Триада

– Пусть так, – скромно согласился Степа. – Но сегодня все были на высоте. А почему? – риторически вопросил он и отчетливо ответил: – А потому что мы…

– Натюрморды! – хором рявкнули все четверо.

– Так выпьем за театр «Натюрморды», который помог нам встретиться, – логично завершил белобрысый оратор, поднимая пластмассовый бокал с пивом.

– Кстати, все в курсе, что в понедельник, то бишь послезавтра, юбилей «Натюрморд», в шесть, в актовом? – спросил Миша.

Все были в курсе.

– А сколько нам стукнуло? – поинтересовалась Света.

– Четвертачок, – ответил ей парень. – Владимир Красно Солнышко организовал театр, когда учился на втором курсе, двадцать пять лет назад.

– Красно Солнышко – это ведь псевдоним, а настоящая фамилия у него какая? И на каком факультете он учился? И где он сейчас? Давай-ка, Миш, рубрика ЖЗЛ.

– Лен, я ведь не энциклопедия. Фамилия, например, мне совсем не интересна. Ты, Степ, знаешь? Даже Степа не знает. А где он сейчас, это мы в понедельник выясним. Может быть, и его самого увидим. А насчет факультета, по-моему, даже глупо спрашивать. ЕГФ, конечно. Все нормальные натюрморды на нашем факультете учатся.

– Девчонки, давайте ему «темную» устроим, – предложил Степа. – Я, правда, тоже с естественно-географического, но поучаствую на вашей стороне.

– Кто это тут на историков наехал? – грозно вопросила Лена, поднимаясь с одеяла, на котором они со Степой сидели, и двинулась на провинившегося, а ее спутник, подхватив одеяло, стал заходить с другой стороны.

– Вы психи, что ли?! – вскричал Миша, вскакивая и планируя незамедлительное отступление, но коварная Света крепко обхватила его ноги и проворковала:

– Конечно, психи. На начфаке сплошные психи учатся.

Короче, пришлось повиниться, и до экзекуции дело не дошло.

– А вообще, Миша отчасти прав, – сказал Степа после того, как все успокоились, посмеялись и выпили мировую. – Ведь на первых порах «Натюрморды» был исключительно егээфовским театром, да и до сих пор ЕГФ побеждает на студвеснах благодаря театральному костяку.

– Ты, театральный костяк! – внушительно воскликнула Лена, ощутимо ткнув парня кулачком в бок. – Тоже «темную» хочешь?

– Боже упаси! – засмеялся он. – Сейчас дров подброшу… А пока я занимаюсь общественно-полезным делом… – Он с хрустом сломал хорошо просохшую березовую слегу. – Пока я им занимаюсь… – Хрусть!.. – Расскажите-ка, что у вас было прикольного в универе в первую неделю… – Хрусть!.. – Про себя с Мишей я всё знаю… – Хрусть!.. – Всё-таки одногруппники… – Хрусть!.. – А у вас, девчонки, что? – Хрусть!..

– Лекции по временному расписанию, стипендию задерживают – ничего интересного, – ответила Лена.

– Стипуху обещали дать послезавтра. – Хрусть!.. – Доживем до понедельника…

– А у нас педпрактика в первом классе, – сказала Света. – Детишки прикольные.

– В какой школе? – Хрусть!..

– В семнадцатой.

– Ну ни хрена себе! – выразился Миша. – У тебя там есть Солев?

– Есть. Спокойный такой, светловолосый, давно не стриженый. А что – родственник?

– Брат.

– Да уж, городок у нас маленький, – высказал Степа общую мысль, укладывая дрова решеткой на затухающий костер. – Меня в таких пересечениях всегда интересовал один момент: предопределены они или нет.

– Помнишь, вы с Геной о том же самом говорили в прошлый раз, ну, у костра – помнишь? – скороговоркой протараторила Лена, почему-то взволновавшись.

– Точно, – согласился он, усаживаясь рядом с девушкой. – Еще один виток спиральки: разговор о фатуме у костра, но уже без Гены. Вопрос всё тот же: то ли мы сами ходим по этой спирали, как в лесу кружатся, потому что одна нога короче другой; то ли кто-то нас по ней водит с непонятной целью. А спираль – вот она, налицо. Миш, ты что думаешь по этому поводу?

– Не знаю. Спираль налицо, согласен. Но неприятно думать, что нами манипулируют. А Гена что говорил?

– Говорил, что предопределения нет, но в той области, где время отсутствует, наши будущие поступки уже известны.

– Умно, – произнес Миша, подумав. – И пророчества сбываются, и свобода сохраняется. Но спираль-то откуда берется?

– О спирали мы не говорили. Но если спираль накручена на временную ось, то при исчезновении времени она превратится в круг. Наши два костра превратятся в один, мимо которого мы прошли дважды.

– Прошли, потому что одна нога короче другой или потому что так захотелось поводырю?

– В том-то и дело, Миша, – усмехнулся Степа. – Вот и мысль совершила круг и так ни к чему и не пришла. Я, к примеру, уже три раза миновал верстовой столбик под названием «суицид» и до сих пор жив.

– Степа, не надо!.. – жалобно попросила Лена.

– Да все знают, чего уж там, – нервно отмахнулся тот. – Наглотаюсь таблеток – и звоню в «скорую». И сижу, жду, кто быстрее – таблетки или «скорая». Вены резал – и дверь в ванную не запирал, ждал, что вытащат. Точнее, проверял, вытащат или нет. А то, что крючок отломился, – штука странная, тут уж я не страховался. В следующий раз, наверное, стреляться придется. Никто не знает, у теперешних пистолетов осечки случаются?

– Дурак ты, Степа, – сказал Миша. – Ленку вон до слез довел. Кому ты что докажешь, если у тебя всё-таки получится?

– Да если б я знал, какую теорему доказываю! – с болью воскликнул экспериментатор и, вскочив, стремительно пошел от костра, но, пройдя десяток шагов в ночь, вернулся обратно. – Помните стихотворение Владимира Красно Солнышко о крысах? Ну, его стихи самиздатовские у нас по рукам ходили… Читали?

– Я читала, – проговорила Лена, шмыгнув носом. – Зачем ты, Степа?

– И что там за крысы? – спросил Солев.

– Только Ленка читала? – уточнил суицидник. – Тогда перескажу, всего не помню наизусть. В общем, стихотворение посвящено подопытным крысам, но оно как раз таки о фатуме. Смысл в том, что каждому – свое. Как уж там…

Всё фатально и просто:

Для влюбленных – поэты,

А на столике кто-то —

Для того, кто с ланцетом.

Но на парне, быть может,

Что над столиком гнется,

Ставят опыты тоже —

И ему отольется.

– Красно Солнышко умен, – пробормотал Солев. – Кстати, у меня рассказ как раз об этом. Называется «Испытание», сразу в двух значениях: и тягота, и эксперимент. Некто высший, скажем, Бог (мой герой верит в Бога), посылает ему тяжкое испытание с целью посмотреть на его реакцию. Ну, как мы кололи лягушкам мозги иголочками, а они лапками дрыгали. А герой дрыгать лапками отказывается. Что будет дальше – пока не знаю.

– Тогда зачем тебе Гена? – спросил Степа. – Какой же он прототип?

– Кое в чем – прототип, – задумчиво пробормотал Миша. – Но в целом – ты прав. Ну его к черту, придумаю! А ты, друг, пиши статью о природе творчества. У тебя получится, серьезно.

– Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось, – молвил альбинос, тускло улыбнувшись. – Напишу, уговорил.

– И вообще ты мне очень помог сегодня. Это даже лучше, чем если бы Гена здесь был. Спасибо.

– Чего уж там, – рассмеялся Степа. – В следующий раз, если решу повеситься, тебя позову. Авось тоже в творчестве поможет.

– Я не в том смысле, – смутился Миша.

– Не парься! А вы, девчонки, что раскисли? Никто не умер, все в добром здравии и умеренном подпитии. Ну-ка, пойдемте дружненько светлячков смотреть! Помните, как в тот раз? Вы «Винни Пуха» видели – нашего, про день рождения ослика Иа? Помните, был там грустный-прегрустный ослик, и Пятачок решил подарить ему воздушный шарик, и Пух сказал, что воздушным шариком можно кого угодно утешить. Вот и со светлячками то же самое… Леночка, поднимайся, пойдем, прости дурака! Миш, бери Светку под уздцы и пошли. Шагом – арш!

Светлячков не было, лишь равнодушные звезды сияли – какие-то ненастоящие, будто в планетарии. Степа вспомнил эпизод из далекого детства, связанный с посещением планетария, и подумал, что вот и еще один виток спирали завершился. Но почему именно сейчас, ведь сотни раз с тех пор смотрел на звезды?.. «Нечего голову ломать, – решил он. – Придет время – сама сломается».

Глава двенадцатая

Во время воскресной поздней обедни Гена приглядывался, не увидит ли Павла, – но нет, не увидел. «Наверное, он на раннюю ходит, я к этому времени не проснусь, – подумал юноша, идучи из церкви. – Да и что я ему скажу? Что поминаю его в утренних молитвах? Что не забыл тот сон про лодку, крылья и Галилейское море? Об этом говорить неудобно: слишком уж сокровенное; а об остальном – незачем». Подумав так, он решил, что не станет искать встречи с Павлом, – хватит и того, что они ходят одной дорогой. После того, как решение было принято, Гена вдруг увидел Павла, улыбнулся и, не отвлекаясь более, возобновил молитву.

Миновав кладбищенскую ограду и дойдя до первого попутного ларька, Гена присмотрелся к товару, достал деньги, слегка покраснел, но достаточно твердо произнес:

– Пачку «Герцеговины Флор», пожалуйста.

Взяв покупку тремя пальцами, он воровато сунул ее во внутренний карман ветровки. Из другого кармана юноша вытащил мелко исписанный листочек в клеточку, поискал взглядом нужное место, улыбнулся и пробормотал:

– «Герцеговина Флор» или «Беломор». Всё верно.

Проехав на троллейбусе необходимое количество остановок, Гена Валерьев вышел, миновал свой дом и скрылся в подъезде соседнего. Целеустремленно поднимаясь на этаж, он вдруг замер на полушаге и задумался: «А ведь это уже было! Летом я тоже заходил к Куре после церкви, он тогда поставил кассету с богохульным названием и предложил обкуриться… Сейчас чуть-чуть по-другому, но в принципе то же самое!» Гена знал, что такие совпадения не случайны, он неоднократно замечал их в своей жизни и по прошествии некоторого времени они очевидным образом вписывались в одну из категорий: либо бесовское искушение, либо промысел Божий. Но на первых порах всегда было неясно, куда отнести неслучайные, на что-то намекающие события, и они тревожили – совсем как сейчас, когда стоишь на лестнице и не знаешь, подниматься ли выше или вернуться.

Прочитав Иисусову молитву, Гена стремительно преодолел оставшиеся ступени и позвонил в дверь школьного приятеля.

Открыла, как всегда, бабушка Куры, то есть Андрея Курина, Андрея, не забыть бы… Обрадовалась гостю, предложила ему тапочки, позвала внука и удалилась на кухню. Потихоньку переместив папиросы из кармана ветровки, оставленной на вешалке, в карман рубашки, где лежал мелко исписанный листок, Гена поздоровался с подошедшим Андреем (не забыл!), и одноклассники прошли в комнату Курина.

– Я по делу, – уведомил Валерьев, и фраза эта породила в нем сложный, отчасти болезненный мысленный отклик: «Да, по делу. Остались только деловые отношения. По крайней мере, это честно, хоть и жестко».

– Слушаю. – Андрей внимательно глянул на визитера.

– Я пишу, и мне нужен материал. За ним и пришел. Тему ты знаешь. В общем-то материал уже есть, я ведь не первый раз к тебе пристаю… Но нужна некоторая наглядность, чтобы он ожил.

– Долго же до тебя доходило насчет наглядности! – усмехнулся Курин. – Я ведь сразу сказал: надо обкуриться, чтобы изнутри прочувствовать.

– Да не собираюсь я обкуриваться! – возмущенно воскликнул Гена.

– Потише. Бабушка на кухне, борщ готовит. А ты всё равно потише.

– Хорошо, буду тихо. Но мне нужно увидеть. Просто увидеть – и всё.

– Ну, увидеть так увидеть, – примирительно согласился Андрей. – Сначала – увидеть, а потом – кто его знает… Короче, тебе повезло: послезавтра вечером будет грандиозная обкурка, человек десять. В основном – из нашего класса. Типа встреча выпускников. Приглашаю тебя в качестве зрителя.

«На ловца и зверь бежит, – подумал гость. – Вот только кто здесь ловец, а кто зверь?..» Вслух же он сказал:

– Ты не понял. Вот тебе папиросы. Ты сам говорил, что нужна «Герцеговина».

– Ну, говорил, – пробормотал Курин, озадаченно проворачивая узкую непочатую пачку меж пальцев. – И что там у тебя еще в кармане? Пакет плана, что ли? И ты предлагаешь обкуриться на двоих у меня в комнате? Или бабушку тоже позовем?

– Не надо бабушку. Плана там нет – это просто листок с интервью о планокурении… То есть получается, что план в этом листке есть, это слово там неоднократно встречается, но искурить его нельзя.

– А папиросы зачем?

– Мне нужно увидеть, как забивают костыль. Покажи, пожалуйста. Вместо плана можно использовать тот же табак.

– Да зачем же тебе этот туфтовый костыль, если ты послезавтра настоящий увидишь? Мы и забьем при тебе, и обкуримся при тебе. Хрен ли учения проводить?

– Ты опять не понял. Послезавтра я с вами никуда не пойду. Надышишься еще… Так что тренируйся.

– Каких только глупостей не сделаешь ради литературы… – ухмылисто спостулировал Андрей. – А мы, как обкуримся, всё равно к тебе придем, к подъезду. Спустишься?

– Спущусь, конечно. Посмотрю на вас, дураков. Вы вечером собираетесь обкуриться?

– Вечером. Так что будь дома.

– Буду. Получается, во вторник, одиннадцатого.

– Одиннадцатого, – подтвердил Курин, распечатывая пачку, и скомандовал: – Стой у двери. Если бабушка будет ломиться, не пускай. Смотри сюда. Запоминай. Второй раз показывать не буду.

«Всё-таки это был промысел Божий, – подумал Валерьев, выходя из подъезда на свежий воздух. – И волки сыты, и овцы целы… Только получается, что и волки, и овцы внутри меня живут. Чудесным образом уживаются. Просто рай какой-то!»

Ему было хорошо.

* * *

«Значит, брат… – подумала Света, внимательно глядя на Женю Солева, но тот вдруг обернулся и посмотрел на нее в упор, так что пришлось пристыженно уткнуться в конспект. – Ух ты какой, братец! С рецепторами на затылке!»

– Не вертись, Женя, – властно сказала Лидия Михайловна, и мальчик отвернулся от тети, которая зачем-то разглядывала его с самого начала урока.

– Чего там? – шепнул Сашка.

– Да так, – неопределенно ответил Женя и продолжил рисовать косые палочки, закругляющиеся книзу на манер рыболовных крючков.

Лидия Михайловна, медленно прохаживавшаяся меж рядами, своевременно заглянула в тетрадку Солева, улыбнулась и отметила, что почерк у мальчика будет ужасный. Учительница втайне гордилась своей удивительной способностью по первым неумелым закорючкам первоклашек представлять в общих чертах их будущий почерк и даже впала в связи с этим в методическую ересь – своеобразный фатализм. Если есть среди учеников природный каллиграф, – рассуждала она, – то его почерк совпадет с буковками из прописей и без ее стараний, а навязывать остальным детям чуждый для них почерк – занятие бестолковое. Поэтому Лидия Михайловна лишь улыбнулась, увидев сквозь крючки Жени Солева крупные, сцепленные внахлест буквы, подпрыгивающие вверх-вниз, словно от нетерпения…

Следующим уроком было природоведение, и учительница, построив детей парами, вывела их из школы и остановилась возле клумбы с бархатцами. Света с подружкой-одногруппницей замыкали шествие и тихо переговаривались, обсуждая возможные цели этого похода, и ни та, ни другая не угадали. Погода была солнечная, теплая, над цветами жужжали пчелы и пчеловидки, пахло приторно и печально, мелкие черные муравьи деловито ползли по серобетонному бордюру, на той же клумбе произрастали низенькие красногроздые рябины, и в их кронах поблескивали, подобно седым волоскам, невесомые летучие паутинки, которые, если верить Кортасару, в Аргентине назывались то слезами Ангела, то слюнями дьявола. «Были бы они постарше, – подумала Лидия Михайловна, – рассказала бы им о кортасаровских паутинках», – а вслух произнесла:

– Дети, посмотрите на небо. Что вы там видите?

Дети посмотрели на небо и увидели солнце, кучевые облака, птиц, след от самолета, паучка на паутинке…

– Молодцы. Всё рассмотрели. А теперь найдите себе облако, какое больше понравится, и подумайте, на что оно похоже… Не хором! Не хором! Рот на замочек! Сначала поднимаете руку, как я учила…

Света с удовольствием наблюдала, как первоклашки, подвывая от нетерпения, тянут руки, глядя то на облака, то на учительницу и, наконец, выговаривают пришедшее на ум. Очень хороший ход! Обязательно надо использовать, если случится работать в школе… Вон то облако на бегемота похоже – неужели никто не заметит?

– А это на Ангела похоже, – сказал Женя, и Света навострила ушки.

– На Ангела? – удивилась Лидия Михайловна. – А разве ты видел Ангелов?

– Когда-то, наверное, видел. А сейчас забыл, – ответил мальчик и добавил, поясняя: – Оно на Архистратига Михаила похоже, который на иконах. Смотрите: вон голова, вон тело, вон крылья, вон меч огненный.

– Где меч? – поинтересовался Сашка, стоявший рядом и внимательно следивший за направлением Жениного пальца.

– Вон там был меч, ветром сдуло.

– Нет, он его просто в ножны спрятал, – предположила какая-то девочка, Женя не помнил ее имени, но посмотрел на карточку, приколотую к платьицу девочки и прочитал: «Сафронова Маша», а она между тем продолжила объяснять: – Он увидел, что мы на него смотрим, поэтому и меч убрал. Пугать не хотел.

– Да, Ангелы добрые, – согласились первоклашки, разглядывая Женино облако.

«Вот тебе и Кортасар! – мысленно воскликнула Лидия Михайловна. – Наверное,  «слезы Ангела» придумали дети, а «слюни дьявола» – взрослые!» Вслух же она сказала, что ребята умницы и что пора возвращаться в класс, чтобы зарисовать увиденное. Разглядывая на перемене рисунки, она изумилась: на каждом третьем был изображен Ангел.

После уроков дети ринулись к учительнице, чтобы обняться на прощание, и она подумала, что так было и так будет всегда, если только она не станет мымрой и грымзой, и ради этого стоит работать, хотя и платят копейки. Последним к ней подошел Женя Солев и, серьезно глянув в глаза, задал настолько неожиданный вопрос, что она озадаченно переспросила:

– Как ты сказал?

– Почему вы ничего не говорили о Боге? – послушно повторил мальчик. – Показали небо, солнце, облака, птиц… Всем очень понравилось, честное слово! Но ведь нужно было и о Боге сказать, ведь Он всё это создал…

– Как бы тебе объяснить… – пробормотала учительница, задумчиво глядя на малолетнего теолога и пытаясь подобрать соответствующие его возрасту слова. – Это хорошо, что ты верующий, я рада за тебя. Наверное, ты ходишь с мамой в церковь, и там все говорят о Боге и говорят с Богом – молятся. Это тоже хорошо, в церкви так и должно быть. Но здесь школа, а не церковь. Здесь изучают природу, ее законы, а о том, что Бог создал этот мир и установил его законы, здесь не говорят. Ты меня понимаешь?

– Понимаю. Но ведь так нечестно!

– Пойми, Женя, ведь не все верят в Бога…

– Но вы же верите! Значит, должны рассказывать о Нем!

– Верю. Странно, что ты догадался… Но рассказывать о Нем я не имею права – это называется «светское образование». Я могу лишь показывать на небо и надеяться, что кто-нибудь увидит там Ангела.

– Но я же могу говорить им о Боге, мне это не запрещено?

– Ты – можешь. Даже знаешь что… – Лидия Михайловна улыбнулась. – Давай заключим с тобой тайное соглашение. Никому об этом не рассказывай! Так вот, я буду давать тебе секретные домашние задания, а ты станешь их выполнять. Завтра у нас будет пересказ любой истории – а ты перескажи что-нибудь из Евангелия, например про изгнание легиона бесов. Сможешь?

– Вот здорово! – воскликнул мальчик. – Конечно, расскажу. И про то, как они даже в свиней не могли без разрешения…

– Значит, договорились. Давай руку. Вот так. Скрепили рукопожатием. А теперь беги к маме, она ждет.

Женя порывисто обнял учительницу и выбежал из класса.

– О чем это вы говорили? – спросила его Софья Петровна.

– Секрет, – честно ответил заговорщик.

А практикантки, дождавшись, когда Лидия Михайловна отпустит последнего ученика, покинули заднюю парту и нерешительно подошли.

– Понимаю, Лидия Михайловна, что это звучит глупо, – пробормотала Света, чуть не краснея, – но мы должны провести в вашем классе антинаркотическую профилактику.

– Как вы сказали?.. – ошеломленно переспросила учительница.

– Антинаркотическую профилактику, – послушно повторила Света. – Нет, вы не подумайте, что мы будем им про героин рассказывать! Слова «наркотики» вообще не будет, просто есть такая игровая методика – «Таинственные незнакомцы», она направлена на то, чтобы дети не совали в рот всякую неизвестную бяку.

– Активная практика у вас начнется со следующей недели, время еще есть, – произнесла Лидия Михайловна усталым голосом. – Завтра принесите подробный конспект урока, я посмотрю.

– Хорошо прошло, – заметила Света, когда практикантки вышли из класса. – Валю училка чуть ли не обматерила, когда услышала про антинаркотическую профилактику.

– Что, серьезно?! – изумилась одногруппница.

– Серьезно. Так что Лидка у нас молодец. Сколько ей лет, интересно?

– Лет на пять нас постарше… Но без кольца.

– Может, просто не носит… А как тебе мальчик с Ангелом?

– Прикольный… Сейчас, наверное, сразу за стипухой, а то провороним…

– Поехали. Это, оказывается, родной брат моего Мишки.

– Мальчишка, что ли? Серьезно?!

– Нет, шучу. Заманала своим «серьезно».

* * *

– Юлька-староста за стипухой пошла, – сообщил Артурка, и Гена с удовольствием посмотрел, как Юлька и две старосты других групп тихой сапой покидают лекционную аудиторию.

– На перемене получим, – отозвался Гена, подумал, улыбнулся, вписал очередную букву в игровой квадрат и поставил напротив своих инициалов семерку.

– Что за слово? – недовольно вопросил приятель.

– «Зерцало».

– «Зерцало премудрости», типа того? Ты бы еще «снурок» какой-нибудь написал или «галстух»!

– Это элемент рыцарских доспехов.

– Точно, есть такое. Вот зараза!

– Эй, галерка! – возвысил голос лектор. – Я вам не слишком мешаю?

– Ничего, потерпим… – пробормотал Гена, и Артурка очень серьезно уставился в тетрадку, но не выдержал и всхрюкнул, скинул на пол ручку и поспешно полез за ней, пытаясь успокоиться.

– Мерзавец! – шипел он из-под парты. – Сколько можно?!

– По фигу… – сдавленно проговорил Валерьев, борясь со смеховыми спазмами. – Он привык. Вылезай доигрывать.

– А чем это вы там занимаетесь? – полюбопытствовал парень-кавээнщик, сидевший по соседству, и Гена, трясясь от беззвучного хохота, уронил голову на тетрадку, как на плаху, а Артурка еще долго не появлялся из-под парты, лишь кулаком грозил.

Следующая перемена была большая, и Юлька-староста, ставшая на некоторое время эпицентром всеобщего внимания, сварливо покрикивала на одногруппников:

– Не толкайтесь! В очередь! Всем хватит!

Студенты расписывались в ведомости, получали деньги и, осчастливленные, отходили в сторонку. Денег было много: стипендия за июль, август и сентябрь.

– Сегодня бухнем, я надеюсь? – осведомился Артурка, обращаясь, разумеется, к Гене: иных парней в их группе не было, а девчонкам он бы высказал это предложение в более изысканной форме.

– Вдвоем?

– Конечно. На фига нам еще кто-то? Поговорим на вечные темы…

– Как «русские мальчики» у Достоевского, – усмехнулся Гена. – Разговоры о Боге за пивом да винцом…

– Большая редкость по нынешним временам, – заметил Артурка. – Обычно о бабах и «бабках» говорят.

– Да уж… Какие-то мы с тобой анахроничные.

– Несовременные.

– Нетипичные.

– Нестандартные.

– Ненормальные, и хватит об этом, – оборвал Валерьев, ибо знал, что такие словесные поединки могли длиться и длиться, а большая перемена уже подходила к концу.

– Ну так что – бухнем?

– Бухнем, конечно. Только не сразу после пар. Мне сначала надо кое-куда заехать по делу, потом пообедаю, а то у тебя сроду есть нечего, а после уже к тебе. Скажем, часам к шести или к семи.

– А мне что делать всё это время? – возмутился Артурка.

– Поешь. Кино посмотри. В игрушку поиграй. Или домашку по русскому сделай.

– Мерзкая перспектива… Говорю сразу: если я до шести захлебнусь слюной, моя смерть будет на твоей совести.

– Лучше не захлебывайся, а то придется тебе искусственное дыхание рот в рот делать. Тоже, знаешь ли, мерзкая перспектива…

– Козел! – воскликнул Артурка и расхохотался.

– От козла слышу, – стандартно парировал Гена.

После пар Валерьев повел себя достаточно странно: попрощался с приятелем на крыльце корпуса и отправился в сторону, далекую от автобусной остановки, туда, где даже шум транспорта почти не был слышен. В той тихой малолюдной стороне на слепой торцовой стене какого-то здания висел таксофон, давненько запримеченный Геной. Юноша остановился, достал листочек, ручку, новехонькую таксофонную карточку, еще не освобожденную от целлофановой упаковки, и тревожно глянул по сторонам. Набирая длинный номер, он после каждой цифры сверялся с листочком. Разговор был коротким, но результативным: на листочке появились новые торопливые записи.