Душа Лахора

– О господи, да встань ты прямо! – рявкает Манна. – Горбунью мне еще сложнее будет выдать замуж. А ты, мальчик, какие у тебя успехи в школе?

– Превосходные, – докладывает Джавахар, глядя Манне прямо в глаза. – Учитель говорит, у меня способности к счету.

До чего же он умело врет! На самом деле Джавахар часто прогуливает уроки. Я делаю за него домашние задания и занимаюсь с ним перед экзаменами, но все равно в прошлом году он чуть не провалился.

– Отлично, отлично! – громогласно восклицает Манна. – Способности к счету – это полезно. Отведу тебя как-нибудь в Лахор, найдем тебе работу во дворце. Саркар мне не откажет.

Когда все в доме засыпают, я подхожу к Джавахару. Он лежит на полу, поскольку Манна занял его кровать.

– Он правда возьмет тебя во дворец? – Я хочу для брата всего самого лучшего, но не могу себе представить жизнь без него.

Джавахар пожимает плечами:

– Кто знает? Половину обещаний он так и не выполняет.

Но я слышу томление в его голосе.

* * *

После обеда Манна переключает внимание на меня.

– А как моя малышка?

– У меня все хорошо, отец! – отвечаю я, раскрасневшись от удовольствия, что он не забыл про меня. – Я выучила таблицу умножения до двенадцати и прочла весь учебник, хотя прошла только половина года. Бхай-сахиб[16] говорит, что у меня почерк лучше, чем у любого другого его ученика. Я могу читать наизусть из «Гурбани»[17]. Хочешь послушать?

– Да, пожалуй, давай! – снисходительно улыбается Манна, откидываясь на подушки.

Я встаю на колени и закрываю глаза, чтобы почувствовать благоговение. От твердой земли коленям больно, но это неважно. Я люблю древние слова молитв. Когда поешь их, как будто летишь: «По Его Слову рождаются души; по Его Слову достигаются слава и величие. По Его Слову одни люди возносятся, а другие падают; по Его Слову приходят боль и удовольствие».

Кто-то похлопывает меня по плечу. Джавахар.

– Можно заканчивать.

Я открываю глаза. Манна храпит с открытым ртом. Вахе Гуру, это очень грешно – желать, чтобы ему в рот залетела муха?

* * *

Вечером у нас пир. Посуды в доме мало, и Биджи посылает меня одолжить горшки и блюда-тхали у жен людей, приглашенных на пир. Она готовит весь день, пока лицо у нее не становится совсем красное от жара чулхи. Суп кархи с рисом, цветная капуста, чхоле[18], карри с козлятиной. Балбир готовит лучше меня, поэтому раскатывает лепешки паратха. Я сильнее, а значит, ношу воду и хворост. Джавахара послали в магазин сластей за джалеби[19].

– Смотри, чтобы черствые не подсунули, – предупреждает Манна, попивая шербет. – Убедись, что их жарят прямо у тебя на глазах.

Друзья Манны приносят с собой бамбуковые табуретки, а также выпивку – горячий тодди. Биджи наваливает полные тарелки еды, и мы несем их гостям. У меня полон рот слюны. Почему мы должны ждать, пока мужчины поедят? Я съедаю одну джалеби, пока никто не смотрит, и облизываю с пальцев сироп.

После ужина мужчины собираются вокруг Манны и расспрашивают его про большой город и про знаменитого Саркара, на которого наш отец работает. Я не тороплюсь убирать тхали: мне тоже хочется послушать про Саркара. Он родился тут, в Гуджранвале, в богатом и могущественном клане Сукерчакия, так что даже в детстве вращался в совсем других кругах, чем мы. Никто из нас его никогда не видел вживую, но мы все-таки считаем махараджу одним из наших.

– Он правда живет в той большой крепости в Лахоре, про которую говорят, что ей много сотен лет?

Манна кивает.

– Да, правда, когда не сражается против афганских псов. Бадшахи-Кила – любимая из всех его крепостей. Она такая большая, что внутрь влезет три такие деревеньки, как наша. Да, я тоже там живу. Знаете, сколько стоило построить один только павильон Наулакха с его полукруглой крышей? Девять лакхов[20]! Не серебряных, идиот! Золотых. Ашрафи[21]. Нет, наш Саркар эту крепость не строил. Он слишком благоразумен, чтобы вот так тратить деньги. Он ее отобрал у афганцев, точно так же, как Кохинур. Ты не знаешь, что такое Кохинур? Да это же крупнейший бриллиант в мире, потому-то его так и называют: «Гора света». Он размером с два моих кулака. Если посмотреть на него в темной комнате в полночь, так и фонари-то не понадобятся, так он сияет. Повелитель афганцев носил его в короне, но наш Саркар скромен, как хороший сикх. На голове он носит тюрбан. А Кохинур прикреплен к нарукавной повязке, которую он надевает только при иностранных гостях, чтобы показать им мощь Пенджаба.

В свете огня я вижу непривычное восхищение на лице Манны. Он перечисляет другие диковины, которые еще есть у Саркара: светлокожие танцовщицы из холмов Кашмира, которые всю ночь танцуют для него в Красном павильоне; кавалерия горчарах, состоящая из храбрейших юношей всего Пенджаба и не знавшая поражений в бою; псарни, где держат свирепейших охотничьих псов; загоны для королевских слонов и множество конюшен с породистыми лошадьми, собранными из нескольких стран. Больше всего на свете Саркар любит своих скакунов. Даже больше, чем жен. У него в крепости тысяча лошадей, а снаружи еще больше. И самая знаменитая из всех – Лайла.

– Я вам целый месяц могу рассказывать, какая Лайла чудесная и как Саркар ее заполучил, – говорит Манна. – Понадобилось шестьдесят лакхов рупий и война. Летом Лайла живет в садах Хазури Багх, там прохладно. У нее собственная комната рядом со спальней Саркара… – Неужели это правда, или просто Манне хочется впечатлить слушателей? Так или иначе, я знаю, что еще много дней буду представлять себе невероятные картины. А пока я стою и слушаю рассказ Манны, совсем забыв, что в руках у меня стопка обеденных тарелок. Вот бы увидеть все эти чудесные вещи хоть разок!

Один из приятелей Манны, перепивший тодди, произносит:

– Сколько вот этой твоей дочке, двенадцать, тринадцать? Красотка растет! Наверняка через пару лет будет не хуже тех танцовщиц при дворе Саркара.

Я краснею и отворачиваюсь. Манна раздраженно велит мне идти к матери и ругает своего приятеля, сурово замечая, чтоб он не вздумал поминать женщин его семьи заодно с этими канджари[22].

Но на следующий день, пока я мою посуду, кормлю козу, делаю уроки и играю с Балбир в классики, Манна за мной наблюдает, и я это чувствую. Когда я подаю ему ужин, он просит меня дать ему руки, поворачивает их ладонями вверх и недовольно изучает.

– Не пускай Джиндан на солнце, – говорит он Биджи. – Не хочу, чтобы она становилась смуглой. И горшки пусть больше не чистит, а то у нее руки становятся грубыми, как у крестьянки.

– А мне кто будет помогать, интересно? – возмущается Биджи, больше не скрывая раздражения.

Она расстроена: когда она сегодня попросила у Манны денег заплатить за жилье, тот ответил, что у него больше ничего нет. «Зачем же ты тогда пир устроил?» – воскликнула мать, а Манна в ответ отвернулся, морщась и массируя больную голову.

– Если девочка не научится вести хозяйство, – продолжает Биджи, – кто захочет ее в невестки?

– Мою Джиндан? Да кто угодно будет рад ввести в семью такую красивую девушку. – Манна улыбается мне, и от глаз у него разбегаются веселые морщинки. – Хочешь побывать в Лахоре, биба? Посмотреть большой дворец, где я живу.

– Я?

– Да, ты!

Вахе Гуру, он что, дразнит меня, как иногда делает, или все-таки говорит всерьез?

Вдруг я вижу в ночном небе вспышку алого. Что там – последние сполохи заката? Стая залетных птиц? Пожар? Мне кажется, это знак. Но знак чего?

Биджи как раз собиралась кормить нас, детей, но тут застывает в углу двора, словно камень.

– Ну, что скажешь? – спрашивает Манна.

У меня нет сил говорить, поэтому я просто изо всех сил киваю.

Манна ухмыляется. Зубы у него ровные и белые – редкость для человека, который вырос в бедности.

– Если будешь хорошей девочкой, скоро тебя отвезу.

– А Джавахара? Джавахара тоже возьмешь, правда?

– Да-да. Всё, иди ужинай.

Я даже не уверена, что Манна меня услышал. Он смотрит прищуренными глазами куда-то сквозь меня, словно видит будущее. Я чувствую, как в голове у него, подобно гигантским пчелам, жужжат какие-то планы.

– Женщина, дай нашей Джиндан кусок баранины, – говорит Манна погромче, обращаясь к Биджи. – Я выйду ненадолго.

Он направляется на деревенскую площадь, чтобы играть там в карты с друзьями. Его теперь долго не будет.

В миске осталось всего два куска баранины, и оба небольшие. Биджи колеблется.

– С какой стати ей всегда достается лучшее? – шипит Балбир. – Всем она нравится больше. Так нечестно!

Я понимаю, что уже устала.

– Да пусть берет баранину, – говорю я, уношу свое тхали на другой конец двора и сажусь на землю. Свою роти[23] я окунаю в дал[24], уже холодный и комковатый. Через несколько минут подходит Джавахар и садится рядом. Он разрывает свой кусок баранины пополам и отдает мне ту часть, что побольше, с косточкой – я люблю высасывать костный мозг. Мы сидим рядом и едим, жуя медленно, чтобы еды хватило на подольше.

Глава 3

Лахор

Я больше не хожу в школу. Это просто ужасно, ничего хуже со мной еще не случалось, но никто меня не понимает. Балбир ведь еще в прошлом году бросила – сказала Биджи, что хватит с нее книг. Другие девочки в моем классе тоже одна за другой оставили учебу, некоторые из них уже помолвлены. И Джавахар тоже перестал ходить в школу: вместо занятий он болтается возле чайных, хотя Биджи об этом не знает.

Возможно, из-за отсутствия Джавахара мальчишки в школе стали проявлять ко мне чрезмерное внимание. Занимались мы в разных комнатах, но они пытались со мной заговорить после уроков и проводить домой. Когда я отказалась, они начали ходить за мной и петь непристойные песни. Джавахару я ничего не сказала: не хотела, чтобы он ввязался в драку. Я начала собирать в школьную сумку камни и однажды, когда приставания мальчишек вывели меня из себя, принялась швыряться в наглецов камнями. Так уж вышло, не знаю, к добру или к худу, что я попала в голову заводиле. У него пошла кровь, все закричали, друзья засуетились, пытаясь ему помочь, а я тем временем убежала домой.

После этого я поняла, что больше мне в школу нельзя. Когда я рассказала все это Джавахару, он расхохотался, хлопая себя по бедрам: «Жаль, я не видел!» Он не понимал, что внезапный конец учебы разбил мне сердце. Но письмо Бхай-сахибу с объяснением, что произошло, брат все же отнес.

Бхай-сахиб расстроился – я была его лучшей ученицей. Именно поэтому он держал меня в школе весь последний год, хотя я не могла себе позволить оплатить учебу. Но он согласился, что в школу мне больше не следует ходить. Обещал посылать мне задания через Джавахара. Мы оба понимали, что ко мне учитель приходить не может: это в дом-то без хозяина, где живут две молодые девушки? Наверняка начнутся сплетни.

Но скоро Джавахар устал таскаться к Бхай-сахибу и обратно. Он стал забегать к учителю раз в две недели, потом раз в месяц, а потом и вообще бросил. Меня это больно задело, но что было делать? Все вокруг считали, что у меня и так образования с избытком. Мне ведь уже исполнилось пятнадцать. Даже Биджи сказала, что чрезмерная книжная ученость делает девушку высокомерной.

Теперь я помогаю Биджи с вышивальными заказами. Всем нравятся мои хорошие манеры и ловкие пальцы, и меня нанимают шить свадебные дупатты[25]. Я приношу в семью деньги. Но каждый день я чувствую, как мой мир становится все меньше и меньше.

* * *

А потом возвращается Манна. Его не было почти год, он похудел, а между бровями залегла новая глубокая морщина. Он дает Биджи мешочек с монетами и говорит, что больше нет. Мама расстроена, а он отводит взгляд и тяжело опускается на чарпай. Я приношу Манне воды, но он делает всего один маленький глоток, а потом сидит и смотрит в кувшин. Вечером после ужина отец не идет на площадь, а сворачивается на чарпае и таращится в пламя кухонного очага, пока Биджи не подходит посмотреть, не заболел ли он.

Не заболел, но что-то явно не так.

Утром Манна подзывает меня посидеть с ним.

– Как поживает моя хорошая девочка? – говорит он с вымученной веселостью. – Что ты учишь в школе?

– Я больше не хожу в школу, – отвечаю я.

– Вот и хорошо. Незачем тратить время и деньги на то, что тебе не пригодится.

Интересно, что Манна скажет, если я расскажу ему, почему именно бросила школу и что чувствую по этому поводу. Но он уже переключился на другую тему:

– Хорошо выглядишь, бети[26], хотя все еще слишком худенькая. Тебя что, мать не кормит? – Он улыбается, показывая, что это шутка.

Биджи стучит горшками, которые как раз моет.

– Я бы ее лучше кормила, если бы ты больше денег присылал. Я не могу готовить ей отдельно, а остальные чтобы сидели и смотрели. Да она и не стала бы так себя вести. Она не из таких девушек.

У Манны обиженный вид.

– Я посылаю сколько могу. Жизнь в столице дорогая, но тебе этого не понять, конечно. Хорошо, когда вернусь в Лахор, заберу Джиндан с собой. Будешь кормить одним ртом меньше.

Сердце у меня екает от изумления и волнения.

– А Джавахар поедет со мной?

– Конечно, – небрежно отзывается Манна. – Ну так что, даст мне кто-нибудь перекусить или я так и буду сидеть голодный?

Биджи ставит перед ним роти и алу сабзи[27].

– Возьми и Балбир тоже. Она никогда не выезжала из города. Путешествие пойдет ей на пользу.

Манна похлопывает Биджи по щеке – он умеет быть обаятельным, когда хочет.

– Ну я же не могу оставить тебя тут одну, без всякой помощи, правда?

В хижине Балбир плачет, уткнувшись в подушку. Мне жалко сестру, и я трогаю ее за плечо.

– Я привезу тебе подарок.

Балбир сбрасывает мою руку.

– Он всегда тебя больше любил, – яростно выпаливает она, – просто потому, что ты хорошенькая.

Гнев берет надо мной верх.

– Разве я виновата, что ты не такая?

Потом мне становится стыдно. Вахе Гуру, да что я за девушка?

* * *

Утром Манна заявляет:

– Везти двоих детей в Лахор слишком дорого. Возьму только Джиндан.

Биджи не просто расстроена, я замечаю у нее на лице что-то новое. Страх. Она умоляет, потом кричит, но Манна не уступает.

Биджи прижимает меня к себе.

– Тогда возьми Джавахара.

Манна дергает меня за руку:

– Ну же, бития, пошли, телега до города скоро отправится.

Я смотрю на брата. Глаза у него как у побитой собаки.

– Не пойду.

– Что-что ты сказала? – ревет Манна.

У меня сводит живот от ужаса. Рука у Манны тяжелая, и, когда он злится, это особенно заметно. Но я повторяю:

– Если не возьмешь Джавахара, я не пойду.

Он выкручивает мне ухо:

– Непослушная, неблагодарная девчонка! Я сказал – пойдешь!

Я охаю от боли, но плакать отказываюсь. Биджи, выругавшись, пытается оттащить меня в сторону. Джавахар ловит Манну за руки и умоляет перестать. Манна отшвыривает его, хватает меня за плечи и трясет. Перед глазами у меня пляшут огоньки. Я заставляю себя обмякнуть и падаю на пол.

– Придется тебе волочить меня всю дорогу до Лахора.

Манна в ярости заносит ногу, собираясь пнуть меня в живот – однажды он так сделал с Джавахаром.

– Стой! – кричит Биджи. – Она уже женщина, ты повредишь ее детородные органы!

Манна вдруг смеется.

– Да ты с характером, девочка, спору нет. На меня похожа. Ну ладно, может, и к лучшему. Тогда идемте оба. Берите вещи. Из-за всей этой нервотрепки до базара придется бежать бегом.

Дорога в Лахор ухабистая. Телегу тянут быки, и ее сильно трясет. Манна сэкономил на проезде – договорился, чтобы нас устроили между корзинами плодов хлебного дерева. Сам он сидит спереди, беседует с возницей – с чужими людьми он всегда очень мил.

Джавахар ничего не говорит. Но потом, когда никто не видит, он приобнимает меня за плечи.

* * *

Когда мы наконец добираемся до Лахора после многочасовой тряски, Манна надевает нарядный тюрбан и расчесывает бороду. Здесь он держится по-другому, намного прямее. Больше он не похож на деревенщину, на человека, который вовсю рыгает, пукает и плюет где хочет у нас во дворе.

Ближе к вечеру мы входим в окруженный стенами город через огромные каменные ворота – никогда не видела ничего настолько большого.

– Это Масти Дарваза, – объясняет Манна. – У Лахора двенадцать таких ворот, и все они стоят уже сотни лет. Видите солдат на крепостной стене в нарядных желтых куртках? Видите их мушкеты-торадары? Саркар выдает оружие всем мужчинам, которые поступают к нему на службу. Поэтому у нас самый безопасный город во всей стране. Когда я только сюда прибыл, чуть не вступил в армию.

Я слышу, как он печально вздыхает. На секунду я вижу юношу, которым Манна когда-то был, перебравшись в столицу со своими мечтами о будущем.

Мы идем через базар Моти, потом по узкой улице, где у домов балконы с фризами, а на первых этажах сплошь лавочки. На улице толпа народу. Многие в курта-паджамах[28], тюрбанах и фесках, но есть и краснолицые[29] в европейских штанах и куртках.

– Французские солдаты, – объясняет Манна. – А вон те низкорослые и косоглазые – это гуркхи с гор. Саркар берет в армию всех, кроме британцев: им он не доверяет. И правильно, по-моему.

В Лахоре я понимаю, что до сих пор ничего в жизни не видела. Я глазею на товары в лавочках. Элегантные покрывала и камизы ярких цветов, вышитые туфли-джути, которые мне сразу отчаянно хочется заполучить, поскольку я выросла из своих сандалий и они мне жмут. Шали, стеганые одеяла, свертки атласа, настенные гобелены, кружевные покрывала, подушки, похожие на облачка, украшения, специи, духи, кубки, инкрустированные сверкающими камнями, тонкие блестящие трубки кальянов, шелковистые ковры, в которых, если бы мне позволили на них ступить, ноги наверняка утонули бы до лодыжек.

И еда. Горы самос и бхатур[30], в горшках готовятся алу сабзи и острый горох, разноцветные сласти разложены на блюдах таких размеров, что я могла бы на них свернуться калачиком, на вертелах над огнем жарятся кебабы. У меня полон рот слюны. Мне хочется сказать Манне, что я ужасно проголодалась, но все его благоволение истрачено на мое утреннее упрямство.

Мне все равно. Ради Джавахара я бы и опять так поступила. Я беру брата за руку, и мы вместе неотрывно смотрим на этот волшебный город, наполненный недосягаемыми для нас богатствами.

* * *

Из-за угла вылетает всадник с усами, одетый в ярко-синие шелка. Он мчится во весь опор и чуть не сбивает меня с ног.

– Ты слепая, что ли? – кричит он. – Ума не хватает отойти с дороги! О Аллах, эти бевакуф, деревенские простофили!

Джавахар нервно отпрыгивает, а вот я в основном злюсь.

– Сам ты бевакуф! – кричу я вслед уезжающему всаднику и машу кулаком. – Несешься по улице и не смотришь, кого можешь задавить!

– Помолчи, – велит мне Манна. – А то еще вляпаешься в проблемы. – Но он на самом деле не сердится. Лахор поднял ему настроение. – Пошли, куплю вам бирияни[31].

Я стою рядом с Джавахаром возле крошечного лотка и пальцами ем горячий острый рис и кусочки мяса из сложенного чашей листа. Я тщательно слежу за тем, как ест Манна, и копирую его манеры – не хочу опозорить отца. Мясо такое нежное, что тает у меня во рту. По-моему, ничего вкуснее я в жизни не ела. Мне хочется спросить Джавахара, согласен ли он с моим мнением, но брат целиком погрузился в еду: методично двигает челюстями, глаза затуманило от удовольствия. Потревожить его было бы святотатством.

Манна ест спокойно и элегантно, стараясь не испачкать бороду, которая здесь кажется более гладкой и блестящей, чем дома. Он обменивается любезностями с поваром – тот, похоже, его хорошо знает.

– О, ты привез из деревни своих бета[32] и бети.

– Да, пора им взглянуть на мир.

– Ну, наш прекрасный Лахор для этого подходит лучше всего. Мальчику найдешь работу?

– Да, так и собираюсь поступить. Ты же знаешь, шайтан найдет дело для ленивых рук.

– Это точно. А девочке?

– Ну нет, девочки в нашем роду не работают.

Повар одобрительно кивает.

– А как дела у собак?

– Скоро выясню. Надеюсь, мои помощники хорошо за ними смотрели, а то получат кнута.

– Хочу в следующей жизни переродиться одной из этих собак. Что за жизнь!

Оказывается, у моего отца есть собаки, которые живут настолько хорошо, что это вызывает зависть! Удивительно. И еще у него есть помощники, которых можно побить кнутом. Манна много рассказывал о жизни в Лахоре, но об этом никогда не упоминал. А почему?

Я переглядываюсь с Джавахаром. У него встревоженный вид.

Манна опускает черпак в пузатый горшок на углу улицы и наливает нам с Джавахаром прохладной воды попить и помыть руки. В Лахоре он как будто добрее, чем в Гуджранвале.

– Наш Саркар поставил такие горшки на каждой улице. Хотел, чтобы никто в его городе не страдал от жажды.

Я жадно пью, полная благодарности. Этот Саркар прямо-таки идеальный правитель.

– Эх, если б их еще наполняли вином вместо воды! – шутит Манна и ждет, пока мы не засмеемся вместе с ним.

* * *

Мы идем пешком – Манна сказал, что мы слишком много съели и на телегу денег нет. С каждым шагом узел кажется мне все тяжелее. Перемычки сандалий больно врезаются в ноги. Но мне так интересно, что я не обращаю внимания на неудобство. Этот город как сон, в нем можно блуждать сотню лет, а Манна охотно все показывает и рассказывает.

– Это Барудхана Масджид – ее можно принять за мечеть, но на самом деле тут арсенал. Так уж устроен Лахор: здесь все не то, чем кажется. За этими стенами сады Шалимар – четыреста фонтанов и целый лакх цветов. Простых людей туда не пускают, но я вас как-нибудь свожу.

Я ему верю, хоть и знаю, что не стоит.

– Видите вон те яркие здания с балконами и оградой с железными шипами? Это хавели придворных. Вон тот большой с узорчатыми фризами и великолепной резной крышей принадлежит визирю Дхиану Сингху, самому могущественному человеку в государстве – ну, после Саркара, конечно. А вон, смотрите, ворота Шеранвала Дарваза! Живые львы в клетках по обеим сторонам напоминают всем, кто входит в город, что наш Саркар – лев Пенджаба.

Над нами нависает форт; в закатном свете он кажется розовым. Он массивный, великолепный и ошеломляющий. Освещают его сотни масляных ламп дийя, мерцающие, словно звезды в небесах, а над ними вздымается тонкий минарет, увенчанный полумесяцем. Сердце у меня щемит, хоть я и не знаю почему.

– Бадшахи-Кила, – говорит Манна.

– Это там ты живешь? – взволнованно спрашивает Джавахар.

Манна кивает. Он почему-то затих.

Перед нами ворота. Ведущие к ним ступени такие широкие, что я бы не поверила, если бы мне их описали.

– Хатхи-Паер Дарваза, – говорит Манна.

– Почему ворота такие большие?

Мое невежество заставляет отца недовольно морщиться.

– В праздничные дни семья правителя проезжает тут на слонах.

Я воображаю, как слоны, раскрашенные кумкумом[33] и накрытые шелками, величественно спускаются по лестнице, а их сопровождают барабанщики и девушки с цветами. Толпа возле дворца разражается приветственными криками. На первом слоне Саркар. Я никогда не видела его изображения, поэтому придумываю внешность сама: махараджа высокий и мускулистый, с пышными черными усами, на голове сверкающий тюрбан, расшитый золотом, над головой вскинут обнаженный меч… Нет, это мирная процессия, и я заменяю меч на украшенный самоцветами скипетр.

– Хватит глазеть. Нам надо войти в боковую дверь, пока килу не закрыли на ночь.

Я иду за ним, все еще завороженная зрелищем. Вход сторожат суровые бородатые мужчины в форме и высоких тюрбанах. Ружья они держат наготове. Стражники мрачно указывают на нас с Джавахаром. Манна униженно кланяется и начинает объяснять. Наконец нам разрешают пройти.

Я вижу сбоку огромный сад с красными цветами и чувствую незнакомый сладкий запах. Рискуя вызвать неудовольствие Манны, я спрашиваю, что это за цветы.

– Розы. Наш Саркар их любит, прямо как Великие Моголы. Хватит уже спрашивать!

Почему Манна так злится? Я бросаю взгляд на Джавахара. Брат хмурится, и это вызывает у меня тревогу.

Перед нами высятся величественные здания. Манна их называет, но слишком поспешно. Мечеть Жемчужины с тремя куполами. Диван-и-Аам, где Саркар встречается с простолюдинами. Диван-и-Хас, куда простолюдинов не пускают. Шиш-Махал, украшенный бессчетным количеством кристаллов. Зенана, где за занавешенными окнами живут супруги и наложницы правителя.

Быстрое перечисление сбивает меня с толку. Ладно, неважно: все равно мне ни в одно из этих зданий не попасть.