Ловушка для осьминогов

Послал Нине Васильевне воздушный поцелуй и сказал:

– Тут мелким магарычом не отделаюсь, тут я вам конкретную поляну накрыть должен!

Назавтра с магарычом пришла Лида. Её рассчитали этим днём, потому что Петров сразу понял, что, если промедлит, то обзаведётся дюжиной обиженных не последних в этом городе лиц, и сдался первому же депутату и его филологической дочке. Лара замахала на Лиду руками, но Нина Васильевна сказала:

– А вот мы сейчас чаёк сообразим с тортиком, потому что вам с Ларой лишние калории не повредят, а мою юную красоту уже ничто не испортит. А вино, о, вполне приличное вино, ты дополнишь ананасом и отнесёшь новой твоей подколодной наставнице Ирке Медниковой. И скажешь, что уважаешь её за стабильность в работе и твёрдый характер, что слышала, что её в «Губернскую газету» приглашали, и что случаем узнала, что в управлении по делам печати и телерадиовещания подумывают её к себе перевести. В общем, лесть грубой не бывает, а Ирка одна может полдюжины журналистов съесть и не подавиться. Скажи, что воспитываешь дочь одна, что карьера тебе не по зубам, и нужны только деньги.

– Так оно и есть…

– Вот и покланяйся! Обезвредь гадину.

Потом они просто потрепались за чаем, причём выяснилось, что Лида в молодости занималась акробатикой.

– Наш человек, – кивнула Нина Васильевна. – Я сама волейболом занималась, даже запасной как-то в сборную брали. Правда, дальше не задалось. Я и зама себе подобрала из спортсменок, Лара плаваньем занималась. Тоже недолго, в девятнадцать травма и замужество.

– Нет, я уже перестарком бросила это дело. На последнем курсе, перед дипломом. Поняла, что выше не пробьюсь. У нас в Уремовске очень сильная была команда.

– Так ты в Уремовском университете училась? Может, Дуню там знала?

– Нет, близко я не знала. А вот с Ингой Киприди она в общежитии в одной комнате жила.

– Лара, так какого ж…

Нина Васильевна пронзила её возмущённым взглядом и вылетела из кабинета. Минут через десять, вернувшись, сказала, что «эта звезда» облила её своим презреньем, и сказала, что, может, они и учились в одном заведении, но в разное время, и никогда она не обращала внимание на каких-то деревенских шлюшек.

– Ой, – пискнула Лида.

– Да не бойся, я на тебя не ссылалась. Просто сказала, что в кадрах об этом услышала.

– Я просто не ждала, что вы сразу к ней пойдёте. У Дуни с Ингой тогда очень некрасивая история случилась. И сколько работали они под одной крышей, столько не здоровались. Наше ОГУ ведь чисто формальное объединение, сами знаете. Практически только здание общее. И бухгалтерия централизованная.

А история такая. Когда Дуня, тогда ещё Лена, поступила на первый курс, Лида уже была на последнем. Так получилось, что Дунин курс почти целиком был из областного центра. То есть девочки местные, а немногочисленные мальчики как раз все из районов. Первокурсников всех селили в четырёхместные комнаты, но Дуня-то была одна! И её вселили к Инге, которая была на третьем курсе, но, когда им дали возможность расселиться в двухместных комнатах, с ней никто жить не захотел. Она и тогда была такая, ледяная и высокомерная. Дуню она тоже облила своим презрением, а в дальнейшем делала вид, что та вообще не существует.

Инга тогда нацеливалась на науку и закрепление в областном центре. А это значит – выйти замуж за местного и поступить в аспирантуру. К первому пункту этого плана она уже подошла вплотную. Кандидат в женихи был очень даже подходящим. Физик, аспирант. Год по обмену в Америке стажировался. Фамилия какая-то княжеская, вроде бы, сам из дворян. Правда, на внешность не орёл. Лопоухий очкарик небольшого росточка, сутулый и молчаливый. Инга закрутила с ним на втором курсе, а с третьего взялась за обработку будущей свекрови. Она преподавала в их же университете, и Инга записалась к ней на спецсеминар. Точно Лида не помнит, но, кажется, тема была по «толстым» журналам советских лет. И учёная дама Ингу отметила и приблизила. И всё бы честным пирком да за свадебку, но почти что жених часто навещал свою без пяти минут невесту по месту её проживания. Вот представьте рядом Ингу и Дуню. Не красавицы обе. Инга – тонная и стильная брюнетка, холодная и надменная, а Дуня – не толстая, но пышная, русая, кровь с молоком, весёлая и простая. Словом, «сексапил №1». Ну, и запал аспирант на Дуню. Да так, что заявил мамане, что желает создать семью с этой юной телятницей. Маманя познакомилась и пришла в ужас. Почти наголо постриженная, одетая бедно и безвкусно, лексикон дворовый, манеры не дворянские явно. Ну, и началась планомерная обработка сыночка, чтобы отстал он от Дуни. И сердечные приступы мамаша изображала, и грязью-то её обливала, и любовников ей приписывала, и на экзаменах заваливали с маминой подачи. Тут вскоре Лида на диплом вышла и дамы эти на несколько лет исчезли с её горизонта. Но конец известен: ни та, ни другая не замужем, ценный приз достался кому-то третьему.

– А как фамилия этого приза?

– Да не помню я! Помню, что тётку эту, свекровь несостоявшуюся, звали Тамарой, потому что кличка у неё была «царица Тамара». И какая-то звучная княжеская фамилия.

– Не Лопухина?

– Ну, эту бы я запомнила!

– Романова? Милославская? Нарышкина?

– И рада бы помочь, но не помню! И спросить не у кого! А Инга точно не скажет.

Когда Лида ушла, Нина Васильевна с досадой сказала:

– Эх, поспешила я и всё испортила!

– Не вините себя. В таких поражениях подобные особы не признаются ни под каким видом. Будем надеяться, что Лида узнает эту фамилию через кого-то из однокурсниц.

– Время, Лара! Через неделю карета превращается в тыкву.

– Заберу Мишку из санатория к себе. Если появится бабка, буду драться.

На выходные приехала Наташа с дочкой. Лара пол вечера приглядывалась, а потом сказала:

– Внешне не похожа на тебя. Но характер!

– Да, похожа она на отца. И характер такой же: упрямая, неуправляемая, если что решила, с пути не собьёшь!

– Вот такой и ты была.

– Правда?

Переглянулись и рассмеялись.

Утром после завтрака Наташа пошла к бабушке и дедушке, которых Лара разыскала по старому делу о наезде. Они оказались живы, и даже не очень старые. Лара разузнала все о них, подкараулила у дома, поглядела издали, но ей даже в голову не пришло подойти. Она понимала, что, вероятно, виновата в том, что они были лишены возможности общаться с внучкой. Теперь она думала, что ошибка с датой рождения во вторичном свидетельстве о рождении, полученном после удочерения Наташи, ошибкой не была, а была злым умыслом Николая. Этой мыслью она поделилась с дочерью, и та согласилась, дополнив, что, когда она решила назвать дочь Катей, отец прямо «с резьбы сорвался», вопил: «Любое имя, но не это!» Но Наташа всегда противостояла давлению. «А ведь даже не знала, что маму Катей звали. Или что-то смутно помнилось?»

– Когда мы познакомились, у тебя кукла любимая была. Грязная, потрёпанная. Вот её ты Катей звала. Может, мама тебе её тебе подарила? Как Колька её ненавидел! Трижды выбрасывал. А мы с тобой находили и отстирывали. Я думала, он её вида стыдится. А он имя выкинуть из памяти стремился.

Лара осталась с внучкой. Погуляли, поиграли, пообедали. Спать уложила. Ничего, справилась, хотя Наташа волновалась и пару раз позвонила. А после обеда пришли Девятьяровы, и Миша терпеливо возился с Катей, которая восприняла его как собственность, и командовала по-генеральски.

Дима Лару спросил, что это сын так терпеливо с малявкой возится, до сих пор в чадолюбии как-то замечен не был. Она засмеялась и шепнула: «Потом скажу». Зато рассказала про «царицу Тамару». Он кивнул и сказал, что данных может хватить. Позвонил коллеге из Уремовска, который, к счастью, оказался на дежурстве, попросил поискать свидетельницу по таким приметам.

Поздно вечером зашёл:

– Вижу, у вас свет ещё горит. Вот, решил сразу отдать.

На блокнотном листочке – адрес. И два имени: Хованская Тамара Григорьевна, Хованский Андрей Павлович.

– Это в Уремовске?

– Это у нас. Вот, из твоего окна видно, – показал на сияющую огнями окон девятиэтажку. – За хрущёвками. Они одиннадцать лет назад сюда переехали. Эх, зря, наверное, сказал, теперь ночь спать не будешь.

Выглянула из кухни Наташа, сделала комплимент сыну.

– Да, ты же обещала объяснить, что это Мишка таким образцово-показательным был?

Лара засмеялась:

– Возникло у него опасение, что ты женишься…

– Это мать его заводит!

– Ну, я объяснила, что «рече Господь Бог: не добро человеку быти единому». Понял. Ещё сказала, что может жена оказаться с ребёнком. В этом случае ему придётся принять и ребёнка. Мне кажется, он сегодня проверял себя на семейное терпение.

– Спасибо, Лара, ты настоящий друг. Я, конечно, сыт семейной жизнью, но всё равно спасибо. И сын у меня, оказывается, хороший.

– Эх, – высказалась Наташа, когда он ушёл. – Я думала, это твой мужик, а оказывается, друг.

– У меня, знаешь ли, врождённая патология. Сердце в форме ловушки для осьминогов. Вот и не попадают туда мужики. Одни осьминоги заплывают.

Утром Наташа повела Катю в гости к прабабушке и прадедушке, а Лара отправилась к Хованским. Очень переживала, удастся ли достучаться до их сердец. И что сказать в домофон? Повезло, дверь распахнулась перед её носом, вылетела стая девчушек, и последняя даже вежливо придержала дверь перед ней. Некоторое время стояла перед дверью, восстанавливая дыхание. Наконец решилась и протянула руку к звонку. Дверь распахнулась почти моментально. На пороге стояла небольшого роста женщина с фигурой типа «снежная баба» – узкие плечи и очень широкие бёдра. Судя по её реакции, ждала она кого-то другого.

– Мне надо поговорить с Хованским Андреем Павловичем.

– Вы по какому вопросу?

– По личному.

– А точнее?

– Это я ему объясню, – возмутилась Лара желанием мамаши контролировать сына. – Или он недееспособен?

В это время распахнулась дверь напротив, судя по тому, что вывалился оттуда мужчина с мокрой головой, это была ванная. Лара взглянула на него и завершила разговор:

– Да, недееспособен.

И стала спускаться по ступенькам. А из лифта выходили парень с девушкой. Парень нёс стойку для переливания крови, девушка – чемоданчик. Цель их визита не предполагала иного толкования: «откапывать будут». У Лопахиных, как у любого семейства с пьющим родственником, тоже были знакомые медики, выводящие из запоя.

У соседнего дома ей пришлось присесть на заснеженную скамейку, чтобы справиться с одышкой. Она шла в семью вузовских преподавателей, боясь, что они могут оказаться людьми бессердечными. Но что в семье может оказаться обыденный, а потому ещё более безнадёжный изъян, об этом она как-то не подумала. Подошла к Ларе рыжая собачонка, обнюхала её руки.

– Вот так, подружка, – сказала ей Лара. – Фея напрасно стучала волшебной палочкой по тыкве. В карету она так и не превратилась.

Глава девятая, в которой ведутся разговоры у больничной койки

Надоедливо гудел телефон. «Сколько можно», – с досадой подумала Лара. А потом дошло: «Значит, уже утро, я, наверное, на работу опоздала». С трудом разлепила глаза. Действительно, утро. В больнице. Врач подошёл. Тот самый, у которого она первый раз лечилась. Да, она же сама к нему просилась. Он взял с тумбочки телефон и буркнул: «Да! Она не может подойти. Под капельницей. Да! В третьей кардиологии. Если мать, должны знать. Она тут у нас не так давно уже лежала. На Толбухина, да». И Ларе: «Выключу, надоел».

– О-о, – застонала Лара.

– Что не так?

– Мама!

– Она что, тоже сердечница? Ей плохо станет?

– Это мне совсем плохо будет.

– Понятно. Мама – из осьминогов?

– Мама не осьминог. Но все люди в моём сердце рано или поздно начинают выделять яд.

– Ага, и отращивать присоски на щупальцах.

Какой человек лёгкий! Ничего объяснять не надо. И говорит с ней на понятном языке. Недаром Лара вчера попросила скорую отвезти её сюда. Ей после посещения Хованских совсем плохо стало. Она даже вещи собрала на случай, если придётся в стационар ехать. Но потом ничего, оклемалась. Наташу с Катей обедом накормила и до машины проводила. Передохнула и на дежурство в аквацентр пошла. В бассейне поплохело, а потом ничего. А вот когда ночью уже к выходу шла, поняла, что всё, лимит исчерпан. Охрана ей скорую вызвала.

Через два часа после звонка до неё добралась мать. Верещать она принялась от порога. К счастью, по коридору врач проходил. Поставил на место сходу. Она подсела к Ларе на койку и песню сменила:

– Всё! Хватит. Возвращайся домой. Чего ради гробить себя дополнительной работой, чтобы потом отдавать всё заработанное за съёмную квартиру?

– Мам, а дома хорошо?

Мать опешила:

– А что плохого?

– У нас, чтобы одной побыть, надо или в туалет, или в ванную. Только ведь ненадолго. Другим тоже надо.

– Конечно, мать виновата. Не обеспечила вас жильём!

– Мам, мы уже и сами родители больших детей. И тоже их ничем не обеспечили. Но жить-то как-то надо! Вот и живём… кто как может. Тебе, чтобы разрядиться, надо проораться. А мне – помолчать в тишине. Значит, жить нам надо отдельно.

Мать всхлипнула. Удивительно, что не взвыла. Видно, предупреждение врача пока ещё действовало:

– Ну, спасибо, доченька, оценила материнскую заботу…

– Оценила? То есть конвертировала в денежном выражении? Ты обо всех нас заботилась, мама… и сейчас заботишься. Но я не оценила. А Володя оценил? В чувствах или в денежном выражении? Он дом свой продал… не спорю, дом его! Но по сравнению с тем домом, в котором он живёт… ты ведь хвалилась Семёновне, какой Володенька дом построил, фотки показывала. По сравнению с его особняком эта деревенская халупа – тьфу! И деньги, которые он за него выручил – тьфу! Не для нас, конечно, для нас это было бы просто богатством. А в чувствах? Что значил этот дом для нас всех? Покой! За эти 8 лет все Витины дружки в городе сгинули. А он держится. Экономия! Вы с огорода кормились. И за Вику душа не болела: подросток в деревне, опасностей и соблазнов меньше. И всё это Володя оценил… в той самой сумме. Для него маленькой, для нас большой. Про Витю не говорю, он свою собственную жизнь не ценит…

– Володе в детстве досталось…

– Если досталось, то я этого не помню. Ты всегда над ним квохтала: ах, бедняжка, с отчимом растёт! И что плохого сделал ему отец? Построже говорить с ним ты папе не давала, нам с Витькой больше доставалось. Вырастил, выучил. Высшее образование дал. Одному ему, родным детям не довелось.

– Но ты же выучилась, хоть и заочно…

– Я сама! До 19 лет меня учили и кормили. Дальше – сама! Ты мне со Славиком помогала, иначе бы не осилила. Я это ценю! Но… Володю и Витю ты жалела. А меня – почти никогда. Почему, мама?

– Они слабые, болезненные. А ты – сильная. Спортсменка.

– Ага. Помню, как мы с Володькой корью болели.

– Неправда! Тебе четыре года едва исполнилось, не можешь ты помнить.

– А вот помню. Мою кроватку в вашу спальню перенесли, за спинкой вашей кровати она стояла.

– Правда, мне сказали, что надо в темноте…

– А Володькину раскладушку в угол поставили. И он ныл почти без перерыва. А у меня почему-то всё время пачкались руки.

– Это сыпь. А тебе казалось, что грязь.

– Ма, а я ныла?

– Нет, только несколько раз попросила ручки тебе помыть. Да у тебя и сил не было. Всё время температура под сорок. Володя ныл, потому что болел в лёгкой форме.

– Вот! Ты их жалела, и они себя жалеть привыкли. За это я на тебя в обиде, что не научила себя жалеть.

– И что теперь?

– И всё. Не жалела, всё на себя грузила. От последней соломинки хребет переломился.

– Что ты говоришь!

– Да не ужасайся, я ещё не умираю. Но здоровье моё в дальнейшем не даст мне подработать. В бассейне я дежурить не могу. Уже предупредила Петровича, что не вернусь.

– Ну, уж дежурить-то…

– Спасибо, мама.

– А что, я неправду сказала?

– Я дежурный спасатель, а не смотрительница в музее. Бывает, что люди тонут, не слыхала про такое? Прошлой зимой пьяный дебил ученицу мою топил. Я её спасала, а он мне руку сломал. А какое спасение теперь, если у меня от влажного воздуха аритмия!

– Ты же сказала, что упала… про руку-то.

– Упала. И не один раз. К чему тебе подробности?

Словом, поговорили.

А вечером пришли Дима и Нина Васильевна. Он днём пытался дозвониться, узнать, сходила ли к Хованским, но Ларин телефон был отключён, поэтому позвонил на служебный и узнал о её болезни. Договорились навестить вместе. По дороге обменялись новостями. Услышав о нашедшейся «царице Тамаре» и её сыне, Нина Васильевна сказала:

– Господи, неужели вся эта история закончится? Мальчика пристроим, и наконец-то Лара начнёт приходить в себя! Как она пугает меня этой одержимостью им!

– А вы хорошо с Мишей знакомы?

– Вообще незнакома. Единственный раз видела его на похоронах матери. Да и Лара, ну, учила она его плавать когда-то, но только на похоронах узнала, что это Дунин сын. Она даже Дуню толком не знала.

– Вы близко знаете Лару? Вы понимаете, откуда эта одержимость?

– Да совесть у неё…

– Что совесть?

– Есть у неё совесть. А это плохо.

– Ну, вы сказанули…

– Понимаете, Дмитрий Сергеевич, совесть – она как шуба. Нельзя сказать, что не нужна, но надевается редко. Раньше, говорят, всю зиму носили, а теперь от силы несколько дней в году из-за изменения климата. А наденешь – реакция от окружающих негативная. Одни говорят, что выпендриваешься, у нас, мол, есть, но мы же не носим! А другие: сроду у меня её не было, и не нужна она. Возни, опять же, с ней много: просушивай, выветривай, нафталином пересыпай. Места много занимает в шкафу.

– Какой цинизм, – хмыкнул Дмитрий Сергеевич.

– Не цинизм, а здравая оценка.

В больнице первым делом она спросила Лару, успела ли та посетить Хованских. А услышав рассказ о визите, с робкой надеждой предположила: может, не он отец?

– Вот тут никаких сомнений, – вздохнула Лара. – Он, когда вывалился из ванной с мокрой головой… уши лопоухие, глаза близорукие, да ещё голову набок… господи, у Миши и так здоровье слабое, да к нему ещё наследственный алкоголизм!

– Ладно, не тушуйся, Юрка уже предложил Мишу после санатория к себе забрать на пару недель. Лечись, потом дальше думать будем! Обращусь в фонд, попрошу приёмную семью поискать. Только бы бабка активность сократила.

– Насчёт бабки могу вас успокоить, – сказал Дмитрий Сергеевич. – Вы знаете, что такое трастовый фонд?

– Чай, с образованием, – фыркнула Нина Васильевна.

– Так вот…

В общем, Витецкий при допросе вынужден был рассказать, что знал. А дальше – проще. Выяснилось, что в разное время Дуня и Валерий Лопухов летали в Женеву. И, действительно, дело было в наследстве.

В семействе их матери что-то вроде традиции: двое детей, один любимый, другой нелюбимый. Так что была у Дуни тётка Анна, в семье нелюбимая дочь. Она после восьмого класса поступила в ПТУ, причём уехала в Новогорск, чтобы с матерью и сестрой не общаться. И там она первый раз вышла замуж. Про мужа её ничего не известно, прожили они лет десять, а потом он умер. Брак был бездетным. Прошло какое-то время, она познакомилась с иностранцем, вышла за него замуж и уехала в Нидерланды. Через несколько лет и этот супруг умер. Был он небогат, но оставил ей солидную страховку. Потом она познакомилась со швейцарцем из Цюриха, тоже не миллионером, а мелким чиновником. Потом она овдовела в третий раз. Возраст у неё был такой, что уже хотелось покоя. После похорон она перебралась в какое-то там живописное местечко на берегу Женевского озера, где муж оставил ей уютный домик с клочком земли с виноградниками. И она внезапно увлеклась хозяйственной деятельностью. А через пару лет вдруг в четвёртый раз вышла замуж. За соседа, который давно глаз положил на землю её покойного мужа. Был он совсем стареньким, у него даже ноги не ходили, на электрической коляске ездил. Но вдвоём они увлечённо занимались виноградарством и виноделием. Когда супруг слёг, Анна с русским терпением за ним ухаживала, а после его смерти стала единственной наследницей. Правда, наследство изрядно потрепали швейцарские налоги, да так, что тётке стало плохо. Пришлось обратиться к докторам. И тут выяснилось, что богачкой ей долго быть не удастся. Как принято у них, медицина сурово уведомила, что жить ей осталось считанные недели. И стала Анна думать, кому наследство оставить.

А надо сказать, что Анна ностальгией не страдала, и родину посетила за все эти годы один только раз, да и то из соображений прагматических. Одиннадцать лет назад умерла её первая свекровь и оставила ей в наследство квартиру и небольшие накопления. Оформляя наследство, Анна в выходные дни от нечего делать съездила в родной Ефимовск, где с величайшим неудовольствием пообщалась с сестрой и её любимым сыном. А потом от соседей узнала о существовании нелюбимой и непутёвой дочери. Сама такая была, поэтому поехала в Уремовск и быстренько разыскала племянницу. Та нашлась в кризисном центре, где пребывала после роддома. Тётка увезла её с ребёнком в Новогорск и стала переоформлять квартиру на неё.

Приглядевшись за эти дни к племяннице, в восторг она не пришла. Дуня была полной противоположностью аккуратной, педантичной и ответственной тётке. Анна сначала ведь предложила Дуне уехать с ней, но та сказала, что мечтает о журналистике, а в чужой языковой среде это не получится. И Анна попросила отдать ей ребёнка. Дуня возмущённо отказалась, и женщины поругались. Всё же тётка оставила Дуне денег на первое время. Но в дальнейшем связь не поддерживала. И вот теперь она решила приглядеться к племяннице: может, с возрастом она изменилась? Дуня получила приглашение и авиабилет.

Дуня не изменилась. Общение было тяжёлым. Под конец Анна высказалась: вот, мол, разве можно тебе наследство оставлять? А племянница беспечно расхохоталась, вспомнив, сколько раз в жизни её облапошивали. И сказала, что при её безалаберности она какую-то часть бездарно потратит, а остальное мошенникам отдаст. «А сыну твоему если оставить?» На что Дуня руками замахала: мать с братцем меня враз сумасшедшей объявят и на наследника лапу наложат. Не желаю я сыну такого детства, каким моё было. Да и богатство часто не на пользу ребёнку. Пусть с детства знает, что ничего даром не даётся, пусть будет стимул работать и учиться. Тут тётка поняла, что экстравагантная Дуня рассуждает вполне здраво. И уже в полном согласии они обратились к юристу. В результате тётка создала траст, который прекращается после смерти внучатого племянника. Наследство отходит его детям в равных долях, если смерть отца произойдёт вследствие естественных причин. В случае насильственной смерти или если он умрёт бездетным, всё отходит каким-то благотворительным организациям.

– А ещё эти две дуры внесли туда столько ограничений, что Миша получит не наследство, а от мёртвого осла уши, – с досадой сказал Дмитрий Сергеевич.

– Ну-ка, ну-ка, – оживилась Нина Васильевна.

– С двадцати одного года ему пойдут ежеквартальные выплаты. Или раньше, со времени, когда он начнёт получать профессиональное образование. А пока он находится на попечении родственников, он ничего не получает. Вот это к чему?

– Это называется «У советских собственная гордость», – подумав, предположила она. – Пока Дуня была жива, она хотела содержать ребёнка сама. И это ещё лишало соблазна её родственников тянуть руки к Мише в случае её смерти. Что ещё?

– С этого же возраста он имеет право проживать в доме своей двоюродной бабки. Но и только. Дом остаётся в распоряжении попечителя и не может быть Мишей ни продан, ни сдан в аренду.

– Тоже нормально. Если мальчик не в состоянии приобрести жильё – вот тебе угол. А если пропить захочет – фигушки. Если это всё, то хорошее завещание. Только плохо, что не предусмотрена оплата серьёзного лечения.

– С этим как раз порядок. На обучение и лечение ограничений нет.

– Тогда всё прекрасно. А ваши придирки – это обычное желание мужика, чтобы на пиво оставалось. Но что же бабка за внуком гонялась?

– Покойница Дуня, судя по отзывам, была трепло. Что-то она про богатство кому-то на работе ляпнула. А Витецкий сообщил дружку. И Валерий рванул в Женеву. А там тётка ему заявила, что они с сестрой детей поделили, и пусть он от матери наследства ждёт. Он просто не догадался, что можно запросить копию завещания. И после смерти сестры решил, что теперь по российскому закону Дуне наследуют сын и мать.

– Ну, и ограничился бы материной долей! Зачем мальчишку тиранить?

– Два куска лучше, чем один.

– А теперь они отстанут?

– Я его адвокату копии дал. Он скис. Одно дело богатого наследника защищать, и совсем другое – обычного офисного работника. А когда Валерий узнал о том, что им с матерью в любом раскладе ничего не выпадает, он, говорят, весь день выл в КПЗ.

– А зачем он Лопухина убил, и как они вообще оба там оказались?