Синее золото

Уже оказавшись дома, стягивая с себя и Фабио мокрую одежду, впитывая каждой клеточкой тепло мужчины, который неожиданно стал таким близким, она поняла, что сейчас, в этот момент, она счастлива. Безгранично, отдаваясь этому счастью без остатка, впервые за долгие годы открываясь ему навстречу, отбросив все доводы разума, доверяясь лишь заходящемуся в стремительном беге сердцу.

Марион и опомниться не успела, как у них с Фабио зашло всё дальше некуда. Закрутилось после памятной ночи, когда они пили кофе у неё на кухне и говорили, говорили, говорили… Обо всём на свете и ни о чём одновременно. Шутя о вещах важных, и серьёзно о всякой ерунде. А потом… Потом была пара случайных прикосновений пересёкшихся рук, встреча горящих глаз, осознание взаимного притяжения… Невесомый, словно спрашивающий разрешения поцелуй, постепенно перерастающий в сметающий все преграды рассудка вихрь… Стучащая в висках кровь, жаркие ласки осмелевших рук, лёгкий ветерок, врывающийся в распахнутые створки окон спальни и холодящий сплетённые тела…

Проснувшись рядом с итальянцем, украдкой разглядывая его загорелое тело на фоне контрастно-белых простыней, Марион тогда корила себя за то, что посчитала минутной слабостью. Корила и потом, когда вдруг поддалась этой слабости ещё раз. И ещё… А затем осознала, что ни за что на свете не хочет отказывать себе в ней.

Между ними не было каких-то договорённостей и обещаний. Была страсть, была невероятная тяга друг к другу. Днём Фабио вёл себя как образцовый (ладно, далеко не образцовый, но какой уж есть!) подчинённый, обращаясь к ней не иначе, как «босс», а она поддерживала эту игру. Впрочем, то и дело ловя на себе лукавые и немного осуждающие взгляды проницательного Бертрана, если тот оказывался рядом. А ночами безропотно сдавалась натиску вспыхнувших чувств к обаятельному наглецу, который ко всему прочему был на целых пять лет младше! Но двадцать семь – не восемнадцать, и хоть итальянец иногда и вёл себя так, словно только-только перешагнул совершеннолетний рубеж, Марион быстро стала подозревать, что это не более чем маска. Уж кому, как не ей знать, что такое бежать от себя, притворяться… Только она, наоборот, всегда стремилась быть взрослее, серьёзнее, чем есть на самом деле.

И Фабио, казалось, смог увидеть за наносным её настоящую. Но при этом лишь слегка приоткрыл завесу, за которой прятался сам – Марион чувствовала, что он далеко не тот простачок, которым хочет казаться. А порою, поймав на себе его непривычно серьёзный, задумчивый взгляд, который он тут же спешил спрятать, понимала, что докопаться до подлинного Фабио Бонелли будет нелёгкой задачей.

7

Но как же она ошибалась! И каких душевных сил ей стоило, поняв свою ошибку, сделать вид, что ей всё равно. Что ей совсем не больно.

Это случилось в Модене, куда они отправились на проводящуюся ежегодно ярмарку лаванды. Выйдя из лавки, куда она заскочила буквально на считанные минуты, Марион случайно стала свидетелем интереснейшей сцены на противоположной стороне улицы. Рядом с Фабио стоял не кто иной, как Венсан Обен. О чем мужчины говорили, из-за царящего вокруг гвалта было не разобрать, но по выражениям лиц и жестикуляции было ясно, что это явно не вежливая беседа о погоде едва знакомых людей. Мужчины спорили. Марион сбилась с шага и застыла, стараясь найти объяснение действу, что сейчас разворачивалось у неё на глазах. Пыталась отмести навязчивые подозрения, не желая верить в двуличие Фабио.

Но что бы ни твердило сердце, она доверяла своим глазам и сохранила способность трезво мыслить. Что могло связывать этих двух мужчин, если не она сама и её земля? Многое бы отдала Марион, чтобы ошибиться в своих догадках, но всё указывало на то, что они были верны… Последней каплей стал жест Обена, который, несмотря на возражения, сунул что-то в нагрудный карман Фабио, и, покровительственно хлопнув того по плечу, развернулся и ушёл прочь. Спустя мгновение итальянец повернул голову и наткнулся на взгляд Марион.

– Ключи, – ей стоило неимоверных сил не расклеиться и произнести это твёрдо.

– Мари, я…

– Ключи, Фабио.

Она протянула руку и, спустя минуту, растянувшуюся для них на вечность, ключи от машины легли ей на ладонь.

– Босс, я могу объяснить.

– Босс? Хотелось бы знать, Обена ты тоже так называешь?

– Марион…

– К чёрту, Фабио. Не надо слов, я видела достаточно. Ты уволен.

«Ситроен» долго не хотел заводиться, вгоняя Марион в ещё большее отчаянье. И кто знает, как бы всё сложилось, если бы она так и не смогла запустить двигатель грузовичка, если бы у Фабио действительно была возможность объясниться… Но через десяток минут она уже мчалась по просёлочной дороге, зная, что дать волю слезам сможет только здесь и сейчас, что, прибыв домой, снова возьмёт волю в кулак, запрячет эмоции настолько глубоко, насколько это вообще было возможно, опять закроется от всего мира и спрячется за маской непроницаемости, уже не один год верой и правдой служившей ей, и никогда ещё не подводившей. Не стоило пренебрегать этой маской и сейчас, не стоило показывать своё настоящее я. Даже здесь. Даже ему.

Этот отвратительный день никак не хотел заканчиваться.

Марион уже лежала в своей постели, пытаясь навести порядок в голове, осознать то, что она заигралась, что и здесь, в этом чёртовом Провансе, люди остаются теми же людьми – продажными и готовыми идти по головам, когда её разбудили крики.

Горел завод, который они восстановили. А вместе с ним сгорали все её надежды и мечты.

За считанные секунды собравшись и запрыгнув вместе с соседским мальчишкой, принёсшим новости о пожаре, в оставленный у дома грузовичок, Марион помчалась к заводу, лихорадочно соображая, что может сделать.

Пожарный наряд уже вызвали, но пока тот прибудет на место, старое здание грозило выгореть до основания. Вместе со всем, что было внутри. Вместе с огромной бутылью в оплётке из лозы, наполненной драгоценным маслом – уже завтра оно должно было отправиться своему новому владельцу. Бертран, взяв себе в помощники пару умелых рабочих, несколько суток колдовал над сырьём, вываривая его в огромных котлах. Уже была проведена очистка и экспертиза, и масло, опечатанное и хранившееся за новыми надёжными замками, ждало своей дальнейшей участи.

Вокруг завода суетились люди: кто-то бегал с вёдрами, кто-то громко причитал… Марион же, выбравшись из машины, застыла на месте. Она стояла и словно загипнотизированная смотрела, как пламя, вырывающееся из лопнувших окон, ещё недавно освобождённых от досок и вычищенных до блеска, лижет каменные стены. Скоро прогорят балки, и рухнет крыша. Подсознательно она ждала громкого хлопка, возвестившего бы о гибели стеклянного сосуда с его дорогостоящим содержимым, и уже представляла, как благоухающее, горьковато-пряное масло беспощадно пожирает огонь…

Но рык приближающегося трактора вырвал Марион из оцепенения. Не успела она опомниться и осознать, что происходит, как древний агрегат пронёсся мимо на всей возможной для него скорости, направляясь прямо на горящее здание. Старые, но крепкие деревянные ворота с железными засовами и креплениями, служившие для того, чтобы сгружать в подсобное помещение сырьё, трактор протаранил не сразу – только с четвёртого или пятого раза. Но всё же они поддались натиску тяжёлой машины, чудом выдержавшей такое испытание.

Отогнав трактор от освободившегося прохода, Фабио выскочил из кабины, и с ходу, хватая у кого-то ведро с водой и опрокидывая его на себя, кинулся внутрь.

Самоубийца! У Марион подкосились колени…

Время, казалось, замедлило ход, мгновения, которые он пропадал внутри, растянулись на часы…

Но на самом деле Фабио понадобился всего десяток-другой секунд, чтобы, задержав дыхание, кинуться в открывшийся проход, сориентироваться в помещении, схватить то, зачем он решился на этот шальной поступок, и выскочить наружу. А ожоги на руках… не такая и большая плата, заживут…

8

– Ох, мадемуазель Марион, мы будем скучать!

– И я, месье Бертран!

– Обещайте нас навещать.

– Непременно…

Прощание с месье и мадам Дюпон вышло до невозможности сентиментальным. Старушка то и дело вытирала слёзы, да и Бертран расчувствовался ни на шутку, заключив молодую хозяйку, с которой они так много сделали и пережили за это лето, в крепкие дружеско-отеческие объятия.

Остаток своего пребывания в Блё-де-Монтань, Марион провела в делах и разбирательствах. Полиция и пожарная комиссия нашли следы горючего и установили факт поджога, но кто именно приложил к происшествию свою руку, пока оставалось загадкой. У Фабио Бонелли было стопроцентное алиби – итальянец приехал из Модена ко времени, когда пожар уже начался, и люди, в чьи попутчики он напросился, могли это подтвердить. Против Венсана Обена у Марион не было ничего, кроме домыслов, хотя она и была уверена, что он заимел на неё зуб и вполне мог быть причастным к происшествию.

Но – самое главное – масло, полученное из «синего золота», было спасено, а деньги, за него вырученные, позволили Блё-де-Монтань остаться на плаву. Свою лепту в доходы фермы, конечно, внесли и цветы лавандина, а также плата арендаторов, небольшой урожай других культур и даже мёд, но львиной долей стало именно лавандовое масло. Результаты работы Марион были не умопомрачительными, но доказывали, что ферма может окупить вложенные средства и имеет право на жизнь. Новый управляющий, на поиски которого она потратила немало времени и сил, должен был приступить к работе со дня на день, и теперь Марион здесь ничего не держало.

Почти ничего, если уж быть до конца с собой честной.

Фабио в последний раз она видела в ту злосчастную ночь. Среди хаоса, царящего у потушенного наконец прибывшими пожарными здания, она чуть не упустила возможность поблагодарить итальянца. Карета скорой помощи уже собиралась его увозить, когда Марион подошла. Столько всего нужно было сказать, но им так и не дали этой возможности – врачи торопились, травмы Фабио требовали внимания специалистов в клинике.

«Всё, что было – было по-настоящему, босс», – единственное, что она услышала в ответ на свои сбивчивые слова благодарности.

То, что он сделал, не укладывалось ни в какие рамки! Его поступок был сумасбродным, глупым, безрассудным. Но доказывал многое. Фабио знал, что на кону гораздо больше, чем просто масло, он знал, что это масло значит для Марион. Он знал истинную цену их «синего золота».

Иногда ей казалось, что он знал даже больше, чем она позволила ему о себе узнать.

И она давно простила итальянца. Ещё тогда, когда не знала подробностей его прошлого, поведанных как-то Бертраном.

О том, что ещё несколько лет назад Фабио служил в армии у себя на родине, и даже успел поучаствовать в боевых действиях в Африке. О том, что во время своего отсутствия потерял родителей и младшую сестру в автокатастрофе. А для таких новостей, как известно, не бывает подходящих моментов – на фоне эмоционального срыва у молодого сержанта произошёл крайне неприятный конфликт с кем-то из представителей высшего командования, и он лишился всего – контракта, звания, наград. Не захотел возвращаться жить в родной город, и какое-то время скитался в поисках заработка и места, где смог бы найти пристанище. Пока его не занесло сюда, на юг Франции – Бертран давным-давно знал отца Фабио, и случайно встретив рукастого парня в соседнем городке, сообщил тому, что в Блё-де-Монтань как раз очень нужен механик, способный продлить жизнь старой технике.

Раз в год Фабио позволял себе надраться до потери сознания, потому что призраки прошлого в годовщину дня, когда его жизнь навсегда перевернулась, тревожили его особенно сильно. Именно последствия подобного возлияния Марион и наблюдала при первой их встрече – Бертран тогда забрал из Модена не только новоиспечённую хозяйку фермы, но и своего подопечного, вторые сутки не вылезавшего из какого-то мутного бара.

И пусть осознавать факт, что Фабио успел поработать и на Обена, было неприятно, она всё же могла понять, что толкнуло итальянца связаться с тем. Деньги нужны всегда и всем, а разваливающаяся ферма, хозяева которой вот-вот решатся её продать – это не то, за что обычно держатся. Конечно, с момента, когда тут появилась сама Марион, кое-что изменилось… Но ситуация с пожаром доказала, что Фабио не был способен на подлость. Во всяком случае, полиция сняла с него все подозрения, а версию произошедшего из уст самого итальянца она так и не услышала – выписавшись из больницы и получив разрешение покинуть Блё-де-Монтань, тот уехал в неизвестном направлении, заскочив в деревню лишь для того, чтобы собрать свои скромные пожитки и попрощаться с семьёй Дюпон.

Специфический запах масляных красок Марион не спутала бы ни с чем другим. Когда-то он был таким привычным, так много значил для неё. Но память сыграла удивительную шутку: запах ещё не до конца высохшего полотна вдруг померк перед другим, ставшим за прошедшее лето ещё более родным… И сейчас, глядя на холст, где преобладали насыщенные лазурные и лиловые оттенки, лишь немного оттенённые розовато-оранжевыми тонами заходящего солнца, она будто снова ощутила аромат лаванды, как если бы и вправду оказалась на изображённом поле.

– Красиво! – Марион не заметила, как подошла Хелен, тихо встав за её спиной. – Раньше я считала, что пейзаж – это не твоё. Но готова признать, что ошибалась. Рада, что ты снова пишешь.

– Нашло что-то… – Марион, погружённая в свои мысли, даже не обернулась.

– И всё-таки надо было летом вырваться к тебе в Прованс. Хоть на недельку!

– Тебе бы там не понравилось.

– Шутишь?

– Нет. Жара, пыль, насекомые… – вытирая кисти, пояснила Марион. – Ты бы сбежала на второй день. В Сен-Тропе. Или Ниццу.

Хелен промолчала, что было красноречивее любых возражений.

– Помнишь, перед отъездом ты мне пожелала найти то, что я потеряла, – отложив инструменты в сторону, Марион повернулась к мачехе. – Что ты имела в виду?

– Думаю, ты бы поняла, если бы нашла, – вздохнула Хелен, пожав плечами.

– И всё-таки?

– Себя, дорогая! Я пожелала тебе найти себя.

– А я думаю, что нашла…

– Тогда почему же ты здесь, в Лондоне?

Действительно, почему?

– Спасибо, – прошептала Марион, порывисто обнимая озадаченную таким внезапным проявлением чувств мачеху, и загадочно улыбаясь наконец оформившемуся до конца решению.

На этот раз Марион, наученная горьким опытом, сразу же взяла такси из Авиньона, и спустя пару часов уже была на месте. Блё-де-Монтань встретила её ясной и пока ещё безветренной погодой, порыжевшей зеленью виноградников, стелющимся ароматным дымом очагов, доносящейся издалека пальбой охотничьих ружей и непривычной тишиной – ни стрекота насекомых, ни кваканья лягушек, ни птичьего многоголосия.

Марион ещё не знала, что она будет делать… точнее, не знала, каким именно из огромного и хаотичного списка дел в её голове, стоит уделить первоочерёдное внимание. Нужно подготовить дом к зиме, приобрести нормальный автомобиль, оценить состояние пустующих полей, закупить посевной материал и удобрения, найти рабочих для восстановления завода, задуматься о собственной винодельне и мыловарне, пересмотреть договоры аренды… Добиться от полиции результатов в расследовании пожара, в конце концов!

Нет! Первым делом она зайдёт в гости к месье и мадам Дюпон. И узнает, нет ли новостей от Фабио Бонелли. Бертран должен знать, как связаться с итальянцем, и она выудит из старика эту информацию, чего бы ей это не стоило!

Телефонный звонок прервал её раздумья прямо на пороге дома и заставил насторожиться.

– Хелен? Что-то случилось? – Мачеха никогда не звонила просто так.

– Ты уже на месте, дорогая? – раздалось по ту сторону трубки. – Как добралась?

– Спасибо, хорошо. Что-то с отцом? – взволнованно проговорила Марион. – В компании?

– Нет-нет… Всё в порядке, не переживай, – успокоила её Хелен. – Тебя тут ищет какой-то наглый тип. И он, похоже, совсем не говорит по-английски. Болтает что-то по-французски и, кажется, по-итальянски – ты же в курсе, я не сильна в языках. Ты его точно знаешь? Мари, ты меня слышишь?! Ответь! Или я вызываю охрану!.. Ты смеёшься? Боже, да что с тобой?

В оформлении обложки использована иллюстрация с сайта freepik.com.

Примечания

1

Bleu de Montagne – горная лазурь, лазурит; дословно: горный синий цвет (фр.)