Слово атамана Арапова

Никифор старался лишний раз не показываться на глаза Нюре, которая временно проживала в семье Гавриила, заботливо опекаемая его суровой женой. Свободные минуты, которые изредка выпадали на долю переселенцев, он предпочитал проводить в обществе старца, терпеливо вводившего его в веру. Вот и сегодня, после вечерней молитвы, он присел рядом с Гавриилом и, нахмурившись, посмотрел на его жену Марью, которая расположилась по другую сторону костра.

Марья была бледна. Бросалась в глаза серая прядь – чуть повыше лба, у самого пробора. Еще не старая женщина, она одевалась по-старушечьи и ходила, устало сутулясь. Никифору даже стало немного жаль ее, и он перевел взгляд на сидевшую рядом с Марьей Нюру.

– Хосподь всемогущ и всеведущ, мы же – его рабы – не должны роптать. – Гавриил дал ответ кому-то из мужиков, вопроса которого казак не расслышал, будучи увлеченным созерцанием грустно смотрящей на огонь Нюры. – Да будет с нами благословенье Бога, даровавшего энтот райский уголок! – Старец набожно перекрестился и принял у подошедшей женщины миску с пищей, после чего поднял лицо к ночному небу и вдохновенно продолжил: – Теперя не скитальцы мы. Хосподи, как сее отрадно!

– Дошли-таки! – поддержал его сын, сидевший на бревне по правую руку отца.

– Вот бы ешо место сее нас не отвергло. – Никифор вздохнул и набожно перекрестился двумя пальцами. – У нас в Яицке сказывали, что быват…

Он поймал удивленный упрекающий взгляд Нюры, осекся и замолчал.

– Што быват? – повернувшись, спросил Гавриил, которого, видимо, заинтриговали оброненные казаком слова.

– Быват, што место не принимат, – отведя глаза от девушки, нехотя ответил Никифор. – Ежели здеся кады како зло сотворилось, место проклятьем и злом обростат.

– Нет беды в сем. – Старец усмехнулся и вложил миску в руки сына, так и не притронувшись к похлебке. – Место освятили, а бесов, коли што, без напрягов изгоним. Молитвы и хрест животворящий не по силам нечисти. Обустроимся, хозяйством обзаведемся и жить будем в мире и согласии.

– Энто ешо бабка надвое казала. – Никифор передал свою миску стоявшему рядом пареньку и сказал: – Аль про степняков позабыли? Не можно так. Думате, дадут оне нам здеся покоем наслаждаться?

Гавриил раздумывал несколько минут, после чего со вздохом ответил:

– Учиться будем с соседями ладить. Крепостицу сладим, чем понять дадим басурманам о силе своей. А степняк силушку-то разумет, боится и уважат!

– Не так уж оне ее пужатся, – ухмыльнулся Никифор. – Их много, во много больше нашего, и им про то ведомо. Я хорошо знаю степняков и ведаю, што пока оне нас не изведут, не успокоятся.

– Но слово Хоспода нашего…

– Для басурман Аллах Хосподь, – перебив старца, зло высказался казак. – А книга священна Кораном зовется. Хто Аллаху ихнему челом не бьет, тот, значится, враг мусульманский.

– Нам с Аллахом ихнем делить неча, а сунутся коли… – Гавриил сжал свои огромные кулаки и угрожающе потряс ими над головой. – Мы тож не лыком шиты, однако. И Хоспода чтим, и оружием владем!

Привлеченные громкими выкриками своего вождя кулугуры плотным кольцом окружили сидевших возле костра. Они верили Гавриилу, а потому любили слушать его. А вдохновленный старец скрестил на груди руки и продолжил свою речь, которая все больше принимала очертания очередной проповеди.

– Вспомните, чады, как долго добирались мы до мест сех благостных? О, мы сделали дюже правильное и богоугодное дело в жизни своей, ратуйте посему! Минует время сее, и все те, хто не поверил слову моему и остался на Исети, будут зараз завистью черной исходить. Вы-то знате, што энто за река? Нет, вы не знате. Куды вам, сердешным, о Сакмаре ведать?.. Энто место указано нам перстом Божьим, во как! И вскорости все будут баить повсемесно о том, как о чуде великом! Мы… мы ешо… – Вопреки ожиданиям, он утерял нить своей пламенной речи и не находил больше слов.

– Мы ешо свое государство возведем здеся, – не к месту брякнул, ухмыльнувшись, Тимоха, но Марья бесцеремонно пнула сына и сделала такие страшные глаза, что он смолк и опустил голову.

Никифор украдкой поглядывал на задумчивые лица кулугуров и скупо улыбался. На его озабоченном, прорезанном морщинами лице улыбка была не совсем уместна, но и неожиданно светла.

Он знал, что делать. Время, когда он спотыкался, злился, искал причины неудач, выяснял, прощупывал людей, ошибался в некоторых, снова прощупывал и открывал в них новые стороны – это время миновало недаром. Он многое для себя усвоил. Он был придирчив к себе, он знал, что очень помог приютившей их общине. Но тревога, не покидавшая казака последние недели, исходила с другой стороны – его тревожила неясность в отношениях с Нюрой и не нравилось место, выбранное для поселения Гавриилом.

Никифору трудно было разобраться, в чем дело. Не хватало времени, чтобы хорошо подумать над ситуацией, в которой он оказался благодаря собственной глупости или козням сатаны. Ладно хоть выручало чутье бывалого казака.

Казак понимал, что основная беда кулугуров – слепая вера в Гавриила. Старец руководил ими жестко и трудился наравне со всеми как будто самоотверженно, но все как-то не так, как надо бы. Вычурно, не по-людски. Никифор верил, что только благодаря исключительно удаче или поддержке Бога жалкая кучка переселенцев-кулугуров все еще не захвачена степняками. Казак не понимал воодушевления Гавриила. Степняки вот-вот должны заявиться с большим войском, и неизвестно, смогут ли выстоять поселенцы за своими жалкими укрытиями. Никифору очень тяжело было думать о предстоящих испытаниях. Но, как сильный человек, он твердо решил, что надо делать, и в предстоящей борьбе с кочевниками отводил для себя особую роль.

– Ров копать надоть округ горы, – прервав молчание, обратился он к Гавриилу, который сидел, уставившись на тлевшие угли костра.

– Энто ешо для че? – перевел полный недоумения взгляд на него старец.

– А штоб степняк зараз подкрасться не смог. – Никифор потянулся и, увидев, что Гавриил так ничего и не понял, продолжил: – Кочевник шибко воду не любит. Ров ему будет преградой.

– Ты не веришь в наши силы? – округлил глаза старец. – Ты не веришь в силы избранников Божьих?

– Тута суть не в вере, а в мозгах! – Никифор вгорячах рубанул рукою, как саблей, воздух, но тотчас спохватился.

Лицо Гавриила изменилось и посуровело.

– Пошто богохульствуешь прилюдно? – справившись с собою, холодно спросил он у казака. – Христос укажет ров копати – выкопам. Не укажет…

Никифор уже жалел о преждевременном выпаде. Он стал совершенно спокоен. Выдержка, хладнокровие – вот что важно при разговорах с властолюбивым стариком, у которого, видимо, начинал мутиться рассудок. Он решил промолчать сегодня, но возобновить разговор при более подходящем случае.

Их взгляды снова скрестились. Гавриил помедлил, потом как-то зло и неприязненно рассмеялся:

– Обговорим сее апосля утренней молитвы. Сон ублажит наши мысли, греховные отвергнет, а здравые укрепит.

Никифор встал, круто повернулся и ушел к себе в землянку. Усталость, страшная усталость охватила его. Он свалился на устланный свежей душистой травой топчан и сразу провалился в пустоту тяжелого мертвого сна.

4

К востоку от Сакмары простиралась цветущая равнина, покрытая удивительно яркими полевыми цветами – иссиня-желтыми одуванчиками, сине-фиолетовыми колокольчиками, красными маками.

Конь султана Танбала шел не торопясь; всадник не отводил взгляда от видневшегося вдалеке леса вдоль берега Сакмары-реки и чувствовал, как легко ступают копыта коня по высокой траве. Красота лета ласкала взор и душу, но сердце не успокаивалось, продолжая трудный спор о выборе численности войска, с которым Танбал собирался двинуться на берег Сакмары, и дне похода.

Султан и сопровождавшие его мурзы поднялись на косогор. Отсюда местность хорошо просматривалась. Он вспомнил про жесткое требование повелителя и его угрозу, которая вонзилась в сердце острым шипом.

А еще Танбалу вспомнилось беззаботное утро из прошедшего детства, когда он с ровесниками скакал на подаренном отцом коне. Было ведь это, было – он всецело предавался скачкам и сладким мечтам! Похоже, прошло с тех пор уже очень много лет…

До появления гонца из Хивы его жизнь была чиста, как солнечное небо. Повелитель требовал немедленной расправы над осмелившимися селиться на берегах Сакмары казаками и был похож на грозовую тучу, что закрывала султану солнце.

Спустившись с косогора на равнину, он ослабил поводья и ударил коня камчой. Тот поскакал скоро и яростно, а ветер ударил Танбала в грудь, отчего он почувствовал приступ острой боли и зажмурил глаза. Рана все еще давала о себе знать, но молодой повелитель старался не думать о ней.

Солнце клонилось к закату. Танбал вновь почувствовал себя неуютно и пришпорил коня. От голода, боли в груди и усталости кружилась голова. Казалось, что его крутит, сбивает с прямого направления какой-то недобрый демон. Вскоре они возвратились домой.

Осадив коня возле своего шатра, Танбал позволил мурзам помочь ему выбраться из седла и встать на ноги. Погладив пристегнутый к поясу багдадский меч с золотой ручкой – подарок отца, внимательно посмотрел на столпившихся подданных, терпеливо дожидавшихся его слова.

– У нас малы́ запасы мяса, их не хватит до конца похода, пока не разгромим казаков. – Султан выразительно посмотрел на одного из мурз, и тот понимающе кивнул. – Поход начнем, когда вернется Касымбек со своими воинами. – Танбал взглянул на Хакима.

– Он вернется со дня на день, – поспешил тот с ответом. – Я уже отправил к вашему брату гонца.

– Пока Касымбек в пути, увеличить запасы пищи и усилить подготовку воинов в искусстве владения оружием.

Отдав распоряжения, Танбал собрался было войти в шатер, чтобы предаться приему пищи и отдыху, но его остановил тщедушный мурза Тахир:

– О повелитель! Не изволишь ли взглянуть на невольников, которых мы готовим к отправке в Хиву?

– Я уже их видел, – недовольно поморщился Танбал и повернулся к шатру.

– Ты видел не всех, о повелитель, – вновь удержал его на месте вкрадчивым голосом матерого придворного хитрый мурза. – Ты не видел того, кого привел из похода Сахиб, пошли Аллах мир душе его!

Обернувшись, заинтересованный султан немного помолчал, потом спросил:

– Наверное, чем-то знаменит этот невольник?

– Нет, – с поклоном возразил мурза.

– Тогда почему ты прилагаешь усилия к тому, чтобы я его увидел?

– Он силен.

– И все?

– Силен необычайно, великий султан! – Тахир смахнул испарину, выступившую от волнения. – Железо в его руках может превратиться в речной песок.

Танбал иронически улыбнулся:

– Берегись, если хоть одно слово, высказанное тобой, окажется лживым.

По знаку Тахира несколько воинов подвели к шатру пленника невероятных размеров, окутанного множеством веревок. Голова его была накрыта колпаком из плотной ткани, могучие руки притянуты к телу, а ноги стянуты веревкой так, что гигант мог лишь делать крохотные шажки. Когда до Танбала осталось несколько метров, один из воинов натянул веревку. Петля, врезавшаяся в шею пленника, заставила его остановиться. Затем другой воин ударом плети постарался заставить гиганта встать перед султаном на колени, но тот в ответ лишь злобно рыкнул и широко расставил ноги, словно готовясь выдержать натиск бури.

– Снимите с него мешок, – распорядился Танбал.

Ему вдруг захотелось рассмотреть лицо этого огромного человека.

Прежде чем исполнить волю правителя, воины взяли пики на изготовку, с опаской приблизились к пленнику, и один из них сдернул с головы гиганта колпак.

Ожидавший увидеть на широких плечах что-то чудовищное, огромное и уродливое, Танбал с легким разочарованием рассмотрел довольно симпатичное лицо молодого человека, которое не смогли обезобразить даже всклокоченная борода и стоявший дыбом волос. А блеснувшие ненавистью глаза показали, что дух пленника отнюдь не сломлен и если подвернется удобный случай…

– Приведите медведя, – не отводя взгляд от пленника, распорядился Танбал. – Хочу посмотреть, что стоит этот раб.

– Упаси Аллах, великий султан! – Тахир упал на колени и воздел кверху руки. – Этот шайтан рвет веревки, как нитки. Он… он убил несколько воинов одними руками, а ударом кулака убил лошадь. Он… его…

– Привести медведя, – даже не взглянув на Тахира, вновь распорядился султан и так посмотрел на мурзу, что тот сразу понял, что если не поторопится, то разделит судьбу обезглавленного Сахиба.

Через несколько минут четверо воинов, гремя цепями, привели к шатру огромного медведя, которого выловили в лесу в начале весны и готовили к отправке в Хиву в подарок повелителю. Медведя отлично кормили, и он выглядел просто ужасающе по сравнению с обыкновенным человеком.

Много слышавший о поединке человека с медведем, но ни разу не видевший столь захватывающего единоборства, Танбал обрадовался посетившей его удачной мысли и не собирался отказываться от интересного зрелища. Он также решил, что достойным подарком будет тот, кто выйдет живым из готовящейся схватки.

Воины быстро образовали круг и развели костры. Пока освобожденный от пут пленник растирал затекшие конечности, с недовольно урчащего медведя сняли цепи и оставили их обоих в огненном кольце. Почувствовавший свободу зверь присел на задние лапы и, вытянув морду, принюхался. Он, казалось, соображал, стоит ли подойти поближе и познакомиться с ожидавшим его противником.

– Ну и громадина! – с уважением в голосе тихо пробормотал султан Танбал.

– О Аллах, ему конец! – прошептал слуга, вынесший из шатра подушки для правителя.

Между тем медведь недовольно рыкнул и, видимо, сообразив, что от него требуется, покачиваясь, двинулся вперед.

Что касается пленника, то, к удивлению Танбала и его свиты, он даже не попытался спрятаться или спастись бегством. Медведь угрожающе приближался, а гигант спокойно дожидался его, лишь переминаясь с ноги на ногу.

– О великий, – поправляя вокруг султана подушки, обратился к нему Тахир. – Отойди подальше, поостерегись зверя!

Но султан лишь усмехнулся и спокойно промолвил:

– Уходи ты. После схватки, если победа достанется даже медведю, у него едва хватит сил до меня добраться!

«На, держи». – Танбал выхватил у стоявшего рядом слуги пику и швырнул ее богатырю, ожидавшему медведя. Но пленник не отреагировал на милость султана и, отшвырнув пику в сторону, приготовился к схватке.

Далее события завертелись хаотично и непредсказуемо. Гигант неожиданно отпрыгнул назад, выхватил у стоявшего ближе всех к нему воина кинжал и твердо шагнул навстречу медведю, пристально глядя зверю в глаза. Тот сердито рычал. Несколько минут пленник вертелся вокруг медведя и вдруг схватил его за горло своими железными пальцами и глубоко вонзил лезвие ему в грудь.

Но смертельно раненный хищник крепко обхватил мощными лапами своего противника. Человек и зверь катались по земле. Трещали сучья, вздымалась пыль, слышалось приглушенное рычание… И вот, наконец, человек победил. Он поднялся на ноги весь исцарапанный, в разорванной одежде и торжествующим взглядом посмотрел на огромное тело поверженного зверя, бьющегося в предсмертных судорогах.

Взгляд султана с видимым одобрением скользнул по могучему телу и серьезному бледному лицу тяжело дышавшего пленника.

– Ты – краса и гордость своего народа, – сказал он. – В твои руки я мог бы смело вверить свою жизнь и судьбу.

В ответ тот не проронил ни слова.

– Я вижу, что ты родом не из здешних мест? – задал полный иронии вопрос Танбал.

– Да, – ответил пленник коротко.

– Ты пришедший с Яика казак?

– Да.

– Сколько вас и для чего пожаловали на Сакмару? – Султан сузил глаза и сжал кулаки в ожидании, как он не сомневался, дерзкого ответа.

Но молодой казак ответил не сразу. Он как бы в раздумье опустил глаза. Наконец, поднял голову, огляделся вокруг и спросил:

– А пошто ты нашим числом интересуешься? Аль удумал што?

Танбал молчал, не сводя пристального взгляда с пленника. Молчали и мурзы. Они не понимали султана. Людей достаточно, чтобы спеленать этого казака арканами, все вооружены и готовы к бою. А гигант, увидев, что ему никто не отвечает, гордо тряхнул головой и твердо заявил:

– Не видать боле вам Сакмары, нехристи! Наша она навсегда теперя. Едва не поперхнувшийся от приступа дикой злобы Танбал все-таки заставил себя подняться, ничем не подчеркнув своего состояния. Он вздохнул, огляделся и, встретив всюду доверчивые, льстивые взгляды мурз и воинов, смотревших на него с угодливыми улыбками, чуть слышно произнес:

– В Хиву его завтра же! Если непослушание в пути будет оказывать, голову с плеч рубить – и на пику! Повелителю и такие подарки по душе приходятся.

5

Густой голубоватый туман медленно поднимался от реки. Черная вода едва заметно поблескивала, отражая бледный свет луны. Недвижно дремлют темные кусты, нависшие над водой. Выше их покоится черная стена леса. Тишина. Ласково и тепло обнимает все живое на Сакмаре темная июльская ночь. Воздух щедро пропитан ароматом отцветающих трав и запоздалых цветов.

Демьян и Гаврила Крыгин осторожно подошли к реке.

– Пошто ночью-то? – недовольно поинтересовался у Крыгина Демьян. – Можно и утром зараз переметы поглядеть.

– Можно-то оно можно, – захрипел простуженно Гаврила. – Но вся лучшая рыба в котел общий подет аль на засолку разом. А мне вота сома аль осетринки хочется, балычка рыбьего поцведать не мешало б.

– Да ты што, нас развя хоть разок хто обносил?

– Не обносили, да вот щуки постные да головли костлявые дюже не по нутру приходятся. Сам же знашь, атаман што получше в котел, а балык на засолку аль копчение.

– Сами ж зимой жрать будем, – все еще сомневался Демьян. – До зимы далече ешо, а мне щас вкушать вкусненько хотса, – зло огрызнулся Крыгин. – Пока в дозоре стоим, сомишку али осетра зараз с перемета снимим. Нихто о том не проведат и не хватится. Откель хто знат, што за ночь на крючок зачыпылось?

– Твоя правда, – вздохнул, соглашаясь нехотя, Демьян. – Ну? Хто в воду из нас лезит?

– Ты, ясно дело! – Гаврила захрипел так старательно, как только мог. – Я ж эвон охрип от простуды. Аль не слышь?

– Слышу, не оглох ешо.

Демьян сбросил с себя одежду и, ухая, вошел в прохладную воду. Осторожно ступая по песчаному дну, казак заметил какое-то темное бревно. Заслышав его шаги, «бревно», вздымая брызги, рвануло вдруг против течения.

«Сом! Попался!» В несколько прыжков, не раздумывая, грудью кинулся казак на желанную добычу. Обхватил руками скользкое холодное тело рыбины. Но сильнейший толчок отбросил его в сторону, свалив с ног в стремительное течение реки.

– Уйдет, как пить дать, сойдет с крюка, бляшечки, – стенал на берегу Гаврила, однако на помощь к Демьяну не спешил.

Сом словно оправдывал его сомнения. Мощно работая хвостом и круто изгибаясь сильным телом, он извергал мощные струи воды, туго натянув шнур перемета, рванул в глубину.

Поняв, что руками такое чудище не удержать, Демьян, фыркая от бессилия и злобы, старался нащупать в воде тетиву перемета. Наконец, обеими руками вцепившись в шнур, казак уже торжествующе потянул добычу к берегу!

В этом была его ошибка. Когда сом потянул перемет, стараясь уйти в глубину, шнур поводка, едва не звеня от напряжения, еще держал, но стоило Демьяну потянуть к берегу, и он не выдержал – лопнул. Сом, облегченно взбурлив хвостом воду, метнулся в спасительную глубину омута.

Но не тут-то было. Чуть ниже перемета, на который попался сом и с которого благополучно сошел, стоял еще один, изготовленный из больших кованых крюков. Перемет был натянут над поверхностью омута возле берега, одним концом привязан за полузатопленную корягу, вторым – за ствол гибкой ветлы.

На глазах Демьяна ствол ивы вдруг скрылся под водой, а коряга сорвалась с места и быстро заскользила в омут. Так и есть: сом случайно зацепился за крюки второго перемета. Подстегнутый азартом казак ухватился за конец шнура, привязанный к ветле. Потянул его на себя и сразу ощутил толчок. Сом действительно попался! Крепко попался!

Теперь нужно было хорошей дубиной помучить сома, заставив его все время плавать, и только после этого, обессиленного, подтащить к берегу и оглушить.

– Гаврила, слышь, подсоби, – стараясь кричать тихо, обратился к Крыгину Демьян.

– Здеся я. А те што надо?

– Дубину приготовь – и сюды, в реку айда.

– Очумел, што ль? – Гаврила явно не спешил с помощью. – Подтяни сюды рыбину, а я ее тута враз оховячу.

– Силов не хватат, Гаврила. Шибко здоров, гад! Ей-ей, не подсобишь щас, он мя в пучину утянет!

Казак задыхался, но боролся изо всех сил и шнур перемета из рук не выпускал. Он тянул сома к берегу, но рыбина не поднималась из глубины.

– Слышь, Гаврила, подсоби, силов не осталось, умаялся я.

– Да не ори ты, бляшечки, зараз всех разбудишь. – Крыгин выругался и нехотя принялся стягивать сапоги.

– Гаврила, слышь, мож, позвать кого – вместе-то ловчее справимся?

– Замолчь, идол. – Крыгин ощетинился и зло сплюнул в воду.

– Тады сома придется на засолку отдать. А што атаману кажем, кады он вызнавать станет, пошто в воду ночью к переметам лазали?

– Гаврила…

– Што Гаврила, мать твою. А ну замолчь, грю. – Крыгин схватил дубину и швырнул ее в реку. – Даржи дубье, бляшечки.

– Ни к чему щас дубина, Гаврила!

Все еще не решаясь выпустить шнур, Демьян взмолился:

– Перемет зачыпылся за што-т, зараза. Ты бы подержал шнур, а я бы зараз мырнул и ослободил бы рыбину.

– Да ты брось шнур, дурень, куды он от ветлины деется? – Крыгин едва справлялся с душившей его злобой, но войти в воду так и не решался.

– Не можно так, без шнура. Мырять-то по шнуру нужно.

– Мыряй, коли хошь.

Гаврила крепко выругался и покосился в сторону спящего лагеря и в сторону леса, где над верхушками деревьев начинала алеть заря. Тем временем Демьян все еще пытался убедить его оказать помощь:

– Гаврила, поглядеть бы што там? За што перемет зачыпылся. Ослободить снасть надо, а уш потом сома вытаскивать.

– Бросай все к чертям собачим и вылазь. – Наступление утра не на шутку встревожило Крыгина, и он, бросая вороватые взгляды на лагерь, принялся спешно натягивать сапоги. – Вылазь, дурень, грю. Эвон скоро ужо народ сбежится, тады нам худо придется.

Едва удержавшись на ногах от рывка, которым сом напомнил засомневавшемуся рыбаку о своем существовании, Демьян оставил без внимания слова Крыгина и, набрав в легкие воздуха, по шнуру опустился на дно.

Действительно, сом попался крепко, но вытащить его было невозможно. Стремительное паводковое течение реки на изгибе омута за много лет вымыло в глинистом берегу промоину, в которой и поселился сом. Убежище получилось идеальное: ни бреднем, ни неводом зацепить его было невозможно. И когда сом попался на второй перемет, он инстинктивно кинулся в спасительное убежище, выдернув второй конец перемета. Крайний крюк зацепился при этом за корни ветлы под водой, вот она-то и не давала вытащить сома из промоины. Несколько раз пришлось казаку нырять в омут, пока он не понял, что мешало вытащить сома из его лежбища.

Достал со дна ракушку, разломил ее и снова полез в омут. В два приема обрезал все свободные поводки и, передохнув, снова взялся за шнур. Но как ни напрягался Демьян, сом из промоины не шел, упершись огромной головой в глину. Разозлившись, казак решил ударить сома острой палкой в голову. Убить рыбину, конечно, шансов не было, зато была возможность заставить сома покинуть промоину. В который раз, измученный неоднократными погружениями, Демьян с отломанной веткой нырнул на дно омута.

В зеленоватой полутьме с трудом усмотрел сомовью голову. Протиснувшись под шнур перемета, прижатого телом сома к выступу глины, и, почти втиснувшись в узкую промоину, он изо всех сил ударил палкой в широкую сомовью голову.

Одно не учел поглощенный азартом казак: в воде удар намного слабее, чем на суше. Острие палки лишь поцарапало тело рыбы и уперлось под жабры. От боли и испуга сом мощным рывком дернулся из промоины, подняв водоворот воды. Демьян тут же был прижат шнуром перемета к выступу промоины. Сом рвался, со всем усилием натягивая и прижимая шнур к глинистому выступу. Стараясь освободиться от прижавшего его шнура, казак напрягся и, охнув, выдохнул остатки воздуха. Барахтаясь, заглотнул воды, грудь сдавило нестерпимой болью, перед глазами поплыли оранжевые круги. Обессилев, Демьян безвольно обвис.

Жизнь, прокатившую в походах и вылазках против степняков бок о бок с есаулом Кочегуровым и атаманом Араповым, казак отдал нелепому случаю без борьбы, без воли.

А наверху над омутом, на спокойной глади воды отражались яркие солнечные лучи, теплый ветерок ласково шевелил зеленую листву тальника.

Гаврила Крыгин сидел на опустевшем берегу. Одежду утонувшего Демьяна он благоразумно бросил в реку, и ее унесло течением. И теперь мучительно выдумывал правдоподобную историю об исчезновении напарника, которую должен рассказать атаману, как только тот проснется и потребует доклада.