Любовные истории в Стране восходящего солнца

Монах ест невкусную постную пищу, он терпит голод, недосыпает. Молодость стремится ко всему, чем богата жизнь, но стоит монаху словно бы ненароком бросить взгляд на женщину, как даже за такую малость его строго порицают. Но все это дело глубокой старины. Ныне монахам живется куда вольготней».

Докё. Старинная японская гравюра

Монах, полный сил и желаний, человек решительный и умный, не склонный оглядываться на шепот ханжей и недоброжелателей, мог вольготно устроиться и в далекую эпоху Нара. Имя Докё встречается в списках придворных монахов лет за десять до описываемых событий, но ничем особо славным наш герой (чье имя означает, кстати, «Зеркальный путь») себя не проявил. Мы должны помнить, что в то время монахи – это не просто беглецы от мира, избравшие путь Будды. Это переводчики и целители, это проповедники и зодчие, это ваятели и художники. В жестко структурированном японском обществе путь последователя Будды оказывался единственной возможностью достигнуть высот для человека выдающегося. Буддистское духовенство не стало закрытой кастой, что открывало немало возможностей для людей подобных Докё. Даже если инок казался безнадежным болваном, за ним все равно признавались немалые достоинства. Конечно, японская народная сказка создала вполне определенный образ монаха-священника. Это хитрец, обжора, плут и любитель женщин. В каждой сказке такой искатель нирваны получает по заслугам и оказывается посрамлен. Как говорится, это вам не «Нихон рё: ики»! Не будем забывать, что отношение к духовенству в народной сказке приблизительно одинаково, не важно, идет речь о буддистском бонзе, мулле или попе. Но то глас народа, которому еще предстояло прорваться к образованному слушателю, а сборник благочестивых историй не знает сомнений в этом вопросе: монах непогрешим и точка. Одна из буддистских притч, входящая в сборник «Нихон рё: ики» («Слово о том, как переписывание “Сутры Лотоса” и заупокойная служба помогли узнать о том, какова была причина перерождения матери коровой»), доходчиво поясняет, что даже бестолковый и пьяный монах способен проникнуть в тайну перерождений и спасти от гнета кармы заблудшую душу. Притча довольно длинная, так что мы воздержимся от ее точного цитирования. Название, которое приведено в скобках, вполне отражает суть произошедшего.

Докё не был ни пьяницей, ни болваном. Кроме заклинаний, практиковалось и траволечение, нельзя исключать и гипнотические практики. Как бы то ни было, результат оказался налицо.

В документах это никак не отражено, но тот факт, что к заболевшей Кокэн призвали именно Докё, наводит на мысли, что наш герой был известен как врачеватель. Возможно, таинственные дворцовые пути уже сводили скромного инока и императрицу. Кто знает…

Государыня воспряла к жизни, а Докё воспрял к мирской славе. Вообще, современные графологи аттестуют Докё как человека сильного и не склонного к компромиссам.

Говоря о тайне, связавшей наших героев, обычно цитируют все те же «Нихон рё: ики».

«В начале второго года Змеи, монах Докё: из рода Югэ спал на одной подушке с государыней, слышал о делах государственных и повелевал Поднебесной». Не так уж и много для окончательных выводов, но не так уж мало. Провинциальный и захудалый род Югэ вознесся благодаря ловкости Докё. Но была ли связь на самом деле? Как скудна одинокая строка для столь всеобъемлющих выводов! То, что Докё взял на себя управление страной и замахнулся на небывалое, не является какой-то особой тайной, это банальный факт, но вот что касается дел сердечных…

В той же главе, откуда взято лаконичное свидетельство об интимной близости монаха и императрицы, можно насладиться текстами песен, которые распевали в те годы:

Не презирай монахов за их женоподобные одежды.Ведь под одеждами у них – пояс и молот.Когда поднимается молот,Становится страшно.Ляг в темную ложбинуМоих бедер —Стань мужчиной.Посмотри прямо на корни дерева —Там стоит высокодобродетельный монах,Который сыт и толст.

Эти фривольные песни приводятся в «Нихон рё: ики» не просто, как пример простонародных забав, а именно в связке с появлением Докё на придворном горизонте. Возьмем на себя смелость сказать: высокодобродетельный монах сумел показать себя с лучшей стороны и действительно оказался на одной подушке с госпожой Кокэн. Те высоты, которых он достиг и на которых удерживался вплоть до кончины Кокэн, позволяют сказать, что все это время действительно «спал на одной подушке с государыней». Неизбежен вопрос: речь идет о зове плоти немолодой женщины и настойчивом монахе с молотом под одеждой или все же грубая страсть облагорожена высокими и нежными чувствами? Честный ответ: нам это неизвестно. Опираясь на строки, которые мы только что привели, а также на более поздние источники откровенно скабрезного характера (о них речь впереди), можно уверенно говорить о страсти. «А что же возвышенная любовь?» – спросите вы. Осмелимся предположить, что была и она. Сборник буддистских притч – не очень хороший подсказчик в этом вопросе, но великий сборник стихов и песен «Манъёсю» («Собрание десяти тысяч листьев», «Собрание десяти тысяч поколений», как вариант), записанный в это время, будет нам верным советчиком. Будем откровенны, в «Манъёсю» нет специального раздела, озаглавленного «Любовные стишки, которые написал Докё для императрицы Кокэн», но совершенство любовной лирики позволяет говорить, что японскому обществу той эпохи была ведома вся палитра любовных переживаний.

Пятьсот авторов оставили нам стихи и песни на всевозможные темы. Любовь, природа, надежды, воспоминания – все это нашло свое отражение в древнем сборнике. Тексты, вошедшие в «Манъёсю», были написаны на китайском, но читались по-японски, что сделало антологию уникальным памятником языка. Создавался сборник под патронажем рода Оттомо, выступавшем, как бы мы сказали, с патриотических позиций. На другой стороне находились уже знакомые нам Фудзивара, приверженцы конфуцианства. К слову сказать, в последующие полтора века ничего японоязычного создано не было. Да и современники не предавали «Манъёсю» какого-то небывалого значения. Гораздо большее восхищение вызывал сборник «Кайфусо», написанный по-китайски. По-настоящему «Собрание десяти тысяч листьев (поколений)» оценили в благословенные времена Токугава.

Страдая безысходноУ Нарских горПод маленькой сосноюСтою, исполненная горя и тоски!

Лирическая героиня стоит под сосной и ждет любимого, при этом слово «сосна» (комацу) имеет в своем составе глагол «мацу», что означает ждать. Какая тонкая игра смыслов и слов!

Принцесса Нукада подарила нам строки, которые останутся понятными каждому любящему сердцу, к какой бы эпохе оно ни принадлежало:

Когда я друга моего ждала,Полна любви,В минуты этиУ входа в дом мой дрогнула слегка               бамбуковая штора, —Дует ветер…

Отомо Саканоэ (тетя главного составителя антологии Отомо Якамоти) вошла в историю литературы не как почтенная представительница рода Отомо, а как юная девушка, которая говорит о любви. Ее слова могли быть обращены и к командиру дворцовой стражи, и к молодому придворному, и, даже страшно сказать, к морально неустойчивому буддистскому монаху, видному и красноречивому.

Словно корни камыша,Что уходят глубокоВ землю в бухте Нанива,Озаренной блеском волн,Глубоко твоя любовь, —Говорил ты мне тогда.Оттого, что клялся мнеВерным быть в своей любвиТы на долгие года, —Сердце чистое свое,Словно чистый блеск зеркал,Отдала тебе навек.И был гранью этот деньДля моей любви к тебе…

«Манъёсю» включает в себя более четырех с половиной тысяч песен и стихов. Приводить все тексты, посвященные сжигающей страсти и нежной любви, было бы излишне, но прошу поверить нам: таковых оказалось бы не менее полутора тысяч. Жизнь, полная изящных переживаний, проходит перед нами во всем многообразии. Красота природы, красота жизни и красота женщины равно отражены на страницах древнего сборника. Время для пессимизма, свойственного поэтам Хэйан, еще не наступило, и можно наслаждаться каждым мгновением. Занятно, но когда мы начали перебирать бесчисленные песни и стихи, первым на глаза попался текст, посвященный девичьей красоте и нашим знакомым – Фудзивара.

Как завидую яСвите девушек юных,Что родятся, сменив нас,И будут служить после насПри великом дворце Фудзивара!

Конечно, мы находимся в области зыбких предположений и допущений, но, когда рассуждаешь о делах сердечных, отдаленных от нас двенадцатью веками, приходится двигаться по этому зыбкому пути. Нежность, любовь и тончайшие любовные переживания были частыми гостями в высшем обществе Нара. Рискнем предположить, что и государыня Кокэн не была исключением. Что касается Докё, то столетия спустя монах Ёсида Кэнко в «Записках от скуки» сказал: «Помнится, будто мудрец Дзога считал, что жажда мирской славы не соответствует учению Будды. Но ведь и у праведного отшельника есть, по-видимому, какое-то заветное желание». Написано в XIV веке, но есть вещи, которые не меняются с течением времени, например людские стремления.

Можно спорить о благотворности или пагубности связи монаха и императрицы, но вызывает сомнения, что у Докё не было нехватки в заветных желаниях. А что касается сердечных страстей, то там же Ёсида Кокэн делится своими воспоминаниями: «Мужчина, который не знает толк в любви, будь он хоть семи пядей во лбу, – неполноценен и вызывает такое же чувство, как яшмовый кубок без дна. Это так интересно – бродить, не находя себе места, вымокнув от росы или инея, когда сердце твое, боясь мирской хулы, не знает и минуты покоя; когда мысли то туда, то сюда; и за всем этим – спать в одиночестве и ни единой ночи не иметь спокойного сна! При этом, однако, нужно стремиться всерьез не потерять голову от любви, чтобы не давать женщине повода считать вас легкой добычей».

Так и видишь перед собой послушника или монаха, чей суровый вид и грубая одежда скрывают сердце, полное страстей и желаний. Невольно возникает вопрос: а зачем уходить от мира, если ты страстно привязан ко всему мирскому? Но если бы на все сложные вопросы существовали однозначные и простые ответы, то мы все жили бы в совершенно ином мире.

Что же произошло в стране после того, как почтенный Докё занял свое место в сердце императрицы? Прелюбопытнейшие вещи! Кокэн вернулась к жизни полной сил и самых лучших намерений. Помочь воплотить их в жизнь должен был высокомудрый Докё, который очень быстро занял один из высших постов в иерархии буддистского духовенства, потеснив ставленника Фудзивара-но Накамаро. Ни «Манъёсю», ни «Нихон рё: ики» не подскажут нам, какие страсти разгорелись в придворной борьбе между императором Дзюннин и императрицей Кокэн. Первого поддерживал злонравный Фудзивара и, можно предположить, что новый государь и его серый кардинал могли рассчитывать на успех, но Будда рассудил иначе. В 762 году, вскоре после появления Докё, Кокэн приняла монашество. Однако, вместо того чтобы удалиться от мира и закончить свои дни в благих размышлениях о Путях Истины, она заявила, что все важные вопросы по управлению страной она милостиво берет на себя. Дзюннин мог заняться вопросами не столь значительными. Кому-то в конце концов надо возносить благодарственные молитвы богам или оценивать поэтические состязания придворных аристократов. Человек несведущий скажет: это пустяк! Но тот, кто так говорит, никогда не бывал на состязаниях поэтов и не знает, что судить их труд посильно только истинному потомку пресветлой Аматерасу! Дзюннин, очевидно, думал иначе, и дело закончилось очень нехорошо. Хотя государыня Кокэн и вступила на путь Будды, в критический момент она не колебалась в решениях. Отряды верных людей Накамаро и Кокэн устроили небольшую гражданскую войну. Вообще, в армии того времени был обязан служить каждый четвертый мужчина, оружие было казенным, выдавалось новобранцам во время похода, а сами вооруженные силы были весьма внушительны и значительно превосходили насущные потребности Японии того времени. К слову сказать, качество этой самой армии оставляло желать лучшего. Противоборство Фудзивара-но Накамаро и Дзюннин, с одной стороны, и Кокэн – с другой, обошлось без привлечения этой громоздкой массы. Люди Накамаро были частью перебиты, частью бежали в отдаленные провинции. Сам Накамаро разделил судьбу своего дальнего родственника Татибана, с которым он так немилостиво обошелся. А для Фудзивара никто не захотел просить о милосердии, и он был казнен. Злополучный Дзюннин отправился в ссылку в Авадзи. Вскоре он предпринял неудачную попытку побега и довольно быстро (на следующий день) скончался. Мы упоминали, что современному читателю сложно оценить всю тяжесть изгнания из столицы. Великолепная Нара – единственный настоящий город в стране. Это единственное место, где может жить благородный человек, что уж говорить про императора! За пределами начинались унылые земли, населенные полудикими крестьянами и полуграмотными чиновниками. Скудость, дикость, тоска и отчаяние, слезы беспрестанно орошают рукава, а глаза с тоской смотрят в сторону столицы. Строго говоря, существует обоснованное мнение, что изящная и высокая культура, сосредоточившаяся в Нара (одних грамотных чиновников насчитывалось более шести тысяч), напоминала маленький островок, окруженный океаном нищеты и дикости. Впрочем, мы отвлеклись…

Дзюннин умер поразительно своевременно, положив тем самым конец начавшемуся было противоборству. Свое посмертное имя, под которым мы его знаем, он получил уже в XIX веке, случай довольно необычный. А в стране началось новое правление Кокэн, которая не замедлила взять новое имя – Сётоку.

Императрица Кокэн. Старинная японская гравюра

Докё получил необычный титул «дайдзин-дзэндзи», что означает «министр-монах». Звание невиданное раньше, и можно представить, в какое изумление пришли придворные, но это было только начало! Последовал указ, который гласил: «Хотя я обрила голову и облачилась в одежды монахини, я должна повелевать Поднебесной. Согласно сутре, Будда рек: “О цари! Когда вы всходите на престол, вы должны пройти бодхисаттвы чистейшее посвящение”, а посему для того, кто стал монахом, нет причин, чтобы отстраниться от управления. Почитаю потому за благо, чтобы у меня, императрицы-монахини, был министр-монах».

Размах свершений Докё был воистину богатырский. Надежное положение при императрице Сётоку открывало окно безграничных возможностей. По всей стране развернулось строительство буддистских храмов, ну а что за храм без земельного надела! Правда, с относительной независимостью буддистской общины было покончено, она оказалась под бдительным контролем государства. Была проведена ревизия, которая выяснила, что в стране насчитывается около восьми сотен монахов и вдвое меньше монахинь – не такое уж и огромное число искателей спасения. Теперь каждый послушник или послушница, пожелавшие пройти посвящение, должны были ожидать решения специального совета духовенства и постановки личной печати самого Докё. Заодно все последователи пути Будды были включены в систему государственных рангов, что автоматически объединило их с многочисленным чиновничеством. Конечно, аналогия с синодальным периодом в истории православной церкви весьма натянута (чем грешат многие сравнения и аналогии), но все-таки что-то в этом есть. Монахам, не прошедшим, как бы мы сказали, регистрацию, строго запрещалась бродить по дорогам, болтать и смущать неокрепшие умы своими разглагольствованиями. Здесь мы должны внести небольшую ясность в вопрос распространения веры в Стране восходящего солнца. Аналогия с крещением, когда главная цель миссионера – убедить как можно больше язычников и загнать их в реку, не совсем верна. Каждый, кто присоединился к Церкви, будет спасен, и это прекрасно! В Японии же власти рассматривали буддизм как форму магии, которая пришла из-за моря и которую не худо бы использовать с максимальной эффективностью. В каждой провинции должен быть храм, где будут возноситься молитвы, но движение веры в массы совершенно излишне, скажем больше: вредно. Таким образом, и во время всемогущего Докё положение буддистской общины было не лишено истинно японского своеобразия. В конце концов, если слишком много мужичья бросится спасаться от гнета колеса кармы, то кто, спрашивается, будет сеять рис, воевать с варварами и выносить мусор? Чтобы массы не чувствовали себя обделенными вниманием на этом празднике духовности, они могли заняться вырезанием деревянных пагод. Мятеж Фудзивара породил скверну, и для очищения от нее было решено вырезать миллион этих самых пагод. И для души польза, и народ избавится от вредной привычки к безделью в свободное от работ время.

Как говорилось выше, монах оставался непогрешимым авторитетом, «Нихо рё: ики» не даст нам соврать. В притче с красноречивым названием «Слово чудесное о том, как монах присвоил дрова для кипячения воды и переродился быком» говорится предельно ясно: «Пусть голодный лучше ест песок и землю, чем станет есть то, что принадлежит монахам, проживающим в храме. Поэтому в сутре “Дайхо: то: кё:” говорится в подтверждение: “Я спасу того, на ком четыре тяжких и пять смертных грехов. Но не спасу того, кто грабит монахов”».

Вообще, этот сборник благочестивых историй – прелюбопытный пример того, как монашество видело само себя. Сделав небольшое обобщение, можно сказать, что все рассказы делятся на четыре типа. Истории о непочтительном отношении к монахам и о возмездии, которое следует немедленно и бывает по-зверски жестоким.

«Давным-давно, во времена старой столицы, жил один глупец. Он не верил в карму. Однажды он увидел, как монах просит подаяние, пришел в ярость и решил схватить его. Монах убежал на залитое водой поле, но [злодей] догнал его и схватил. Тут монах не выдержал и проклял его. Глупец же упал на землю и стал кататься, как сумасшедший. А монах убежал так далеко, что не мог видеть его.

У этого [глупца] было два сына. Чтобы снять проклятие с отца, они отправились в храм и попросили о том монаха. Однако, когда тот узнал об обстоятельствах дела, то отказался прийти. Еще и еще раз сыновья с даром просили спасти их отца. Наконец он согласился. Как только он прочел начало главы “Каннонбон”, [глупец] освободился от проклятия. После этого он обрел веру и стал зла избегать, а добро – творить».

Приведенный случай, пожалуй, один из самых мягких вариантов. Грешники сгорают заживо, проваливаются под землю, умирают в корчах, превращаются в уродов. Неведомые силы возносят их под облака вместе с конем, на котором едет упомянутый грешник, и от души шваркают об землю, хотя уж конь-то точно ни в чем не виноват.

– Истории о раскрытии тайны колеса кармы, когда тягловая скотина часто оказывается грешником, который вел себя не очень хорошо, переродился, скажем, быком, но получил освобождение по молитве монаха.

– Истории о спасении и освобождении живых тварей. Благое деяние не остается без награды, и освобожденные животные могут явиться в ад кромешный, чтобы поручиться за грешника, который на самом деле не такой уж и грешник. Ведь отпускал же он на волю птичек и хомяков!

– Истории об истинно верующем, который просит у Будды чего-нибудь этакого и, как правило, получает. Примеры, на наш взгляд, довольно необычные. Например, некий верующий проникся изяществом статуи богини счастья Китидзё: Тэне и принялся молиться Будде (!) об обретении столь же прекрасной девушки. Дело кончилось тем, что ночью статуя ожила (прекрасный сюжет для страшного рассказа) и вступила с алчущим в сексуальную связь.

Другой сюжет не менее интересен!

«В те времена, когда бывший государь Се: хо: О: дзин Сё: му управлял Поднебесной из дворца Нара, Митэсиро-но Адзумабито отправился в горы Ёсино, дабы исполнять Закон [Будды] и молиться о богатстве. Прошло три года. Он молился, призывая Каннон, и говорил: “Намас! Прошу тебя: дай мне десять тысяч кан медных монет, десять тысяч коку белого риса и много красивых женщин”».

Наш герой получил в этой жизни белый рис, деньги, красивую жену. Каждому будет по вере его! Интересно, что когда его жена тяжело заболела, она тут же позаботилась о том, чтобы благочестивый супруг не скучал, и направила на супружеское ложе свою юную племянницу. Сложно сказать, входило ли это в комплект, предоставленный высшими силами. Как мы видим, понимание сути веры, пути спасения и освобождения от желаний, которые причиняют страдания, было довольно своеобразным.

Положение Докё при дворе было непоколебимым, так что можно смело сказать, что отношения с Сётоку, каковы бы они ни были, не омрачались какими-либо бурями. При дворе появилась престижная должность надзирателя за освобождением и отпусканием на волю живых тварей. Этих самых тварей, как правило, покупали на городском рынке. Мы упоминали, что в сборнике буддистских притч этому благому делу посвящено немало рассказов. Завершая эту тему, позволим себе привести еще одну историю, которая наглядно иллюстрирует настроения и ожидания, царившие среди благочестивых обитателей Нара. «Слово о немедленном воздаянии, полученном от черепах».«Монах Гусай был выходцем из страны Пэкче. Когда Пэкче постигли несчастия, предок управителя уезда Митани, что в провинции Бинго, был в составе войска, посланного на помощь Пэкче. В то время он дал такой обет: “Если вернусь живым, то построю буддийский храм в честь небесных и земных богов”.

Ему удалось избежать всех опасностей, и он пригласил одного монаха вернуться вместе с ним. Митани – это храм, построенный этим монахом. И монахи, и миряне испытывали трепет при виде этого монаха. Для того, чтобы приобрести досточтимые статуи, он отправился в столицу, продал там имущество, купил золото с красками и на обратном пути прибыл в гавань Нанива. В это время местный житель продавал четырех больших черепах. Монах убедил людей выкупить их и отпустить на волю. После этого он нанял судно и с двумя послушниками вышел в море. Солнце зашло, поздно ночью моряков обуяла алчность, и они выбросили послушников в море около острова Кабанэ, что в Бидзэн. Потом они сказали монаху: “Немедленно прыгай в воду!” Монах пробовал отговорить их, но напрасно. Совершив молитву, он прыгнул в море. Когда он погрузился в воду до поясницы, ноги его оперлись о камень. Утром он увидел, что стоял на черепахах. Они доставили его к побережью в Битю:. Кивнув ему три раза, они скрылись. Он подумал, что спасенные им черепахи отблагодарили его.

Потом шестеро разбойников пришли в его храм, чтобы продать золото и краски. Сначала к ним вышел настоятель, чтобы оценить принесенное. Потом вышел монах и увидел их. Грабители не могли сдвинуться с места. Монах смилостивился над ними и не стал выносить наказания. Он изваял статую Будды, украсил ею пагоду и стал совершать приношения.

Впоследствии он поселился на берегу моря и наставлял путешественников. Он скончался, когда ему было более восьмидесяти лет. Даже животные не забывают о благодеяниях и отплачивают за них. И как может человек благодетельный забыть об оказанном ему благодеянии?»

Казалось, само небо благосклонно взирало на деяния премудрого монаха, который призвал в столицу своих родственников и расставил их на значительные посты. Вблизи Нара были замечены многоцветные облака! В столицу доставили фазана и черепаху альбиносов. Человек дикий и невежественный скажет: а что благоприятного в белой черепахе, и обнаружит этим свою тупость и варварство. Сии приметы есть верный знак благосклонного внимания богов к политике, проводимой правительством. Не будем забывать, что в Японии государь самым живым образом связан с природой. От поведения императора или императрицы зависит погода и урожай, страшные бедствия или их отсутствие. Пока владыка мудр и добродетелен, небо будет благосклонно к людям и стране, дожди будут лить вовремя, а землетрясения не потревожат покой добрых японцев. Знаком одобрения будут всевозможные знамения, животные белого цвета и грибы необычной формы, появляющиеся возле дворца (последнее – не шутка). Здесь мы вступаем на территорию китайской метафизики, исследование которой не входило в наши планы. Достаточно сказать, что существует некий запас добродетели (току), который можно подкреплять благими делами, например амнистией воров и разбойников или выпусканием карпов в пруд. В случае истощения этого самого току терпение высших сил, как правило, тоже истощается.

Между тем у подданных появился повод задуматься о том, что с запасом благости у Сётоку не все в порядке. Был ли в этом виноват Докё, которому, как ни крути, не полагалось спать с женщиной, и уж точно не полагалось спать с императрицей, или не был – сложно сказать, только вскоре после обнаружения многоцветных облаков дела пошли не очень хорошо. Начиная с 768 года засухи и страшные ливни били с такой мстительной точностью, уничтожая посевы, что на людей напал страх. Бесчисленные крестьяне побросали поля и мотыги, оставили дома и хозяйства и разбрелись по стране, разнося мрачные новости. Проповедники, не получившие печати Докё, шатались по дорогам, проповедовали и пророчествовали, хотя никто и не давал им лицензии на предсказания. Ничего хорошего эти пророчества не сулили, но переловить негодных болтунов не получалось, так как система управления пришла в некоторое расстройство. Родственники Докё из рода Югэ, получившие значительные посты, оказались очень заурядными управленцами. Чиновники из северных провинций (нынешний регион Тохоку) отказались присылать в Нара подобающие налоги и продукты, ссылаясь на то, что ситуация весьма неблагоприятная (мы бы сказали: самим есть нечего). Для усмирения дерзких смутьянов применили армию, ту самую, куда призывался каждый четвертый крестьянин, но народная армия тут же продемонстрировала свои недостатки. По дороге на далекий север большая часть солдат дезертировала, и покарать саботажников не получилось. Несколькими веками позже небольшой самурайский отряд без проблем решил бы подобную задачу, но до появления суровых вояк с двумя мечами надо было еще дожить.