки.
– Я пообещала маме, что в рот не возьму, после того как высказала отчиму всё, что я о нём думаю.
– А никто и не настаивает!
Виолетта поняла свою оплошность, однако в своей промашке обвинила гостя, интерпретировавшего её слова в искажённом, хотя и более приземлённом смысле, за что, собственно, он и получил заслуженный укол ногтем указательного пальца между рёбер.
– А вот возьму и выпью! Только предупреждаю – я пьяная нехорошая! – застращала она, выставляя на стол ещё одну рюмку.
– В каком смысле?! – поинтересовался заинтригованный этим обстоятельством гость.
– Могу в морду дать.
