Преступление из наказания

По причине столь незначительного прогресса в вопросе достижения консенсуса мне оставалось лишь вздохнуть, снять пиджак и закатать рукава сорочки.

– Ну, что ж: приступим.

Сынок втянул голову в плечи: вероятно, он решил, что я прибыл на подмогу уставшим товарищам – вместе со своими «отдохнувшими» кулаками и ботинками.

– Итак, что показал наш главный фигурант?

«Мальчонка» ещё раз вздрогнул: всё же, он был неглуп, этот папенькин сынок. Во всяком случае, понять значение слов «главный фигурант» мозгов у него хватило.

Подполковник устало навис над подследственным, словно подготавливая его к работе «артиллерийским наступлением» «огнедышащим» глаз.

– Обвиняемый…

НачУУР тоже неспроста «повысил процессуальный статус» папенькиного сынка: тот отреагировал моментально – очередной партией рухнувших вниз слезинок.

– … признал…

И это «звучало» и било – по ушам, мозгам и поджилкам: не «показал», а именно «признал»!

– … что в день убийства действительно «выяснял отношения» с отцом. Выяснять начал ещё днём, уже будучи «хорошо подогретым». Затем выяснение было перенесено на улицу. Точнее, лишь сынок «выяснял» их там: папенька оставались в кабинете. Сынок поматерил отца, пригрозил ему смертоубийством… Пригрозил?

Палыч нырнул в зарёванные глаза подследственного – и тот заревел ещё сильнее:

– Я же не по-настоящему! Я…

– Пригрозил, мать твою?

Сжимая медвежьей лапищей хрупкое плечо сынка, подполковник забрался октавой повыше. При таких обстоятельствах подследственному не оставалось ничего другого, как покорно кивнуть головой.

– Давно бы так! – ослабил хватку Палыч. – Идём далее.

Не будучи приглашён на вечеринку для избранных, обвиняемый…

Подполковник упорно гнул – как свою линию, так и сынка.

– … избрал и пригласил себя сам. Охранник не посмел «дезавуировать самопровозглашение» отпрыска самих начальника областной юстиции – и обвиняемый получил законную возможность разобраться с папенькой «по полной». Дождавшись, пока отцу «приспичит», сынок последовал за ним в туалет. Кстати, первоначально обвиняемый решительно отрицал своё присутствие в туалете. Но, будучи изобличён свидетельскими показаниями и вещественными доказательствами, обнаруженными на месте преступления…

В этот момент я не удержался – и покосился на короткий резиновый шланг с явными следами участия в изобличении, как минимум, наравне с остальными доказательствами.

– … обвиняемый признался в посещении туалета.

Палыч ухмыльнулся и переключил на меня взгляд, которым он только что насквозь просверливал трепещущего отпрыска.

– И вот тут, друг Петрович, начинается самое любопытное. Оказывается…

Подполковник воздел указательный палец.

– … сынок задержались в дороге – и папенька успели закрыться в кабинке. Как показал обвиняемый, когда он окликнул папеньку, тот «послал» его. Тогда он попытался открыть дверь, но не смог. От излишнего усердия – и лишнего же количества потреблённого алкоголя – он потерял равновесие, упал, и ударился головой о пол. Очнулся, поматерил отца, после чего ушёл, а больше он ничего и не помнит.

Найдя во мне искомое сочувствие, Палыч тут же вернулся к работе: угрожающе навис над сынком.

– «Потерял равновесие», говоришь… Нет, парень: ты не равновесие потерял – ты потерял совесть. Ты за кого нас принимаешь? Долго ты ещё будешь измываться над нами? Долго ты ещё будешь врать мне в глаза?! Или мне, всё же, пригласить «группу товарищей»? Так они уже здесь – в соседнем кабинете! Позвать? Хочешь «немножко мужской дружбы»?

– Не надо! – всхлипнул «мальчонка». – Я всё скажу.

– Слушается версия номер три.

Почти жестом конферансье начУУР «пригласил автора к микрофону». Сынок уронил голову ещё ниже.

– Я был там…

– Где «там»?

Это был всё ещё текст подполковника: я не мешал товарищу.

Он сейчас был в своей стихии, а мне чужого не надо: ни чужих грехов, ни чужих лавров.

– В туалете… в кабинке, то есть…

– Выломал, таки?

Сынок затряс головой – мелко-мелко.

– Папенька открыли?! – ухмыльнулся подполковник.

– Сама…

– … по себе? – развернул ухмылку Палыч.

«Мальчонка» немедленно обложился руками.

– Честное слово, товарищ… гражданин начальник: когда я очнулся, дверь уже была открыта. Ну, то есть, приоткрыта. Я поднялся, заглянул туда… ну, на всякий случай – и увидел, ну…

– То, что увидел?

– Да…

Палыч «сочувственно» покачал головой.

– Значит, ты – ни сном, ни духом?

– Вот, ей…

Завершить клятвоприношение сынок не успел: помешал шланг.

– Долго ещё ты, сволочь, будешь глумиться надо мной? – принялся от души охаживать его подполковник. Настолько от души, что мне это пришлось не по душе. Ведь это наверняка «приходилось по душе» подследственного. По душе и материальной оболочке. Нарушение «условий договора» было налицо… и на лице «объекта», и я просто вынужден был укорить друга.

– Па-а-лыч!.. Я, конечно, признаю факт глумления… и всё такое… Но не при мне же! Ну, какие же мы после этого интеллигенты?!

– Извини, Петрович…

Подполковник отбросил назад мокрую прядь с лица – и отступил на шаг.

– Ну, сам видишь: этот тип просто толкает… себя в объятия активных педерастов!

Информация «открытым текстом» «возымела», пусть всего лишь в очередной раз. Глаза сынка перестали слезоточить и округлились от ужаса.

– Извините, виноват… То есть… не виноват… Но…

в общем… Да, я схватил пару раз отца за грудки…

– И больше ничего? – угрожающе сократил дистанцию подполковник. Сынок вздрогнул.

– Ну-у… Ну, может, стукнул один раз… или два… в порядке самозащиты.

– Соображает! – хмыкнул Палыч, разворачиваясь ко мне. – Но очень туго. Как та корова. Только, если, ты корова…

Разворот ко мне так и не состоялся: Палыч немедленно выполнил обратный маневр.

– … то и «доись», сука, подобно корове, а не подобно кобылице: по кружке за раз! «Один раз он стукнул»! «В порядке самозащиты»! Чем защищался?! Кастетом?!

Сынок побледнел.

– Ка-ка…

– Кака ты, это верно! – «помог» «опер». Затем он открыл сейф, и бросил на устилавшие стол бумаги кастет. Хороший был кастет – почти эсэсовский, на четыре пальца, с ударными шипами с обеих сторон. «Вещь!» – как отметил бы даже не специалист. – Узнаёшь? Вижу, узнаёшь!

Сынок мотал головой, но больше от ужаса, чем в порядке отрицания. Тем временем, Палыч извлёк из папки какую-то бумажку, и помахал ею в воздухе.

– Заключение экспертизы, приятель! Даже два заключения! Первое: на кастете обнаружена кровь, и эта кровь твоего папеньки. Второе: на кастете обнаружены волоски, и это волоски с головы твоего папеньки! Ну, и третье: здесь же, на кастете, обнаружен отпечаток большого пальца правой руки.

Подполковник выдержал эффектную паузу.

– Твоего пальца и твоей руки!

Это уже было слишком и я отвернулся к окну. Первые два «письменных заключения», пусть и ещё отсутствующие в природе, не вызывали во мне протеста. Но «отпечаток с кастета»?! Я не мешал Палычу импровизировать, но только соло: это ведь мне потом следовало знакомить сынка и его адвоката с актами экспертиз. И я не хотел «попадать»: если для «опера» дело заканчивалось отметкой в ОРД «раскрыто», то для нас, следаков, оно не всегда заканчивалось даже в суде.

«Ознакомившись с заключением», сынок ещё раз «покрылся мелом».

– Признаёшь?

Палыч буквально упёрся носом в нос «обвиняемого», и обдал того не только жарким дыханием, но и недвусмысленными желаниями. Это было тем более вероятно, что «шланг» всё ещё находился в пределах досягаемости руки подполковника. Сынок долго сопел. Что самое удивительное, на этот раз Палыч не торопил его с ответом. Наконец, «мальчонка» отпрянул назад, а Палыч даже не стал преследовать его:

– Ну, «раз пошла такая пьянка»… Да, это – мой кастет. Только я не был первым, кто приложился к папеньке.

Мы с Палычем тут же переглянулись: «лёд тронулся, господа присяжные заседатели!».

– Ну, ну! – теперь уже и я включился.

Сынок неожиданно усмехнулся.

– Что ж, я действительно хотел набить папе морду. Он, гад, совсем обнаглел: перестал «отстёгивать»!.. Но пока я добирался до туалета, меня уже опередили – и с теми же намерениями.

– Кто?!

Мы с Палычем отработали в унисон.

– Первый Заместитель отца. К тому времени он уже не просто «разговаривал» с папенькой: он уже «разговаривал» с ним ногами.

– Значит, папенька не сидел «на очке»?

– Не успел.

Сынок опять усмехнулся. Если он и жалел отца, то в глубине души. Так глубоко, что невозможно было и почувствовать.

– Но папенька не зря пользовался авторитетом у шлюх: силёнка у него имелась. И не только в постели, но и за её пределами. Поэтому, когда я вошёл, Заместитель растерялся, а отец несколько раз капитально «достал» его.

Рассказчик неожиданно потёр скулу.

– «Достал» он и меня: видимо, решил, что мы – одна компания.

– А разве он ошибался? – хмыкнул подполковник.

Сынок мужественно промолчал.

– Ну, и ты? – не дал я угаснуть огоньку признания.

– Ну, и я «завёлся с полуоборота».

Сынок ещё раз адресовал ответ полу.

– Кастет сразу подключил? – оживился подполковник: «родная стихия».

«Мальчонка» покачал головой.

– Нет, вначале мы помахали кулаками. Потом…

Он нахмурился и замолчал.

– Потом ты задействовал швабру, – «мило улыбнулся» я.

– Нет, гражданин следователь…

Сынок выразительно поработал скулами.

– … это папа задействовал швабру!

Почти без паузы он наклонил к нам голову, и раздвинул пряди.

– Вот, посмотрите!

Посмотреть было, на что: фиолетовые шишки и порезы кожи изобиловали наличием.

– А вот ещё!

«Потерпевший» обнажил плечо. На плече зеленоватой синевой отливал массивный кровоподтёк. Потом «жертва отцовского участия» повернулась к нам спиной. «Художественное оформление» спины тоже впечатляло: она вся была разлинована вертикальными кровоподтёками и порезами.

– Это кто же тебя так: папенька?

Я не только без труда воздержался от иронии, но и едва не посочувствовал.

– Ну, не с Замом же мы сговорились, гражданин следователь?! – почти обиделся «отпрыск». – Для алиби хватило бы и меньших жертв… с нашей стороны.

– Логично.

Я развернулся к подполковнику.

– Палыч, свозишь его на экспертизу: пусть, как говорят в народе, «снимут побои». Заодно узнай о результатах по крови на обломках швабры.

– Лады, Петрович.

Мой друг покривил лицом, но не душой: остался верен себе. Развитие сюжета ему не понравилось, но оппонировать он не стал. Я, тем временем, уже «вернулся» к «мальчонке».

– Только не подумай, что мы играем в доброго следователя и в злого. Я не о тебе озабочусь, а о деле. Мне ни к чему оставлять крючки твоему адвокату.

– Ну, это понятно.

За «неуставным» ответом не последовала обязательная, казалось бы, усмешка: «мальчонка» учился жизни даже не на ходу – на бегу.

– А, раз понятно, «колись» дальше!

«Интервьюируемый» откашлялся.

– Так, вот: когда папенька обломал об меня швабру, я не выдержал.

– Один не выдержал? – «опять нарисовался» Палыч.

Сынок хмыкнул. Немножко можно было, и я не стал взыскивать с «наглеца».

– Зам только приходил в себя… на полу: отец его основательно «приложил». Так что, как ни крути – самозащита.

– Как ни крути, – вздохнул-уточнил я, – а кастет никак не тянет на самооборону.

– А на превышение? – завибрировал надеждой голос сынка.

– Видно будет…

Моё заявление соответствовало действительности не только «на все сто», но и «с перевыполнением плана». Я – человек слова, и поэтому даже из тактических соображений никогда не обещал «клиентам» того, чего либо не собирался, либо не мог гарантировать. Не всегда это было на пользу делу, но ни «по низу», ни по верху никогда не случалось того, что «слух пройдет обо мне по всей Руси великой»: «Петрович – гнида и гад»!

– Кстати, острие одного из обломков в крови. И наверняка это не твоя кровь…

Многоточие вполне «читалось на слух» – и сынок опустил голову.

– Моя… но не кровь: работа… Когда я дал ему по башке кастетом, он не сразу отключился. Пришлось добавить. Ну, а потом я глянул на эти обломки, и такая злость меня взяла: «получил от отца вспомоществование»! А тут ещё этот хрен «проснулся» и как заорёт «Мочи его!». Ну, я и ткнул его обломком в дырку… Кстати, не я один: Зам тоже поучаствовал. Так, что кровь должна быть на двух обломках.

В этот момент что-то угрожающе зашипело в магнитофоне: я включил запись сразу же, как только «малец» начал «колоться». Постфактум оформить это мероприятие как «протокол допроса с применением звукозаписи» всегда было плёвым делом: вернусь к себе и оформлю. А «в день составления» «обвиняемый», как обычно, подпишет на последнем листе «сокращённый вариант». Как говорится: «не первый год замужем». Главное, чтобы «старичок» не отключился! Сколько раз уже эта допотопная «Романтика» подводила меня – и не сосчитать! Но я мужественно – и столь же обречённо – хранил ей верность: рассчитывать на замену не приходилось. Разве, что на катушечный «Маяк» «из девятнадцатого века».

– Только, гражданин следователь: я не убивал его!

Под мольбу в глазах и восклицательный знак в голосе сынок скрестил руки на груди.

– Честное слово: не убивал! Когда мы уходили, он ещё стонал!

– То есть, ты хочешь сказать, что подвесил его кто-то другой?

Ответом мне были честно выпученные глаза и «честное-пречестное» удивление в них.

– Что?!

– Твой папа был повешен.

Я прозвучал сухо, лаконично и безжалостно. Прозвучал я так по двум причинам: от профессионального бессердечия и по тактическим соображениям. Уж, очень мне захотелось понаблюдать за реакцией «ответчика». Но реакция меня разочаровала: лицо сынка неожиданно съёжилось – и слёзы покатились из его глаз ручьём. И не литературным ручьём: взаправдашним. Он пытался что-то сказать, но захлёбывался в рыданиях на каждом, не то, что слове – звуке.

Я переглянулся с Палычем – и тот неуверенно двинул плечом. Это неуверенное телодвижение показалось мне знаменательным: уверенность «всегда профессионально уверенного в себе» подполковника была поколеблена. А всё потому, что сынок и выглядел, и звучал не только правдоподобно: достоверно.

– Ладно.

Я недовольно покривил лицом и даже потрёпал мочку уха.

Не нравилось мне всё это. И чем дальше, тем больше.

– Будем закругляться… пока… Скажи только: Зам без тебя не возвращался в сортир?

Сынок шумно отработал носом – и напряг память «без отрыва от слёз».

– Хм… Значит, мы с ним умылись, почистились… ну, насколько это было возможно… Потом вышли…

Взгляд его прояснялся с каждым многоточием, и, наконец, прояснился.

– Нет: точно не возвращался… Он вернулся в зал.

– Уверен?

– Сам видел!

Я покосился на Палыча, и тот поморщился: ему этот «внеплановый поворот сюжета» не нравился ещё больше.

– Ну, а ты?

Сынок всхлипнул.

– Я вышел на улицу и сел в отцовскую машину… Водителю сказал, что отец велел отвезти меня домой. И мы поехали… Вот и всё.

– Вот и всё!

Я имел не меньше прав на эту фразу: «ещё одно последнее сказанье – и летопись окончена моя». Я поставил точку в «кратком изложении» показаний сынка, оформленных на бланке протокола допроса подозреваемого, и пододвинул лист «мальчонке». Тот вздохнул, пробежал глазами «текст рукописи», и перевёл их на меня.

– Ах, да! – спохватился я. – Ты же «первоходка» у нас! Ладно, пиши: «С моих слов записано верно. Мною прочитано. Замечаний и дополнений нет». Поставь дату и распишись.

Перманентно дрожащей рукой сынок «подмахнул» лист, и отодвинул его от себя.

– А теперь ещё один момент, но менее приятный.

Я поморщился и вручил сынку другой лист, только что извлечённый мной из «боевой» – за обилием «шрамов» – «ветеранистой» папки. Вместе с заинтересованным взглядом Палыч тут же вынырнул из-за плеча сынка.

– «Постановление об избрании меры пресечения», – задрожал губами подследственный.

– И, к сожалению, в виде содержания под стражей, – вопреки заявленному сожалению, лицемерно вздохнул я. «По совокупности» я тут же удостоился благодарного взгляда подполковника, который в очередной раз восхитился тем, что «я – человек». В смысле: «человек слова». Но восхищаться было нечем: «это мне свойственно!», как пафосно отрекомендовал себя один товарищ. Я пообещал «санкцию» – и исполнил обещанное. Я ведь не обещал «поставить точку», а заодно и «крест» на отпрыске Начюста – как минимум, сразу.

– По дороге в СИЗО тебя завезут на экспертизу.

Не забыв и об этом своём обещании, я протянул Палычу постановление о назначении экспертизы.

– Когда ты всё успеваешь! – хмыкнул подполковник. Только я не заслужил и этого восхищения: бланк был типографский, и мне оставалось лишь проставить реквизиты «объекта исследования», да задать пару дежурных вопросов: «Имеются ли на теле… «и «Не могли ли они быть причинены…».

– Чуть не забыл!

Вместо того, чтобы «начинить» себя румянцем удовольствия, я самокритично приложился ладонью к затылку. К своему, разумеется.

– Палыч, вы нашли тот пиджачок, в котором подозреваемый…

– ???

– … хорошо: обвиняемый был в тот вечер?

– Само собой! – благодарно улыбнулся мне Палыч: я в очередной раз не подвёл друга.

– И?

– Все пуговицы на месте.

– Это – от пиджака Зама пуговица, – откуда-то снизу «пробился» к нам сынок.

– Точно?

Я «преисполнялся» не в одиночку: подполковник мужественно составлял мне компанию. «Мужественно» – это оттого, что преисполнялись мы отнюдь не энтузиазма: «чем дальше в лес – тем больше дров». А, если «ближе к земле»: чем больше улик – тем меньше шансов на одного подозреваемого.

– Точно. Он даже ползал там в этих лужах, да не нашёл…

– Сообразил, гад, – не слишком радостно ухмыльнулся подполковник.

– Да, уж точно – не от жадности, – буркнул сынок. – И не оттого, что жена заругает.

Я развернулся к «оперу».

– Всё понял! – обставился руками Палыч…

Глава девятая (наши дни)

…«Vorbereitet, vorbereitet und vorbereitet!» означает не только «Готовиться, готовиться и готовиться!». Ещё это означает и подготовку к худшему. В нашем случае – к тому, что подозреваемых окажется значительно больше одного, и ни один не потянет на стопроцентного. Но даже в таких, совершенно «не творческих» условиях, готовиться – это не сидеть, сложа руки. Разве что, напротив подозреваемого, сложив руки на его плечах. И пусть говорят, что «лицом к лицу лица не разглядеть». Ещё, как разглядеть! Если, конечно, функционировать в режиме: «В глаза мне, в глаза!»…

…Девица первой стояла на очереди – а, значит, и первой же была «запущена в производство». Работу с ней я поручил «Важняку»: «Новичок», по молодости лет, ещё не был готов к рандеву лицом к лицу с «асами диванного труда». Точнее, глазами – к сиськам. Пока ещё он не мог противостоять декольтированной высокой груди, юбке, едва прикрывающей трусики, а, главное: наглому призывному взгляду. Это отнюдь не свидетельствовало о его «профнепригодности» или моральной неустойчивости: мальчик он был «честных правил». Но на равных бороться с чарами искушённой в постели бабы он ещё не мог. Здесь требовался человек с аналогичным опытом «с другого фланга». Желательно, профессиональный циник. А таким, помимо меня, «на балансе прокуратуры состоял» один только «Важняк».

Первый допрос я удостоил личным посещением: хотелось получить стартовое впечатление «с натуры», а не «в копии». Ведь первое впечатление – не всегда обманчивое. И неважно, что первых впечатлений имелось уже несколько «штук». Те впечатления были «тренировочного», даже «разминочного» характера. А первому в процессуальном отношении ещё только предстояло родиться.

Девица с ходу начала оправдывать все наши ожидания. Все, без исключения. Первым делом она поняла тщетность попыток соорудить из длинных ног и высокой груди смягчающие обстоятельства. И правильно: «Важняк» прошёл испытание ногами и сиськами, куда более высокопоставленными. Поэтому девица сразу же заняла «процессуальную позицию»: глазами не в сторону дивана, а в сторону УПК.

– Я не знаю, чем я ещё могу помочь следствию.

«Чистосердечное признание» тут же было оформлено экономным жестом из разведённых рук.

– Я сказала всё.

– … что сочли нужным сказать.

«Важняк» даже не улыбнулся: когда требовалось для дела, он даже скалу мог заставить позеленеть от зависти к личной монументальности.

– А мне нужно всё!

Восклицательный знак в конце предложения громыхнул подстать кулаку по столу. Эффект… «возымел себя»: девица вздрогнула.

– Я не понимаю Вас…

– А я не понимаю Вас! – «добавил камня в лицо» «Важняк». – Вы, что: хотите, чтобы я предъявил Вам обвинение в убийстве?

Следовательский «кросс» «Важняка» сработал не хуже боксёрского: девица пошатнулась, даже сидя на стуле. Именно по этой причине она не сподобилась на полноценный ответ: лишь помотала головой.

– Тогда я могу предложить обвинение в соучастии!

На этот раз секретарша подключила к изумлению отвешенную челюсть. Хотя, принимая во внимание незначительное количество серого вещества, состоящего на балансе девицы, челюсть, скорее всего, отвисла самостоятельно.

– Есть и третий вариант, – продолжил окаменевать лицом «Важняк». – Вы идёте за укрывательство и недонесение. Идёт?

В смысле: идёте?

Девица, наконец, проглотила комок в горле.

– За что?!

– Ну, я же сказал: за недонесение и укрывательство.

– За что?!

Глаза секретарши распахнулись по максимуму – и «Важняк», наконец, счёл возможным расслышать комбинацию из двух знаков.

– Ах, в этом смысле? Так ведь Вы не оставляете мне выбора. Вы сами воздвигли «указательный знак на развилке»: «направо поехать – коня потерять, налево поехать – казну потерять, прямо поехать…»… Вот! Вы же до сих пор не сказали ни слова правды! И что я могу Вам предложить? Лишь то, что… могу. Точнее: лишь то, что Вы сами предложили мне… предложить Вам.

Реакция оказалась плановой: секретарша зашлась в слезах. «Важняк» – «бестактный человек»! – как заправский садист, принялся с энтузиазмом любоваться страданиями молодой женщины. Он не предложил ей не то, что платка: стакана воды! Минут пять я терпеливо ждал от него проявления мужского благородства – так и не дождался!

Видимо, осознав, что сочувствия в этом кабинете не добиться так же, как и взаимности, девица отставила и это бесполезное занятие.

– Чего Вы хотите?

– Я хочу, чтобы Вы помогли себе!

В этом месте мы с «Важняком» хмыкнули в унисон. Только я сделал это вслух, а он – в глубине души. Увы, приём нельзя было назвать даже избитым – как затасканный. Но девице было не до стилистических тонкостей: она пыталась расшифровать призыв.

– Я Вас не понимаю…

Ответ её не блистал оригинальностью, но подвижки были налицо… на лице.

– Зачем Вы вернулись в прокуратуру?

– Когда?

– В вечер убийства?

Руки секретарши немедленно взмыли вверх и завибрировали одновременно с голосом.

– Я не возвращалась!

– Ложь! – «приятно» улыбнулся «Важняк». – Камера наблюдения зафиксировала не только факт Вашего возвращения, но и время. Случилось это в восемнадцать часов сорок минут. Почему Вы вернулись именно в это время?

– Я не возвращалась!

Странно, но состояние девицы мне показалось близким к истерике, а её слова – к правде. Мозгов на качественную игру, да ещё «на чужом поле», у неё не хватало «по определению», но звучала она весьма правдоподобно. Даже правдиво. А это могло означать лишь одно: её слова были правдой. Хотя бы, в какой-то части.

– А когда Вы вернулись? – подключился я, тоже

«с максимальным дружелюбием» в голосе и во взгляде.

– Я не возвращалась!

Девица уже не могла сдержать слёз. Плакала она тоже убедительно: у меня на такие дела глаз намётанный. Положение становилось любопытным. И не её положение: наше с «Важняком» Одно дело – секретарша плюс остальные улики. И совсем другое – остальные улики минус секретарша.

Я немедленно озадачился взглядом, и вместе с ним покосился

на «Важняка». Тот отреагировал моментально: повернулся к сейфу и повернул ключ в замке.

– Не хотите по-плохому – по-хорошему будет ещё хуже!

С этими словами он вставил компакт-диск в проигрыватель.

– Смотрите и не говорите, что не видели!

Секретарша утёрла распухший уже нос платком и повернулась к экрану, на котором «человек, похожий на заведующую приёмной областной прокуратуры», входил в двери означенной прокуратуры. Таймер в углу кадра показывал восемнадцать часов сорок минут.

– Ну, что Вы теперь скажете?

Для начала девица не могла сказать ничего: она была изумлена. Даже потрясена. И потрясение её было каким-то «неправильным»: она явно потрясалась не фактом разоблачения, а наличием того, чего быть не могло, но было. Я «не первый год замужем», и понимал толк в подобных делах. Девица была «не из ЦРУ» – тутошняя, и подобная нестыковка, если не потрясала, то заставляла хотя бы задуматься о самой себе и причинах. И заставляла не «вообще» – уже конкретно меня.