Сказка о принце. Книга вторая

– Уже не пугает. Надоело.

– Хочется новенького? – осведомился Густав. Он сидел, развалившись, на стуле у стены и пристально наблюдал за пленником. – Привык?

– Разнообразие украшает жизнь, – бросил Патрик. – Уж тебе ли не знать.

– Это верно, – согласился король. – Только не знаю, чью именно жизнь оно украшает. Я своей вполне доволен. А вот будешь ли доволен ты, мы сейчас посмотрим.

– У тебя есть что-то новенькое? – поинтересовался принц, кивнул на разложенные инструменты: – Этого уже не хватает?

– Представь себе, да. Но прежде, Патрик, еще раз спрашиваю: не хочешь ли ты изменить своему упрямству? Подпиши то, что я прошу, и мы расстанемся друзьями.

– Я предпочитаю сам выбирать друзей.

– Не хочешь. Ладно, ты сам напросился. Собственно, дело в том, что я бы хотел тебе кое-кого представить. Быть может, присутствие здесь этого человека сделает тебя более сговорчивым.

Он встал, шагнул к двери. Бросил несколько неразборчивых слов конвою – и склонился в поклоне:

– Проходите, сударыня, прошу вас.

Женщина. Невысокую женщину в черном монашеском одеянии втолкнули в камеру солдаты. Ее-то сюда зачем? Озираясь, вздрагивая от сырости и охватившего все тело озноба, женщина медленно сделала несколько шагов, согнувшись под низкой притолокой. Выпрямилась, огляделась.

И отпрянула, сдавленно вскрикнув от неожиданности и ужаса.

– Вы узнаете этого человека, сестра Мария? – спросил король.

Она молчала, прижав к губам ладони. Широкие рукава рясы почти скрыли лицо.

– А вы, Патрик, знаете, кто перед вами? Эту даму теперь зовут сестра Мария. Но раньше… или, может быть, вам вот так будет понятнее?

Неторопливым, точным движением Гайцберг отвел от лица руки монахини, сорвал с ее головы клобук. Упали на лицо пряди золотых волос, девушка убрала их, не отрывая взгляда от прикованной к противоположной стене фигуры.

Патрик коротко крикнул, задергался, пытаясь высвободить руки, вырваться…

– Хорошо, – констатировал король. – Процесс взаимного узнавания завершен, всем, я надеюсь, очень приятно. Пора перейти к делу. Сестра Мария, – твердая рука взяла девушку за локоть, – присядьте, прошу. Вот сюда, – он подвел ее к стоящему у стены столу, осторожно опустил на табурет. – И выслушайте меня.

Изабель, не отрываясь, смотрела на брата. Потом обвела взглядом комнату, и в глазах ее – впервые за все время – плеснулся откровенный ужас.

– Воды, сударыня? – участливо спросил Гайцберг.

Она медленно качнула головой.

– Тогда выслушайте меня. Я понимаю, картина несколько неприятная, но уж потерпите. Итак. Мы с вашим братом, Изабель, никак не можем прийти к единому мнению по некоторым вопросам. Проще говоря, не договоримся никак. По каким именно вопросам, вам, я думаю, знать следует. Первый – касательно его собственной судьбы. Я, видите ли, предлагаю ему подписать добровольное отречение от престола – и спокойно убыть в дальнюю провинцию или в монастырь, на его выбор. А брат ваш сопротивляется. Второй – касательно судьбы тех, кто ему помог оказаться здесь… в смысле, не в этом подвале, конечно, а в столице. Я опять же предлагаю ему добровольно назвать их имена – и так же спокойно убыть в дальнюю провинцию. Он и тут сопротивляется. Что его ждет в противном случае, вы, Изабель, видите. Так я прошу вас – помогите ему сделать выбор. Быть может, вы уговорите его не быть таким упрямым?

Изабель, не отрываясь, смотрела на Патрика.

– Я обращаюсь к вам, Патрик, – король усмехнулся, – точнее, к остаткам вашего благоразумия… если оно у вас вообще было когда-либо. Конечно, я не имею права подвергать допросу третьей степени принцессу правящего дома. Но применить пытки к послушнице, обвиненной в государственной измене, мне никто не запретит. Хотя, видит Бог, мне очень этого не хочется. Это понятно, надеюсь?

– Малышка… – хрипло проговорил Патрик.

– Патрик, – голос девушки звучал совершенно спокойно, но губы побелели. – Ты только на меня не оглядывайся. Делай, как решил.

– Я люблю тебя, – ответил ей брат.

– Это не совсем то, что я хотел услышать, – заметил король. – А пустых разговоров я не терплю. Изабель, мне хотелось бы, чтобы вы в полной мере осознали, что вас ожидает. Это будет примерно вот так.

По знаку герцога палач выбрался из угла, развернул кнут. Резкий, короткий свист в воздухе – Патрик дернулся, сквозь стиснутые зубы прорвался стон. Раз, другой, третий. Изабель закусила губы.

– Ну, вот так приблизительно, сударыня, – услышала она голос Гайцберга. – Вы меня понимаете?

– Подлец, – тихо проговорила Изабель, не глядя на него.

Король чуть заметно усмехнулся.

– Я оставляю за вами право выбора. До завтра, – он издевательски поклонился и обернулся к двери: – Проводите сестру Марию наверх и проследите, чтобы она ни в чем не терпела неудобств. С вами, Патрик, мы тоже попрощаемся… пока. Завтра утром у меня дела во дворце, так что до вечера… вам хватит этого времени, чтобы принять решение?

* * *

Принцесса Изабель лежала, укрывшись с головой рваным тюремным одеялом, и молчала. Небо сквозь решетку окна давно уже стало золотым, затем налилось вечерней синевой, потом почернело, а она все лежала вот так, не шевелясь.

Принцессе Изабель было очень страшно. Она боялась не боли… и не смерти – кто в двадцать лет поверит до конца в собственную гибель? Она боялась не выдержать этой боли и дать тем самым палачу еще одно оружие против брата. А Патрику и так нелегко; в этом Изабель, ничего не знающая о его жизни в последние два года, не сомневалась – она видела его глаза.

В том, что ее в конце концов убьют, Изабель почти не сомневалась. Какой резон королю оставлять ее в живых? Впрочем, в делах короля и в том, как попал сюда ее брат, принцесса не очень разбиралась. Она знала одно – ей можно будет умереть, но нельзя – попросить пощады. Ради Патрика. Ради единственного, кто еще привязывает ее к жизни. Изабель всегда знала, что за брата, за его счастье могла бы отдать жизнь. Вот и случай подтвердить это. Не совсем, конечно, за счастье, но… ему ведь нужно зачем-то, чтобы сестра молчала. Значит, она будет молчать.

Комната, в которой ее заперли, с равным правом могла бы называться тюремной камерой и монашеской кельей. Маленькая, узкая, с небольшим зарешеченным окном; помещались в ней только стол, тяжелый табурет и деревянный топчан с жестким тюфяком под рваным одеялом. Сбежать отсюда не удастся. Свеча в грубом подсвечнике тихо потрескивала на столе. Изабель размышляла, свернувшись клубком, холодно и спокойно.

Что ж, не ее вина, что жизнь ее окажется столь короткой. За последние три года она несколько раз призывала к себе смерть – вот Господь и услышал ее просьбы. Господь милостив и любит ее. Разве не помог Он ей избежать венца с ненавистным человеком? Разве не сохранил ей брата? Глупо требовать от Него большего. Губы девушки беззвучно шевелились, шепча молитву. А то, что случится завтра, – всего лишь испытание. Если ей и жаль чего-то, остающегося здесь, то разве что двух девочек, которые теперь будут совсем одни в жестоком мире. Как бы ей хотелось увидеть сестер снова!

Завтра… завтра совсем близко. Изабель вытянулась под одеялом, провела руками по лицу. Но завтра она еще раз увидит Патрика. Видишь ли, Господи, она еще не успела найти здесь возлюбленного, не знала иной любви, кроме родственной и дружеской. Ушли из ее жизни, все, кого она любила: отец, брат, маленькая скромная фрейлина Радич – единственная настоящая подруга. Как мало, Господи, как мало. Но ей совсем не страшно.

Завтра будет, наверное, очень долгим. Нужно будет потерпеть. Ах, если б сделать так, чтобы оба они смогли уйти быстро и не больно! Но надеяться на это вряд ли стоит. Зато потом, когда все закончится, она скинет истерзанную оболочку и устремится ввысь – туда, где только птицы и ангелы. И могучий бородатый старик, похожий на отца, улыбнется и скажет ей: «Ну, наконец-то. Я ждал тебя, девочка моя». И возьмет ее за руку, и усадит под яблоней. А вокруг будут цвести цветы. И может быть, там она встретит отца. И будет ждать Патрика – вряд ли это будет долго. Впрочем, там ведь нет времени…

Принцесса Изабель спала, и по губам ее скользила слабая, светлая улыбка.

* * *

Патрик почти не помнил, как дошел обратно до камеры. Кажется, его тащили волоком, но не все ли равно… Он не слышал и не видел ничего, не замечал виноватых, сочувствующих глаз Мартина, и боли от ударов почти не чувствовал. Неотступно стояло перед глазами побелевшее лицо сестры, ее упрямые, перепуганные глаза, звенел в ушах ее голос: «Ты только на меня не оглядывайся… делай, как решил». Маленькая, храбрая девочка. Делай, как решил. Как решил. Сестренка…

В камере он бросился ничком на топчан и пролежал так, не поднимая головы и не двигаясь, долго-долго. Черная яма. Вина и отчаяние, вот что в ней. И боль, которую не заглушить даже саднящей, обжигающей болью в сбитых кандалами руках и разодранной спине.

Потом заскрипела и отворилась дверь, но Патрик не пошевелился, не обернулся. Он знал, кто это, и не хотел слышать слов, каждое из которых бросало горсти соли на кровоточащее сердце.

Вошедший прошелся взад-вперед по камере и остановился у топчана.

– Послушай меня, Патрик…

Принц молчал.

– Ты уже понял, что упорствуешь зря?

Патрик молчал.

– Погоди, ты живой у меня? – король склонился над ним, потряс за плечо. Спина неожиданно отозвалась такой вспышкой, что Патрик не выдержал, застонал и зашевелился.

– Ага, живой. Хорошо. Я, собственно, не стал бы тебя тревожить, но очень уж хочется рассказать тебе одну занятную историю. Ты никуда не торопишься?

Патрик молчал.

– В городе идут аресты, – доверительно сообщил король, усаживаясь на табурет возле кровати. – И знаешь, почему? – он весело рассмеялся.

Патрик молчал. Он даже не повернул головы.

– Тебе, я думаю, будет интересно узнать, кто помог нам раскрыть заговор… твой заговор, Патрик. Представь себе добропорядочное семейство: отец – профессор Университета, мать, сын – студент. Оный студент по глупости да по молодости оказывается втянутым в противоправительственный заговор. Якоб Рецци, не слыхал о таком? Потом сыночка арестовывают. Конечно, родители в панике, слезы, прошения на высочайшее имя. Отец, надо сказать, о делах любимого детища был осведомлен неплохо. И что же он делает – приходит к нам и просит: отпустите мальчика, а я за это расскажу вам… кое-что. Ты догадываешься, что он мог нам рассказать?

Патрик молчал.

– Теперь начались аресты. Папаша-профессор выдал, конечно, не очень многих, многого он и не знал. Но ты же понимаешь, Патрик, люди слабы. Один под пытками оговорил другого, другой – третьего, и пошло. Думаешь, что Рецци – так, мелочь? Правильно думаешь. А имя Виктора Рецци, поручика Первого пехотного, тебе тоже ни о чем не говорит? Ловуда, Макмора, де Марьена? Как они себя называли – «общество ночных сов»? А капитана Фостера не встречал никогда?

Он усмехнулся и похлопал собеседника по плечу.

– Скажите спасибо этому папаше, мой принц. Частично он твою участь облегчил. Но только частично.

Патрик молчал.

– Так что теперь у нас в руках самые низы вашего пирога – и ты, Патрик. Кстати, завтра будет арестован и Лестин… этот хитрый лис водил меня за нос два года, но теперь ему не отвертеться. Я бы взял его в тот же день, что и тебя, но очень некстати – или кстати, как ты думаешь? – старик заболел. Нет-нет, не переживай: всего-навсего сердце. Чуть не умер, правда, а так ничего страшного. Хотя для тебя, Патрик, наверное, было бы лучше, если бы он умер, правда? Потому что на твоих глазах я буду пытать и его тоже. И ты все равно назовешь мне всю верхушку, – продолжал король, проводя пальцами по заскорузлой ткани рубашки, присохшей к свежим ранам. – Рано или поздно ты все скажешь. А сегодня подумай вот о чем. Чем дольше ты молчишь, тем больше людей будут пытать, чтобы узнать все, что нам нужно. А эти люди пошли за тобой. Ты за них в ответе. Подумай на досуге, Патрик.

Густав еще раз с силой надавил ему на спину и, снова усмехнувшись, вышел. Хлопнула дверь.

Патрик поднял голову, проводил его взглядом и выругался – длинно, затейливо. И, застонав, опять упал на топчан.

Он так и лежал ничком, и когда пришел Мартин, тоже не пошевелился. Палач аккуратно и осторожно обработал ему свежие рубцы на спине и руках, но перевязывать не стал, сказал: нечем. Патрик молчал. Он ничего сейчас не чувствовал…

– Я утром еще раз зайду, как стража сменится. Полотно у нас кончилось, а купить все некогда – работы много. Вы уж потерпите, ваша милость…

Патрик молчал.

Мартин, уже собираясь уходить, спросил нерешительно:

– А что, ваша милость, монахиня та, что сегодня… кто она вам?

– Сестра, – глухо проговорил Патрик, по-прежнему не поднимая головы.

– Святый Боже! – палач в испуге перекрестился. – Да ее-то за что? Девочка совсем…

Патрик молчал.

– Я уж постараюсь поаккуратнее, – извиняющимся тоном сказал палач. – Как смогу… простите уж…

– Спасибо, – так же глухо сказал принц.

Мартин потоптался рядом и, вздохнув, вышел.

Стихли шаги и голоса за дверью, умолкли крики где-то в конце коридора – в каждом из них Патрик ждал и страшился услышать голос Изабель. До завтра ее не тронут. Он лежал все так же неподвижно. Внутри было пусто, темно и холодно. Ничего не было. Тупое оцепенение, такое же, как после смерти отца, завладело им. Где-то в углу скреблась мышь, тянуло паленым. Говорить было не о чем и надеяться – не на что. Лестин. Изабель. Рецци… кто еще? Кто еще погибнет из-за него?

Патрик повернулся на бок и прижался лбом к холодному камню стены. Попробовал прочесть молитву – слова застывали на губах. Господь далеко и все равно не услышит, Он уже давно отвернулся от них. Разбить голову о стену? Тогда, может быть, не тронут сестру. Но Лестин и остальные – их все равно не оставят.

…Уже посветлело, потом посинело небо, видное сквозь решетку оконца, загремели в коридоре шаги: менялась стража. Осталось, наверное, несколько часов.

«Я приду утром, когда стража сменится», – вспомнил он вдруг.

Патрик встал. Подождал, пока перестанет кружиться голова, осторожно пошевелил плечами, развел руки на всю длину цепи. Маловато, но выбирать не из чего. Сделал самый большой шаг, какой смог, скрутил и раскрутил ручную цепь. Огляделся. Поднял стоящий у стола табурет. Тяжело. Придется бить сразу и наверняка, второй попытки не будет. Дверь открывается внутрь.

Он встал за дверью. Время замерло, растянулись минуты. Даже сердце словно застыло, стучало тихо, медленно и равнодушно.

Уже на пол упал горячий луч, в котором плавали пылинки, когда заскрежетал, открываясь, замок. Патрик обеими руками поднял над головой табурет…

… и с силой обрушил его всем весом на голову входящего, кинулся, сбивая его с ног.

Глухо охнув, Мартин осел на пол, раскатились по камере сверток полотна, баночка с мазью, кусок хлеба. Со всей скоростью и силой, на какую был способен, Патрик навалился на дверь, закрывая ее, пока из коридора не заметили происшедшего. Прислушался: тихо.

Он наклонился над лежащим. Дышит? Не дышит?

– Прости, друг, – пробормотал принц с сожалением, торопливо стягивая с палача куртку. – Я не хотел.

– …Ничего, – раздался вдруг где-то рядом насмешливый голос, – он не будет в обиде.

Патрик стремительно схватил табурет, выпрямился, замахиваясь, поворачиваясь на звук…

– Не надо, – уже без насмешки попросил голос, – не трать зря силы.

Он стоял в двух шагах от окна и улыбался. Темные растрепанные волосы, словно разлохмаченные ветром, знакомое скуластое лицо, темные глаза… черный с красным мундир солдата королевской пехоты – тот, что был на нем в день погони. И вся фигура, обведенная по контуру утренними лучами, казалось, чуть светится в полумраке, и так же светится улыбка – такая знакомая…

– Ян?!

– Не стой столбом, – деловито посоветовал виконт Дейк, подходя и тоже нагибаясь над Мартином. – Ничего, жив… но полежит долго. Давай, переодевайся. И в карманах у него пошарь, там ключи….

– Ян…

Не время и не место было задавать вопросы, но в те короткие несколько секунд, пока Ян возился с замками его кандалов, Патрик жадно смотрел на друга. Молчал и смотрел. Все неважно. Торопливо растирая руки, кое-как натянул куртку Мартина – в нее можно было завернуть двоих таких же, как он. Стянул с палача башмаки…

– Не надо, – остановил его Ян. – Громче будешь топать, они тебе все равно велики. Теперь так, – он легко, без усилий оттащил грузное тело в угол. – Я иду вперед, ты за мной. Молчишь, как рыба, не топаешь, не дышишь, останавливаешься, чуть скажу. Дай руку, и не вздумай отпускать, понял?

Пальцы виконта, против ожидания, были очень теплыми.

Мягче кошачьего шага крались они, легче воробьиного скока. Замирали, прижимаясь к стене на поворотах, затаивали дыхание, заслышав за углом шаги и голоса. Несколько раз Ян останавливался и вжимался в стенку так, что, казалось, вот-вот сольется с ней. Патрик не спрашивал себя, откуда виконт, прежде здесь не бывавший – Бог миловал! – так хорошо знает все ходы и лестницы – это было неважно. Гулко и часто билось сердце. Все отодвинулось, остались только твердые, теплые пальцы в его ладони и тишина, окутывавшая их.

Они миновали три поста, причем, мимо одного прошли в двух шагах. Из двоих караульных один в этот момент оглушительно чихнул, а второй наклонился за стол за упавшей кружкой. Принцу показалось, что легкое золотистое сияние, окутывавшее Яна, перешло и на него – опустив взгляд на свои босые ноги, он понял, что тоже светится в полутьме. Может, так упали солнечные пыльные лучи, пробивавшиеся в коридорное окно? «Вот почему – не выпускай руку», – мелькнуло у него.

Против ожидания, Ян вел его не вверх, а вниз, по мокрым ступенькам, потом по длинному коридору, повернувшему дважды, потом опять по лестнице… Не будет, казалось, конца этим поворотам, как впереди мелькнула решетка, перед ней – опять караульный, который спал, прислонившись к стене, посвистывая носом. Связка ключей болталась у него на поясе, но Ян тихонько коснулся ладонью двери, и она отворилась почти бесшумно. Они пробежали еще несколько шагов, виконт толкнул неприметную дверь в стене – и в лицо им хлынул птичий посвист и солнечный свет.

– У главного входа стражи понаставлено, – объяснил Ян, посмеиваясь, – да еще ворота… А тут – пожалуйста, один охламон, и тот спит.

Не разнимая рук, они пробежали еще с десяток шагов по мощеной булыжниками мостовой, и под ногами мягко запылила трава. Небольшой пустырь миновали, инстинктивно пригибаясь, и только в тени двухэтажного дома, из окон которого вкусно пахло свежим хлебом, остановились.

Звуки летнего города после оглушающей тишины тюрьмы казались слишком громкими. Патрик оглянулся. Башня возвышалась над ними всей своей громадой, бросая тень на окрестные улицы, и веяло от нее холодом – даже здесь, в зное летнего, уже не раннего утра. Гулко ударил колокол на не видимой отсюда церкви, где-то слышались женские голоса. Теплый ветерок шевельнул волосы…

– Все, Патрик, – сказал Ян, отдышавшись. – Дальше – сам.

С усилием Патрик разжал пальцы, выпуская ладонь друга. Слов не было. Да и не нужно было. Вгляделся в его лицо.

– Спасибо.

– Иди, – без улыбки, но ласково проговорил Ян. – Вон, гляди – господин купец как раз для тебя лошадь оседлал, ехать куда-то собирается. Сейчас он в дом вернется за кошельком, и ты иди.

Невыразимо долгую секунду они смотрели друг на друга. Потом Патрик отвернулся, кинулся вперед. Двумя скачками долетел до оседланной, отвязанной лошади у коновязи дома, вскочил в седло – и, ударив лошадь по бокам босыми пятками, погнал ее галопом – по дороге, ведущей к дворцовой площади.

* * *

– Лорд Лестин, – король смотрел пристально и жестко, – знаете ли вы, зачем я хотел сегодня видеть вас?

Лестин едва слышно вздохнул. Конечно, знает. Мало того – именно этого он и ждал с того самого дня, как понял, что Патрик арестован. Болезнь задержала, отсрочила этот разговор почти на месяц, но рано или поздно он должен был состояться. И то, что ждет его вслед за этим, Лестин знал тоже.

Лекарь разрешил ему вставать неделю назад, выходить из дома – позавчера. Теперь старый лорд вполне уверенно ходил, даже не задыхаясь, боли в сердце появлялись только к вечеру, да и то не каждый день, и можно было даже сказать, что все хорошо – если бы не постоянная, гнетущая тревога. Не о себе, конечно – о воспитаннике. Терять было уже нечего, и едва разрешили вставать и принимать гостей, Лестин начал поиски. Он успел предупредить де Лерона, но отправлять письмо Ретелю уже не рискнул, боясь, что перехватят. Два вечера разбирал и сжигал бумаги, и теперь был вполне спокоен… насколько, конечно, можно быть спокойным, ожидая ареста. Теперь он знал почти точно: Патрик в Башне. Главное – чтобы оставшиеся на свободе сумели выцарапать его оттуда… сказать по совести, надежды на это не так уж много. Но иначе – гражданская война.

Когда рано утром от короля прибыл посыльный с приказом немедленно явиться во дворец, лорд только пожал плечами. Оделся как можно удобнее, взял с собой деньги и на всякий случай надел на палец кольцо с рубином, но со слугами прощаться не стал – зачем их пугать? Вернуться домой он почти не надеялся.

Против ожидания, на него не бросились, выкручивая руки, не поволокли ни в тюрьму, ни в застенок – провели в рабочий кабинет короля. Лестин украдкой окинул взглядом знакомую комнату: как изменилась она. Как давно он здесь не был. Как надеялся снова войти сюда – к другому королю… а бумаги Его Величества Карла так и лежат в тайнике. Бог даст, у него хватит сил промолчать о них, если дело дойдет до… ладно, об этом не будем. Вот же странно: три года ходил по лезвию ножа, но когда арест подошел так близко, стало страшно. Страшно не выдержать, выдать того, кого выдавать не должен…

Король встретил его вполне любезно и даже сесть предложил – правда, против света. Опустившись в удобное кресло, лорд зажмурился – солнце с самого утра рассыпало по кабинету горячие лучи. Теперь главное – спокойствие. Смешно… знает ли он, зачем его вызвали? Еще бы не знать!

– Нет, Ваше Величество, – покачал головой Лестин, – не имею ни малейшего понятия. Единственное мое предположение, что вы решили найти мне применение на государственной службе, не выдерживает никакой критики. Впрочем… льщу себя надеждой… может я все-таки прав?

– В какой-то степени. Лорд Лестин, мне бы хотелось задать вам несколько вопросов. От степени вашей искренности зависит… многое. В том числе и ваша дальнейшая судьба – как на ниве службы Леране, так и… во всем другом.

– Я к вашим услугам, Ваше Величество, – Лестин поудобнее устроился в кресле, вытянул ноги.

– Скажите мне, лорд Лестин, – король не сводил с него взгляда, – как давно виделись вы в последний раз с государственным преступником, бывшим наследным принцем, беглым каторжником Патриком Дювалем?

– Э… дайте вспомнить, – Лестин слегка нахмурился. – Кажется, это было сразу после его ареста. Да, верно, тогда Его Величество разрешил нам свидание, надеясь, что я смогу повлиять на воспитанника и убедить его помочь следствию.

– Были ли у вас контакты после этого?

– Нет, сир.

– Знаете ли вы, где сейчас находится Патрик?

– Сир, – Лестин заметно удивился, – он же убит. Вы сами сообщили нам это вскоре после его побега с каторги…

– Хорошо, пока оставим это. Что вы делали в поместье господина Дьерта три месяца назад?

– Гостил, – невозмутимо ответил Лестин.

Король приподнял бровь.

– Прошу поконкретнее.

– Видите ли, Ваше Величество, – Лестин поворочался в кресле, сцепил на животе пальцы рук, – господин Эдвард Дьерт – мой старый приятель. Мы дружны еще со времен молодости. Я решил навестить старого друга и…

– Вы гостили у него три недели. Не многовато ли для визита? – ехидно спросил Густав.

– Ну, Ваше Величество, – улыбнулся Лестин, – мы так давно не виделись. У нас накопилось много общих тем для разговора.

– Хорошо. Скажите еще, с какой целью вы приезжали в поместье господина ван Эйрека в январе и в апреле позапрошлого года, потом в марте и августе прошлого, а потом – месяц назад?

– С той же самой, Ваше Величество. Господин ван Эйрек – мой друг.

– Раньше вы не навещали его так часто.

– Ну… раньше я был занят, а Август – домосед и не выбирается в столицу. Теперь же, после отставки, располагаю свободным временем в достаточном количестве, вот и видеться мы стали чаще.

– Последние два года вы пишете ему едва ли не каждую неделю. О чем, можно узнать?

– Право, не припомню точно. О жизни в столице, своих делах. У господина ван Эйрека племянница на выданье, он очень привязан к ней, поэтому я любезно информировал его о развлечениях в высшем обществе. Это было еще до войны, сир.

– Как зовут племянницу?

– Луиза, сир.