Нелегал из Кенигсберга

Чем ближе подходил поезд к границе, тем больше Лунь укреплялся в этой мысли. Он попытался представить себе, чтобы сказал бы ему сейчас Орлан, если бы сидел сейчас в этом же купе – напротив, вместо пожилой дамы, похожей на учительницу математики. Перед глазами возникла саркастическая улыбка друга: «Я же тебе все объяснил! И код предупреждения тебе передал. Ты же понял, что со мной беда, и все равно едешь, как баран на заклание! Никто с тобой в Москве не станет чикаться. Никто не станет копаться в твоей родословной, как никто не станет изучать твои заслуги. Тебя даже в Москву не повезут, перехватят где-нибудь в Вильно, отвезут на военную базу, допросят для порядка и шлепнут в ближайшем лесочке. И никто не узнает, где могилка твоя…»

Это была любимая припевка Орлана, человека отнюдь не мрачного, а совсем напротив – большого охотника до женщин и прочих радостей жизни.

В Шталлупенене, последней германской станции, у Луня еще был шанс покинуть поезд. Пограничники не сразу входили в вагон. В течение пяти минут еще можно было выйти из вагона или войти в него. Потом наступал режим пограничной зоны. Лунь сидел в оцепенении. Он не в силах был сдвинуться, точно его загипнотизировали. Попробовал бы он выйти сейчас, как за ним сразу же отправился бы и Петер, его конвоир. Тем более что идти пришлось бы мимо распахнутого купе Петера.

Ну, вот и эти спасительные минуты истекли: проводник строго предупредил, чтобы все оставались в купе – выход в коридор вагона, а тем более на перрон запрещен.

– Дамы и господа! Сейчас придет пограничный контроль. Приготовьте, пожалуйста, паспорта!

Лунь проверил свой паспорт. Он лежал в левом внутреннем кармане пиджака. Пожилая дама, сидевшая напротив, вспомнила, что она оставила документы в чемодане, и, извинительно улыбаясь, попросила Луня достать ее чемодан с верхней полки. Лунь встал, приподнял довольно увесистый чемодан. Чтобы поудобнее его перехватить, он навалился грудью на край полки, и тут что-то хрустнуло у него в груди, точнее, на груди. Сняв чемодан, он с ужасом обнаружил, что раздавил авторучку – свой любимый «паркер» – и по сорочке расплывалось безобразное чернильное пятно.

– Простите, меня, ради бога! Это все из-за меня! – причитала пожилая дама. – Боже, какой ужас! Это же чернила! Они так плохо отстирываются. Но я знаю рецепт! У меня муж – аптекарь и он сам придумал препарат, – тараторила она. – Я вам сейчас его напишу.

Чернильное пятно проступило и сквозь ткань дорогого пиджака. Пиджак безнадежно погиб. «А, – усмехнулся про себя Лунь, – снявши голову по пиджаку не плачут». Но все же еще надо будет как-то добираться до Москвы. Ничего, это уже забота конвоира. Орлан же обещал, что дальше Вильно он не уедет.

– Ваши паспорта! – В проеме купе выросла массивная фигура пограничника в полном боевом снаряжении и даже с автоматом по случаю военного времени. Лунь обреченно протянул свой новехонький паспорт. Но что это? Он тоже был в чернилах! Пограничник брезгливо развернул его:

– Ваш паспорт испорчен. Он считается недействительным. Я не могу пропустить вас через границу!

Пожилая дама в ужасе прикрыла рот и сочувственно смотрела на услужливого попутчика. И тут Лунь понял, что это спасение!

– Я могу поговорить с вашим начальником? – спросил он, тщательно скрывая нотки радости.

– Можете. Но только это ничего не изменит. Вам нужно переоформить новый паспорт. Забирайте свои вещи!

Лунь подхватил чемоданчик, распрощался с попутчиками и покинул вагон в сопровождении рослого и воинственного гренцвахтера. Проходя мимо купе Петера, он перехватил его испуганный взгляд. Но тот, верный своему напутствию – ты не знаешь меня, я не знаю тебя – остался на своем месте.

Из вагона Лунь вышел, как из тюремной камеры – на свободу! И осеннее солнце засияло по-иному, и ноябрьский листопад, покрывавший черепичную крышу вокзала кленовым золотом, показался небесной благодатью, а раскатистое карканье станционных ворон – самыми нежными звуками на свете.

Он прошел мимо окна, к которому приник его конвоир, и слегка развел руками – я тут ни при чем, не по своей воле! Петер тут же отпрянул от стекла. Пусть теперь гадает: то ли паспорт неправильно оформлен, то ли это провал и его подопечного ведут в гестапо. Ах, как замечательно все получилось! Как по заказу! Спасибо «паркеру», спасибо этой пожилой даме – наверное, терзается сейчас, что из-за нее сняли с поезда пассажира. «Данке шён, либе фрау!» Теперь ищи ветра в поле! Лунь ощутил бешеный прилив жажды жизни, немедленной деятельности. Надо тотчас возвращаться в Кёнигсберг и уж, конечно же, не в свой особнячок в Обертайхе, а на Литовский вал, на конспиративную квартиру… А там… Там разберемся что к чему и как жить дальше.

Поезд тронулся, увозя незадачливого конвоира. Ох, и влетит ему от начальства – не смог доставить врага народа!

В вокзальную погранкомендатуру Лунь решил не ходить. Сказал пограничнику:

– Вы, наверное, правы. Надо переоформить паспорт.

Он хотел уйти, но его остановили.

– Не спешите, – сказал пограничник. – Надо составить протокол. Но это не отнимет много времени.

Все формальности и в самом деле заняли не больше четверти часа. Лунь подписал пункт, что не имеет претензий к погранслужбе, что все убытки за прерванную поездку относит на свой счет и обязуется в ближайшее время переоформить испорченный паспорт. Лейтенант с зелеными выпушками на погонах, сочувственно посмотрел на чернильное пятно, проступившее на груди пиджака, и отпустил его с миром.

Лунь достал из чемоданчика плащ и прикрыл все еще влажную кляксу.

Ближайший поезд на Кёнигсберг уходил через полчаса. Можно было скрасить время в буфете за кружкой пива и, конечно же, продумать все шаги на ближайшие дни. Первое: не объявляться Кларе. Второе: проникнуть в дом, когда ее не будет, забрать все нужные вещи и оставить следы грубого обыска. Она, конечно же, донесет в Центр и это будет еще одним доказательством, что Лунь находится под серьезным колпаком у контрразведки. Конечно же, Клара запаникует и уйдет на «запасной аэродром». Но это уже ее проблемы. Все равно агентурная сеть разгромлена благодаря сверхбдительным – или как их еще назвать – товарищам из Москвы. Проникнуть в дом надо тогда, когда Клара будет в бассейне. В бассейн она ходит по вторникам и субботам. Завтра суббота. Сегодня он переночует на Литовском валу, а завтра нагрянет на Гендельштрассе. В спешке отъезда он не оставил ей ключей от своего сейфа. В сейфе помимо всего прочего хранились браунинг, а главное – торговая выручка за месяц, которую он не успел сдать в банк и деньги за проданный «рено». Дубликаты ключей от дома Клара забрала себе. Но проникнуть в дом, в цокольный этаж, а потом в свой нижний кабинет он сможет и без ключей. Вариант незаметного выхода (как и входа) был давно продуман и не раз осуществлен на практике.

Все это он проделал, дождавшись, когда Клара выйдет из дома. Со сноровкой бывалого «медвежатника» обчистил свой сейф, забрав пистолет и деньги. Затем расшвырял все вещи по кабинету, сбросил с полок книги… Пусть гадают, кто это сделал – тайная полиция или домушники. Напоследок взял с собой чемодан с личными вещами, упаковав в него еще и несколько самых ценных антикварных раритетов. В последний раз посмотрел на «Остров мертвых» и покинул дом через тайный лаз.

Ночь благополучно провел в конспиративной квартире на Литовском валу. Проснулся рано, сделал зарядку, приготовил легкий завтрак, и все это не прерывая раздумий – как жить и что делать в новом подполье.

Он еще раз изучил свой запасной – на случай провала – паспорт.

«Теперь я не Уго Шведер, теперь я Уго Швальбе!» Он стоял перед зеркалом и повторял до тошноты «Уго Швальбе… Я – Уго Швальбе». Хорошо, что имя оставалось прежним. Так был задумано специально. На имени легче проколоться, чем на фамилии. Мало ли кто мог окликнуть его по старому имени…

Первым делом он отправился в спортивный магазин и купил легкий мотоцикл DKW черного цвета. Мотоциклы еще продавали, но без колясок. Слава богу, вермахт еще не наложил свою лапу на двухколесный транспорт.

Новый паспорт был благополучно опробован в полицейском отделении при регистрации мотоцикла. Никаких лишних вопросов, никаких придирок. Теперь у него были свои колеса, и это во многом упрощало его положение. Надо было «рвать когти» из Кёнигсберга. Но куда?

Прежде чем решить эту проблему, он заехал пообедать в придорожный гаштет. За сосисками с тушеной капустой развернул «Балтишер Беобахтер».

Малозаметное убористое объявление в нижнем углу последней газетной страницы обещало такую же малозаметную убористую жизнь: «Мемельскому городскому кладбищу требуется фотограф». Лунь сразу же взял его на заметку и на другой день, переночевав на второй конспиративной квартире – на Гендельштрассе, был уже в Мемеле.

Директор кладбища – отставной ротмистр рейхсвера, подтянутый, несмотря на годы, – с усами колечками по моде начала века – принял соискателя незавидной должности весьма любезно. Первым делом он показал ему фотолабораторию. Она находилась здесь же, на первом этаже двухэтажной кирхоподобной конторы. Глухой темный чуланчик два на два метра сообщался с комнаткой фотографа на два метра длиннее лаборатории со стрельчатым оконцем в торце и отдельным входом во двор. В каморке стояла железная кушетка, по всей вероятности, из кладбищенского морга. Впритык к ней стоял стол, а впритык к столу шкафчик-картоньер, изрядно источенный шешелем. Над ним висел фотопортрет кайзера Вильгельма в шлеме.

– Это мой друг снимал! – с гордостью пояснил директор. – Он был очень хорошим фотографом, но пил… Мы с ним в одном полку служили… Теперь вот, где работал, там и упокоился.

– Он здесь и жил?

– Да. У него никого не было… Итак, жалованье здесь небольшое. Но я готов оформить вас еще и как ночного сторожа, если вы будете здесь жить. К тому же вы можете подрабатывать и в роддоме, как это делал мой друг.

Лунь поблагодарил директора и согласился на все его предложения. Это было идеальное место, чтобы надежно залечь на дно. К тому же бесплатное жилье да еще с отдельным входом.

Первым делом он купил подушку, одеяло и постельное белье. Тюфяк был оставлен ему в наследство предшественником. Обедать ходил в «Сфинкс» – небольшой гаштет рядом с кладбищем. Нехитрый завтрак и еще более простой ужин готовил сам: бутерброд с сыром, кофе из термоса. В лаборатории стояла электроплитка для подогрева растворов; на ней Лунь иногда отваривал картошку или жарил омлеты. Надо было отчаянно экономить, чтобы продержаться на более чем скромном жалованье кладбищенского фотографа. С сентября резко вздорожали бензин, фотопленка, а также все фотохимикаты.

Работы было немного, хотя с началом войны люди стали умирать чаще. Два-три раза в день распахивались кладбищенские ворота, принимая очередной катафалк, запряженный парой вороных тракенов. Однако к услугам фотографа прибегали не все. Одни приходили со своими фотоаппаратами, другие экономили марки, третьи просто не хотели увековечивать печальное событие. Но все же съемка была, а вместе с ней и небольшой приработок, которого вполне хватало на дешевые обеды в «Сфинксе»: неизменный гороховый суп, шницель по-венски и кружка пива.

На счету в Дойчебанке лежала некая сумма, но это был стратегический резерв. Лунь опасался, что с ходом войны банковские счеты заморозят, но все же деньги не снимал, так как обращение в банк могло нарушить его конспирацию. Кто знает, какие поручения относительно личности вкладчика могли получить банковские клерки?

* * *

В самый адвент на кладбище привезли хоронить пожилую женщину, хозяйку большого хлебного магазина. Пригласили фотографа. Лунь снимал погребальную церемонию, пока из стайки родственников его не окликнула некая дама в черном пальто. Вейга! Это ее тетушку предавали сейчас земле. Лунь сдержанно кивнул и продолжил работу. Когда же все было закончено, подошел к Вейге с полупоклоном:

– Примите мои соболезнования…

– Благодарю! Вот уж никак не ожидала увидеть вас в Мемеле, да еще здесь! – взволнованно воскликнула Вейга, ловя любопытствующие взгляды родственников.

– Честно говоря, и я вас тоже.

Они ушли в тень большого католического склепа.

– Почему вы мне ни разу не позвонили? – спрашивала его Вейга. – Вы на меня за что-то обиделись?

– Ну, как вы могли такое подумать?!

– Тут можно все что угодно подумать…

– Понимаю… Но вы позволите мне объяснить мою ситуацию? Давайте посидим завтра в нашем кафе?

– Хорошо. Жду вас после работы. В семь вечера – «У Регины».

К этому свиданию Лунь готовился очень старательно: отутюжил лучший свой костюм, купил новый галстук и успел заглянуть к парикмахеру, который подровнял ему усы и бородку.

Вейга пришла точно в семь. Лунь встал из-за столика, занятого загодя, и помог ей сбросить заснеженную шубейку с песцовым воротником.

– Что-нибудь к кофе? – предложил Лунь.

Вейга отрицательно покачала головой. Она грела замерзшие щеки.

– Ну вы же после работы? – настаивал Лунь. – И к тому же промерзли. По наперсточку коньячка?

– Если только коньячка. За нашу неожиданную встречу. Вас так трудно было узнать – вы зачем-то обзавелись бородкой.

– Если не идет – сбрею!

– Не надо. Пожалуй, с ней вы солиднее. Только зачем она вам?

«Чтобы затруднить поиск ищейкам из гестапо и бывшим коллегам из Разведупра», – усмехнулся про себя Лунь. Вот ответь ей так, совершенно честно – никогда не поверит. Но у него был приготовлен другой ответ:

– Это знак начала новой жизни. Я начал новую жизнь с абсолютного нуля.

– Что случилось? Почему? – воскликнула Вейга с непритворной тревогой.

Лунь выдержал паузу, в течение которой попытался прикурить в духе киногероя, но не нашел в портсигаре ни одной сигареты. Впрочем, волнение, которое должен был передать этот жест, вышло весьма натуральным. Ведь все, что он пока говорил, было чистой правдой. А дальше пошла тщательно продуманная легенда:

– Я давно собирался развестись с женой и наконец это сделал. Магазин принадлежал ей, и она по-прежнему им владеет. Мне же пришлось продать машину, чтобы набрать некую сумму для нового жизненного старта. К сожалению, две профессии, которыми я владею, оказались почти невостребованными в сегодняшней Германии. Вот я и нашел на первых порах работу кладбищенского фотографа. Нашел по объявлению в газете…

– Если бы вы позвонили мне, я помогла бы найти вам более интересную и, может быть, более доходную работу…

– Милая Вейга, спасибо! Но разве у вас мало других забот, чтобы взваливать на плечи и мои проблемы? Я мужчина, и я сам всего добьюсь.

– Пусть будет так… Но мы могли бы просто общаться безо всяких деловых отношений. У нас было такое необычное знакомство. Оно так замечательно продолжилось в Кёнигсберге… И вдруг вы пропали. Я не знала, что и подумать. Винила во всем себя – что-то не то сказала, что-то не то сделала…

– Право, вам не стоит терзаться по этому поводу! Ваше поведение безупречно! И у нас действительно было замечательное знакомство. Я много о вас думал…

– И что же вам мешало набрать телефонный номер?

– Вы позволите мне сказать правду? И при этом не обидеться?

– Ну, конечно!

– Видите ли, даже самое простое общение с красивой женщиной требует некоторых средств – цветы, кафе, такси, рестораны…

– Боже, какая чушь! – рассердилась Вейга. – Мне совершенно не требуются никакие такси и рестораны! Мне просто интересно с вами разговаривать. Даже безо всякого кофе! Как замечательно мы гуляли тогда по штранду…

– И все-таки не обошлось без кофе «У Регины»! – улыбнулся Лунь. – Но дело, конечно же, не в кофе. Постарайтесь понять мужскую психологию: финансовая несостоятельность для нас сродни физической импотенции. Для мужчины унизительно ощущать пустоту своего кошелька. Я бы, несомненно, вам позвонил… Позвонил бы сразу, как только почувствовал себя на высоте некоторого положения.

– Оставим этот разговор! Для меня мужская психология всегда была темным лесом. Но раз уж романтические, да нет, просто дружеские отношения вы примеряете к кошельку, тогда переходим на деловую почву. Нашей фирме нужен буклет для рекламы своих платьев и костюмов. Вы бы взялись сделать фотографии наших моделей?

– Да. Но только в одном случае.

– В каком?

– Если позировать мне в ваших нарядах будете вы.

Вейга рассмеялась:

– Хорошо! Сделка состоялась! Завтра жду вас на съемку. Если вы потеряли мой адрес, вот вам еще одна визитка.

* * *

Наутро Лунь примчался на мотоцикле в переулок Шнайдергассе. Он привез с собой кофр сразу с двумя камерами «Цейсс-икона» и любимую «лейку». Вейга встретила его в ошеломительно красивом костюме. Для съемки выбрали кабинет хозяйки фирмы – просторный и довольно светлый. Хозяйка – пышногрудая вдова клайпедского брандмейстера, особа экспансивная и отчаянно молодящаяся – тоже захотела демонстрировать фирменные наряды, и по очереди с Вейгой, удалялась в комнатку отдыха, ставшую импровизированной костюмерной. Лунь снял около сотни кадров и отправился в лабораторию. Конечно же, Вейга просто блистала в любом из нарядов. Она обладала незаурядным фотообаянием. Но и хозяйка ателье тоже осталась довольной своими портретами. Именно она выписала фотографу весьма приличный гонорар, который ему выплатила Вейга, исполнявшая по совместительству обязанности кассира.

Лунь прекрасно понимал, что это была замаскированная финансовая помощь от Вейги, и именно поэтому отправился в ювелирный магазин и купил там почти на весь гонорар изумительной работы янтарное колье с серьгами.

Вечером в кафе «У Регины» он вручил свой подарок совершенно растерявшейся Вейге.

– Зачем вы это сделали? Я не могу принять такой дорогой подарок!

– Вот-вот, это опять намек на мою финансовую несостоятельность, – деланно обиделся Лунь.

– Никаких намеков и в помине! Я просто не вижу ни одного повода для таких подарков…

– Один повод все же есть! Это начало нашего делового сотрудничества. Для меня это большое событие, и я хотел бы ознаменовать его этой совершенно пустяковой вещицей.

– Ах, так?! Тем более не приму, раз вы считаете это пустяковой вещицей! – Но в голосе Вейги была уже игра.

– Она пустяковая только в масштабе наших весьма грандиозных отношений, – выкрутился Лунь.

– Вы считаете наши отношения грандиозными? – спросила Вейга, принимая все же коробку с янтарным гарнитуром.

– Для меня они воистину грандиозны. У меня сейчас нет более значимого в моей судьбе человека, чем вы. И это чистая правда!

– Спасибо. Для меня это высокая честь. И это тоже чистая правда.

– Хороший повод подкрепить нашу общую правду хорошим коньяком!

– Только коньяк я выбираю и оплачиваю сама!

– Так не справедливо! Это была моя идея!

– Хорошо. Тогда поступим так: завтра воскресенье, и я приглашаю вас на воскресный обед. Куда именно, скажу при встрече. Итак, завтра в четырнадцать ноль-ноль я жду вас на театральной площади. Помните? Там, где мы познакомились.

Вейга, как всегда, пришла минута в минуту. Лунь весьма ценил подобную точность. Вежливость королей – лучше не скажешь.

Вейга продолжала интригу:

– Только не спрашивайте, куда мы идем, – попросила она своего спутника. – Пусть это побудет загадкой еще четверть часа.

– Пусть! – радостно согласился Лунь.

Они прошли по мостам и переулкам старого Мемеля, вошли во двор трехэтажного дома, а потом поднялись по деревянной лестнице на второй этаж. Вейга достала ключ и открыла дверь из мореного дуба. Это была ее квартира!

– Я приглашаю вас на домашний воскресный обед! – радостно объявила она.

– Вот это сюрприз! Что может быть вкуснее домашнего обеда!

– Ну, в этом еще надо убедиться.

Овальный стол был накрыт золотистой льняной скатертью, на которой стояли две мейсенские тарелки, фаянсовая супница, удачно подобранная в тон остальной посуде, такие же салатница и хлебница. Вейга, надев белый вязаный передничек, разложила по тарелкам салат из свеклы, красной фасоли и припущенного лука, заправленный сметаной. На первое был луковый суп, а к нему пирожки с капустой.

– Божественно! – произнес после первой ложки Лунь, никак не ожидавший такого приема.

– Это все по рецептам моей бабушки, – скромно потупила глаза Вейга. – Она была личной кухаркой губернатора Виленского края. Я ее хорошо помню – жила у нее три года, пока училась в гимназии.

– Это была польская гимназия?

– Нет, русская.

– О, тогда вы, наверное, знаете русский язык!

– Немного знаю.

– Надо же! И я тоже немного знаю, – Лунь перешел на русский: – И суп, и пирожки, и салат выше всяких похвал!

– А на второе будут ваши любимые цеппелины!

Вейга говорила по-русски с сильным литовским акцентом, но Лунь был в тихом восторге от того, что слышит родную речь, да еще из уст Вейги. Хозяйка дома поставила на стол пузатенькую бутылку настоящего «Мерло», обернутую салфеткой. Лунь разлил вино по бокалам.

– У меня есть тост, – сообщил он.

– Пожалуйста.

– Я предлагаю выпить за ту чайку, которая нас познакомила. Ведь именно с ее ключей и началось наше знакомство.

– О, да! – засмеялась Вейга. – Наше знакомство было точно предрешено на небесах.

Потом настало время чая с тортом «Наполеон». Затем они листали семейный фотоальбом Вейги, сидя близко и тесно, соприкасаясь локтями, плечами, коленями… Вечер, как втайне и надеялся Лунь, закончился в спальне…

…Днем, в суете и делах, воспоминания об этой феерической ночи были затянуты плотной вуалью. И только вспышки, подобные фотоблицам, выхватывали из темноты то обнаженный купол груди с сургучно-красными, словно секретными печатями, сосками, то яростно закушенную губку в пароксизме страсти, то нежный живот с волнистым руном паха…

* * *

И началась новая, почти сказочная жизнь! Все было так, как это бывает у всех счастливых людей: каждый вечер Лунь возвращался домой к искусно накрытому столу, к Вейге, в ее объятия с невыразимо долгими и томительными поцелуями… Кто бы знал, что литовские бухгалтерины умеют быть сущими одалисками?! Единственное, что омрачало благоденствие, так это ощущение смутной тревоги. Вечной, неотступной тревоги, в которой живет всякий нелегал-разведчик. Увы, прошлое нельзя отсечь, как размотавшуюся ленту, оно тянется за тобой неотступным шлейфом, на котором ты всегда можешь споткнуться…

Лунь ясно ощущал всю эфемерность своего нового бытия, и потому каждый новый день, прожитый с Вейгой, был бесконечно дорог ему. У них не было рутины; каждая встреча посреди ли рабочего дня, вечером ли превращалась в праздник, и каждая ночь – в мистерию нежности и страсти.

Источало тревогу и само небо, ибо теперь каждую ночь мемельцы ждали налета британской авиации, и потому держали возле дверей чемоданчики с необходимыми вещами и продуктами. Оконные стекла заклеивали бумажными крестами, а во всех подвалах больших домов были поставлены скамьи и бачки с питьевой водой. Но англичан Мемель интересовал пока мало. Особенно после майского разгрома под Дюнкерком британского экспедиционного корпуса. Тем не менее война набирала обороты, и ателье Вейги перешло на пошив военной формы для вермахта. В один прекрасный день, и день этот был воистину прекрасным – солнечный апрельский день, когда ветер приносил с моря волнующие соленые запахи корабельной смолы, рыбацких сетей и сохнущих на прибойной полосе водорослей, – Лунь осторожно спросил Вейгу, представляла ли она когда-нибудь его в роли своего мужа. Подумав, Вейга твердо сказала:

– Да.

– А если бы ты была режиссером, утвердила бы меня в этой роли?

– Скорее «да», чем «нет», – не менее осторожно отвечала Вейга.

В этот день они решили связать свои жизни брачными узами. Тихую скромную свадьбу они сыграли в кафе «У Регины». Со стороны жениха был только один гость – отставной ротмистр с усами колечками Теодор Рейнхарт. Он преподнес молодоженам свой боевой трофей, взятый в боях под «русским Верденом» – местечком Сморгонью – хорошо начищенный самовар-вазон. Лунь тут же отметил про себя, что под Сморгонью они воевали в одно и то же время, но по разные линии фронта. О, судьба! Теперь они сидят за одним – да еще свадебным – столом!

Подруга невесты, хозяйка ателье Илона Жемайтис, подарила патефон с набором танцевальных пластинок. Именно под них и танцевали в кафе. А вот мама Вейги приехать не смогла. Она жила под Варшавой и пассажирские поезда оттуда в Кёнигсберг пока не ходили.

Лунь преподнес Вейге в качестве свадебного подарка картину Бёклина «Остров мертвых».

– Ну, уж совсем не свадебная тема! – озадачилась Вейга.

– В тему, в тему! – заверил ее Лунь. – Это символ того, что мы не расстанемся до самой смерти! И потом это очень ценная картина. Бёклин сделал семь авторских повторений. Мне удалось установить, что это его восьмая авторская копия. Ее стоимость равна стоимости «майбаха».

– Ну, хорошо, убедил! Подарок принят. Спасибо! Где мы повесим эту картину?