скачать книгу бесплатно
Я оборачиваюсь. Несомненно, хозяйка дома – дочь Эдуарда Петровича. Те же черные глаза и крючковатый нос, тот же овал лица. Странная внешность, привлекательная и отталкивающая одновременно. Отталкивающая еще и потому что вид, как и у отца, недобрый. Надо отсюда побыстрее линять:
– Так какие у вас вопросы?
– Слушай, а кем тебе бабушка Катя приходилась, ты хоть знаешь?
– Родственницей…
– Значит, и я тебе родственник?
– Да? – теряюсь я.
– Бабушка Катя тебе родная бабушка.
Я в ступоре. Не помню, с закрытым ли ртом я сидела.
– Да отец я твой родной, догадливая ты моя!
– Бабушка мне ничего не сказала… – растерянно бормочу я.
Мы трое молчим: Кремер – полулежа на диване, я на краешке кресла, дочь Кремера – привалившись к притолоке и насмешливо меня разглядывая. Через некоторое время, поняв, что от меня слов не дождешься, он говорит:
– Ну, и где слезы радости по поводу воссоединения семьи?
Я немножко прихожу в себя и выпаливаю, прежде чем подумать:
– Знаете, когда у меня на горизонте появляются родственники, это всегда приводит к большим неприятностям.
– И ты не рада обретенному отцу?
– У меня отцов… много.
– То есть отчимов?
– Ну, это как сказать… – я встала и сказала. – Это все?
Теперь растерялся папаша, а его дочь (это моя сестра, что ли?) захохотала:
– Папочка, от дочерей ты слов любви не дождешься!
– Ладно, можно хоть не хамить за восемнадцать лет выплаты алиментов, очень немалых причем.
– Вы платили алименты? – снова присев, спросила я. – И кому?
– Бабушке твоей, теще моей несостоявшейся. Она сказала, что будет тебя растить, на нее исполнительный лист и выписали.
А теперь у меня точно челюсть отпала. Господи, так вот что имела в виду Людмила, сказав, что после смерти папы бабушка ни копейкой нам не помогла. Если она все годы получала алименты от этого… наверное, и уговорили родители отдать меня ей, пообещав не забирать эти несчастные деньги. И дедушка… помню, в то последнее лето я разревелась, когда Надюшка не дала мне покататься на ее новом самокате. А он ночью, когда думал, что я уже сплю, уговаривал бабушку купить ребенку «этот чертов самокат». Она сказала, что есть заботы и поважнее. Вот тогда и было им сказано: «на нее денег приходит больше, чем мы вдвоем зарабатываем». Кстати, в год моего поступления в институт приезжала в Ленинград Тоня со своим Кузнечиком, и зашли мы с ним в «Детский мир». Там я увидела свою голубую мечту. Она стоила восемь рублей! Я ухватилась за руль и сказала с восторгом: «Смотри, Кузнечик, самокат!». – «Ага, самокат, – равнодушно ответил он. – Наташа, давай прыгалки купим». Ну, купили мы скакалку. А я поняла, что такое неисполнимая мечта: та, которую в нужном возрасте не исполнили. Теперь мне ее не исполнить и другому не передать.
Пока я все это переваривала, Кремер что-то говорил об Александре и Людмиле, о возрасте. Когда я пришла в себя настолько, что смогла вникать в смысл его речей, меня как обухом по голове ударило от новой порции неожиданностей. Тут уж я без церемоний повалилась на кресло и просто заржала:
– Ну, бабушка! Ну, всех вокруг пальца обвела!
– Как? – вскинулся родитель. – В своем отцовстве я не сомневаюсь. Ты на мать мою так похожа, что и захотел бы, не отказался. Да и Саша… то есть Люда…
– Да не мучайтесь, – вытирая слезы, выступившие от смеха, сказала я. – В семье Боевых старшая дочь, Александра, рождена 8 января, а следующая за ней Людмила – 12 декабря того же года. И родила Александра, но записали меня на Людмилу, чтобы не было урона офицерской чести ее мужа. Так что забеременела Александра от вас, будучи совершеннолетней. Бабушка, наверное, еще и этим вас припугнула?
– Боже, как все запутано… а Людмила?
– А Людмилу вы никогда не видели. В Воронеже училась Александра, а Людмила в это время в Утятине школу заканчивала.
– Она мне сказала: «Людочке не нравится ее имя, поэтому она представляется Сашей».
– Если бы она честно рассказала, что ребенка записали на другую женщину, вы были вправе ничего не платить этой чужой для вас матери-одиночке.
Теперь в ступор впал родитель. Воспользовавшись паузой в разговоре, я огляделась. Эта квартира кричала о достатке. Да и ее хозяйка была в полном порядке. А порядок, как я сформулировала себе, знакомясь с квартирой Шмелева, есть следствие бессердечия. Впрочем, мои-то родичи тоже не в белых одеждах. Никого не убивали, но кое-кем жертвовали… И все равно, хорошо, что эта родственница не пересекалась со мной в пору моего детства. Судя по тому, как она меня разглядывает, я раздражаю ее даже больше, чем Александру.
Наконец он прервал молчание:
– Ладно, раз уж мы не слились в экстазе, давай хоть о матери мне расскажешь. Как она умудрилась забрать тебя и при этом не сказать тебе, кто вы друг другу?
– Бабушке-то она представилась. Может, это было условием их соглашения. Наверное, она нормально существовала без меня, но, когда начала умирать, почувствовала желание, как вы говорите, слиться в экстазе. Десять лет назад она появилась в Утятине. Было это в начале августа…
– Ну точно, в июле она приезжала ко мне! – перебила меня дочь Кремера. – Я почему помню, в мой день рождения это было. Значит, объезжала потомство, чтобы выбрать, кому передать свои несметные сокровища. Но я оказалась недостойна.
– Наверное, она повернулась к вам не самыми лучшими своими сторонами?
– Да уж, вела она себя мерзко, только что на помеле не летала…
– Вот и меня она третировала ужасно. Но было мне тогда пятнадцать, я еще не научилась стоять за себя перед старшими, да и настроение у меня тогда было приподнятое.
– Небось, лябоффь? – ухмыльнулась дочь Кремера.
– Нет, я была счастлива, что вернулась в родные пенаты, и меня трудно было завести. Возмутилась я только тогда, когда она пригласила меня переехать к ней. А переехала я к ней спустя год, когда, действительно эта, как вы говорите, лябоффь возникла. Зимой она перенесла очередную операцию…
– Что у нее было? – спросил Кремер.
– Да чего там у нее только не было! А в тот раз – грыжа. У нее живот весь в шрамах был… как контурная карта. Год она скрипела как-то. Она вообще гордая была, ваша мама, старалась никого не обременять.
– Ну да, то-то она тебя в сиделки позвала, – потягиваясь на диване, сказал Кремер.
– Нет, я верю, что она просто хотела оставить мне единственную свою ценность – жилплощадь. И еще предков. Она мне целыми днями рассказывала о родителях, дедах, бабках, кузинах и так далее. Только о вас она ничего не сказала. Я даже не знала…
– Да, она меня вышвырнула из своей жизни раз и навсегда. Даже переводы не получала, и они возвращались ко мне.
– Потом уже после всего я у нее нашла таблетки… снотворные, много. Она, наверное, хотела… а тут резкое ухудшение… она ходить не могла… Слава богу!
– Что с ней было-то?
– Там много всего. Последняя операция уже при мне была… когда я на первом курсе училась. Метастазы в кишечнике, непроходимость. Ей свищ вывели. К чему вам эти неаппетитные подробности?
– И кто за ней ухаживал?
– Ну, кто…
– А сиделку нанять?
– Смеетесь? У нас на двоих – ее пенсия да моя стипендия. Да еще Димка придет и холодильник обчистит… Ничего, я справлялась! Не тошнило даже, хоть и беременность…
– У тебя и ребенок есть?
– Нет.
– Долго она лежала?
– Первый раз три месяца, потом она нитки выдернула, и свищ зарос. Потом через полгода снова непроходимость, но свищ прорвался сам.
– Я же ей открыл счет!
– Накрылся медным тазом ваш счет. Она уже семь лет как умерла.
– Ну, не хотела моими деньгами воспользоваться, для тебя бы могла взять, пожалеть!
– Значит, она сочла это неприемлемым, – сказала я, вставая.
– А ты почему в свою деревню не уехала? Уж там-то тебе хоть в дерьме возиться не пришлось бы! – пропуская меня в прихожую, спросила дочь Кремера.
– А бабушке Кате что делать?
– Да кто она тебе?
– За эти два с небольшим года мы сроднились.
Я застегнулась, затем, заглянув в комнату, кивнула Кремеру и сказала:
– Выздоравливайте, Эдуард Петрович! Счастливо вам!
И поспешно удалилась.
Шла я сначала дворами, потом по проспекту. Очнулась у той почты, с которой звонила этому… Эдуарду. Кстати, как получилось, что я ни разу не видела свое свидетельство о рождении? Даже документы на паспорт, помнится, бабушка сдавала и получала потом за меня, я только расписалась. Там точно он записан, раз алименты платил. Ну его к черту, надо Инке позвонить! Она ответила сразу: с новым кавалером была в Парголово, и никаких артистов к моим родичам не направляла.
Я присела там же за стол, на котором пишут всякие телеграммы, и вздохнула. Кто мог меня разыскивать? Ну, не заведующая же библиотекой. Я фыркнула. Тут меня стала срамить бабка с какими-то бумажками в руках. Пришлось освободить ей место. Так, придется посоветоваться с Леной, она у меня единственная знакомая в бандитской среде.
Лена ответила сразу, но назвала меня Ирочкой. «Это я, Наташа!», – орала я и получила в ответ: «Да, Ирочка, я до сих пор вспоминаю твою бесподобную солянку!» Тут я вспомнила, что варила солянку тогда, в квартире Шмелева, и заткнулась. Она поспешно продиктовала свой домашний телефон, пискнула «Звони после семи» и быстренько отключилась.
Значит, Лена под колпаком у Мюллера. Наверное, Барракуда обобрал Шмелева. Пищевая пирамида в действии. А кто же тогда меня разыскивает? Шмелев же обещал, что в случае чего без претензий!
Вечером уже в санатории я вышла на лестничную площадку, где было два аппарата, дождалась, когда один из них освободился, и позвонила Лене домой. Она сообщила, что дела у них хуже некуда, босс за границей, в конторе отираются какие-то нехорошие мальчики, а ищут почему-то меня. Что-то я такое знаю, что Барракуде знать необходимо. Лена «а глухой несознанке»: ничего не знает, кроме моего имени, купила билет до Калининграда, да и все. Но они уже знают и отчество, и фамилию, и адрес питерский, хотя Муля божится, что к нему никто не приходил!
– Муля не врет, скорее всего, они у мамы моей узнали, у Барракуды наверняка в Сибири связи… Ладно, приеду второго, как запланировали…
– Наташа, не приезжай!
– Да ладно, не убьют же они меня… Скажу я ему все, чего он пожелает, и даже более того.
Когда я вышла на перрон Павелецкого вокзала, то сразу попала в объятия Лены:
– Ты извини, я без машины. У тебя вещей немного, доедем на метро, так даже быстрее. Сегодня босс прилетает, ребята поехали его встречать.
– А как же…
– Убили три дня назад Барракуду, представляешь себе? Никогда не думала, что так буду смерти рада!
– Кто его?
– А черт его знает! Но к нам милиция уже приходила, Сан Саныча спрашивали. Я ему прямо при них позвонила. А он: «Дела мои тут заканчиваются, если органы требуют, то я хоть завтра прилечу». А чего ему бояться? Он далеко был!
– Ну, коли так, я сейчас же домой. Соскучилась!
***
Монотонно барабанит дождь по наружному подоконнику. Я зеваю. Наши дамы обсуждают предсвадебные хлопоты Маринки. За месяц эта тема изрядно поднадоела, но невеста так и светится. И было бы бессердечием не поддержать ее, тем более, что Маринка на приличном сроке.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: