Утятинский демон. Книга вторая

– Это из-за меня… – опять заплакала Лида.

– Лида! – возмутилась Таня.

Лида непонимающе глядела на неё. Потом до нее дошло и она залилась краской.

– Что вы, тетя Таня! Мой папа у него командиром был… в Чечне.

– Подожди. Иваныч в Чечне был года три назад.

– Нет, не теперь! Это в первую Чеченскую. Он тогда солдатом был.

– Вот оно что… воинское братство… Тогда понятно. А ты в память об отце могла бы его однополчанина не подставлять.

– Ладно, хватит, – сказала Грета. – Будем думать, что делать. Мне на ум только одно приходит: выставить одну из них покойницей и свалить все на нее.

– Ты что? – возмутился Валера. – А ее куда?

– Придется уехать… с фальшивыми документами.

Лида сказала:

– Я это задумала, мне и отвечать…

– Да? А Танюшку куда?

– С собой заберу.

– Так ты ж покойницей будешь. Нет, лучше я – погибшая террористка. Мне теперь без Гены все равно.

– Да не каркай ты! – вспылила Таня. – Найдется твой Гена.

– Тетя Таня, вы верите, что он просто загулял?

– Нет… Скорее, он похищен…

– И кому он на фиг нужен? Если с меня хоть дом можно стребовать, то у Гены вообще ничего нет.

– А может, за него ты этот дом отдашь?

– С радостью бы! Но нет его, я же чувствую!

– Катя, а больше ты ничего не чувствуешь? – вступила в разговор Грета.

– А что я еще могу чувствовать?

– Ответственность за собственного ребенка. Где беременной скитаться! Или ты в тюрьме его родить собираешься? А потом в детдом?

– Не будет никакого ребенка!

– Куда он денется? Срок у тебя 12-13 недель, придется рожать. Так что оставим мистику и лирику. Надо старику позвонить, пока церберы Катины не хватились.

– Иван Иванович просил никого не пускать, – сказала Ираида Семеновна.

– Будет хуже, если охрана шум подымет, – ответила Грета и встала, чтобы сходить за трубкой. Таня махнула ей рукой и вышла. – А главное – деньги его понадобятся, чтобы наши преступления прикрыть. Что уставились? Все мы теперь соучастники, разве нет?

– Спасибо, Ромки нет, – убито сказала Таня, протягивая Грете трубку. – Хоть он в стороне.

Оказалось, что Кати уже хватились. Грета сказала:

– Скажите им, чтобы сидели тихо, как мыши под веником, и делали вид, что Катя спит дома.

Через несколько минут Наппельбаум приехал вместе с прислужником.

– Она вам не надоела? – кивнув на Катю, спросила Грета.

– У нас в роду были и другие… которые сидели.

В окошко постучали. Валера поспешно вышел. Все притихли. Когда он вернулся, все глядели на него со страхом. Валера сердито молчал.

– Не томи, Валер, – на правах хозяйки первой нарушила молчание Таня.

– Да Таиска твоя! Что за шум, мол, у вас!

– И что ты сказал?

– Как Иваныч велел. Инфекция у нас, пусть даже не подходит. У Греты дифтерит.

– Да, теперь не сунется. У них ребенок.

Лида заплакала.

– Вот-вот, о дочери надо было думать раньше!

Никто не спал, хотя Таня предлагала разместить всех. Уже под утро приехал Шеметов. Кисло взглянув на них, он спросил:

– Ну что, заговорщиков прибавилось?

– Один будет осуществлять финансовую поддержку, другой – молчать, – сказала Грета. – Татьяна, дай Ивану Ивановичу что-нибудь пожевать.

Шеметов жадно грыз курицу и разглядывал девчонок, чинно сложивших руки на коленях.

– Прямо первоклассницы, – швырнув кость в тарелку, прокомментировал он их смирение. – И мозгов столько же.

– Все, что надо, мы уже им высказали, – сказала Ираида Семёновна. – Теперь ты скажешь, что делать… если знаешь. Давай подробности, что они там натворили.

– В гостевом домике два трупа. Мужчины в возрасте между 30 и 40, оба с огнестрельными ранами, один в ногу, другой в плечо, как Тихоныч и сказал. Раны обработаны, значит, они, суки, Николая убили. – Таня заплакала в голос. – Внедорожник тот самый, номера те же, сгорел в эллинге. В нем мужчина лет сорока, татуировки, характерные… Словом, этого легко идентифицируем. У ворот эллинга с внутренней стороны сильно обгоревший труп неизвестной особы женского пола лет 20-30, рост 170-172 см, цвет волос не определяется. Явно не киллер, девочки. Невинная жертва.

Лида опять заплакала.

– Рост не ваш, – сказала Грета. – Получается, террористкой могу быть только я.

Шеметов закашлял, подавившись. Валера сказал:

– Даже не думай!

– А что? – сказала Грета. – В конце концов, это все бы объяснило. Пошла я и отомстила за смерть своего парня. Только где я столько взрывчатки добыла и как внутри оказалась?

– На этот раз ворота не были закрыты. Вы ведь взрывчатку под ворота запихали, да? – Лида кивнула. – Стала ты взрывное устройство устанавливать, тут и полыхнуло. А что у этих мерзавцев там оружия было на небольшую войну, об этом ты, конечно, не знала.

– Иваныч, ты заранее знал, что Грета себя в жертву предложит? – спросил Валера.

– Ты не поверишь, но я уже слышал про покойницу предположение, что это Маргарита.

– Ты мне зубы не заговаривай, а скажи, почему она должна за чужие глупости отвечать.

– Валера, но ведь кто-то должен ответить. Почему бы и не Маргарита?

– И ты это так спокойно говоришь?

– Не совсем спокойно. Я все-таки и сам кое-чем рискую.

– Да плевать мне на твои риски! Почему за них отвечать должна она?

– Потому что она на это согласна.

– Так… а ты почему согласна?

– Потому что это рационально. У всех родные и близкие. У меня – никого. Что я теряю? Вариант судьбы. Дайте мне другие документы, другое лицо и компенсируйте мои убытки – и я исчезаю. Нет людей, которые ощутят утрату от моего небытия.

– Таня!

– Валера, успокойся, – поспешно перебила его Таня. – Мы-то ее не теряем.

– Да? А ты не заметила, что нас у нее и не было? Ладно, пойду машину помою.

Таня было дернулась за мужем, но Грета ее остановила: пусть успокоится, сам поймет, что другого выхода нет. Договорились, что Грета спрячется на несколько дней, а потом ее переправят в Москву. Уходя, Шеметов сказал:

– Нападавших на дом Васильевых было трое: уголовник остался за рулем, племянник с приятелем зашли во двор. Получается, что к исчезновению Геннадия они не причастны.

– Почему это? – не поняла Ира.

– Этот … расписной не стал бы здесь светиться, слишком заметен. А раненые? Один так и погиб в постели, видно, ходить не мог, а племянник с перевязанной рукой тоже не боец. Неужели еще одна группа действует?

– Это вряд ли, – сказал Наппельбаум. – Коготь мертв. Удивительная вещь, я его считал крупным предпринимателем, а оказался он просто жуликом. Ко времени начала этой истории был он полным банкротом, но умело это маскировал. Да так умело, что не только я ошибся, но и товарищи из органов. Сами понимаете, не было бы у них к нему такого интереса, если бы знать, что взять у него нечего. Кое-какие финансы он за границу вывел, да на те америкосы руку наложили из-за Маргаритиной сказки. То, что он у Пашки выиграл, было для него отсрочкой. Поэтому он и дал отмашку на похищение своему псу, который в это время в Патриаршем отдыхал – расходов-то никаких.

– А что же он на выкуп не согласился?

– Из чувства противоречия. Из-за сказки о наследстве опять же. Решил он на Кате жениться и в Америку наследником уехать.

– Ни фига себе! Я что, под наркозом за него вышла бы? – возмутилась Катя. – Да и замужем я как-никак.

– Теперь уж и не узнаешь, что он там напланировал. Нашли его мертвым. То ли покончил с собой, то ли убили его. Наличных ни копейки. Так что тот, кто его убил или рядом был, когда он на себя руки наложил, здорово поживился. А может, те, кто его нашел.

– Где же Генка?

– Будем искать и надеяться, – сказал Шеметов. – Да, Таня, тебе придется покойницу опознавать.

– Ужас какой! Мне сказать, что она на Грету похожа?

– Ни на кого она не похожа, обгорела вся. Но есть у нее особая примета. Маргарита, повернись! Вот здесь у покойницы здоровенная родинка, запоминай.

– Ага, значит, на правой ягодице… Грета, а ты на пляже в стрингах не красовалась?

– Нормальный у меня купальник, консервативный.

– Все, договорились. После 11-ти придешь в отделение. Скажешь, что она пропала с вечера, когда точно, не знаешь. Когда пожар начался, зашла к ней, а ее нет. Примету не сразу вспомнишь.

– А как они догадаются, что это Грета?

– Один уже высказал робкую надежду, что это она… Маргарита, не догадываешься, кто?

– Понятно, Беляков.

Новое имя

Прикорнув дома на два часа, Шеметов заспешил на службу. По-свойски зайдя к новому начальнику, он спросил: «Пришел приказ?» и услышал утвердительный ответ. Обсудив порядок сдачи дел, он пошел к оперативникам. Там, хотя официально ничего не объявляли, уже все знали. Временно назначался на должность заместителя Сашка Огородников.

– Иван Иванович, почему временно? – спросил один из сослуживцев.

– Тебе какую версию огласить? – спросил благодушно настроенный Шеметов.

– А что, их несколько?

– Ты опытный опер, должен знать, что версий должно быть несколько.

– Основную давайте, – засмеялся опер.

– Основная – звание.

– Так очередное звание присвоить можно.

– Не только можно, но и нужно. Давно пора. Но… не присвоят.

– Почему?

– А чтобы в должности не утвердить.

– А почему?

– Тут тоже несколько версий, но при всех я их озвучивать не буду.

Когда он оказался с Огородниковым с глазу на глаз, то спросил:

– Саша, желаешь выслушать версии подполковника Шеметова?

– Просто жажду!

– Речи будут неприятные, но необходимые. Должен я тебе последнее напутствие дать. Итак, почему тебя в должности не утвердят? Не мотай головой, все хотят повышения, это естественно. И есть еще малюсенькая надежда, что все-таки тебя назначат. Но это в том случае, когда в борьбе за кресло сойдутся два борца одной весовой категории. Вот тогда, чтобы никого не обижать, тебя выдвинут проходной пешкой. Главная причина – ты новому начальству не потрафил. Уж не знаю, чем, тебе видней. Совет тебе – мосты наводить. Служить еще долго. Официальной причиной станет твоя промашка в деле нападения на дом Васильевых…

– Иван Иванович!

– Да. Полковник спросил меня, кто отвечал за поиски бандитской машины. Я ответил, что поручил это тебе, ты и ответить должен за все. Его это устроило, поэтому не спросил, кто конкретно по Чирка усадьбы проверял. А ведь это ты с Сенечкой был. Лично пошел, чтобы нижние чины уважаемых людей не обидели. И не доглядел. Как это получилось, Саша?

– Мы зашли к ним, а хозяйка во дворе цветы комнатные пересаживает. На въезде земля, горшки, цветы. Где тут машине проехать? Мы и не пошли дальше.

– Отговорка свежеиспеченного сержанта, сам понимаешь. А вывод какой?

– Какой?

– Хозяйка в теме.

– Да это козе понятно…

– Если бы ты обнаружил гостей сразу, остался бы жив Николай… С другой стороны, возможно, что был бы ты награжден какой-нибудь государственной наградой … посмертно. И еще. Пришла к тебе гражданка Кузнецова Анна Кузьминична…

– Кто?

– Анька Радио. Она ведь дело сказала. Не покупал Николай Васильевич горячительного никогда. Если бы еще кто пострадал, тогда понятно. А если он один – значит, отравили его умышленно. Плохо то, что ты не прислушиваешься к гражданам. Еще хуже, что старуха молчать не будет, и о твоем промахе только мертвый не услышит. Твое дело, Саша. Не любо, не слушай. Но хотя бы сделай вид, что услышал.

– Слышали, Генку Васильева нашли? – влетел в отдел Беляков.

– Жив?

– Жить будет. Представляете, еще один провал на кладбище! С похорон шел и влетел. Перелом бедра, да ночь на холодной земле. А у него ведь легкие сожжены еще со времён, когда на пожарке работал.

– А кто нашел?

– Вызвали того детектива, что здесь вертелся, когда Катя Васильева пропала. Он взял Тихоныча и вместе с ним прошел по маршруту похоронной процессии, а потом от могилы Кожевникова – к могилам Кузнецовых. Ясно, куда еще он пошел бы после похорон – родные могилы проведать. Там за Мишей Окунем, где раньше клен американский спилили, теперь кусты разрослись, знаете? Вот он путь спрямил и провалился.

– Вот, Саша. А если бы сразу искать стали?

– Да охранники его искали…

– Приезжие? А толку… Опытный человек местного с собой прихватил – вот и нашел. И ты бы нашел, разве нет? Ладно, давай продолжим наши дела.

– Иван Иванович, вы сегодня у Кожевниковых были? – спросил изнывающий от любопытства Беляков.

– Ночью я у них машину ставил. Потом заходил за ней… Татьяна меня еще жареной курицей накормила. А что?

– А Маргариту вы видели?

– Так она болеет… Ты что, всерьез считаешь, что это она Саблиных подорвала?

– Очень фигурой похожа. Ноги прям ее!

– Саш, какие у Маргариты ноги? – Огородников засмеялся. – Да, остарел я, на ноги внимания не обратил. Пора, пора на покой. Вам, молодым, которые такие детали примечают, и карты в руки!

– Иван Иваныч, товарищ подполковник, ну позвоните им!

– Я уже не у дел. Вот Огородников, у него спрашивай.

Некоторое время они препирались, потом Шеметов все же позвонил. И завертелось: Татьяна призналась, что Маргарита пропала с вечера; ее повезли на опознание. Увидев обгорелый труп, она уже без всякого притворства рухнула в обморок. От ужаса она даже забыла про особую примету. Ее вывели во двор больницы, где они столкнулись с пьяным Тихонычем. Тихоныч сообщил ей, что опознал двоих подстреленных им бандитов и все корил себя, что целился в конечности, вместо того, чтобы пристрелить обоих к чертовой матери, и тем сохранить бы жизнь доктора Николая Васильевича. Только тогда Татьяна вспомнила об особой примете. Пришлось вернуться и опознавать тело еще раз. Тут уже контроль над собой потерял Тихоныч, который искренне расстроился из-за смерти Маргариты и проговорился, что взрывчатку приезжим дал он. Но Шеметову довольно легко удалось уговорить коллег не втравливать в это дело старика и списать все на мертвого Кирилла. Затем провели обыск в доме Кожевниковых, где не было никаких признаков оружия, и в доме Васильевых: там в сарае нашли следы взрывчатки. Охранники подтвердили, что вечером Грета заходила в гости к Кате и прошлась по двору.

Грета тем временем лежала в доме Шпильман. Как ни протестовал Шеметов против расширения круга тех, кто был в курсе, Елену Карловну пришлось в это дело посвятить: не прятаться же Грете в доме, где предстоит обыск.

Назавтра в дом Шпильман пришли Кожевниковы. Елена Карловна ворчала, что ее считают никудышной хозяйкой, если каждый норовит ее гостью накормить. Грета чувствовала себя уже почти здоровой и рвалась уехать. Однако пришедший следом Иван Иванович попросил не дергаться и прятаться еще неделю. Потом протянул ей целлофановый пакет с документами.

С фотографии на паспорте на нее глянуло кукольное детское личико. Григорьева Татьяна Ивановна, 19 лет.

– Боже, я все молодею! – с ужасом воскликнула Грета.

– Не учи окружающих жить, и будешь выглядеть девятнадцатилетней, – заглянув в паспорт, успокоил ее Валера. – Когда ты спишь, то выглядишь на 15. А глаза откроешь – ну училка! Будь проще, и люди к тебе потянутся.

– Я совсем не похожа на эту куколку. С таким паспортом меня сразу задержат.

– Наппельбаум достанет тебе любой. Но лучше воспользоваться этим. Все равно внешность тебе придется менять.

– Поняла. Это паспорт покойницы.

– Да. Это Танька Гречка, плечевая.

– Докатилась. Наверное, очень известна?

– Среди дальнобойщиков, наши ее не знают.

– А вы-то откуда ее знаете?

– Месяц назад от шоферюг ее отбил. Больно она была на чужое хваткая. Били ее очень. Упросила в больницу не везти, сказала, дома отлежится. Я сам и отвез ее в Щигры.

– Там же не живет никто лет двадцать! – удивилась Таня.

– Да нет, меньше. Бабка ее там жила, года два как померла. Я посмотрел, домик обжитой. Ну, оставил ее. А после, надо думать, она к этим бандосам и прибилась.

Прилетела Катя, сунула нос в паспорт:

– Я же видела эту девицу! В Патриаршем, в доме!

– Вот все и разъясняется. Щигры уже не нашей области, но от Патриаршего всего восемь километров.

– А почему же их тогда ОМОН не захватил?

– Местные говорили, к этому дому машины то приезжали, то уезжали. Видать, когда Катю освобождали, эти в отъезде были. Они, стало быть, и Когтя предупредили. Получили от него задание, отсиделись где-то, а потом поехали в Утятин тебя убивать.

– Да… одно радует, не такая уж белая и пушистая эта Таня была.

– Я-то с ней разговаривал. Не бандитка она была, а просто дурочка. Девочка с явным умственным недоразвитием. Это официально подтверждено: она закончила вспомогательную школу-интернат в Белоруссии.

– Ладно, ребята, имя хорошее, – сказал Валера. – Ей к нему привыкать придется. Поэтому отныне зовите ее Таней.

Гена с воспалением легких и открытым переломом лежал в больнице. Кате очень хотелось рассказать ему, что случилось с Маргаритой на самом деле. Но Иван Иванович категорически запретил. И она мучилась, видя недоверие на лице мужа.

– Маргарита – девушка умная и ответственная… была. Ну не могла она такую глупость совершить! Прежде всего, она меня кинулась бы искать!

Катя вернулась от него домой почти в истерике и кинулась в дом Шпильман:

– Он считает, что ты умная, а я дура! Что ты такую глупость совершить не могла!

Грета и Елена Карловна переглянулись. Потом Грета сказала:

– Катя, но ведь это правда… в смысле, что глупость-то не моя. А на правду, как известно, не обижаются.

– Он меня не любит!

– То есть он меня, что ли, любит? – засмеялась Грета. – Елена Карловна, ну скажите вы ей!

– Деточка, я седьмой десяток на свете живу, и никогда не встречала мужика, который выбрал бы умную. Знаешь, как они говорят? С умной женой жить – как в Академии наук. Неуютно. Ты что, про ребенка ему не сказала? Скажи, и он перестанет тебе мозги канифолить. Ладно, не ной, я завтра к нему зайду.

Она навестила Гену и намекнула, что Грета полезла к Саблиным прикрывать чужую глупость. Гена домыслил и испугался. Больше он о том, что с этим делом надо разобраться, не говорил.

Назавтра, узнав, что Грета погибла, примчался Руслан. Он тоже, как и Гена, не поверил в то, что Грета без разведки полезла взрывать Саблиных, тем более, помнил, как она возмущалась по поводу взрывчатки, и потребовал опознания. Встревоженный Шеметов, ругая в душе Татьяну, сообщившую Руслану о гибели девушки, явился к моргу, хоть и был уже пенсионером. Он попенял Сашке Огородникову, что подверг парня такому испытанию. Но новый зам отмахнулся: «Мне лишнее опознание не помешает, родни-то у девицы нет!» Руслан вывалился на крыльцо зеленый, прохрипев: «Она!» Потом долго сидел во дворе у Елены Карловны, ругая себя за то, что уехал, оставив девчонок без защиты.

А Грета пряталась в Лениной спальне. От нечего делать взялась листать старинный альбом с металлическими уголками и таким же металлическим овалом в центре обложки. Дамы в шляпках, их мужья в сюртуках и с набриолиненными усами. Фотографии на паспарту с тиснением «Фото-ателье А.Б.Напельбаумъ. Г. Утятинъ». И вдруг среди них любительская фотография. Деревянная лестница, ведущая от пионерского лагеря по крутому берегу к речке Тихая Ряса. На ступеньке сидит Таня и смеется, запрокинув голову. Такой она себе нравилась больше всего: нос не кажется длинным. А смеется потому, что корчит рожи фотограф – Шурка Дзюйко, он через год переехал в Ленинград. Даже фотоаппарат его Грета вспомнила – «Смена-2» в темно-коричневом футляре. У перил стоит Юрка Петров и смотрит на смеющуюся Таню. «Как я люблю, когда ты улыбаешься», – вспомнила она его голос. А сзади стоят Шпилька и Тумба, самые умные члены краеведческого кружка, их приобняла улыбающаяся Руина. Ленка Тумбасова строго глядит в объектив. А Лена Шпильман глядит на Юрку Петрова. «Что касается меня, то я опять гляжу на вас, а вы глядите на него, а он глядит в пространство», – пропела Грета. Господи, ну зачем она полезла тогда в этот краеведческий кружок! Переросла бы детская дружба Юрки и Лены в юношескую любовь, не метался бы Юрка по утятинским бабам, не страдала бы Лена. А может быть, у них все бы сложилось так же, только Таня не мучилась бы виной. А ведь Лена из них самая симпатичная. Таня и Тумба – долговязые и нескладные, у Тумбы слишком неподвижное лицо, у Тани длинный нос. А Шпилька миниатюрная, фигурка точеная, лицо как акварелью выписано – нежный румянец, тонкие черты лица. И черные волосы кудрявятся. Но вообще-то самая красивая здесь Руина. Таня школьницей воспринимала ее как учительницу – старая тетка и больше ничего. А ей в ту пору лет тридцать было…

– А ведь Руслан тебя любит, – заговорила Лена от порога. – Мальчик очень горюет. Может, все-таки откроемся ему?

– Пусть мальчик переболеет и забудет, – ответила Грета. – Мне ему ответить нечем… А я фотографии рассматриваю. Какая вы были хорошенькая! Гораздо лучше своих подруг. А учительница ваша – просто красавица.

Лена подошла и заглянула в альбом.

– Странно, как эта фотография здесь очутилась? В этом альбоме фотографии столетней давности, я его с юности не открывала. А этому снимку… так, сейчас соображу… ровно пятьдесят лет… нет, сорок пять. Да, если б я была художником, то с Земфиры Рувимовны Юдифь нарисовала. У меня больше нет ее фотографий. А если бы я на нее раньше наткнулась, то давно бы поняла, каких кровей Катя. Ведь вылитая Земфира, а?

Вечером Иван Иванович зашел к Шпильман в гости. Дважды обойдя Грету вокруг, он спросил:

– Маргарита, а какие у тебя ноги?

– Что? – изумилась она.

– Тебя двое опознали по ногам: Беляков и Руслан. Что такое в твоих ногах, что тебя за Таньку Гречку приняли? Какие у вас ноги?

Грета подумала и сказала:

– Зажигательные.

Елена Карловна засмеялась. Потом сказала:

– Не мучайся, Иваныч, это анекдот с бородой. Женские ножки делятся на зажигательные – ножки-спички, опьяняющие, то есть бутылочками и музыкальные – как у рояля. Ты у нас верный муж, поэтому на их ножки внимания не обратил. Лучше скажи, когда это все закончится. Видишь, девушка устала взаперти сидеть.

В день похорон к моргу собралось столько народа, что Татьяна удивилась. А это утятинцы сочувствовали горю девушки, потерявшей жениха и жестоко отомстившей за его смерть бандитам. Да и к особнякам основная масса относилась негативно. В толпе горячо обсуждали, вернутся ли Саблины из Израиля, куда улетели, вызвав доктора к раненым бандитам. По-настоящему горевали о Маргарите немногие: слишком мало знали. Однако, в кафе «Селезень» на рынке, где Кожевниковы заказали поминки, народу набилось немало.

Вечером, проводив Руслана, Кожевниковы собрались к Елене Карловне, но, привлеченные криком во дворе Золотухиных, побежали к Таисии.

К Шпильман Татьяна влетела с новостями:

– Ой, что сейчас расскажу! Слышу у Таиски во дворе крик, выхожу. Лида-то у них с той ночи не поднимается, говорят, последствие сотрясения мозга. Температура, голова болит, тошнит, на свет глядеть не может. Я испугалась, не с ней ли что. А это Поповы пришли за своего ирода просить, – видя, что слушатели ее не понимают, пояснила. – Ну, Лешка Попов, из семеновских. Это ведь они в прошлом году Лидочку беременную в котлован скинули. И хватило совести прийти: «поймите меня как мать, не губите ребенка». Бабка Паша дала им мать! Вот она, партизанская косточка! И Таиска добавила! Наглость какая: ее выродок молодую мать с не рожденным еще ребенком не пожалел, а ты его пожалей. Иван Иваныч, много им дадут?

– Не волнуйся, не отвертятся. Если бы только этот случай, могли бы с опытным адвокатом на другую статью переквалифицировать, мол, это не покушение на убийство, а хулиганство. А вместе с убийством Кати, сама понимаешь… Вовка только по этому делу проходит, его адвокат будет землю рыть. А Поповым-то без разницы, чего поперлись…

– Ну, и нам без разницы! Давайте помянем Маргариту и выпьем во здравие Татьяны!

– Ты знаешь, Маргарита, наши твою карточку медицинскую из Успенска запросили.

– А там нет ничего. Даже группы крови. Я только на медосмотры туда ходила.

– А зубы?

– И зубы я не лечила. Не волнуйтесь, исчезну я как утренний туман. Вы лучше расскажите, за что химики деда Славку убили?

– Не они. Убил его Димка Ежов, брат Маринки. Ну, любовницы полковника. Дед на нее завещание написал, ей отдал. Через неделю тот его и … того. Чтобы не передумал. Он ведь эти завещания не один раз писал. А машину свою Ежов одному уремовскому охраннику продал, путем не помывши. И обошлось бы, но тот устроился сюда.

– А что же они это завещание не предъявили?

– Так чтобы в наследство вступить, нужно, чтобы дед был официально признан пропавшим. Вот и выжидали. Но оказалось, что дед сам себя перехитрил. Любовнице завещание для успокоения, а на следующий день другое оформил – на дочь. С тем и ушел в мир иной.

Через неделю сломалась машина Ираиды Семеновны, и она отправилась в Москву на вещевой рынок с Валерой на его микроавтобусе. Хотя ее шофер утверждал, что ему тут ремонта на день, Ира ждать не стала, тем более, у Кожевникова были какие-то дела в столице.