Агентурная кличка – Лунь (сборник)

Лунь почти явственно слышал ехидно-вкрадчивый голос Краузе.

Доложил! Ну, не коменданту города, а коменданту вокзала, и тот сам посадил его в эшелон. И у него даже сохранился в портмоне листочек с номером вагона и его подписью. Не важно, что это всего-навсего лишь комендант вокзала. Главное, есть реальный документ или его подобие. Хоть какое-то, но все же доказательство!

«Да и найдут ли они этот полк? Может быть, его уже и в помине нет – разбили, расформировали, влили в другую часть… Мало ли что за два года войны может случиться? – утешал сам себя Лунь. – Нельзя падать духом! Надо верить в удачу… Да, да верить… Это хорошо. Но на Фортуну надейся, а легенду готовь впрок».

Выждав неделю, он позвонил Краузе и попросил его принять.

– Есть что-то интересное?

– Не по телефону…

– Разумеется! Жду вас по адресу…

Городское управление гестапо размещалось в центре Данцига, в здании полицай-президиума, отобрав себе лучшую часть большого особняка.

– Господин Краузе, мне мучительно работать в этом месте, где меня так обманывали! Позвольте мне вернуться в Берлин к моей прежней жене.

– Я вас понимаю. Но вы пока нужны нам именно на этом месте. Потерпите еще неделю, а потом мы решим ваш вопрос.

– А можно мне хотя бы сообщить жене, что я жив и здоров?

– А как вы объясните ей свое пребывание в Данциге и вообще свое столь долгое отсутствие без писем и звонков?

– Я думал об этом… И прошу вас помочь мне.

– Каким образом?

– Вы профессионал, вы можете разработать любую легенду.

– Вы хотите, чтобы я помог вам обмануть вашу жену?! – изумился Краузе.

«Удивить – победить!» – невольно отметил про себя Лунь.

– Я обращаюсь к вам как мужчина к мужчине.

– Это забавно! – усмехнулся следователь. – Я подумаю… Ну, скажите ей, что вы попали в плен к макизарам. А потом геройски бежали.

– Вот если бы вы мне справку дали, что я находился у них в плену!

Краузе резко встал и рассмеялся:

– Вы мне нравитесь, господин майор! Прийти в гестапо за справкой для жены! Черный юмор! Браво! Хотите чашечку кофе? Такого же черного, как и ваш юмор?

– Не откажусь!

Краузе включил электрокофейник и достал из тумбы стола две фарфоровые чашечки, наполнил их отнюдь не желудевым кофе. Аромат выдавал настоящую арабику. Краузе изучал выражение лица своего гостя, который не скрывал блаженства после первого глотка из фарфоровой чашечки.

– Мне кажется, господин майор, вы большой хитрец и можете сами придумать любую легенду, не так ли? – продолжил он прерванную тему.

– Давно не пил такой хороший кофе!.. Спасибо за ваше лестное мнение о моих способностях. Услышать такие слова от профессионала – дорогого стоит. Но как говорят русские, на всякого мудреца довольно простоты!

– Это вы с Восточного фронта привезли? А расскажите, как вы воевали? Мы тут, тыловые крысы, мелких шпионов ловим, а вы там, на передовой, за рейх кровь всерьез проливали…

– Воевал, как и все. Много крови не пролил, а вот увечье получил серьезное. Под Борисовом партизаны пустили наш эшелон под откос. Это страшно, когда твой вагон поднимается на дыбы и ты летишь в тартары! Снится это почти каждую ночь… Если не выпьешь перед сном. Я скоро алкоголиком стану…

– Хотите бренди?

– Я пью только кальвадос.

– «Я пью только кальвадос»… – зачем-то повторил Краузе. – Хороший пароль… И вполне патриотичный. Но кальвадоса у меня нет.

– Теперь в довершение ко всему будут сниться английские шпионки… – посетовал Лунь и вдруг крепко сжал кулаки. – Если бы мне позволили, я бы задушил ее своими руками!

– Не переживайте! В Плетцензее это сделают гораздо надежнее.

Лунь внутренне вздрогнул, представив себе Сильву под гильотиной. Но он продолжал играть роль разгневанного простака. А Краузе с улыбочкой подливал масла в огонь:

– Как же так, господин майор, боевой офицер, с таким опытом и так нелепо попасться в сети примитивной шпионки?

Похоже, он тихо издевался над своей жертвой.

– Ну, я бы не назвал ее примитивной шпионкой, – Лунь пригубил чашечку, подыскивая достойный ответ. – Все женщины – прирожденные шпионки. Вы, наверное, женаты?

Вопрос застал Краузе врасплох.

– Да, – сбился он со своего иезуитского тона, – то есть теперь уже нет.

– Вот видите, вы тоже побывали в сетях у недостойной вас женщины.

– Еще неизвестно, кто у кого побывал в сетях, – нахмурился следователь.

Тема, на которую перевел разговор Лунь, ему была явно неприятна. Он наполнил рюмку бренди.

– Цум волль! – и запил огненную влагу большим глотком кофе.

Из управления гестапо Лунь направился в кирху. Ушел в дальний приалтарный угол и долго молился перед статуей Девы о смягчении судьбы Сильвы.

«Да минует ее нож гильотины!» – были последние слова его молитвы.

И еще точила его душу нудная мысль, что после провала Сильвы там, в Лондоне, могут решить, что это именно он подставил ее и всю цепочку, весь «Ланцуг», и Казика в том числе… Моулди и так с большим сомнением отправлял его в Данциг. Возможно, его даже попытаются убрать.

Ох, как неуютно он чувствовал себя под этим блекло-голубым данцигским небом…

Глава пятая

«Я думала, что стала “черной вдовой”»

Через неделю, в течение которой в отеле не произошло ровным счетом ничего, заслуживающего внимания гестапо, Луню разрешили уехать в Берлин. Он прекрасно понимал, что и там его не оставят без внимания, скрытая слежка будет продолжаться, пока он будет нужен в качестве подсадной утки. Но лучше быть под колпаком, чем в колпаке, то бишь в камере.

Во Фронау в глаза бросились свежие руины соседского дома, в который угодила бомба. Но их особнячок был цел и невредим. Мария бросилась ему на шею:

– Боже, ты жив! Какое счастье! А я уж решила, что снова стала вдовой, что я «черная вдова», что на мне лежит чье-то заклятье!

За обедом, более чем скромным, Мария рассказывала последние новости:

– Две недели назад у меня умер папа… Он так страдал от астмы. Всю жизнь на мельнице, всю жизнь дышал мучной пылью…

– Прими мои самые искренние соболезнования. Теперь мы с тобой оба сироты.

– Спасибо… Я ездила во Фридлянд на похороны. Пожила неделю в этом милом городке. И ты знаешь, там жить намного легче, чем в Берлине. И с продуктами лучше. И городок ни разу не бомбили. У нас же тут просто кошмар! Ты, наверное, уже видел, что стало с домом Главацки: ночью бомба угодила им прямо в крышу! Погибли все, кроме той-терьера. Я решила переехать во Фридлянд. Сдать этот дом и жить там. Как ты на это смотришь?

Лунь едва не поперхнулся от радости: Мария предлагала наилучший выход из его поднадзорного положения! Фридлянд! Старинный городок, что в полусотне километрах от Кёнигсберга. Он бывал там несколько раз проездом. Высоченная кирха и вокруг средневековые островерхие домики, как на картинках к сказкам братьев Гримм. Конечно, там не так просто затеряться, как в большом городе, но если все хорошо продумать… Главное, чтобы уехать во Фридлянд скрытно, так, чтобы никто из друзей и соседей Марии этого не узнал.

– По-моему, в этом есть резон, – сказал он как можно спокойнее. – А где мы там сможем жить?

– Прямо на мельнице! У папы на втором этаже две жилых комнаты и кухня. А на первом этаже живет его механик, дядя Пауль. Ему под семьдесят и он совершенно одинок. Я знала его еще девчонкой – добрейшей души человек! Он там и яблоневый сад разбил, и за могилой отца присматривает.

– Ну, что ж, дорогая Мария, это твоя земля и твои стены. Они тебе помогут. Хорошая идея. Давай переедем туда. Но это надо сделать так, чтобы никто не знал, что мы едем именно во Фридлянд. Понимаешь почему?

– Почему?

– Меня сейчас отпустили в бессрочный отпуск. Но в любой день снова смогут призвать. Я свое уже отслужил. И нужно…

– Понимаю тебя прекрасно! Что для этого нужно сделать?

– У тебя же в Вене живет брат. Давай всем скажем, что мы едем в Вену. И пусть меня ищут там! Если я им на что-то еще годен…

– Я скажу об этом только Марте и соседям слева, они будут следить за домом.

– Замечательно! – улыбнулся Лунь. – Если ты скажешь Марте, то о нашем отъезде в Вену будет знать весь Фронау, а то и пол-Берлина!

– А те, кто станет здесь жить? Им же надо будет держать с нами связь.

– Скажи им, что мы сами будем им звонить. Если что-то срочное, пусть сообщат соседям. Деньги пусть переводят на твой счет в шпаркассе.

– Хорошо. Мы возьмем только самое необходимое. У папы там есть все, что нужно для жизни. И даже целый подвал с домашними консервами.

«Самого необходимого» набралось три больших чемодана и один рюкзак.

– Ну, я же не смогу со своей спиной тащить такие тяжести! – протестовал Лунь. После тщательной ревизии вещей чемоданов стало два. Но зато прибавилась коробка с кустиками комнатных лимонов.

– Я понесу рюкзак и коробку, – распределяла Мария. – А чемоданы мы поставим на тележку, и ты ее покатишь.

На том и порешили.

Ночной таксист привез их на Лихтенфельдский вокзал, откуда отправлялись поезда на Вену. А утром, проверив, нет ли за ними хвоста, Лунь с Марией наняли еще одно авто и переехали на Нордбанхоф. С большим трудом взяли два билета до Кёнигсберга. Пассажирские поезда на четвертый год войны ходили крайне редко и необязательно. Больше всего Лунь боялся встретить на кенигсбергском вокзале кого-либо из старых знакомых. На всякий случай он замотал щеку платком, изображая флюс и дикую зубную боль. Впрочем, на вокзале они не задержались. Единственный автобус, который ходил на Фридлянд, отправлялся через десять минут, и они успели втиснуть в его багажник свои чемоданы и коробку с лимонами.

Появление в городке новых людей не стало ни для кого сенсацией: дочь мельника приехала в дом покойного отца вместе с новым мужем – только и всего. К тому же не им первым пришла в голову спасительная мысль переселиться из крупного центра в глухомань, почти не знавшую англо-американских бомбежек. Старый мельничный механик дядя Пауль, с седыми баками, с выцветшими голубыми глазами под кустистыми бровями, в своем неизменном темно-синем комбинезоне встретил их, как долгожданных родных людей. По-быстрому нажарил картошки с луком, извлек из старых запасов бутылку кальвадоса, а после обеда отвел их на кладбище, где рядом с камнем, под которым покоилась мать Марии, стоял старый жернов с именем мельника Манфреда Анке.

Положили цветы и долго смотрели в небо, куда отправились души стариков Марии, и по которому летели на юг, отнюдь не журавли, а эскадры американских «летающих крепостей». По великому счастью, крохотный Фридлянд не представлял для них ни малейшего интереса.

День за днем Мария и Лунь обживали новое жилище. А главное, запасали дрова на надвигающуюся зиму и продовольствие, которое становилась большой редкостью в лавках Фридлянда, как и на единственном его рынке. Правда, в подвале старого дома отец Марии запас немало консервированных помидоров, патиссонов и яблочных компотов. Радовала глаз и большая бочка с засоленной капустой, но все же это была скорее приправа, чем серьезная еда. Стараниями дяди Пауля они приобрели несколько ящиков картошки и два мешка с пшеничной мукой. С этим уже можно было пускаться в голодную военную зиму, которая не сулила жителям Фридлянда, как и всей Восточной Пруссии, ничего хорошего. Лунь не знал истинного положения на фронтах, но по многим приметам глаз разведчика определял ситуацию в Кёнигсбергском крае как весьма угрожающую.

В один угрюмый день на мельницу нагрянула команда продовольственной службы во главе с интендантом в ранге майора. Он заявил, что отныне мельница будет выполнять только военные заказы, и реквизировал те запасы муки в двух мешках, которые раздобыл дядя Пауль. Вслед за мешками ушли на «нужды обороны фатерланда» и все овощные консервы с полок подвальчика. «Не хуже нашей продразверстки вымели!» – с горечью отметил про себя Лунь.

После Данцига, после того, что пришлось там пережить, седых прядей в шевелюре Луня заметно прибавилось. «Седой, как лунь!» – усмехнулся он своему отражению в зеркале во время очередного бритья. При самом снисходительном отношении к своей внешности Лунь не мог не признаться, что выглядит намного старше своих лет. Разведка ни здоровья, ни молодости не прибавляет. «Слава богу, что я еще вообще хожу по белу свету! – приободрил себя Лунь. – Живу по недосмотру абвера и гестапо. Возможно, и родного НКВД тоже. Но ведь живу!» Он хотел, чтобы Красная Армия побыстрее покончила с вермахтом, и в то же время опасался встречи с соотечественниками. Первым делом начнут трясти частный сектор. На его памяти свежо еще было раскулачивание лавочников да мельников. Придут – все повторится по старой схеме.

А пока Лунь предавался семейным радостям последних тихих дней. Радостей было немного: ловил карасей в мельничном пруду да ходил с Марией в лес за лисичками. По вечерам играл с дядей Паулем в скат. Иногда изучал книги по мукомольному делу. Читал Библию. Когда на душе совсем становилось худо, нежничал с женой в спальне, понимая, как бренны они оба и как эфемерны их последние ласки. По ночам под покровом темноты через городок проходили германские войска, совершая непонятные маневры. Ревели грузовики, лязгали танки, громыхали бронетранспортеры. Война придвигалась вплотную.

– Может быть, вернемся в Берлин? – спрашивала его Мария.

– Боюсь, там будет самый настоящий ад.

– Что же нам делать?

– Не метаться. Держаться за землю. Это самое надежное.

– Да поможет нам Господь! – вздыхала Мария. Ее лимонные деревца на подоконниках давали плоды. Лунь наскребал под жерновами пригоршни муки с отрубями, и Мария делала из них лепешки, добавляя в тесто лимоны. Сахара не было, получалось кисло, но полезно. Особенно, если удавалось достать немного свекольного эрзац-мармелада.

Куда-то исчезла Мице. Лунь подозревал, что ее поймали и съели. Но подозрениями с Марией не делился, она и так слишком глубоко переживала эту новую потерю.

Ближе к весне стала стягиваться петля голода. Недоедание и безвитаминная еда вроде ячменной каши или эрзац-мармелада, который еще можно было купить за большие деньги, делали свое дело. Первой свалилась Мария. По всем признакам ее одолел тиф. С большим трудом вдвоем с дядей Паулем они снесли ее в подвал, поскольку фронт приблизился к Фридлянду вплотную. По счастью, командование Кёнигсбергской группировки не собиралось делать из городка неприступную крепость, вермахт занял оборону на других рубежах, но артиллерия вела огонь через крыши домов, получая в ответ такие же перелетные залпы. Время от времени на улицах Фридлянда рвались шальные снаряды, а некоторые попадали в дома и находили свои жертвы там. Особенно страшно выли пролетающие реактивные снаряды советских «катюш». Обыватели попрятались по подвалам и погребам. Ясно было, что война проиграна, и побежденные ждали горя. Всеми овладела апатия и полное безразличие к своей судьбе. Кто мог, тот давно уже покинул городок, увозя нехитрый скарб на велосипедах, тележках и детских колясках. Но на таких колесах от войны не уедешь и война настигала беженцев на дорогах, в полях, на льду залива.

Глава шестая

«По дороге на Берлин вьется серый пух перин»

В одно прекрасное утро, когда канонада внезапно стихла – с трудом верилось, что навсегда – Лунь выбрался из мельничного подвала и осторожно обошел дом и пруд. По дороге, огибавшей мельничное водохранилище, двигались советские танки, а за ними колонны на невиданных грузовиках с длинными щучьими мордами. Лунь никогда не видел американских «студебеккеров», как не видел и новых тяжелых танков «ИС». Он испытал невольное чувство гордости за свою армию, которая получила такую серьезную технику. Но вместе с тем ему, увы, надлежало играть роль испуганного немецкого бюргера, и роль эта ему вполне удавалась.

Ближе к обеду он вышел на разведку в город. Если не считать разбитых окон да сорванной кое-где черепицы, Фридлянд почти не пострадал. Правда, дом аптекаря стоял без угла, обнажив рухнувшие полки с лекарствами, да посреди Ратушной площади зияла огромная воронка с россыпью вывороченной торцовой брусчатки, а в остальном все было как всегда. Витрины всех лавок были зашторены железными жалюзи. Но на площади возле кирхи что-то происходило: там толпился народ и пиликала гармошка, ровным столбом поднимался синеватый дымок. Возле дымящей полевой кухни, сидя на недорубленном березовом чурбаке, гармонист с сержантскими погонами на замызганном полушубке рьяно рвал меха видавшей виды саратовской гармошки. Залихватские переборы под молодецкое рявканье басов поддерживал жесткий прихлоп солдатских ладоней; и два удальца – один в подвернутой шинели, другой в стеганом ватнике, но оба в добротных сапогах, лихо отплясывали ведомый только им одним танец: нечто среднее между лезгинкой и «барыней». Редкие горожане, привлеченные запахом еды, посматривали на них с опаской и любопытством, держась, однако, поближе к дымящим и парящим кухням.

От этой нехитрой деревенской игры, от этой удалой солдатской пляски повеяло чем-то таким родным и забытым, что Лунь едва и сам не вышел в тесный круг своих былых соотечественников. Вдруг припомнилась Сморгонь и его рота, стрелки, которые тридцать лет тому назад точно так же отплясывали после отвода в тыл, радуясь отсрочке смертной судьбы.

Тем более что и погоны, которые Лунь видел на советских солдатах впервые, были почти такие же, как и у его нижних чинов…

Подъехала легковушка, из которой вылезли пожилой капитан с пристегнутой к портупее шашкой и моложавый круглолицый подполковник. Погоны на его серой шинели были тоже очень похожи на те, которые носили офицеры их 36-го Орловского полка в 1916 году: только чины назывались иначе. Нынешний капитан по-старому бы назывался штабс-капитаном, а у белесого круглолицего подполковника не хватало третьей звездочки для того, чтобы быть подполковником старой русской армии. И еще выскочил из машины старший лейтенант (по-старому – поручик) и стал фотографировать «лейкой», то подполковника на фоне истерзанной осколками и пулями ратуши, то немецких жителей, сиротливо жавшихся к кухням, то сами кухни, то пляшущих бойцов.

Судя по всему, капитан был комендантом города. Его сопровождали трое патрульных, соскочивших с сопровождавшего машину мотоцикла. Капитан обратился к немецкой толпе с просьбой:

– Граждане немцы! Сейчас состоится раздача горячей пищи населению вашего города. Просьба соблюдать порядок и встать к кухням в порядке живой очереди!

Он прокричал все это по-русски в надежде, что кто-то его поймет, но тщетно – его не понимали. Горожане как стояли, так и переминались с ноги на ногу. Комендант еще раз повторил свою тираду и обескураженно обвел взглядом толпу. Никто не пошевелился. И тогда Лунь подошел к коменданту и громко сообщил все, что требовалось по-немецки. Толпа тут же разбилась на две группы и выстроилась в два хвоста. Капитан благодарно взглянул на Луня и попросил:

– Скажите им, что с завтрашнего дня в ратуше начинает работу комендатура и они могут обращаться ко мне по всем вопросам.

Лунь перевел. Но немцы никак не прореагировали на это сообщение. Они ждали горячей еды.

– Вы по-русски говорите? – спросил комендант Луня.

– Ньемного говорью.

– Очень хорошо! Хоть кто-то знает здесь наш язык, – обрадовался капитан. – Подойдите к кухне без очереди и возьмите каши.

– У мьеня больной жена. Можно мне взять и для нее?

– Можно! Дай ему две порции! – крикнул капитан кашевару. – И мяска побольше!.. Как вас зовут гражданин?

– Клаус Вебер. Можно по-русски – Колья. Николай, – повеселел Лунь. – Колья, Колья, Николай, сидьи дома, не гульяй…

– К тебе девушки придут, поцелуют и уйдут! – радостно подхватил капитан. – Слушай, Николай! Приходи завтра в комендатуру, то бишь в вашу ратушу. Я людей буду принимать. Мне переводчик нужен. Заплачу продуктами.

«Это спасение!» – подумал Лунь, и ответил, забыв про немецкий выговор:

– Обязательно приду.

Тут капитан обратился к круглолицему офицеру.

– Товарищ подполковник! Александр Трифонович, почитайте бойцам стихи. Пожалуйста! Они никогда живого поэта не видели!

– Да пусть смотрят сколько хотят, пока живой! – усмехнулся подполковник.

– Нет. Они вас послушать хотят. Вы же про нашу жизнь как никто пишите! Они вас любят. Почитайте!

– Ну, раз любят – почитаю. А кашей накормите?

– Еще и фронтовые сто грамм нальем!

– Ну, ладно! Почитаю. На злобу дня, – подполковник расстегнул планшетку, достал блокнот, поворошил страницы.

– Это наш поэт знаменитый! – толкнул комендант локтем своего переводчика. – Твардовский! Может, слышал?

Лунь растерянно покачал головой, он и в самом деле никогда не слышал такого поэта. Шутка ли – с тридцать пятого года за кордоном Отечества.

Подполковник встал на приступку кухни, снял фуражку, открыв густые русые, зачесанные назад волосы. Оглядел военную публику, уже обступившую кухню со всех сторон, и с улыбкой начал, будто не стихи читал, а просто разговор повел:

Дельный, что и говорить,Был старик тот самый,Что придумал суп варитьНа колесах прямо.Суп – во-первых, во-вторых,Кашу в норме прочной.Нет, старик он был старикЧуткий – это точно.Слышь, подкинь еще однуЛожечку такую!

Тут поэт в подполковничьих погонах взял лежавший поверх котлов черпак и показал слушателем, от чего те пришли в веселый восторг. Твардовский, не теряя темпа, продолжал дальше:

Я вторую, брат, войнуНа веку воюю.Оцени, добавь чуток.Покосился повар:«Ничего себе едок —Парень этот новый».Ложку лишнюю кладет,Молвит несердито:– Вам бы, знаете, во флотС вашим аппетитом.Тот: – Спасибо. Я как разНе бывал во флоте.Мне бы лучше вроде вас,Поваром в пехоте.И, усевшись под сосной,Кашу ест, сутулясь.«Свой?» – бойцы между собой, —«Свой!» – переглянулись.И уже, пригревшись, спалКрепко полк усталый.В первом взводе сон пропал,Вопреки уставу.Привалясь к стволу сосны,Не щадя махорки,На войне насчет войныВел беседу …

– Тёркин!!! – радостно заорали, зарукоплескали слушатели-бойцы. – Еще давай! Еще!

Твардовский отмахнулся от настырного дыма, который вдруг повалил из трубы, как из паровоза, – это повар подбросил дровишек. Стихи стихами, а кашу варить надо.

– Ну, тогда слушайте то, что сегодня написал, в вашем городке.

По дороге на БерлинВьется серый пух перин.Провода умолкших линий,Ветки вымокшие липПух перин повил, как иней,По бортам машин налип.И колеса пушек, кухоньГрязь и снег мешают с пухом.И ложится на шинельС пухом мокрая метель…

Твардовский запнулся, пригладил волосы, оглядел с высоты подножки площадь и дальше повел речь о том, что стояло перед глазами:

Скучный климат заграничный,Чуждый край краснокирпичный,Но война сама собой,И земля дрожит привычно,Хрусткий щебень черепичныйОтряхая с крыш долой…Мать-Россия, мы полсветаУ твоих прошли колес,Позади оставив где-тоРек твоих раздольный плес.Долго-долго за обозомВ край чужой тянулся вследБелый цвет твоей березыИ в пути сошел на нет.С Волгой, с древнею МосквоюКак ты нынче далека!Между нами и тобою —Три не наших языка…

Лунь слушал, поражаясь давно неслыханной чистоте русской, да еще поэтической, речи. Так просто, без напряга, лил этот круглолицый подполковник свою песнь. «Ленин с броневика вещал, – усмехнулся он. – А этот с полевой кухни к массам обращается. И ведь как слушают! Любой вождь позавидует!»

Поздний день встает нерусскийНад немилой стороной.Черепичный щебень хрусткийМокнет в луже под стеной.Всюду надписи, отметки,Стрелки, вывески, значки,Кольца проволочной сетки,Загородки, дверцы, клетки —Все нарочно для тоски…

Лунь посмотрел вокруг глазами подполковника, и вдруг ему открылось чужое зрение: «да как же он раньше этого не замечал?! Вот же, приехал откуда-то этот круглолицый и сразу же перенес все эти приметы здешнего бытия в свои стихи! Вон же они – и стрелки, и вывески, и значки, и даже кольца проволочной сетки! И все нарочно для тоски. Лютой тоски… Как же он это почувствовал?! Да еще передал всем – от сердца к сердцу…»

Мать-земля родная наша,В дни беды и в дни победНет тебя светлей и крашеИ желанней сердцу нет.Помышляя о солдатскойНепредсказанной судьбе,Даже лечь в могиле братскойЛучше, кажется, в тебе.А всего милей до дому,До тебя дойти живому,Заявиться в те края:– Здравствуй, родина моя!

Солдаты захлопали не в лад. Кто-то крикнул в честь автора «ура!» И восторженный клик этот тут же подхватили в полсотни глоток. И Лунь заорал тоже. Твардовский слез с подножки, надел фуражку и взял под козырек своим слушателям.

* * *

Лунь принес домой целый котелок неостывшей еще гречневой каши. Он распустил ее в кипятке и получился суп, которого хватило на троих. Мария воспрянула духом и от горячей еды, и от хороших новостей. Шутка ли – в такое время получить работу?! Да еще с продовольственным пайком…

В комендатуру Лунь являлся точно к восьми утра и сразу же принимался за дело: переводил объявления, приказы, допрашивал в присутствии коменданта немецких солдат, захваченных с оружием в окрестных лесах, переводил сообщения и просьбы оставшихся в городе специалистов по муниципальному хозяйству. Комендант – Иван Матвеевич Окунев, бывший директор сельской школы из Краснодарского края, – во все проблемы вникал ушло и дельно. Лунь же в конце рабочего дня получал свой честно заработанный паек: буханку серого хлеба, банку тушенки и стакан крупы – пшенки или гречки. А также шесть кусочков пиленого сахара. В день, когда Германия подписала капитуляцию и весь Фридлянд громыхал радостной пальбой из всех видов стрелкового оружия, комендант вручил Луню две бутылки: одну – с водкой, другую – с подсолнечным маслом. Лунь честно выпил за Победу, объявив Марии и дяде Паулю, что пьет за окончание войны и избавление Германии от Гитлера. Дядя Пауль охотно поддержал его, Мария тоже пригубила «русский шнапс» и нашла его слишком крепким.