Злоключения на острове Невезения

Марья Кузьминична пожала плечами, вернулась в операционную и занялась подсчётом инструментов и перевязочного материала.

Освободившись, она пошла разыскивать палату Сандры. В ней суетилась всё та же медсестра, сестра-хозяйка и Дмитрий Иванович. Она испугалась:

– Что-нибудь не так?

– Да нет, помаленечку в себя приходит, – ответил врач. – Вот дренаж, завтра посмотрю, может, всё хорошо пойдёт. Ты ведь будешь с ней?

– Естественно.

– Маш, я вот что подумал, что тебе за так тут сидеть, – оживлённо продолжал он. – Давай мы тебя оформим в смену недельки на три, а?

– Ну, ты жук, – фыркнула Марья Кузьминична. – Что тебе эти недели дадут?

– Да вот, надо Аню в отпуск отпустить, а у меня в отделении и так всего трое. Замени её, а?

Так вот отчего эта грубая особа вдруг стала смотреть на неё масляными глазками! Марья Кузьминична прикинула в уме и махнула рукой:

– Про три недели даже не мечтай! Две постараюсь выдержать. А там или Алевтина моя выздоровеет, или, по крайней мере, сама управляться здесь сможет.

На самом деле она подсчитывала, как скоро она сможет добраться до Рясово, и решила, что недели через две лёд гарантированно встанет. По пути сюда Марья Кузьминична ответила на телефонный звонок, Тимоша ей сообщил, что вода прибывает, и, если она не появится дома до вечера, то уже не сможет попасть туда до ледостава. Но не бросать же девушку в таком состоянии!

– Мы тебя поселим в массажном кабинете, – оживился Дмитрий Иванович. – Массажистка в отпуске, так что будешь полной хозяйкой. Пойдём, покажу.

В коридоре он, взяв её под руку, прошептал:

– Я так понимаю, что Алевтина твоя от сожителя прячется? Я все травмы в протокол включил как при аварии полученные, кроме старых трещин. Три недели, Кузьминична!

– Шантажист, – прошипела Марья Кузьминична. – А что со Светой, где Кристина?

– Светку твою приезжие латают, – ответил он уже нормальным голосом. – Сложный перелом плеча, но бригада хорошая, повезло ей. А девчонку полиция отцу отвезёт.

Они спустились в приёмный покой, где опять голосила Кристина. Теперь она не хотела уезжать из больницы, потому что ей понравилось разносить лекарства по палатам с дежурной медсестрой.

– А кто папе расскажет, как ты в больнице работала? Я, наверное, если ты здесь остаёшься, – сказала Марья Кузьминична. – Ой, сумка моя!

– Там в нижнем багажнике только две не забрали, мы решили, что это пострадавших, – сказал полицейский.

– Вот эта – Светина, забирайте вместе с девочкой. А эта моя. Я сейчас свои вещи рассортирую и вам одну сумку дам. Пожалуйста, отвезите во Второе Рясово. До порожков только, а там через поток перекинете тем, кто ждать будет. Вы же знаете, сегодня не предать – придётся ледостава ждать!

– Да без проблем!

Кристина натягивала куртку:

– Ба Маша, не рассказывай папе, я сама буду рассказывать!

Девушка выздоравливала тяжело. Дмитрий Иванович ворчал, что у таких молодых кости должны срастаться на раз, но они сами портят здоровье дурацкими диетами. А Марья Кузьминична видела, что дело в психическом состоянии, но поделать ничего не могла. Несколько лет жизни под физическим и психологическим прессом, а потом такая встряска – даже атлет сломается. Стал понимать что-то уже и Дмитрий Иванович, потому что предложил пригласить психолога.

– Он такой же, как ваше больничное оборудование? – ехидно спросила она.

Главврач обиделся, сухо бросив: «Как хочешь». А Марья Кузьминична хотела помощи, но понимала, что они в патовом положении: если психолог хороший, то разоблачит их противоправную ситуацию, а если плохой, то как бы хуже не сделал.

За время работы в отделении приобрела полезное знакомство. В отделении лежала тёща нового Рясовского участкового. Ей очень нравилось, как легко медсестра делала внутривенные, поэтому просила её делать всегда. Марье Кузьминичне это было нетрудно, всё равно целыми днями в палате высиживала, так что от оплаты отмахнулась:

– Чай, свои! Я всех земляков за так колю! Ты лучше при случае поговори с зятем, чтобы племяннице моей сделал регистрацию. Молодёжь безалаберная! Больше года без прописки. Я понимаю, что придётся штраф платить, и не отказываюсь. Только договорись!

– Да не вопрос, – обрадовалась жадноватая баба.

Через две недели Дмитрия Ивановича сняли. Марья Кузьминична, узнав об этом, быстренько очистила массажный кабинет от своего присутствия, перенеся вещи к сестре-хозяйке, и поменялась со сменщицей, выйдя в ночь:

– Митя, завтрашним днём выписывай Алевтину! В ближайшие дни вырвусь из дома и недостающие документы привезу: свой диплом, трудовую, Алин паспорт и страховой полис.

– Мы что, с двумя сёстрами останемся? А, ладно, не мои теперь проблемы! Алевтине твоей, конечно, ещё далеко до выздоровления, но, может, дома стены помогают… если что, ты звони, Маша, я сам к тебе приеду. А документы нужны срочно, эта стерва везде копать будет. Может, по электронке… хотя откуда…

– Есть у меня сосед с интернетом.

– Тогда пришли мне на домашний адрес, вот, записываю.

Позвонила Тимоше, попросила протопить дом. Тот сказал, что дорогу на той неделе прочистили, так что такси довезёт до самого дома, разве что на горушку не въедет.

С утра было солнечно. Но, когда вышли на крыльцо, почувствовали, что поднялся ледяной ветер. Аля с трудом добрела до такси, и Марья Кузьминична испугалась, что напрасно забрала девушку из больницы. Но она опасалась, что новая главврачиха, баба стервозная, начнёт копать историю пациентки, зная, что её родственница – приятельница предшественника.

Едва выехали за город, как небо заволокло тучами и пошёл снег. Мело так, что таксист дворники почти не отключал. Когда проезжали Ссёлки, он сказал:

– Вот что, бабуля, не рискну я в твою дыру ехать.

Марья Кузьминична стала звонить Тимоше. Он подтвердил, что дорогу переметает, и обещал, что выйдет им навстречу с санками.

– Возьми ватное одеяло, – попросила она. А водителю сказала. – До сосёнок дорога нормальная, а дальше не будем рисковать. Там развернёшься.

Вышли из такси и побрели по снегу. Али надолго не хватило, обессилела метров через пятьдесят. Марья Кузьминична бросила сумку на снег: «Садись, отдыхай!» Так и шли. Девушка старалась, волоча ноги из последних сил. Но сил не было. Пара десятков шагов – и остановка. Теперь она и поднималась с трудом. В последний раз у неё на это уже не хватило сил. Но тут перед ними сквозь метель проступила фигура Тимофея.

– Слава богу, – простонала Марья Кузьминична.

Тимофей усадил Алю на одеяло, закутал её и сунул в руки сумку: «Держи!» На протест Марьи Кузьминичны, что сама донесёт, возразил, что сумка девушку от снега прикроет. Попрепирались, он хотел бежать, а потом и её на санках довезти, но она взмолилась:

– Тимошенька, я же потеряюсь в этой круговерти!

Так и шли. Иногда она отставала, и он останавливался в ожидании, иногда наоборот, натыкалась на санки. Вдруг Тимофей остановился:

– Тётя Маша, я, кажется, заблудился.

Марья Кузьминична подошла к нему и увидела, что он стоит перед полузаметёнными собственными следами. Они шли по кругу. Ветер крутил и швырял снег в лицо. Посадки они давно прошли, и ориентиров не было. Идти дальше было опасно. Возьми влево – и можно было в реку скатиться. Возьми вправо – а там крутой берег старицы.

– Наверное, придётся выкопать пещеру и заночевать в снегу!

Господи, да он, кажется, доволен! Вот мужики, и в сорок лет будут в индейцев играть! Марью Кузьминичну затрясло: ладно, она пожила, хотя можно было бы и ещё, но её спутникам лет-то всего-ничего! И тут издалека донеслись звуки била.

– Кого это за водой понесло?

– Нет, это нам сигнал подают, Тимоша. Ты сказал кому-нибудь, что за нами идёшь?

– Нет. Но тётя Паня видела, что я вчера и сегодня ваш дом протапливал. И видела, что я с санками вниз пошёл. Она, больше некому!

– Так, судя по звуку, мы сильно вправо забрали.

Они двинулись, и вышли к порогам минут через пятнадцать.

– Вверх не вывезу, – сказал Тимофей и бросил санки.

Аля зашевелилась, пытаясь подняться, но он легко подхватил её на руки, перекинул через плечо и, не обращая внимания на протестующий писк, почти бегом устремился в гору. Марья Кузьминична потащила вслед за ним санки. Потом санки вырвала из её рук Маруська, подхватив её под руку. Через десяток метров за другую руку ухватила Паня.

– Спасибо, бабоньки, – выдохнула Марья Кузьминична, привалившись к родному забору. – Ох, и напугались же мы! Паня, это ведь ты придумала в било бить?

– Нет, это Рясов-злодей. Пьяный, а догадался!

Дома было тепло, дрова в печи ещё не совсем прогорели. Тимофей скинул свою ношу на диван и стал подбрасывать дровишки. Паня потопталась у порога и сказала:

– Ну, отдыхайте. Может, хлебушка принести? Я позавчера ходила.

– Не надо, у меня сухари есть. Паня, а что ж ты пальто не носишь? Или рукава не подшила?

– Ты что, Маша! Надя мне подшила. Оно у меня теперь к обеднишнее. Вот давеча в церкву ходила в нем. Бабы обзавидовались: вещь из тех времён! Всё, пошли, Маруська!

Они ушли. Следом за ними ушёл Тимофей, которому Марья Кузьминична передала адрес и документы для сканирования и пересылки:

– А вернёшь потом по хорошей погоде!

Болела Аля всю зиму. Сначала Марья Кузьминична её жалела, уговаривала поесть, кутала и хлопотала вокруг неё, выводила во двор и заставляла хотя бы пару раз пройти по двору. После Нового года только поняла, что так дело не пойдёт, и стала выставлять её на улицу с лопатой, велев ежеутрене дорожку расчищать. В первый день, увидев это, Тимофей за пару минут разгрёб им снег от калитки до терраски. Марья Кузьминична отругала его, сказав, что, если Аля не будет напрягаться, у неё никогда силы не появятся. Со временем она втянулась в это как в привычный ритуал, и, когда начинались ясные дни, даже скучала. А окончательно выздоравливать она начала, когда бабки потащили её в баню и отхлестали вениками. После этого она даже стала крутить ворот водовозки. Очень её веселил деревенский уговор ходить по двое за водой, когда один спускается к роднику, а второй крутит ворот, поднимая набранную воду на санках, да к тому же они перед спуском два раза бьют в било, оповещая деревню, что можно присоединиться и тоже набрать воды. Она и черпать воду из родника хотела, но Марья Кузьминична не пускала: «Не хватало ещё с твоим плевритом!»

– Тётя Маша, как у нас тихо! Я не представляю теперь, как можно спать под городской шум!

– А давай-ка разбавим тишину! Ну-ка, включи телик, сейчас сериал начнётся.

Показ сериала предварила реклама. Мелькнула тень акулы, потом она ткнулась в толстое стекло аквариума и уставилась на мрачную брюнетку в чешуйчатом платье, щедро выкладывающую икру на малюсенькие бутербродики. «Сандра, – булькает акула. – А как же диета?» Мрачная Сандра улыбается одними губами, взгляд по-прежнему холодный: «Это же «Рыбное королевство»! Могу ли я отказать себе в таком удовольствии!» И облизывает свои губы цвета красного дерева, поднося бутерброд ко рту.

– Главрыба! Шариков тебя не забудет! – передразнила манерные интонации модели Марья Кузьминична.

Аля звонко рассмеялась.

Следователь Павлов тоже смотрел на эти кадры. Только он не сериал глупый включил, а просматривал все записи, где Сандра засветилась. Вот ей отвешивает оплеуху продюсер, а потом бьёт со всей дури в грудь. Как он только рёбра ей не сокрушил? Вот она демонстрирует свадебное платье московского кутюрье, как его там? Вот, в деле записано: Рональд Робски. Всё время забывается это дурацкое имя. Скажем так: Боба Бобский. Ну кому нужна в качестве невесты эта бледная немочь? Только такое чмо, как этот Боба, мог увидеть её невестой. Какой джигит завернул её в бурку и унёс в туман? И как он умудрился проделать это в те двадцать пять минут, пока было отключено электричество? Авария не была умышленной, это проверено-перепроверено.

Мысль о бурке и джигите неприятно царапнула воспоминанием о ехидной пенсионерке, которая знатно влепила этому скоту по физии. Что-то в ней зацепило Павлова, если он помнит её и теперь, спустя полгода. Дело это, начавшееся резво, потом застопорилось. Всё, вроде бы, было очевидным: явно он Сандру избил, некоторое время она лежала на полу, эксперт говорил, часа два, судя по тому, сколько крови натекло. А потом встала и ушла. В чём была, в том и ушла. Мать модели вещи проверила и заявила, что всё на месте вплоть до белья. То есть ушла она в одной тунике. Это футболка такая, только длинная и широкая, Павлов выяснил. В ноябре в тунике ушла! Мамаша тоже… ну и мерзкая баба! Глазки ещё строила ему, дура старая! У неё дочь пропала, скорее всего, и не жива уже, а она молодому мужику глазки строит! И про этого скота лишнее слово сказать боялась: «Георгий… он не мог… он щедрый, интеллигентный!» Тьфу! Начальство тоже… сначала посадили продюсера, бригаду задёргали: резонансное дело, давайте скорей. А потом вдруг поворот на 180 градусов: нет тела – нет дела! Злодея выпустили, дело заглохло.

И всё-таки что-то неправильное в этой пенсионерке. Такое впечатление, что знала она обо всём заранее, вот! И деревня эта, второе там чего-то. Полистал дело. Вот, Второе Рясово. Что-то с ним связано… нет, не помню! Спросил соседа по кабинету:

– Не слышал ты про такую деревню – Второе Рясово?

– А ты не слышал?

– Да что там?

– Год назад, помнишь, Комбанк взяли в Новогорске?

– Блин!

Лихорадочно вспоминал, с кем из новогорских коллег можно пообщаться. Позвонил. Выяснил, что главный по этому делу – большая шишка и дурак. Тот, кто конкретно вёл дело – в командировке. А напарник его – молодой, но вполне толковый. Вынырнет – позвонит.

Пол дня всё из рук валилось. Все заусенцы обкусал. Наконец коллега проявился: чего изволите?

– Да интересует меня деревня Второе Рясово, а в ней одна старуха…

– Марья Кузьминична, небось?

– Слушай, а как ты угадал?

– Я сам в непонятках. Вроде, положительная женщина, всю жизнь в медицине, сыновей вырастила, внуки у неё. Грабителей скотчем связала, полицию вызвала. Опозорила она нас, конечно. Но и мы тоже хороши, напустились на неё, что она у грабителей деньги украла. Глупость, конечно. А вот подумал, что, если бы она банк ограбила, я бы не удивился. Только если ограбит – никогда не попадётся. Тебе лучше с участковым поговорить. Там формально Рясовский участок, но Ссёлки к ним ближе. Вот тебе номер, поговори.

Участковый из Ссёлок о Марье Кузьминичне отозвался в превосходной степени: староста, медик, пьяного усмирит, больного вылечит. В магазин придёт – хлеб на всю деревню потащит. Книги в библиотеке тоже на всю деревню берёт, называется передвижница. Гости к ней наезжают, да. Дети, внуки чаще, конечно. Вот сейчас племянница гостит. Давно гостит. Могу даже точно сказать. Когда у нас жуткая метель была? 12 декабря, вот! С пути сбились, чуть не погибли. Рост какой? Очень большая, прямо фотомодель.

Павлов подскочил: модель? а выглядит как? Участковый сконфузился: да нет, это я так, просто рост у неё большой. Ну, рыженькая… конопушки… а давайте я вам фото сброшу. Я её щёлкнул, когда они картошку сажали. Заезжали с главой администрации, он её у нас в Ссёлках работать уговаривал.

Руки тряслись, когда открыл фотку. Юная девушка глядела, смеясь, не в объектив, а куда-то в сторону. Коротенькие светло-рыжие волосы колечками пружинились на голове, несколько трогательных веснушек на переносице, ямочки на щёчках, голубые глазки светились как льдинки. Павлов ругнулся от досады: не она! Но до чего хороша! Та – вамп, а эта – сама милота! Вот бы ей сейчас не старую футболку, а хоть даже нелепое свадебное платье этого Бобы. Да что там, Павлов бы и сам на такой женился, если бы не был давно и прочно женат.

Ну, что ж, ещё одно дело останется нераскрытым.

Снова весна. «Если нет выхода»

Тает снег. Сегодня с утра уже выше нуля. Спустилась с крыльца Марья Кузьминична неодетая, в чём по дому управлялась, выплеснула грязную воду. Сощурилась на бледно-голубое весеннее небо: эх, хорошо! Надо бы в Ссёлки сходить, а то, пожалуй, по такой погоде они через пару дней на острове окажутся. Вот интересно: осенью ожидание половодки какое-то тоскливое. А весной её ожидаешь как что-то неизбежное, но предшествующее чему-то очень хорошему. Ну, как же, тепло, огород, лето! Может, гости приедут. Впрочем, к ней на этот раз гости и зимой приезжали. Внук Колюшка с девушкой своей из Москвы. Студенческие каникулы. Собирались пробыть пару дней и ехать в Утятин, а потом передумали. В Утятин, сказали, летом съездим. Неделю прожили. Коля родословную записывал. Марья Кузьминична очень обрадовалась. Часто прошлое вспоминалось, родители, братья, поездки к родственникам матери, отцовых-то она не знала. Но это были только её воспоминания, никого они больше не интересовали. Умрёт она – и они умрут вместе с ней. А тут старший внучок заинтересовался.

– По нашей, по женской линии Карпухины деградировали, – усмехнулась как-то. – Родители мои: папа – подполковник, мама – журналист. Брат Ваня Плешку закончил, жена педагогический, дочь – академию управления. А я только медучилище, а сыновья мои вообще… отец твой после службы во флоте на сверхсрочную остался, дядя в институт поступил и тут же бросил, шоферит. Нет, они нормальные люди, работают, семьи создали. Но в смысле приобретения знаний как-то не очень. В родительской семье чтение было не труд, а радость. Помню шестидесятые, их споры о Солженицыне. Сама младшим подростком «Один день Ивана Денисовича» прочитала. Просто для того, чтобы понять их разговоры.

– И как вам? – спросила Даша.

– Гадостное впечатление, – засмеялась она. – «Матренин двор» позже прочитала – и всё! Толстые журналы в нашем доме были всегда, родители в библиотеке брали, подросла – сама записалась. Вроде бы, в чтении я всеядная, но вот Солженицына читала какими-то фрагментами. В середину нос суну, в каком-нибудь журнале полностью прочту, а в следующем номере продолжение уже пропускаю. Язык тяжёлый, восприятие жизни безрадостное. Вроде в ненастье на болотной кочке стоит и свысока грязь под ногами описывает.

– Ну, – протестующе протянула девушка. Но спорить не стала. И всё-таки ущучила. – А сейчас, я гляжу, вы больше детективами интересуетесь?

– Возраст такой. Голова стала как мусоропровод. От громоздкого засоряется. А лёгкое чтиво пролетело – и пустота. Можно следующее ведро забрасывать. Редко что к стенкам прилипает.

Молодым во Втором Рясово действительно нравилось. То, что для здешних пенсионеров было обыденным трудом, им казалось развлечением. Они с утра отправлялись за водой, шутливо препираясь, кто будет спускаться. Стучали в било и натаскивали воды на всю деревню, даже до домов на санках развозили. Катались на оставшихся от Воловых старинных детских лыжах с мягкими ещё креплениями, спускались на санках к порогам и с гиканьем бежали назад по дороге. А после прогулки Коля подсаживался к бабушке, расспрашивал и чертил родословное древо. Первый раз увидев это, Марья Кузьминична невольно рассмеялась. Чтобы объяснить свой смех, рассказала об «аристократке». У девчонки глаза загорелись:

– Вот это история!

– Как говаривала мисс Марпл, в деревне много возможностей для изучения жизни.

Общительная Даша поболтать уходила в гости ко всем старухам по порядку, сказав на бегу Коле: «Ты записывай, я потом послушаю», и Коля включал диктофон: «Бабушка, ты не против?» А прощаясь, она обняла Марью Кузьминичну и назвала её бабушкой. Глядя вслед увозящему их такси, она с удивлением подумала, что ни одна невестка никогда не пыталась назвать её мамой, чего она, впрочем, и не хотела. А тут… приятно почему-то. Но неужели у них серьёзные планы? Такие молодые, куда им?

С этими воспоминаниями она стояла во дворе и очнулась не оттого, что замёрзла, а от звука подъехавшего автомобиля. Хлопок двери и голоса:

– Этот дом, точно! Видишь, бельё висит наше!

– Чего это ваше, – возразила она, подходя к калитке. – Моё!

– Ну, я имела в виду… из Утятина, – стала оправдываться Татьяна, что для неё уже было необычным.

– Ладно, проходите, – поёжилась Марья Кузьминична и быстро пошла к крыльцу.

Под ритуальные расспросы о детях, родственниках и знакомых она выставила угощение. Ещё через десять минут Марья Кузьминична поняла, что дети первыми к сути дела не перейдут и сказала:

– Выкладывайте, что случилось.

– Почему ты решила… – промямлил сын.

– Значит, у тебя всё в порядке. А у тебя? – у Татьяны слёзы на глазах выступили. Она всхлипнула, вынула пухлый пакет из сумки и выложила на стол перед свекровью. Марья Кузьминична потянулась за очками. – Ну, извини, я его этому не учила.

– Чему? – с вызовом спросил Вова.

– Бессердечию, – и стала внимательно просматривать бумаги. Аккуратно сложив в пакет, вздохнула. – Это серьёзно. На какое назначили?

– На понедельник.

– Мама Ваню не берёт? Ладно, не реви, конечно, я приеду и пробуду сколько надо.

– А…

– Нет, не сейчас. Приеду в воскресенье. Мне надо сделать некоторые неотложные дела, собраться, оставить распоряжения.

Несмотря на то, что выходила она из дома в половине шестого утра к первому автобусу, её провожали. В субботу с утра пришла из Ссёлок Аля, они вместе переделали необходимые дела дома и во дворе, собрали вещи. В пять прибежал Тимофей и стал грузить вещи на санки, старательно их привязывая. Когда женщины вышли из дома, рядом с санями бестолково топталась Паня, не то помогая Тимофею привязать сумки, не то мешая.

– Паня, на три недели я, максимум на месяц!

– А если…

– Да не будет никаких «если»! Вернусь я, как же я без вас! А вы без меня…

Тимофей потащил санки. Его с трудом уговорили не провожать их.

– Ладно, в гору хоть затащу…

Лихо пошёл, так что женщины за ним не успевали. Когда простились и впряглись в сани, Марья Кузьминична крякнула:

– Да, хороши бы мы были на этой горке!

– А я говорила, зачем столько картошки? (Кроме сумок с одеждой, которую Марья Кузьминична брала в поездку, они прихватили кое-что из содержимого подвала для Али).

– Ладно, Аля, дотащим! Я с тобой хочу поговорить опять о том же… не пора ли тебе возвращаться? Третий год под чужим именем живёшь!

– Зачем? Тётя Маша, мне здесь очень хорошо!

– Хорошо по сравнению с твоим прежним личным адом. Но с точки зрения молодой современной девушки с дипломом врача сидеть в деревне и выдавать таблетки от головной боли, промывать желудки при отравлении алкоголем, ставить клизмы старухам, делать уколы хроникам – это прозябание! Это не жизнь, это смирение перед жизнью! Я думала, ты передохнёшь в деревне, придёшь в себя и оживёшь! Надо возвратиться, чтобы твёрдо сказать своим мучителям, что прежнего рабства не будет, восстановить документы и начать жить. Подтвердить квалификацию, работать врачом, пусть не в Москве, а в городке типа нашего Пружинска. Копить на квартиру, дружить, влюбляться, ошибаться! А в деревню приезжать на недельку раз в год по дороге на море. Это место для доживания. Ещё лет десять – и Второго Рясова не будет, вымрет.

– Но Ссёлки-то останутся!

– Ох, Аленька… я тебе ведь говорила, по чьим документам ты живёшь. Да, хозяйка их похоронена, и на памятнике значится «Неизвестная». Я не потому её документы припрятала, что использовать их собиралась, а потому что хотела скрыть от её родителей её постыдный конец. Пусть не знают о том, что она без сомнений согласилась на многие убийства ради денег. Судя по поведению, ей кровь людскую не только в шприце видеть приходилось, закалённая была. А вдруг кто-то из прошлых подельников вздумает её искать? А вдруг разыщет по регистрации тебя кто-нибудь из родных и спросит, откуда у тебя документы их кровиночки?

– Ладно, тётя Маша, доживу до отпуска – решусь съездить к матери и забрать документы. Явлюсь в полицию, скажу, что в заброшенной деревне жила. Без подробностей. Надеюсь, что как за два с половиной года Тину никто искать не кинулся, так и до лета спокойно пересижу.

– Ну, а если кто появится, поможет обычное враньё: «Я – не я, фамилия не моя, а бывшего мужа. В колледже вместе учились? Да, была в параллельной группе Тина, может, и Кузнецова. Сроду не знала, что Тина – это Алевтина». Она блондиночка крашеная, мелкая, едва тебе до уха.

Так Марья Кузьминична на месяц выпала из жизни Второго Рясово.

Неделю днём светило солнце и стучала капель, а ночами подмораживало. А потом резко потеплело. В один из таких дней фельдшер Алевтина Ивановна терпеливо объясняла бабке Макаровой, что на двери объявление точное, что надо в четверг прийти на укол до девяти часов, а то потом она уедет в Павловские выселки. И что нет, позже она не может, потому что её обещал шофёр автолавки до мостика подбросить, а он ждать не будет. Тут в ФАП зашёл Зимин.

– Дядя Гоша! Сто лет не видела! Как вы здесь?

– Да вот, приехал из Новогорска, бабку свою в санаторий отвозил, а тут говорят, вода пошла. Звоню Тимофею, а он отвечает: не просто пошла, а аж рычат пороги. Придётся назад возвращаться и у сестры пережидать.