Миры внутри нас. Сборник участников конвента «РосКон» (Международная литературная премия имени Александра Грина). Часть 2

– Пойду наугад, – решил добрый мальчик.

Шёл день, шёл два, а на третий услышал пение птиц.

– Может, это те птицы, которых я обижал? – обрадовался он, заходя в лес.

По дереву весело прыгала белка, у едва заметной тропки семенил ёжик с яблоком на спине. А на высокой берёзе сидела сорока-белобока, наша болтливая знакомая.

– Кар-р-раул, – едва не свалившись с дерева, завопила перепуганная тараторка, – нас нашёл злой мальчик. Спасайтесь, спасайтесь, кто может. Он нас уничтожит. Спасайтесь от злодея!

И первая дала дёру. Все птицы и звери в страшной панике бросились врассыпную. Кругом воцарился хаос, как будто начался всемирный потоп или пожар. Белка несколько раз перевернулась в воздухе, едва успев зацепиться маленькими лапками за тонкую ветку, ёжик, забыв про яблоко, помчался словно спринтер на соревнованиях, птицы попрятались в гнездах, змеи, мыши, хомяки юркнули в норки, а кошки и собаки, забыв о взаимной вражде, мчались по лесу бок о бок.

Юный путешественник опешил. Ему даже в голову не приходило, что животные боятся его настолько сильно. Добрый мальчик бросился за беглецами.

– Я уже не злой, я не хочу никого обижать. Постойте же, постойте. Мне так нужна ваша помощь, – кричал он во весь голос. Но его никто не слышал.

– А-а-а, – снова раздался крик, – помогите.

Мальчишка бежал так быстро, что не смотрел под ноги и угодил в глубокую яму со всего размаха. К счастью, её дно устилал толстый слой прошлогодних листьев, которые смягчили удар.

– Ур-р-ра, ур-р-ра-а-а, злой мальчик свалился в яму, посмотрите, посмотрите, теперь ему не выбраться, – тараторила во всё горло сорока, нарезая круги над землёй.

Все животные, птицы, насекомые медленно приблизились к яме и увидели горько плачущего врага, сидящего на самом дне. Выбраться он оттуда никак не мог, да ещё больно ударился при падении.

– Помогите, мне нужна ваша помощь, – подняв голову, простонал мальчик.

– Ха-ха-ха, – крикнула громко сорока, – ему нужна наша помощь. Как бы не так! Помогай себе сам, отвратительный злодей. Вот тебе – получай!

И, схватив клювом шишку, бросила в ненавистного злодея.

Ой, что тут началось! Звери словно сошли с ума. Белки швыряли в мальчика шишками, ёжики – яблоками, птицы – землёй и ветками, кошки злобно мяукали, собаки лаяли и рычали, змеи шипели, а сорока носилась вертолётом и довольно выкрикивала:

– Так ему, так ему, пусть получает.

– З-з-з, что тут происходит? – раздалось звонкое жужжание, и разом наступила тишина. Над животными застыл пчелиный рой во главе с красавицей пчелой. Это была их королева. Её подданные легко и быстро помахивали прозрачными крылышками.

– Что вы делаете? – строго спросила пчелиная королева.

– Это злой мальчишка, он упал в яму, и мы его наказываем за все его мерзкие дела, поделом ему, – выпалила скороговоркой сорока, – пусть почувствует, как нам было больно.

Царица пчёл посмотрела в яму, где, сжавшись в клубок, плакал мальчик.

– Как вам не стыдно? – прожужжала пчела.

– А почему нам должно быть стыдно? – наперебой закричали звери. – Этот гадкий злодей вытворял с нами ужасные вещи, пусть на своей шкуре почувствует боль.

– А вы решили стать такими же, как он, злодеями? – полюбопытствовала королева.

– Нет, мы не хотим быть злодеями.

– Тогда почему вы поступаете так же, как и он?

Ответом была тишина.

– Помогите ему выбраться, – приказала пчела.

Звери позвали бобров. Конечно, кого ещё звать на помощь в таких случаях? У бобров такие острые, крепкие зубы, что они легко перегрызают деревья, какими бы толстыми те ни были, и строят на реках надёжные плотины. Бобры-строители мигом свалили дерево и опустили один край в яму. Пострадавший выбрался на поверхность.

– Спасибо, – поклонился мальчик всем животным, – и простите меня, пожалуйста, за то, что я причинил вам столько зла. С этого дня даю слово, что никогда-никогда не стану прежним. Никто не будет мной обижен.

Звери и птицы не верили своим ушам.

– Мне очень стыдно за прошлые поступки, – продолжал говорить их злейший враг, – ведь я даже не понимал, какую боль и какой страх вы чувствовали. Я это понял лишь тогда, когда со мной обошлись так же. Я признаю, что заслужил то, что со мной случилось. А ещё я пришёл просить вас о помощи.

И мальчик рассказал всем о том, что случилось, – о нашествии крыс.

Звери наперебой загалдели, птицы зачирикали, а больше всех шумела сорока.

– Крыс-с-сы, какой уж-ж-жас-с-с. Спасайтесь кто мож-ж-жет, – и первая собралась улетать.

– Тихо всем! – гавкнул огромный бездомный пёс. – Мы должны вернуться. Не позволим крысам хозяйничать в нашем доме.

– Да-да, – зашипели ужи, – не позволим.

– Не позволим, – подхватили все звери и птицы.

И они вернулись домой. Крысы, увидев кошек, собак, ужей, в страхе разбежались, и вскоре их никто не видел. Добрый мальчик сдержал слово. Никогда в жизни он больше не обидел ни одно живое существо и не позволял другим делать это. На деревьях возле дома доброго мальчика висели кормушки для птиц. У дверей стояла миска, полная еды, для кошек и собак. В саду лежали яблоки и орехи для белок и ёжиков.

Рогатки были сломаны, а сердце – исправлено.

Алиса Гарбич

Признаётся, что, до того как ИСП заметил его, он зарабатывал публикациями в Интернете. Писать начал, попав под влияние Кэрролла и его «Алисы…». Не говорит о себе много, так как считает себя недостаточно примечательной личностью. Упоминает лишь о клинической нелюбви к спорту, предрасположенности к вредным привычкам и полном осознании собственной никчёмности, и, несмотря на всё вышеперечисленное, всегда старается оставаться самим собой и никому не пытается угождать. Любимый поэт – Заболоцкий, любимая книга – «Алиса в Стране чудес», любимая группа – Alice in Chains.

Я и она

Пульсирующие светом маршмеллоу снова видны мне через шёлковую щель, источающую фиолетово-грозовое сияние. Они предстают предо мной плывущей горстью бесформенных сердец. Шов, рассёкший стену надвое, – единственный источник, передающий признаки жизни с внешней стороны этого… Дома? Ящика? Шкафа? Из всех кубов, в которые способен поместиться человек, моё пристанище похоже на сейф или холодильник: беззеркальный, обесточенный участок материи, пропитавшийся кислотной ржавчиной и прокисшим кефиром.

Я живу во мраке отзвуков сознания. Серые, лишённые штрихов и деталей образы убеждают в зыбком правдоподобии собственной реальности, которую не развидеть. Я не сформировал представления о своём теле, иногда бездумно ощупываю себя, пытаясь запомнить любую деталь, преобразовать ощущение в подобие воспоминания. Скреплённое бурлящими наростами, воняющее старым ковром, истощённое и немощное. Оно липкое, пористое: пальцы пухлые, как свечи, вязнут в нём. Я лишён права следить за временем, но у меня есть возможность ждать, что однажды, неощутимо для меня, кто-то извне оборвёт мою жизнь. А если это уже произошло, то на что мне надеяться?

Спустившись в подвал, ноги ступили на дощатый пол, покрытый ошмётками лиловой серы. Щели между хлипкими досками заполнены сплющенными тараканами и иссохшими мушиными стёклышками, что стёрлись в перхоть. Два равноудалённых друг от друга тубуса из алого стекла подпирали собой вздувшийся жабьим брюхом потолок. Из их изломов туго тёк раскалённый синий пластик. Драпируя собой пол – слой за слоем, образуя поверхность настолько скользкую и горячую, что она казалась расползающимся фундаментом. Вверх, по спирали холодных ступеней. Затем – коридор с его упирающимися в бока стенами из окоченевшего камня и льющегося стеной обжигающего воска, капающего с тающих сталагмитов. В конце узкой и сырой тьмы была нора под аркой из двух злобно ухмыляющихся жёлтых горгулий с красными рубинами в глазницах – от них веяло слякотью и влажной почвой. Из самой норы слышался запах жжёного сахара вперемешку с вонью сточной рыбы. Её отделанная матовым бархатом утроба источала колючий холод. Через пятьсот футов свободного падения я с хрустом расквасил нос, шлёпнувшись о мертвенно-белый мрамор. Мне с трудом удалось встать, слегка покачиваясь, я пытался разглядеть в асимметричной бронзово-серой кляксе очертания лица, но отражалось месиво, не имеющее формы, – симбиоз табачного дыма и вагинальных выделений.

То, что я увидел, повернув голову, заставило ноги закостенеть, а руки, согнутые в локтях, съёжиться от судороги. Глаза разъедал жар, они скукожились, как фольга в костре. Лицо пронзил зуд. Багровые дорожки, оставленные на щеках, никогда не потускнеют.

Окружавшая её земля топорщилась болезненно – зелёными комьями. Четыре перекошенные ножки обвиты скользкой сияющей гадостью. В этой хлорированной белой комнате без запаха теперь стоял болотный смрад. Она выглядела как сгнивший пень в сердцевине ледяного куба. Мною было утрачено ощущение воздуха, бьющего в затылок из отверстия, через которое я попал сюда. Всё заполонили духота и нарастающий аромат погостного гноя.

Сток

– Стало гораздо хуже… – Фёдор поднял глаза к бледно-жёлтой лампе, царапая ногтем поверхность кушетки.

– Они стали агрессивнее? – Эдгар сместился на край табурета.

– Нет, но… – дыхание участилось, запястья упёрлись в стальные балки, – они стали громче.

– Покажи мне их ещё раз, – он уткнул наконечник ручки в угол пожелтевшего листа.

Фёдор забормотал:

– Я окружён ими, нет ничего, только они… садятся мне на голову… чёрные изогнутые, покрытые мехом крылья, хлопают по ушам. Твари залезают мне в рот, пьют кровь из языка. Проглатываю их одну за другой, жёсткие волоски шерсти липнут к стенкам гортани… Писк… этот писк как скрежет когтя по стеклу.

Эдгар кивнул и начал запись:

Пометка 132. Фёдор Стасовски, попавший в лечебницу год назад, по-прежнему одержим кошмарами о монструозных сущностях. Он описывает их как нечто схожее с летучими мышами. Однако Стасовски неспособен идентифицировать существ из видений. У пациента наблюдаются периодические скачки артериального давления, в промежутках между тремя и пятью часами утра. Два дня назад у Фёдора была выявлена аритмия (19 сентября 2009 года).

Менгеле окинул глазами запись и перевёл взгляд на Фёдора: он, успокоившись, ровно дышал, красный покров сошёл с лица, пот, стекающий по щеке, отражал свет прерывисто жужжащей лампы. Казалось, парень задремал.

«Он не должен был родиться человеком, кем угодно, но не человеком», – подумал Эдгар, разглядывая налитые гноем прыщи на лице девятнадцатилетнего Фёдора Стасовски. Электронные часы на подоконнике показывали четыре нуля. Эдгар достал блокнот из кармана, провёл пальцем по стальной спирали и принялся выводить буквы:

Пометка 133. Уже три часа я наблюдаю за ним. Тело Фёдора будто потеряло способность принимать импульсы, исходящие от мозга. Подобное уже случалось раньше, но обычно продолжительность «анабиоза» составляла от 5 до 20 минут. Я вынужден использовать термин «анабиоз» за неимением более точного описания данного состояния (20 сентября 2009 года).

Эдгар просунул ручку в кольца и спрятал блокнот, который он иногда называл «пэкпот», в карман вельветовых брюк. Встал, подошёл к выключателю около двери, щелчок – и в центре комнаты образовалось пятно света. Он несколько секунд стоял, не убирая руки от стены, повернув голову в сторону окна. Эдгар Менгеле всем нутром ощущал, что покрытый бельмом Божий глаз наблюдает за ним. Врач «оттаял» и вернулся на табурет. Он вновь погрузился в ту часть сознания, куда не пускал никого, кроме себя.

«Что, если он просто умер? – представилось ему вдруг. – Единственный пациент в практике, благодаря которому мои статьи о деперсонализации стали издаваться в твёрдом переплёте. Тысяча и одна причина ухаживать за мозгом – кажется, так он называется? Человек, привлёкший к этому гадюшнику, именующему себя «Сток», внимание всей Челябинской и столичной прессы, просто умер после очередного приступа. Наедине с недоучкой, которого тут же уволят, если о смерти Стасовски узнают газетчики». В какой-то момент Эдгар поймал себя на мысли, что слишком углубился в анализ жизни после смерти Фёдора и не заметил, как второй из четырёх нулей стал тройкой, а челюсть всё ещё обездвиженного юноши отвисла.

– Зеркало, – доктор второй раз за шесть часов встал с табуретки, шагнул в сторону комода. Достал круглое зеркальце из второго ящика, обошёл кушетку. Поднёс его ко рту Фёдора и замер. Об этом способе он узнал десять лет назад. Вечером, после изматывающей работы в огороде, его бабушка часто смотрела передачи о народной медицине, высказывая своё мнение о современных методах лечения: «Они только и тратят деньги, что на жужжалки да плацебо», – бурчала она. К двенадцати годам Эдгар смирился с бабушкиной паранойей. Мать часто отправляла его в деревню, говоря из раза в раз: «У меня выезд, и я не могу оставить тебя одного на три дня, солнышко». Она была репортёром. Но каждый раз, возвращаясь домой, Эдгар обнаруживал свежую сперму на своей простыне или съёжившиеся презервативы на дне ванны. Он никогда не спрашивал её об этом – знал, что соврёт.

Помутнение в центре зеркальца говорило, что Фёдор жив. Эдгар глянул на часы: 3:05 – и открыл дверь. Цементно-серая луна, подобно уличному прожектору, развеяла тьму в коридоре. Менгеле стоял в дверном проёме, всматриваясь вглубь прохода, куда не мог добраться «фонарь». Огромная перекошенная тень, которую он откидывал на стену, напомнила ему Человека в чёрном костюме из рассказа Кинга. Быть может, это Фёдор чувствует – тьму, в конце которой ждёт что-то бесформенное, что-то ощущаемое, но не осязаемое. Глубинный страх, самое чистое из всех его воплощений.

Психиатр мягкой поступью вернулся к табурету. Он не знал, как долго ему придётся просидеть здесь, но был твёрдо уверен, что обязан заметить любое движение Фёдора, будь то взмах ногой или шевеление бровей. Потому как знал простую истину, которая была чушью для его коллег. Эдгар был глух к их насмешкам и усвоил, что людей стоит разделять: на тех, кто лежит на кушетке, и тех, кто сидит около неё с блокнотом или диктофоном.

«Смогу ли я понять, что блокнот у него?» – вот вопрос, на который Эдгар не мог найти ответа.

Анжелика Горбунова

Родилась 28 июня 1969 года в Мордовии, в семье первой народной мордовской сказительницы и основоположника мордовской профессиональной поэзии Ефимии Петровны и Ильи Петровича Кривошеевых (прабабушка и дедушка). Писать начала с детства, печаталась в местных газетах и журнале «Мурзилка». Много лет сотрудничала с журналом «Странник», автор книги «Добрые сказки», член Союза писателей России, автор ежегодной международной литературно-экологической акции «Литература и природа – рука об руку», акции «Живое сердце», посвященной бездомным животным, и ряда образовательных проектов.

Мирная сказка

В одном далеком королевстве жил-был король. И вот однажды проехал он по городу и решил, что настала пора делать в королевстве капитальный ремонт. А то приедет кто-нибудь в гости, а тут такой беспорядок. Сказано – сделано. Закипела работа.

А тем временем король соседней страны заскучал.

Чего только не делал, чтобы развеять свою скуку, – ничего не помогало. И тогда он решил: «А пойду-ка я войной на соседнего короля!».

Собрал войско и двинулся. Подъезжает к воротам города, а там табличка с надписью: «Королевство закрыто на ремонт». Вот незадача!

День ждал король с войском, другой ждал – не открываются ворота, ремонт идет.

– Хм, – хмыкнул король, – этак у меня весь воинственный пыл пропадет. Помогу-ка я ремонтировать королевство. Тогда ремонт побыстрее закончится, и я примусь за военные действия.

Постучал король в ворота, открыл ему человек в бумажной треуголке. Король предложил ему свою помощь. Человек в треуголке обрадовался и представился. Это и был король этого королевства. Дружно взялись оба короля за дело, а тут и войско подключилось. За два дня со всем управились. Все сверкает чистотой и свежими красками.

Настало время войну начинать. Только… что же это получается? Все, что делали, строили, опять рушить? Как же так?

– А нужна ли нам эта война? – спросил вдруг один из солдат.

И точно: не нужна. Так и стали дружить меж собой два королевства, а со временем и другие к ним присоединились.

И уже ни один король больше не скучал, потому что всем понравилось строить и созидать.

Цветы для медузы

Медуза лежала на своей любимой скале, подложив кулаки под подбородок, и хмуро смотрела на простирающуюся вдаль лазурь воды. Жуткая жара, тишина, если не считать крики чаек, и пустота. Во всем. Змеи, свесив языки от жары, еле шевелились на голове – боялись лишнего движения. Никого. И ничего. Это Медуза начала осознавать, когда боги Олимпа вернули ей жизнь по мольбам Персея. Сначала, спасая Андромеду, борясь со своим дедом Акрисием, участвуя в военных подвигах, он забывался, но потом стало невмоготу. Искаженное болью лицо Медузы с выражением трагического непонимания вызывало страдания и невыносимую жалость, все чаще врываясь в память. Он отдалился от жены и сына, от забот царской власти, намереваясь уйти в изгнание. И тогда Андромеда обратилась к оракулу, а тот посоветовал молить богов. Персей не выходил из храмов, жертвенные огни пылали в каждом из них. И боги вняли. Асклепий, Гефест, Афродита и Гера трудились над телом Медузы, выпросив ее тень у Аида и Персефоны. А те, помня страдания разлученных Орфея и Эвридики, согласились сразу.

И вот, о чудо, в тело младшей горгоны вернулась жизнь. Снова заблестели под солнцем медные руки и чешуя, снова ожили змеи на голове, и мощные крылья налились прежней силой. И даже взгляд остался по-прежнему опасным, несущий вечный покой дерзнувшим посмотреть на нее. Персей был счастлив. После вознесения благодарственных жертв богам и празднеств он даже послал ей огромную корзину устриц с просьбой о прощении. Медуза благосклонно их приняла. Но с тех пор никто не появлялся на ее острове. Герои закончились, да и поводов к их появлению не было.

Медуза и ее сестры, Стейно и Эвриала, не находили больше забавы в том, чтобы налетать на мирные деревушки рыбаков и пастухов и на бреющем полете обращать их жителей в камень. От былого осталась только вереница окаменевших героев, что когда-то прибывали на остров сразиться с Медузой.

Медуза повернулась на спину… Бедная птичка, совсем пичужка, пролетавшая над ней, не отвела вовремя глаза и, сраженная взглядом Медузы, камнем рухнула вниз, угодив той прямо по глазу.

– Вот же! – вскочила горгона, схватившись рукой за левую сторону лица. Возглас этот говорил о боли и сожалении. Ведь погибла невинная птичка. Медузу с некоторых пор не радовал ее «дар». Практически всегда она успевала отвести глаза от мелких обитателей острова, а сейчас вот расслабилась. Она бережно подняла птичку и устроила ее на груди. Медуза по-драконьи стекла со скалы и направилась к воде – сделать примочку. По пути, бросив взгляд на отшлифованную скалу, служившую зеркалом, она увидела свирепое существо с безжизненно свесившимися от жары змеями, изнемогающими от жары, и с расплывающимся черно-бурым кругом под глазом.

– Тьфу ты, – плюнула в сердцах Медуза. – Еще этого не хватало!

Она прошла мимо окаменевших героев и усмехнулась.

– Тоже мне герои! – опять сплюнула она. Слюна, упав на золотой прибрежный песок, зашипела. Один – совсем мелкий, с бугорками мышц размером с грецкий орех – прикрылся щитом. Выражение лица лучше не описывать: дебил на ярмарке. Другой – хилый. Третьему уже Аид прогулы ставит, а все туда же, в герои. Четвертый – наоборот, совсем зеленый, как неспелая олива.

Медуза с сестрами выстроили эти «изваяния» вдоль скалы для забавы.

– Да, – сказала тогда Эвриала, осматривая скульптурную композицию, – совсем измельчали Эллада и ее окрестности по части мужчин. Ну что вот это такое? – указала она рукой на вереницу недоразумений. – Смех, да и только!

Так, рассуждая и вспоминая, Медуза направилась готовить трапезу. Скоро должны возвратиться сестры. Вдали над морем показалась темная полоска, сгустились тучки, и появился свежий ветерок. Встрепенулись змеи на голове, а Медуза с наслаждением подставила лицо ветру.

За вечерней трапезой Стейно и Эвриала рассказывали об увиденном за день. Навестили старых грай – своих двоюродных сестер, принесли от пастухов недалеко лежащей деревушки козий сыр.

– Буря в ночь будет, – оповестила Стейно, кутаясь в крылья. – Пойду спать.

Вскоре разошлись по своим пещерам и Эвриала с Медузой. Ближе к полуночи действительно разыгралась буря. Море билось о скалы, молнии озаряли небо, грохотал гром, и потоками лил дождь. Будто небо соперничало с морем, у кого больше воды.

А утром снова была тишина. Опять лазурное море блестело под солнцем, и лишь желтоватый цвет его говорил о недавнем шторме. Сестры унеслись по делам, а Медуза, сидя на берегу, любовалась солнцем и морем, кончиком хвоста делая бурунчики в воде. Вдруг к ней кометой принеслась Эвриала.

– Уф, хватит торчать на берегу, как дохлая водоросль! – напустилась она на младшую сестру. – Ночью у Черной Скалы было кораблекрушение. Слетай туда, может, присмотришь что-нибудь для грай. Они любят гостинцы.

Медуза тяжеловато взмыла вверх.

– И меньше ешь на ночь, – сварливо буркнула сестра вдогонку. – Взлетаешь как толстый дельфин.

– Дельфины не летают, – огрызнулась младшая горгона.

– Не спорь со старшими! – не нашлась что ответить Эвриала и умчалась прочь.

Медуза, плавно взмахивая крыльями, обогнула мыс, облетела Черную Скалу и увидела корабль. Вернее, то, что от него осталось. Обломки некогда сильного и красивого судна покоились на волнах. На берегу валялись посуда, обувь, обрывки тканей, выброшенные волнами на берег. Людей не просматривалось: наверное, их утащили акулы. Медуза взмыла выше – высмотреть что-нибудь интересное. За небольшим мысиком она обнаружила застрявший в камнях утеса медный поднос и, схватив его, полетела обратно.

Подлетая к родным скалам, Медуза затормозила и зависла в воздухе. Внизу, на песке, лежала девочка, чуть прикрытая лохмотьями, бывшими некогда ее одеждами. Медуза спикировала вниз и приземлилась рядом с жертвой кораблекрушения.

– Только утопленников здесь не хватает! – проворчала горгона. Она осмотрела находку. Девочка лежала лицом вниз. Черные длинные волосы, слипшиеся от соленой воды и песка, смуглая кожа. На вид ей лет десять. Медуза приподняла девочку, намереваясь закопать ее в песок у скал… Девочка чихнула, потом приподнялась, уселась на корточки и открыла глаза. Медуза резко отвернулась, для верности прикрыв глаза руками. Ничего не происходило. Ни крика ужаса от созерцания вида горгоны, ничего.

– Эй, – раздался мелодичный голосок. – Ты где и кто ты вообще?

Девочка протянула вперед руки и водила ими, будто пытаясь на ощупь обнаружить того, кто ее спас.

– Здесь я, – озадачилась Медуза. – Ты что, не видишь?

– Нет, – улыбнулась девочка. – Я давно ничего не вижу.

– Как так? – удивилась Медуза.

– В раннем детстве меня украли пираты и продали в рабство. Я гуляла по берегу, а ко мне подкрались сзади и ударили по голове. Когда я очнулась, я уже ничего не видела.

– О боги! – вырвалось у Медузы. – А кто ты, откуда тебя выкрали?

– Я плохо помню, – дернула плечом девочка, – помню только мамино лицо.

– И какое оно? – спросила Медуза.

– Красивое.

– Ценные сведения, – усмехнулась Медуза. – Ладно, пойдем, я накормлю тебя и спрячу.

– От кого? – удивилась девочка.

– К вечеру прилетят мои сестры, а они могут разорвать тебя.

– Что-то с трудом верится, – фыркнула девочка. – Ты же ведь хорошая, так почему сестры могут причинить мне вред?

– С чего ты взяла, что я хорошая?! – взвилась горгона. – Да знаешь ли ты, что один мой взгляд превращает в камень любого?!

– Хм, – девочка состроила гримаску, – но мне-то все равно, я же не вижу тебя.

Медуза озадачилась. Она не знала, как ей быть и что делать с так неожиданно появившейся девчонкой. Раз уж она не окаменела при встрече с ней, то что дальше-то делать?

Медуза подвела девочку к очагу.

– Посиди пока здесь, поиграй вот с морскими раковинами, а я приготовлю тебе поесть. Да, а что ты ешь?

– Все, – просто ответила девочка, – я не привереда.

– Будешь рыбу? – спросила Медуза.

– О, да, – обрадовалась девочка.

Медуза взлетела над морем и через несколько мгновений вернулась с большой рыбой в руках.

– Держи! – она вложила рыбу девочке в руки.

– Брр! – содрогнулась та и отбросила подношение Медузы. – Что это?

– Как что? Рыба.

– Сырая?! – вскинула девочка брови.

– А какая же еще?! – удивилась Медуза.