Золотые земли. Вампирский роман Клары Остерман

Граф ругается. Они с папенькой громко спорят. Никогда не слышала, чтобы отец поднимал голос на графа. Сижу, трясусь, боюсь даже выглянуть из спальни. Пусть граф слеп, но нрав его столь жесток.

Как они кричат!

Клара, милая, надеюсь, ты в порядке?

Я пытался навестить тебя, но доктор Остерман не пустил, сказал, ты очень дурно себя чувствуешь. Пришли хоть маленькую весточку.

Анна Николаевна и Арина Терентьевна тоже беспокоятся за тебя. Завтра обещали напечь пирожков, чтобы ты хорошо кушала и скорее поправлялась.

P. S. Не могу не пожурить тебя за неосмотрительность. А я просил не бегать по зимнему лесу. Ужасно злорадствую. Не послушала меня, вот и расплачиваешься.

P. S. Выздоравливай скорее, милая Клара. Обнимаю.

Твой Николя.

Кажется, скандалы не перестают сотрясать наш некогда мирный край.

Стоило утихнуть пожарам и смертям в усадьбе Курганово графа Ферзена, как таинственные исчезновения начались в соседних деревнях.

Жители Стрельцово и Дубравки жалуются на пропажу людей. Уже трое взрослых, среди которых двое мужчин, ушли из дома и не вернулись. Тела их не найдены, а единственная женщина, Аглая Кузнецова из Дубравки, чьё тело обнаружили совершенно обескровленным, в ночь после своих похорон вернулась домой!

По крайней мере, так заявляет её муж, который лично заколол свою мёртвую благоверную, лишив её жизни во второй раз.

Сотрудники ореховского сыска отказывают мужу погибшей кмету Ивану Кузнецову в возбуждении дела о воскрешении и занимаются только расследованием непосредственно её убийства. На мои вопросы они заявили, что воскрешением мёртвых сыск не занимается.

Итак, что же произошло в Дубравке?

Две седмицы назад, если верить И. Кузнецову, его жена Аглая ушла за водой и не вернулась. Только, что удивительно, Кузнецов даже не может назвать точную дату пропажи своей жены. Её поисками он вовсе не занимался и находился, если верить соседям, в продолжительном запое. И лишь мать несчастной, тёща Кузнецова, зайдя в гости к дочери, обнаружила её исчезновение.

Аглаю Кузнецову искали всей Дубравкой, но следов женщины не нашли. Новые вести о ней пришли… из соседней деревни Стрельцово, где несчастная лежала убиенной в коровнике. Женщина умерла за несколько дней до своего обнаружения, тело её оказалось совершенно обескровлено, а на шее остались следы укусов.

Помимо Аглаи Кузнецовой из Стрельцово пропало ещё несколько человек, но их ни живыми ни мёртвыми так и не нашли.

А дальше всё самое интересное и страшное только начинается!

Тело Аглаи вернули в Дубравку, отпели и похоронили согласно порядку. И уже ночью погибшая вернулась домой на своих двоих. Напившийся то ли от горя, то ли по привычке Кузнецов мгновенно протрезвел, как он утверждает, и заколол супругу то ли кочергой, то ли ножом, повторно лишив жизни, а после для уверенности отрубил голову топором.

Аглая Кузнецова была с почестями похоронена всей деревней во второй раз. Если верить слухам – голову её закопали отдельно в другом месте, а жители Дубравки и Стрельцово уже бьют тревогу и предупреждают об упырях или, как принято их теперь называть в модной современной литературе, вампирах!

Кузнецову пришлось печальнее, и несчастного забрали в лечебницу. Впрочем, это может оказаться для него лучшей участью, ведь изначально охотника на вампиров собирались арестовать за осквернение могил, хулиганство и богохульство.

Я посетил Кузнецова в Златоборской лечебнице душевнобольных Святой Лаодики и добился с ним встречи. Кузнецов и вправду выглядит как человек, который давно и часто прикладывается к бутылке, но в нашу встречу оказался трезв, хотя выглядел вялым и апатичным. Лечащие врачи объяснили это сильными успокоительными. Я получил комментарий от психиатра Ильи Совушкина.

И.С.: Кузнецов – обычный пьяница и гуляка, что не редкость в нищих деревнях. Многие кметы уходят зимой на заработок в города, Кузнецов же является калекой, плохо ходит, поэтому остаётся дома. Нет ничего удивительного, что он ушёл в такой сильный запой и начал страдать галлюцинациями.

«Ореховские вести»: Как считаете, мог ли Кузнецов в пьяном угаре убить жену, а после, протрезвев, попытаться спрятать тело?

И.С.: Звучит очень правдоподобно. К сожалению, статистика показывает высокую смертность среди женщин именно от рук мужей-алкоголиков. У нас проходят лечение от кликушества пять пациенток, все пострадали от жестоких мужей. Пусть они потеряли здравый разум, но сохранили жизнь. Супруге Кузнецова повезло меньше. Это, конечно, всего лишь мои предположения, доказательств у нас нет.

ОВ: Но почему Кузнецов оттащил тело жены в соседнюю деревню и каким образом мог лишить крови?

И.С.: Думаю, не стоит искать этому рациональное объяснение. Алкоголики стремительно деградируют, а такие необразованные люди, как Кузнецов, вовсе дичают. Нормальному здоровому человеку тяжело понять ход его мыслей.

ОВ: В таком случае, если Кузнецов убил жену, то зачем после выкопал?

И.С.: Алкоголизм на разных его стадиях порой отличается эмоциональными срывами, больные в том числе испытывают неожиданные уколы совести. Очень может быть, что в какой-то момент Кузнецов раскаялся. А дальше его воспалённый, затуманенный алкогольными парами разум мог заставить его выкопать жену из могилы и принести домой. Приступ раскаяния быстро сменился страхом и ужасом перед расплатой, и далее уже разыгралась сцена с «убийством воскресшей жены».

ОВ: Какой ужас. Как часто подобное случается с людьми, страдающими алкоголизмом?

И.С.: Это еще не самое страшное, что случается с ними, к сожалению.

После разговора с психиатром я, конечно же, попросил о встрече с самим Кузнецовым, но он не отличался болтливостью, такое сильное действие оказывают на него успокоительные. Вот, что мне удалось у него узнать:

ОВ: Когда вы видели свою жену в последний раз?

Иван Кузнецов: После похорон.

ОВ: А когда вы видели свою жену в последний раз живой?

И.К.: Не помню.

ОВ: Не помните, когда видели собственную жену?

И.К.: Живой её не помню. Я пил.

ОВ: А она с вами не пила?

И.К.: Нет, она горилку не любила. Ей сладкое нравилось.

ОВ: А вы пили горькую?

И.К.: Да.

ОВ: Долго?

И.К: Долго.

ОВ: Сколько?

И.К: Долго.

ОВ: Ладно, а когда она пропала, вы не заметили, что вашей жены нет рядом?

И.К.: Нет.

ОВ: Вы ссорились с ней в последнее время?

И.К.: Да.

ОВ: Почему?

И.К.: Ей не нравилось, что я пил.

ОВ: Зачем вы её убили?

На это, надо сказать, Кузнецов возмутился, моя провокация не сработала. Он начал кричать, хватать себя за шею, и пациента пришлось усмирять санитарам, а меня попросили покинуть палату. Но прежде чем меня выдворили из лечебницы, я успел задать один вопрос:

ОВ: Почему вы решили, что ваша жена – вампир?

И.К.: Она выпила кровь нашей Нютки. Моей дочки. До самой последней капельки.

Надо сказать, в Ореховском сыске об этих подробностях умалчивают, но это объясняет, почему алкоголика и убийцу, каких в деревнях много, не обвинили остальные жители Дубровки, а устроили охоту на вампиров.

Что же это? Всеобщее помешательство или серия убийств?

Стоит отметить, что Дубравка, как и Стрельцово, прежде были во владении рода Стрельцовых, которые уже находились под подозрением за массовое убийство с оккультными элементами. Что, если в Великолесье существует языческий культ, который убивает людей особо изощрёнными способами?

И не стоит забывать, что прошлогодние убийства в Курганово так и остались нераскрытыми, и граф Ферзен до сих пор не ответил перед следствием.

Слишком много вопросов. Слишком мало ответов.

С. КислыйИЗ ДНЕВНИКА КЛАРЫ ОСТЕРМАН

Не знаю какой сегодня день. Наверное, наступил месяц лютый.

Очнулась в своей постели. Сейчас уже светло, но, когда я открыла глаза, ещё стояла глубокая ночь. Моя дверь распахнулась…

Нет-нет, я неправильно рассказываю. Возможно, только этот дневник и сообщит правду о том, что со мной случилось, если они…

Послышалось, что они входят в мою спальню.

Нужно записать всё по-порядку, но свет уже совсем тусклый. Боюсь зажигать свечи. Пусть они решат, что я сплю. Неизвестно, что они сделают, если узнают, что я пришла в себя. Слышно тяжёлые шаги за дверью. У них такие рычащие голоса. Слов почти не разобрать. Они и не говорят почти. Только гр-р-р…

И скрежет за стенами. И шорохи. Чем темнее, тем громче слышно, как что-то шевелится прямо за стеной… или в стене? И десятки тонких голосов пищат. Пару лет назад в усадьбе завелись мыши, но папа их всех потравил, и с тех пор ни одной не замечали. Но даже тогда скрежет раздавался только из одного угла, а сейчас разом отовсюду.

Тороплюсь дописать, сидя на подоконнике, пока ещё есть свет, хотя очень дует, а зимой день слишком короткий.

Усадьба кажется совсем обезлюдевшей. Боюсь, я осталась совсем одна, наедине с ними.

Всё случилось… когда? Не помню уже, всё так смешалось и запуталось. Даже не знаю, какой сегодня точно день.

Была поздняя ночь, и на улице разыгралась снежная буря. Меня знобило, я лихорадочно металась по спальне, кидала вещи в саквояж и вынимала их обратно. Мне так хотелось забрать с собой всё, каждое свидетельство своей счастливой беззаботной жизни в Курганово. Папенька выразился предельно ясно: мы уезжаем навсегда, обратно не вернёмся или вернёмся очень не скоро. Нужно спешить.

Помню, что ужасно распереживалась из-за Мишеля, даже разрыдалась, не желая оставлять его одного. Кто ещё поможет ему, если все остальные покинули? Профессор Афанасьев приезжал, но в итоге быстро сдался и вернулся в столицу. У него осталась только я.

Но нужна ли я ему?

Помню, злилась на Соню. Было поздно, она уже отправилась в постель, но я никак не могла застегнуть все пуговицы на своём дорожном платье, воротник то и дело расстёгивался. И куда-то подевалась моя муфточка, не могу же я отправиться в дорогу зимой без муфточки.

А ещё саквояж. Мне казалось, я живу очень скромно, довольствуюсь малым. Все книги в основном брала из библиотеки графа, своих редко покупала. Украшений у меня почти нет, разве что унаследованные от матушки, и милая брошка, полученная в подарок на прошлые именины от Николя и его бабушки. Но тут, когда пришлось собираться в дорогу и уезжать надолго, а то и вовсе навсегда, выяснилось, что вещей у меня, наоборот, слишком много, и их никак нельзя унести в одном-единственном саквояже.

Внизу ругались. Я почти не видела графа с тех пор, как заболела. Он ослеп, и, как рассказала Соня, целыми днями сидел в библиотеке и ни с кем не хотел разговаривать.

Они с отцом ругались. Никогда прежде не слышала, чтобы они хотя бы просто спорили. Графу никто не смеет перечить, и мой осторожный деликатный отец тем более. Но тут они начали кричать друг на друга так яростно, что я оторопела, заперлась в своей спальне и даже не посмела выйти.

А потом раздался выстрел.

С криком я выбежала на лестницу. Но от болезни тело моё совсем ослабло. Ноги подкосились, и я упала, прокатилась по ступеням.

Помню только голоса отца и Сони. И кровь на своих губах. Это чахотка! Теперь я знаю наверняка, потому что зашлась страшным кашлем и никак не могла остановиться. Кровь, кашель, а в глазах черным-черно.

А потом я резко пришла в себя уже в постели. Дверь с грохотом распахнулась, на пороге возник мужчина с револьвером. Было очень темно, только из коридора лился слабый свет.

Незнакомец подскочил ко мне, я завизжала. Плохо помню, что произошло. Мне ужасно стыдно за своё поведение, но никак не получалось перестать кричать, и я визжала, как визжат маленькие избалованные дети, лупила руками, кажется, даже кусалась, пока меня не схватили и буквально пригвоздили к матрасу.

– Где доктор Остерман?! – гаркнул незнакомец.

От него повеяло морозом. И я обмерла, уставившись во все глаза, не в силах ничего сказать.

– Где доктор?! – повторил он.

– Внизу, с графом, – только и смогла пролепетать я и вдруг вспомнила про выстрел, про кровь.

– Где граф и доктор?!

– Я не знаю!

– Имя!

– Что? – пискнула я, едва не теряя сознание от страха.

– Как звать?!

– К-к-клара… Клара Остерман, – голос мой настолько ослаб, что я не уверена, можно ли было вообще расслышать ответ.

Но незнакомец так же резко отпустил меня, почти бросил на кровать, и я тут же вскочила с постели, совсем будто перестав бояться незнакомца с револьвером, отшатнулась от него, по стенке подбежала к двери и кинулась обратно к лестнице.

– Куда?! Стоять!

Он кричал что-то ещё, может, даже угрожал, но в голове моей творилась такая кутерьма, и разум полностью поглотили чувства. И все мысли, все переживания были только об отце, и больше ни о чём.

А там, на первом этаже у самых дверей в усадьбу стояло человек десять – все вооружённые мужчины в шинелях. Я плохо разбираюсь в военной форме и всяком таком, но сразу поняла, что это сыскари.

Громко топая сапогами – ох, эти тяжёлые шаги заставили меня вздрагивать от каждого звука, – незнакомец из моей спальни подбежал со спины, схватил за локоть, останавливая на самом краю верхней ступени.

– Не стрелять! – велел он остальным. – Это дочь доктора.

Мужчины внизу взирали на меня недоверчиво, с любопытством. А я, растерянно переводя взгляд с одного на другого, никак не могла понять, что случилось.

И тогда я перевела взгляд на того, кто удерживал меня. Он такой колючий, с тёмными злыми глазами, с коротким ёжиком волос, квадратным каким-то очень уродливым подбородком, который обычно рисуют великим полководцам, и крысиным носом, впился в меня взглядом.

А я точно девица из любовного романа настолько переволновалась (думаю, виной всему в первую очередь моя таинственная болезнь), что вдруг лишилась чувств.

Со мной что-то происходит.

Мне снова стало плохо и стошнило кровью прямо на дневник. Я потеряла сознание за письменным столом, где и сидела, а очнулась уже в постели. Не стала вырывать эту ужасную страницу. Пусть, пусть она сохранится как свидетельство последних дней моей жизни.

Кажется, я умираю.

Во сне мы танцевали. Вальсировали так легко, словно снежинки. Никогда не танцевала на балу. Но мой принц… он столь прекрасен, галантен и изящен. С ним я совсем не боялась оступиться или сделать неверное па – так ловко он вёл в танце.

Пели звёзды, и снег переливался бриллиантовой россыпью, пели хрустальные люстры на ветру, а мы кружили, кружили в танце.

И во сне почему-то была Соня. Она подпевала нам, хлопала, радуясь нашему танцу, а потом вдруг начала плакать. Это ужасно меня разозлило. Всё было так прекрасно, и вдруг её непонятные слёзы. Принц запретил ей плакать и расстраивать меня.

Как же хорошо. Никогда в жизни не ощущала себя настолько хорошо.

Не знаю, какой сегодня день.

Нужно собраться. Чтобы поддерживать разум ясным, продолжу вести дневник.

С момента моих обмороков (и первого, и второго) прошло уже много времени. Несколько раз заходил этот колючий солдафон. Он очень неприятный, что по манере общения, что внешне. Волосы короткие, точно у преступника, глаза такие же колючие, злые, тёмные. У Мишеля тоже глаза карие, но тёплые, как солнечный осенний день, а у этого почти чёрные, злые, очень противные. Брови вечно сведены на переносице, челюсть квадратная, огромная, как у простолюдина. Впрочем, может, в сыскари набирают уже из кметов. Чтобы были злее и не жалели благородных господ.

Он несколько раз пытался заговорить со мной, расспрашивал про отца и графа, но я или притворялась спящей, или так тихо и невнятно лепетала, стараясь казаться совсем слабой, что после нескольких попыток он оставил меня в покое.

Но сыскари никуда не делись, по-прежнему ходят по усадьбе, переворачивают вещи, передвигают мебель, всё делают очень шумно. Крепостных не слышно. Кажется, они все разбежались, даже Соня.

Поесть мне приносит этот с челюстью.

Клара, милая, что происходит?

Несколько дней пытаюсь попасть к тебе, но в усадьбе теперь одни сыскари, к тебе не пускают. Надеюсь, хоть эту записку получится передать через Соню.

Как с тобой обходятся? Я написал голове Орехово с требованием немедленно освободить тебя.

Анна Николаевна настаивает, чтобы ты остановилась у нас.

Ужасно, что доктор Остерман и граф Ферзен пропали, но, учитывая всё ими содеянное, может, это даже к лучшему?

Ни о чём не тревожься. Ты не одна. Мы всегда поддержим и поможем. Я помогу. Я твой самый верный друг, Клара, и во всём и всегда ты можешь на меня положиться.

Прошу, попробуй дать мне сигнал. Зажги свечу на подоконнике сегодня вечером в двенадцать, если ты в порядке. Сыскари должны будут спать к этому времени, и я проберусь поближе к дому.

Твой Николя.ИЗ ДНЕВНИКА КЛАРЫ ОСТЕРМАН

Днём я подкралась к окну и наблюдала, как несколько сыскарей ходили к сожжённой оранжерее, долго не возвращались. Если они и надеются что-то там найти, то зря. Пожар всё уничтожил – это точно. Я же пыталась сама пробраться внутрь, хотела найти что-нибудь, что поможет Фёдору Николаевичу доказать вину графа…

Получается, сыскари ради этого и заявились. Я добилась того, чего так страстно желала, но, если отец и граф сбежали, а я осталась здесь совсем одна и оказалась пленницей и одновременно… подозреваемой? Свидетельницей?

И предательницей собственного отца.

Папа бросил меня, спасаясь от правосудия. И я даже не знаю, что мне чувствовать и думать. И совершенно не представляю, что делать.

С одной стороны, граф чудовище, преступник. Он заслужил справедливое наказание, но почему тогда я чувствую себя предательницей и в то же время преданной? Почему отец и граф оставили меня?

Очевидно, они бежали, как только узнали про сыскарей. Долгое время я не придавала этому значения, а потом вдруг осознала, что граф теперь – калека. Он ослеп и не способен передвигаться самостоятельно. Получается, без помощи моего отца он не смог бы покинуть Курганово. Неужели папа предпочёл графа – мне, собственной дочери?

С другой стороны… у меня нет и никогда не было никого, кроме папеньки и графа. Но они оба бросили меня в Курганово. Или я заслужила это? Как и все предатели, я поплатилась за свою низость. Ведь это именно я отправила дневник Мишеля Афанасьеву. Это я умоляла его прислать сыскарей.

Вот, пожалуйста, Клара, получи то, что желала. Чем ты теперь недовольна?

Надо признать, просто набраться смелости и признать: это всё моя вина. Целиком и полностью.

Нет… Я запуталась. Я ничего, ничего не понимаю и не знаю, только мечтаю, чтобы хоть кто-нибудь объяснил, что происходит.

Снова пищит и скребётся. Ужасно боюсь мышей. Где-то читала, они могут перегрызть спящему сонную артерию. Не уверена, что это правда, но теперь не могу перестать об этом думать. И заснуть тоже не могу, хотя глаза слипаются.

Не знаю, какой сегодня день.

Ночь выдалась бессонной.

Я засиделась с книгой у окна, читала про волков. Я теперь всё-всё читаю про волков. Если Мишель и вправду обратился зверем, если это возможно, стоит узнать, как спасти его и снова сделать человеком.

Стало очень темно, я задремала и проснулась от того, что выглянула луна, и свет упал прямо на лицо.

Я собиралась сразу пойти в постель, как вдруг заметила людей во дворе, прямо у крыльца. Их было трое. В длинных плащах и капюшонах. Они просто стояли и смотрели, но не приближались к крыльцу. Чёрные неподвижные тени. Даже не представляю, как долго они там находились, но это точно не сыскари, те одеваются совсем иначе.

Ещё не зная, кто это, я ощутила исходившую от незнакомцев опасность, хотела встать и зажечь лампу, может, позвать сыскарей, когда заметила мельтешащие тени на полу как раз у комода, и одну большую, размером с кресло, у двери. Она сидела в углу, слегка покачивалась, смотрела на меня горящими алыми глазами, а я осталась на подоконнике, прижав к груди книгу. От ужаса не смогла даже закричать. И это длилось, тянулось неведомо сколько времени.

Скрежет… скрежет…

То ли заснула, то ли провалилась в беспамятство, снова очнулась многим позже, в кромешной тьме. На ощупь, сдерживая рвущийся из груди крик, спотыкаясь, рванула к столу, нащупала лампу, и в спальне наконец-то загорелся свет.

Никого нет. Никого и быть не может. Нельзя не заметить, как кто-то огромный входит в спальню. Ладно мыши, но человек? Нет-нет, это просто бред. Болезнь моя прогрессирует и становится всё серьёзнее, да к тому же влияет на душевное состояние.

Это непохоже на чахотку, но, честное слово, на ум не приходит ничего больше. Нужно заглянуть в медицинский справочник.

Этот – с челюстью и колючим взглядом – зашёл очень поздно, когда я готовилась ко сну и уже переоделась в белую ночную рубашку. К счастью, очень плотную и закрытую, что не отменяет того факта, что показываться в подобном виде мужчине недопустимо, постыдно и скандально. Я до ужаса перепугалась, нырнула под одеяло. Но страх и стыд неожиданно пробудили во мне гнев и поразительную безрассудную смелость.

– Как вы смеете?! – воскликнула я, натягивая одеяло к самому к носу. – Врываться без стука в спальню к девице? В такой час?!

Он замешкался на пороге, так и остался у открытой двери.

– Вы… – а я всё не могла остановить своё возмущение. – Вы… да как вам не стыдно? Вы, господин…

– Господица Клара…

И в этот момент, когда он на удивление робко назвал меня по имени, я поняла, что мало того, что он вёл себя беспардонно, как настоящий разбойник, ворвавшийся в чужой дом, так ещё и до сих пор не назвал своего имени. И это при том, что не раз и не два имел наглость заявиться в мою спальню без приглашения.

– Вы, господин! – Я вытащила руку из-под одеяла, желая указать на него властно, с укором, так, чтобы устыдился, но рука моя позорно задрожала. – Вы даже не представились!

И пусть голос мой пищал, как у мышки, а голая рука казалась настолько тоненькой и слабой, что он смог бы за раз перекусить её своими челюстями, мои слова неожиданно возымели удивительнейший эффект. Он вдруг выпрямился, точно по стойке «смирно», одёрнул полы сюртука.

– Демид Иванович Давыдов, – неожиданно отрапортовал он, точно стоял перед начальством. – Сыскарь Первого отделения Нового Белграда.

– Нового Белграда, – повторила я, оторопев и тут же позабыв его имя. В первый раз, ошарашенная, я даже не расслышала его.

Нет, с самого начала было ясно, что это сыскари, которые разыскивают папу и графа из-за исчезновения Мишеля, но чтобы они прибыли из столицы…

Я мало понимаю в официальных вещах и всём таком прочем, касающемся закона, но всё же знаю, что центральные отделы названы по провинциям Империи. И Первое отделение – это центральное по всей Белградской губернии. Раз прислали людей из столицы, значит, делом заинтересовались на самых высоких уровнях. Слава Создателю, хотя бы не Десятое.

Об этом же писали в газете. Значит, профессор Афанасьев всё же добился возбуждения уголовного дела…

Ох, папа, во что ты нас втянул?! Нет, нельзя так рассуждать. Я переживаю за себя, хотя мне ничего не угрожает. Я в тепле, сыта, никто не выгоняет меня из Курганово, в то время как папа находится в бегах и скрывается от преследования. А ведь он уже немолод, здоровье его в последние годы ослабло. Стоит подуть ветру, и он тут же подхватывает простуду. Взял ли он с собой шарф и тёплые носки? Стоило бы проверить его вещи, чтобы не переживать. Если, конечно, эти люди из Первого отделения подпустят меня к вещам папы. Я слышала, как они рылись в его комнате, а после видела, что из комода перевернули все ящики, даже с нижним бельём! Немыслимо, возмутительно и постыдно. Не думали же они, что мой папа – уважаемый учёный, образованный человек с блестящими манерами – будет прятать секретные научные записи рядом с собственным исподним?