Декорации

Эрхарт остановил машину недалеко от лагеря на небольшом возвышении, с которого открывался неплохой вид. Они вышли, молча подойдя к точке, откуда хорошо был виден лагерь, в котором бурлила жизнь.

Осматривая чистое небо, Соломон увидел несколько неизвестных летальных аппаратов. Словно падающие с неба птицы, они устремились прямо на лагерь, и, как Соломон был уверен, такая стратегия была разработана ради фактора неожиданности. Хотя он был удивлен, что вначале выслали дроны… Возможно, они – лишь первая волна разведчиков, ведь нельзя рисковать гражданскими, а для этого необходимо убедиться в безопасности, прежде чем отправлять основные силы. Соломон повернулся к Эрахарту с твердым желанием распрощаться раз и навсегда. Тот молча протянул руку для рукопожатия. Но увидев неоднозначность в глазах Соломона, ничего не предпринявшего на это действие в ответ, опустил руку. Соломон, удовлетворенный сполна кратким молчаливым прощанием, развернулся и направился в сторону лагеря, выкидывая из головы этого человека, убеждая себя, что более ни он, ни эти люди – не его проблема.

Снова подняв голову, чтобы посмотреть на источник увеличивающегося шума, он вмиг похолодел. Тридцать штук беспилотников, с тремя винтовыми основами и размером в полтора на полтора метра, укомплектованные орудиями среднего калибра, накрыли собой все небо над лагерем словно сеткой. Они не патрулировали окрестности, убеждаясь в отсутствии угрозы со стороны, не создавали безопасное кольцо вокруг выживших, и, уж тем более, они явно не охраняли воздушное пространство, ведь были направленны вниз.

Стояла тишина, пугающая и парализующая. Люди в лагере стали поднимать шум, переговариваясь все громче – Соломон слышал это в тридцати метрах. И вот, с каждой секундой, страх немыслимого подбирался к нему всё ближе и ближе. Практически бегом, чуть ли не задыхаясь в панике, Соломон бежал к лагерю, пытаясь убедить себя, что это всего лишь мера предосторожности. Только кроме этих дронов, ничего вокруг не было, лишь шум от возгласов людей и становившиеся громче крики, провоцируемые страхом и непониманием.

Перед ним, в метрах трех от земли, появился беспилотник, явно ожидающий приказа из командного пункта. Преисполненный страхом Соломон, глядя в камеру в носовой части прямо над оружием, прокричал во все горло:

– ЭТО НЕВИННЫЕ ЛЮДИ! – Соломон кричал, практически срывая голос, – НЕ НАДО, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАДО! ОНИ НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВАТЫ! ОНИ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЮТ ОПАСНОСТИ, ПОЖАЛУЙСТА! – Несколько секунд он ждал какого‑либо ответа или сигнала. И вот, беспилотник поднялся вверх и промчался над головой Соломона. Эрхарт стоял на месте, не двигаясь, и, как уверен Соломон, принял уготованную участь. Соломон не произнес ни слова, не двинулся и не поддался панике, когда мертвое тело Эрхарта упало на землю от единственного выстрела в голову. Это был момент осознания – кровь теперь и на его руках. Конечно, можно было бы подумать, что все кончено, ведь они добрались до того, кто им был нужен, но когда беспилотник, возвращаясь, остановился перед Соломоном, и выпустил в него парализующий заряд тока, то все худшее стало явью.

Соломон упал на землю. Неспособный контролировать свое тело, но продолжая быть в сознании, ему ничего не осталось кроме слез и боли, от криков и мольбы о прощении.

Разрывающие гортань крики людей смешивались с шумом разваливающихся палаток и разрушенных строений, а выстрелы и взрывы пронизывали его насквозь, лишая всякой надежды на лучшее. Слезы стекали по лицу, боль сковывала его не меньше, чем заряд, эффект от которого пройдет лишь через пару часов. Кое‑как шевеля головой, словно пытаясь избавиться от этого ужаса, он бил ей об землю, мечтая прекратить страдания и избавиться от боли.

Некоторые, наверняка, защищают близких и родных, ценою собственных жизней. Единицы смиренно ожидают кары. Это – бойня, устроенная Соломоном. Бойня, где будет убита его любимая… Скорее всего, сейчас она умирает, прямо за его спиной, в одиночестве, моля о помощи, мечтая о том, что Соломон придет и спасет ее… Но он был не в состоянии что‑либо сделать, кроме как винить себя за смерти сотен людей и его возлюбленной…

Соломон не услышал прилета вертолета, чье назначение – это перевозка людей. Он почувствовал, как его подняли и положили на носилки. Теперь единственное, доступное глазам – это небо, в котором молниеносно, то туда, то сюда, пролетали беспилотники, исполняя свою задачу. Воздух пропах гарью от пожара, но куда болезненней было чувствовал запах сгоравших тел. Возможно, действие парализатора уже закончилось, Соломон этого не знал, как и не знал, сколько прошло времени. Единственная мысль, которая осталась у него: «Я должен был погибнуть с ней».

Военные погрузили его в вертолет, силой заставив принять положение сидя. Его закрепили на месте, заковав руки и ноги в наручники. Военный врач проверил зрачки и состояние Соломона. Вертолет поднялся. Соломон впервые посмотрел на лагерь, ныне представлявший из себя страшное место, полное жестокости и смерти.

И единственное, чего он хотел – это прыгнуть, потому что его место там… с ней.

Агата

Как только общественность получила плоды сотрудничества руководителя Кесслера Агаты и журналистки Ильзы, вполне ожидаемо, министерство обороны взяло все под свой контроль. Первым делом Агату временно отстранили от должности, изолировав ее в переговорной без возможности с кем‑то связаться. Всех работников орбитальной станции перенаправили на наземную базу, оставив в космосе лишь нескольких для поддержки обратной связи. На земле, в ЦУП, все было куда проще и оперативной: специалисты по указу министра взяли все под свой контроль. Разумеется, первой под наблюдение попала Ильза. Ее начали допрашивать, четко дав понять, что даже если не будет найден источник, вполне ожидаемо, крайней сделают ее. К несчастью для них, Ильза была не робкого десятка.

Все произошло так быстро, что какие‑то пять‑семь часов показались целым днем. Но вопреки ожиданиям, Агате сообщили о ее полном восстановлении в должности и возвращении всего персонала. Агата не знала причину восстановления связи, как и то, кто был причастен к кибератаке. Она даже не знала, смогла ли ее диверсия стать тем самым рычагом для решительных мер. Это оставалось тайной для всех на орбитальной станции, и узнать о том, что сейчас происходит на планете с их родными, не представлялось возможным – всё из‑за приказов, ослушаться которых было нельзя.

«Мне попросту не оставили выбора!», – думала она, выискивая любые оправдания, лишь бы не чувствовать вину за нарушение законов, некогда являющихся для нее нерушимыми.

Это занимало ее мысли с того самого момента, как человек от Ильзы зачистил улики. Ее заверили тогда, никаких следов найти невозможно. Все‑таки, Ильза не работала с любителями – только с профессионалами, которых она знала строго по никнеймам или кличкам: «БЕТОН», «СКАУТ», МОТЫЛЕК» и т.п, и это все – ни пола, ни возраста, ни даже голоса или лица, такие люди всегда работают в тени, оставаясь призраками.

С трудом через ее мысли пробивалось чувство – не слепое, не опьяняющее, – скорее, осознанное. Стараясь охарактеризовать и понять, она все больше поддавалась его влиянию, внедряя в свою систему координат. Очень непривычное и совершенно пугающее своими возможностями, это чувство было привязано не просто к визуальному образу Филиппа, а, скорее, к чему‑то большему… Самое близкое, приходящее ей на ум – это… любовь. Самая настоящая и настолько сильная, насколько легко сбивались все основы ее мировоззрения, превращая в совершенно другого человека…. Но хочет ли она быть такой – разрушить все свои идеалы, целую жизнь ради одного человека… не ради пятнадцати, а ради одного…

С этим преображением ей пришлось снова взять на себя командование Кесслером. Но прежде чем вновь занять должность, Агату, словно с укором, информировали о событиях в Мегаполисе. Теперь чувство вины нахлынуло на нее, сметая все причины и доводы, все оправдания и цели, ведь все они привели к одному – к непреднамеренным жертвам среди гражданских.

Записи уличных камер, жгучие репортажи новостей, скандирующие требования не убивать космонавтов, ставших для людей героями еще до отлета с орбитальной станции. Она смотрит на разруху и беспорядки, учиненные наименее терпеливыми членами общества. И на статистику – сколько погибло, сколько ранено и сколько задержано. Агата смотрела на все это, не находя слов, практически вплотную прислонившись к экрану, откуда мелькали красными всполохи огня, мельтешили люди, машины спасательных служб и правоохранительных органов. Она закрыла глаза и почти свернулась калачиком, обхватывая голову руками, ибо все это сделала она… Невероятный стыд впервые в жизни пробирал всю ее насквозь с такой силой, какая вынуждает забиться в угол, исчезнуть и никогда не вступать в контакт с людьми, которые, узнав о ее причастности, будут не просто разочарованы, они будут презирать ее. Чувствуя жгучую боль, которая, словно огонь с телеэкрана выжигала ее изнутри, она услышала голос, поначалу показавшийся лишь игрой воображения.

– Ты не виновата, – сказал сдержанно Бенджамин из установленного коммуникатора на компьютере в переговорной, где она все это время была одна, парила перед экраном.

– Ты не виновата, – повторил он медленно, – ты, возможно, ненавидишь меня, но я прошу поверить мне… Все было не зря. Мы делаем то, что можем, с тем, что у нас есть, и сейчас я говорю, четко и ясно, – все закончилось.

Бенджамин смотрел на Агату, застывшую почти вплотную к монитору в другом конце комнаты от установленной камеры. Казалось, будто бы она манекен или кукла.

– А что если с ними что‑то случилось? – Начала она тихо и медленно, после чего плавно развернулась, и двинулась к камере оттолкнувшись от экрана.

– С ними все в порядке… Я верю в это, верь и ты, – отрезал Бенджамин. В ее глазах он увидел то, чего никогда в ней не видел – боль. Такую явную и открытую, даже в какой‑то степени наивную. Она сдерживала в себе невыносимые страдания, не позволяя себе плакать.

– Если все же что‑то произошло, то мы справимся с этим, все вместе. Это были трудные дни, и ни тебе, ни мне, никому бы то ни было, нельзя сейчас сдаваться.

Ничего более ни сказав Бенджамину, даже не взглянув на него, Агата оттолкнулась от поручня рядом с экраном и отправилась на мостик, встречаясь с каждым сотрудником взглядом, на удивление успешно держа образ сильного лидера. Первой на мостике, прямо у входа, она встретила погруженную в себя Нину, обхватившую торс руками и чуть поникшую. Марина стояла слева и счастливо улыбалась. Александр, держа руки за спиной, напряженно ожидал контакта с "пилигримами". Все остальные смотрели на Агату, как на друга, как на лидера… она же ощущала себя «грязно», как предавший идеалы враг для всех и каждого на этой станции.

Бенджамин наблюдал за ними из ЦУП.

Агата дала отмашку на соединение с кораблем. Все последние ужасы вдруг стали приобретать призрачную надежду на какой‑то особый смысл. Исходящий сигнал не прерывался, все вокруг замерли в ожидании. С другого конца прозвучал приветственный голос капитана корабля.

– Земля, говорит капитан корабля Филипп, – сказал немного странный, но такой знакомый многим голос, – Кесслер, вы слышите меня?

Все посмотрели на Агату, ожидая ее ответа.

– Слышим вас четко и ясно, пилигримы. Как вы там?

– Я не знаю, что у вас там случилось, – голос был неуверенным, лишенным радостных нот и восторга, – но, надеюсь, все закончилось потому, что я, как капитан, отменил полет. Прямо сейчас запущен аварийный протокол, корабль разворачивается и вам пора готовиться к нашему возвращению… Мы не справились.

Филипп

Стояла тишина, сравнимая с беззвучием самого космоса. Причина была не только в услышанном от Филиппа. Тишина стояла лишь по одной простой причине – капитан корабля повествовал о произошедшем с ним и его командой впервые за время отсутствия связи. Его голос был лишен привычных нот бодрости и даже воодушевления. Казалось, будто бы это другой человек, переживший все тяготы мира и сейчас, способный лишь на откровение: трудное, болезненное, разочаровывающее его самого.

– Три дня… всего каких‑то три дня. А ведь этого мы не учли… Здесь иначе воспринимается время – ты не знаешь существует ли, жив ли еще хоть кто‑то кроме тебя. Каких‑то три дня мы были лишены какой‑либо связи с кем‑то или чем‑то за пределами «Пилигрима», и этого оказалось достаточно, чтобы понять, насколько мы не готовы. Поймите правильно, мы были готовы к непредвиденным неполадкам, мы знали, как реагировать и какие протоколы существую на тот или иной случай, вы сами были частью создания этого. Но было то, чего мы не учли… здесь, находясь далеко, как от родного дома, так и от нового, мы все в подвешенном состоянии, одни, и рассчитывать можем лишь на самих себя. Мы смиренно следовали нашему пути, через раз убеждая себя в важности нашего задания, нашей цели, нашего… предназначения.

Встал вопрос, что важнее – задача или люди? Мы поняли, как рискованно, добравшись до Нового горизонта, остаться без шансов на выживание после окончания запасов провианта, не говоря уже о невозможности проводить долгосрочный ремонт там, где ресурс и так ограничен. Камень преткновения был прост: а если мы остались одни? Что если дома произошло нечто страшное, не позволяющее обратить на нас внимание и протянуть руку помощи? Мало ли, что могло случиться… Представьте, какого это – быть здесь, и лишиться всей связи, словно вы бросили нас. Представьте, какого это не знать, что происходит дома с родными и близкими? Представьте, какого это, когда приходится выбирать между выполнением задания, которое уже может быть бессмысленным, и возвращением домой, где, возможно, нас уже некому встречать… Опрометчиво? Разумеется. Как и делать такие выводы, как и вешать такие ярлыки. Но, повторюсь, мы здесь, далеко от всех. И каждый час нашего спора оборачивался все большими сомнениями. А ведь всего‑то три дня… Но время, как оказалось, при определенных условиях, становится крайне относительным.

Поначалу было решено следовать заданию, хоть это и может быть дорогой в один конец, но поводов для обратного шага, на тот момент, было недостаточно. Но, когда нет подкрепленных фактов, опираясь на которые, мы бы смогли отпустить лишние мысли, подстрекаемые паранойей, страхом и любовью к тем, кто остался позади нас, то… «А что, если» – следует вопрос, которому достаточно прозвучать один раз, как избавится от повторений его уже практически невозможно. Есть ли смысл в нашем задании, если дома происходит нечто трагичное и судьбоносное для человечества? Есть ли смысл повиноваться приказам, если кроме нас никого это более не волнует, а наша работа не представляет более ценности? Что если мы продолжим выполнять задание, прилетим на Новый горизонт, разморозим «саркофаги», запустим процесс адаптации, а отчитываться более будет не перед кем? Что если мы – последние люди? Это же наша работа – адаптироваться и быть первопроходцами, смело шагая туда, где о людях еще неизвестно, а, значит, в каком‑то смысле, мы представляем целую расу. Нас готовили к этому, и мы не могли сидеть, сложа руки, ведь если мы ничего не сделаем, то чем мы отличаемся от любого человека, которого просто сюда поместят? Мы лучше, а, значит, должны принимать нестандартные решения… но эти же решения и доказывают нашу ошибку.

Время воспринимается совсем иначе, стоит осознать взвалившуюся ответственность за собственное будущее. Особенно, когда в кратчайшие сроки необходимо решить – даст ли выбор новую жизнь, либо обречет на скорую гибель. А вот определить, что есть что, и где будет жизнь, а где – гибель… каждый решил для себя сам.

Конфликт, зародившийся из непримиримых разногласий, достиг своего апогея, когда перешел из борьбы мнений, в борьбу за правоту. Морган решил не ждать, а взять все в свои руки и поставить ультиматум, окончательно разделивший и до того разрозненную команду. Либо мы возвращаемся, и в случае ошибки попросту рискуем карьерой, но никак не жизнями, либо мы игнорируем его призыв и лишаемся «саркофагов», тем самым омывая кровью свои руки. Успев занять часть корабля, он изолировал отсеки, готовый к тому, что разгерметизация выбросит всех пассажиров в космос. Конечно же, он не хотел этого делать, да и вряд ли готов был стать убийцей, ведь собрать обратно саркофаги мы бы не смогли, уж точно не все. На наши уговоры он отвечал просто: «Если мы продолжим путь, то можем не вернуться, а лишние десять ртов нам не нужны.»

Простая математика, с ней не поспорить. А ситуация вынуждает принять решение, ведь анализировать и адаптироваться – это, опять же, наша работа. Честно, мы не верили, что Морган способен на такое. Да, он хотел вернуться к родителям, хотел убедиться в их сохранности, и никак не ставил нашу миссию выше людей… Оказалось, Виктор был иного мнения. Он смог сохранить порядок, взяв на себя решение критической ситуации, только вот его методы оказались несколько… несколько суровы… Он, единолично предпринял попытку нейтрализовать угрозу… попытка была успешная, «саркофаги» сохранены… но, Моргана больше с нами нет.

Когда все случилось, Виктор объяснился кратко и спокойно, обратившись ко всем: «Я знаю, что я сделал, так же я знаю, что теперь не важно, куда нам держать путь. Теперь вам надо решить, что будет дальше». Более он никого не трогал и ничего не предпринимал. Алиса поддерживала идею свернуть миссию и пыталась мотивировать команду сплотиться, но после смерти Моргана она ушла в себя, явно не понимая, как пережить убийство друга. Евгения же, напротив, призывала продолжать наш путь и решила взять все в свои руки. Началось страшное: никто не верил друг другу, каждый понял, насколько возросли ставки, и насколько снизился шанс вернуться к прежней жизни. Они не были готовы к такому, никто не был.

Поймите, мы были одни, на корабле, который находился между планет, и не было ни связи, ни поддержки, ни доказательств того, что кроме нас есть хоть кто‑то еще… Время… время – это крайне нестабильный фактор, который сыграл против нас, так же, как и неготовность к такой ситуации. Эта неизвестность стала катализатором…

В общем, не прошло все бесследно ни для кого, и это понятно, каждый познал себя с иной точки зрения. Пока Евгения то ли опекала Виктора, то ли следила за ним, Алиса свыклась с произошедшей трагедией, влияние которой оказалось куда сильней, чем мне показалось изначально, и она решила сделать все, лишь бы продолжить полет и дальше для успешного выполнения задания, потерявшего привилегии считаться великим достижением. Реализация была проста: несогласных запереть до момента, когда обратного пути уже не будет. Я не знаю, хотела она этого из‑за желания доказать, что смерть ее друга была не бессмысленна, или же боялась возвращаться домой, где ждет либо подтверждение самых жутких страхов, либо отстранение и похороны… но преследуя новую цель, ее уже было не узнать. Евгения же, то ли под влиянием Виктора, то ли от каких‑то иных факторов, решила, что нет пути дальше, если мы хотим остаться в живых, ибо задание наше провалилось еще вчера. Каждый верил в свою правду, каждый имел на это основания… Я сделал то, что подошло лишь одной из сторон, но мотивы их я не слушал, не поддерживал и не выбирал… Причина же, по которой «Пилигрим» так вовремя взял обратный курс, состоит в том… нам не место в космосе, мы не справились.

Агата

Пытаясь хоть как‑то усвоить услышанное от капитана корабля, человека, ради которого она пошла на преступление против своей карьеры, Агата винила себя, полностью и безоговорочно. Одни не могли найти слов, другие же, спрятав свои чувства, смиренно выполняли работу, позволяя должностным обязанностям заглушить переживания. Передача данных с камер корабля прошла успешно, последующий процесс разархивации занял совсем немного времени.

– Эти записи не должен видеть никто, кроме тебя, меня и определенных, вышестоящих лиц, и тех, кому лично я дам разрешение – это приказ, – спокойно, но с явными нотками разочарования, отрапортовал Бенджамин Агате при личном звонке, получив в ответ лишь кроткое согласие.

– Сейчас никто, кроме тебя не сможет завершить задание, пусть неудачно, но все же работа еще есть. Это тяжело, но мы должны все закончить. Я верю, что ты справишься, иначе бы не отдал тебе эту работу.

– Ты не знаешь, что я чувствую, – сдержанно произнесла она.

– В вопросе возвращения корабля домой я могу рассчитывать только на тебя, – промолчав, она лишь коротко кивнула, погруженная в себя, – ты не виновата, никто не виноват. Случившееся – это ужасная трагедия, но мы не можем быть полностью в ответе за то, что делают люди… даже самые лучшие из нас могут сломаться, и наша задача – сделать так, чтобы это не было напрасно. Нужно помочь тем, кому еще можно помочь, и помнить лучшее о тех, кого больше с нами нет.

– Ты говоришь правильные слова, Бенджамин. Я понимаю это. Да вот только, все не знаю, как тебе сказать, что это наша вина. Моя и твоя.

Бенджамин удивился ее словам.

– Да, Бенджамин, мы виноваты. Не знаю, как ты, но я признаю свою вину потому, что слепо исполняла твои приказы, веря и зная: «начальству видней». «Кто я такая, чтобы ослушаться или нарушить приказ?», думала я. Когда было сказано объединить проекты – я послушалась. Когда было сказало отправить космонавтов, я послушалась. Когда было сказано за два года собрать команду, я послушалась. Когда было сказано обо всем рассказать, я послушалась!

– Чего ты ждешь от меня? Сожаления? Это так. Мне горько, как и всем. Но я не могу позволить себе тратить время на это потому, что у нас есть работа, которую нужно делать дальше.

– Как?

– Так же, как делали до этого. Если ты не готова справляться, я найду другого человека.

Бенджамин был на грани между надменностью и строгостью, словно произошедшее – не более, чем неудача, которую стоит быстро забыть, дабы не сбивать график работ.

– Все было неправильно с самого начала. Вот из‑за чего мы не справились. А я ведь часто была не согласна с тобой, но вместо высказывания, молчала… Это было моей ошибкой. Ты разочаровал меня, Бенджамин.

– Я знаю… – Агата смотрела уже не на друга или начальника. Неожиданно между ними выросла стена из неправильных решений, недомолвок и несогласия в методах работы.

– Что будет с Ильзой? – Неожиданно для него, и даже для себя, спросила Агата.

– Ничего, как и с тобой, – отвечал он сухо, словно лишенный энтузиазма.

– Но не с командой?

– Нет, не с командой. Официальная версия будет значительно отличаться от правды, так будет лучше всем, и им в том числе.

Агата молча выключила связь. Она старалась игнорировать разочарование, граничащее со злостью. Если бы проблема была связана с технической неполадкой, то не тратила бы время на сантименты. Но здесь подвел обычный человеческий фактор. Это был ее просчет. Неверные решения, неверные методы тренировки космонавтов, которым, в сухом остатке, дали лишь год на подготовку. Больше всего ее беспокоило неправильное отношение к заданию в целом: надо было просто отправить людей, а не устраивать сборную солянку из научных экспериментов, афишируя это на весь мир. Куда спешили, ей было непонятно, а идти против начальства, ей не хватило сил. Тогда не хватило.

На связь вышла Нина.

– Для более безопасного возвращения корабля предлагаем отправить техническую группу им навстречу, чтобы зафиксировали все и проконтролировали полет.

– В самые кратчайшие сроки.

– Поняла тебя, – услышав смягченный тон Нины, Агата сразу же выключила связь. Она не хотела казаться грубой, но ей было тяжело общаться о дальнейшей работе по устранению последствий провалившегося задания. Ей хотелось что‑то швырнуть или кого‑то ударить, ведь гнев строился не на личных обидах, а на том, как явственно она сейчас видит все всплывшие изъяны и ошибки, допущенные Бенджамином за время их работы. Все было сделано в спешке, лишь бы добиться некой пространной цели. А именно – расширения границ и освоение новых возможностей технологий. В довесок к тем ужасам, произошедшим в Мегаполисе из‑за нее и Ильзы, упавшими тяжелым грузом на ее плечи, Агата отныне взяла на плечи еще и тяжесть разочарования за проваленный полет, и смерти космонавтов, ведь именно под ее руководством, случилась первая трагедия на пути к Новому горизонту. Возможно, поэтому ее и поставили на эту должность, дабы было, на кого потом скинуть все неудачи, и кто всегда будет исполнять, а не обсуждать. А ведь надо было просто не спешить, постепенно продвигаться в космос, с каждым разом аккуратно интегрируя все более новые и новые задачи и возможности. А она молчала, лишь изредка выказывая Бенджамину или его помощникам свое негодование, при этом убеждая себя в компетентности руководства.

Кесслер стал ее островом, ее местом, где рождалась новая, совсем другая жизнь… но теперь ей всерьез кажется, что ее вера в это была ошибкой.

Ей снова поступил звонок – Филипп вышел на связь и просит поговорить с ней наедине.