Тень аггела

Еще не забылось это происшествие, как случилось другое. У Анны Ивановны, исторички, украли зарплату. А у нее муж – инвалид, хоть совсем не старый. Он на войне был. Вроде бы «афганец» – тогда об этом все больше шепотом говорили.

Началась разборка, и в результате выяснилось, что кошелек с деньгами и проездным билетом пропал именно в Николином классе, после урока истории. Срочно вызвали кого-то из родительского комитета, еще пришла из милиции тетка – в форме, с погонами. Они устроили настоящий обыск портфелей и одежды ребят.

И ничего не нашли.

То ли воришка попался ушлый – успел перепрятать, то ли Анна Ивановна ошиблась и не в их классе деньги посеяла.

Учителя сбросились понемногу, чтоб помочь историчке, и долго совещались, закрывшись в учительской вместе с милиционершей. До чего они там досовещались, никому не было известно. Но примерно через неделю, когда во время физкультуры из раздевалки пропали фирменные джинсы Даньки Светлова, к директору вызвали Николиного друга Вадика Мацеру.

Никола вместе с несколькими ребятами топтался возле директорского кабинета. Они хотели знать, что там происходит.

А происходило разоблачение. Вором оказался Вадик, потому что именно в его портфеле нашлись пропавшие штаны.

Эх, и заваруха началась!

Вадик клялся и божился, что джинсы ему подкинули, что он никогда чужого в руки не брал и так далее… Когда Никола увидел, что Вадик заплакал, он ужаснулся. Он ни секунды не верил, что его друг – вор, и сначала думал: вот-вот его невиновность сама собой как-то обнаружится. Но увидел слезы – это у Вадьки-то! – и понял: на дружка, как на какую-нибудь справку из ЖЭКа, шлепнули печать. И с этой печатью он должен жить дальше. А как жить, если у тебя на лбу синими несмываемыми буквами написано: «Вор!»

Родители Вадика хотели перевести его в другую школу, но мальчишка заупрямился. Он еще надеялся как-то доказать всем, что к пропажам в классе непричастен.

Трудно приходилось дружку – Никола видел это. Кто-то из ребят перестал с ним разговаривать, другие поглядывали настороженно и брезгливо. Никола понял, что само собой дело в пользу Вадика не решится. Надо бы что-то предпринять…

…Он сидел за своим столом и рисовал фигурки. Под монотонное журчание голоса математика хотелось дремать. Фигурки получались неказистыми, толстыми. Никола вдруг обратил внимание, что почему-то каждую фигурку – солдата за пулеметом, командира на коне – он обрисовывает дважды. Именно так, как видит некоторых людей, когда у него происходит с глазами что-то непонятное врачам.

Дремотное состояние исчезло. Стараясь не очень вертеться, он окинул взглядом класс. Сегодня кто-нибудь «расплывается»?

– Никола! Да ты у нас не только скрипач, но еще и великий художник! – насмешливый голос математика прозвучал так близко, что Никола вздрогнул. Учитель стоял рядом и рассматривал его рисунки.

– Ну просто отлично! Они чем-то похожи на тебя, – ехидно заметил математик, забирая листок. – Такие же упитанные.

Класс грохнул. Никола не обиделся, хоть это и был запрещенный прием. Некогда ему было обижаться. Кажется, он что-то начал понимать. И решил проверить свою догадку.

Бориска сидел за последним столом один. Белая стена за спиной, а вдоль плеч будто туман клубится, повторяя линии тела.

Он не спускал с Бориски глаз несколько дней. И все-таки пропустил момент.

Олюшка Березина перед очередным уроком открыла портфель, поискала там что-то и тихо сказала:

– Ой!

Никола услышал первым – может быть, потому, что подсознательно ждал подобного вскрика. И краем глаза увидел, как вздрогнул Вадик.

Уже звенел звонок, и англичанка по прозвищу Дига входила в класс.

– Мамины часы! Золотые! В ремонт! – Олюшка вытряхнула содержимое портфеля на стол и лихорадочно копалась в нем.

Все, что происходило потом, Никола как будто наблюдал со стороны.

Дига встала у дверей насмерть:

– Никого не выпущу!

Олю она послала за директором.

В классе повисла такая тишина, какой не знавали эти стены даже во время каникул. И все смотрели на Вадика Мацеру. Щеки его позеленели. Николе казалось – сейчас друг хлопнется в обморок. Поэтому, когда в коридоре раздался топот множества ног, он рванулся к двери. И прежде чем директриса обратила на Вадика пылающий праведным гневом взор, Никола четко и громко сказал:

– Я знаю, кто взял часы.

Бориска молчал, когда потрошили его сумку, только ухмылялся. Потом его повели в кабинет директора. Туда опять приехала тетка-милиционер.

Никола стоял у двери. Он почему-то знал, что и в одежде у Бориски ничего не найдут. И когда на пороге кабинета возникла растерянная директриса, Никола сказал:

– Он за щекой часы держит…

Бориску из школы убрали, куда – это для всех осталось неизвестным. Вадик был полностью оправдан, а к Николе все долго приставали – откуда он узнал про Бориску. Он молчал, как партизан на допросе, даже Вадику не сказал. И тогда все решили, что Никола стал невольным свидетелем кражи. Он опять молчал.

А через два месяца, когда все стали забывать о происшедшем, Николу здорово побили в подъезде родного дома. Накинули вонючую тряпку на голову и побили. Скрипка вместе с футляром – он возвращался из музыкальной школы – исчезла.

Никола долго залечивал раны, до самых летних каникул. Он не плакал, когда ему накладывали швы на рассеченный лоб, когда невыносимо болела сломанная рука.

Он плакал потом, когда мамина подруга тетя Нина пришла к ним в гости со своим женихом.

Тетя Нина выглядела такой счастливой, радостной, они обсуждали с мамой, где лучше устроить свадьбу – в кафе или дома, поскромнее, ведь все-таки брак не первый и возраст уже…

Жених тоже был весел, и жалел раненого Николу, и ласково обнимал тетю Нину за худенькие плечи… Но у него-то за плечами клубился туман, который видел только Никола!

Ночью мальчик плакал и просил: «Пожалуйста, Боженька, пусть тетя Нина быстрей разлюбит его, он плохой! Пожалуйста, сделай так, чтоб я видел только то, что видят другие! Я ведь маленький еще, я не справлюсь, пожалуйста, Боженька! И пусть я забуду, забуду обо всем!»

Когда тети Нининого нового мужа посадили в тюрьму за вооруженный грабеж и убийство, она долго ночевала у Любавиных – боялась оставаться дома. Лежа вечером в кровати, Никола слушал неразборчивый шепот подруг и очень жалел худенькую добрую тетю Нину.

Он совсем забыл, что еще полгода назад жаловался на плохое зрение.

* * *

Не поднимая головы с подушки, Никола нащупал на тумбе телефон, нажал кнопку автоответчика и приготовился слушать. Глаза не желали открываться.

– С добрым утром, соня. – Аллочка сделала паузу, словно ожидала услышать ответ на приветствие.

– Угу, – послушно откликнулся Никола.

– Вот тебе новость, чтоб быстрей проснулся: завтра профессорский обход, на который явится сам Громов.

– С чего это? – с неудовольствием открыл глаза Никола. Сообщение подействовало, как крепкий кофе, поданный в постель.

– Ну вот и хорошо, совсем проснулся. Тогда, может, позвонишь?

Никола перекатился на свободную половину дивана. Подушка хранила черемуховый запах Аллочкиных духов. Он улыбнулся, выискивая носом местечко, где пахло сильнее.

«И почему мы не женимся?» – расслабленно подумал Никола.

Профессор Громов будет только завтра, а сегодня можно подумать о незначительных, глупых и приятных пустяках. Например, почему у них с Аллочкой так все замечательно, а о женитьбе он и не задумывался? И она тоже. Наверное.

А кстати, действительно, хотела бы она скрепить, как говорится, их узы штампом в паспорте? «Наши узы! Узы наши!» – неслышно замурлыкал Никола, предвкушая горячий ароматный кофе, который он неторопливо будет варить сразу, как только сможет выпростать ноги из-под теплого одеяла и спустить их на пол…

Узы наши… Узы – узилище… Узилище – это по–старославянски, кажется, тюрьма? Не потому ли Алла даже не намекнула за три года, что не прочь оформить документально их замечательные отношения? Не хочет в узилище?

Эта мысль ему не понравилась.

Чем уж он, Никола, так нехорош для создания семьи? Представить, что в двадцать восемь лет девица не хочет замуж, он не мог. Ну не мог и все тут. Разве что не хочет за какого-то конкретного балбеса! Но ведь он-то, Никола Любавин, вполне даже подходящий вариант. Ну не Жора же Авакян из отделения неврологии, где работает Аллочка!

Маленький, толстенький, с синеватыми – как ни брей их – щеками – этот Жора, кстати, просто обнаглел. Прекрасно зная о том, что у доктора Любавина и доктора Резниковой давний роман, он не перестает томно и трагически вздыхать при виде бело-розовой Аллочки и дарит ей неприлично роскошные букеты. На Восьмое марта, в день рождения и даже на Новый год. Медсестры из Николиной хирургии посмеиваются и язвят, разыскивая по всему отделению огромные вазы для Жоркиных веников.

Никола всегда думал, что их насмешки адресованы безнадежно влюбленному Жорке. А вдруг он ошибался? Вдруг эти любопытные девицы знают что-то такое, чего не знает он, доктор Любавин? Может, Аллочка вовсе и не равнодушна к ухаживаниям Жорки? А Никола – просто самонадеянный слепой индюк…

Эта мысль не понравилась ему еще больше. Так не понравилась, что Никола даже упустил кофе. Пришлось мыть плиту и посудину и снова наливать воду. Кофейный порошок рассыпался по полу, Никола поморщился и набрал Аллочкин номер.

Кстати сказать, зачем это она сегодня поехала в больницу? Не дежурит, тяжелых детей сейчас нет… Что-то она объясняла вчера, когда он приехал ночью…

Он приехал ночью… И тут он все вспомнил.

Не Аллочкины объяснения, а то, что произошло с ним.

Двое парней с тенью за плечами. Сварщик Серега. Обжигающий страх, как глыба льда на беззащитном теплом теле. И хмельное чувство миновавшей опасности…

Вчера опасность миновала. Но она возникнет сразу, как только Никола попытается выйти из дома. А может, это случилось только один раз и больше не повторится? И он будет, как нормальный человек, видеть только то, что положено нормальному человеку? И никаких крыльев за плечами всяких там мерзавцев? В конце концов, кто он такой, чтоб видеть эти дурацкие крылья? Не прокурор и не ангел, и на фиг ему такие сверхспособности…

Оцепенев от воспоминаний, он не сразу понял, почему телефонная трубка в который раз спрашивает Аллочкиным голосом:

– Ты что молчишь, Любавин?

– Ты где?

– Заезжала в больницу, у меня Ванечка новенький, надо было посмотреть. Я же тебе говорила, ты что, такой пьяный был, что ничего не помнишь?

– Вспомнил. И Жора Авакян на Ванечку глядел?

Аллочка помолчала.

– Жора дежурит. А что, он нужен тебе? Позвони в отделение. Я уже у Ларисы. Она с Королевым на фазенду уехала.

– А на тебя Машку повесили, да?

– Поставили, – хмыкнула Аллочка. – Хочешь – приезжай. Поможешь.

– Я подумаю.

Никола подошел к окну.

Воскресный утренний город был безлюдным и тихим. Вот и хорошо, что безлюдный. Никола медленно поведет свои потрепанные «Жигули», разглядывая редких пешеходов. Такую вот проверочку устроит себе, и окажется, что все хорошо, все – нормальные… И пешеходы, и он, Никола…

Он уговаривал себя так же, как и вчера, когда решил немного проводить растыку в берете, впоследствии оказавшегося сварщиком Серегой. Елки с палками, но ведь так и получилось, как он заподозрил: Сереге грозила вполне реальная опасность, и если б не доктор Любавин…

Никола долго разглядывал себя в зеркало. Внешне никаких изменений заметно не было. Разве что физиономия слегка опухла в результате вчерашнего гостевания у сварщика Сереги, так это пройдет. Никола взъерошил черные волосы, и без того пребывавшие в беспорядке. Может, изменения там, глубоко под черепушкой? Ведь что-то непонятное с ним все-таки происходит! К кому из коллег бежать сначала: к окулисту? Или уж сразу – к психиатру?

– Елки с палками, – сердито отвернулся Любавин от собственного отражения в зеркале. Надо бежать прежде всего к Аллочке и с ней все обговорить. Но до того исполнить неприятное поручение главврача, позвонить Вовке Опенкину.

Помаявшись возле телефона, Никола наконец набрал номер. Ему сразу же откликнулись, будто целый век ждали, когда же раздастся Николин звонок. И откликнулся именно Владимир Сергеевич Опенкин, депутат Государственной думы. Тайная надежда Любавина, что ему дали не тот номер, рассыпалась от звуков энергичного и красивого баритона Вовки. Следом за ней рассыпалась еще одна надежда – что Вовка не вспомнит, кто такой Никола.

– Паганини! – радостно заурчал отлично поставленный, как после стажировки в Ла Скала, голос. – А я тебя недавно вспоминал с одним знакомцем. Ему посоветовали проконсультировать у тебя своего ребенка, там какой-то сложный случай был, так он после консультации заявил: оперировать доверю только Любавину! В твоей задрипанной больничке! Это при наших-то возможностях, представляешь?!

Никола скоренько выяснил, сделана операция или еще предстоит. Оказалось, ребенок уже выписан и все счастливы.

– Так у меня к тебе разговор, Владимир Сергеевич, как раз по поводу моей задрипанной больнички, – ввернул он, наконец.

– Не сомневаюсь, – с удовольствием захохотал депутат. – Давай так договоримся. Расписание у меня, сам понимаешь, пальчик некуда сунуть. Через пару дней я буду открывать новую поликлинику, время тебе сообщит мой помощник, сам позвонит, и ты подъедешь. Ленточку перережем, прогуляемся немного по зданию, потом я на заседание в Думу поеду – вот в машине и поговорим. Лады?

Распрощавшись с жизнерадостным слугой народа, Любавин, тоже повеселевший, поехал к Аллочке.

Глава третья

Машка безобразничала. Ей не хотелось делить родную тетку с Николой. Она жаждала полновластия.

– Иди, иди, – уговаривала она его. – Тебя детки ждут. Они болеют – ох-ох! А ты иди, лечи их!

– У меня сегодня выходной и я весь день буду здесь, – поддразнил Никола.

Машка нахмурилась, выискивая приличный предлог для того, чтобы все-таки проводить незваного гостя. И нашла!

– Машинку угонят, – небрежно обронила она. – У папы же угнали…

– Как угнали? – удивился Никола. – На чем же они в деревню уехали? Вертолет вызывали, что ли?

– Угнали, – развела руками Машка. – Она сначала долго кричала-бибикала, а папа спал, мы проснулись – машинки нету! Пришлось на трамвае в деревню ехать!

Она так горестно вздохнула, что Никола на секунду поверил.

– Алюш, правда, что ли?

Аллочка, улыбаясь, поставила перед девочкой тарелку.

– Ешь суп, Маша, и не обманывай Николу. Видишь, как он расстроился.

– Он больше расстроится, когда его машинку угонят, – не сдавалась девочка.

Никола рассмеялся:

– Моя машинка старенькая, не нужна никому. А ты, оказывается, коварная девица, Машка!

– Сам такой. И деток тебе не жалко, и машинку не жалко…

Она задумалась с ложкой в руке. Никола замер в предвкушении. И что на этот раз придумает дитятко? Карие Машкины глаза вдруг засияли, будто в них лампочки зажгли. В восторге от собственной изобретательности, она с размаха бросила ложку, та угодила в тарелку с супом, обдав Николу брызгами.

– Караул! Ты утюг забыл выключить! Пожарники едут!

Никола хохотал, вытирая лицо подсунутой Аллочкой салфеткой.

– Класс! Молодчина!

– Ну вот! Беги скорее!

– Я, может, и забыл бы выключить утюг, но вот ведь какая штука: я давным-давно его не включал. Мне Аллочка рубашки гладит, а она ничего не забывает, ты же знаешь сама.

Машка рассердилась – на Аллочку.

– Не гладь ему ничего! Пусть мятый ходит!

– Хорошо, Маша. Я подумаю.

Алла села рядом с девочкой и попыталась завладеть ложкой.

– Давай я тебя покормлю – уже давно спать пора.

– Его корми! Ты ему рубашки гладишь, тогда и корми! И сказку ему рассказывай!

– Ах вот оно что! Оказывается, наша девочка без сказки обедать не может! – сладким голосом произнес Никола.

На этот раз Машка не поддалась на провокацию. Холодно пробормотав: «Я все могу!», – она заработала ложкой.

– Ладно, не буду вам мешать, – сдался Никола. – Пойду в комнате посижу.

Он упал на уютный диван. Рядом валялась яркая Машкина книжка, он полистал ее, прислушиваясь к голосам, доносящимся из кухни.

Забавная у Аллочки племяшка получилась. Родилась она незадолго до того, как они с Аллой от переглядушек перешли к более тесному общению. Чертами лица и мастью – в папашу, красавца-адвоката Андрея Королева. А характером по матушке пошла – такая же сорока, бойкая и говорливая. Лариса была полной противоположностью Аллочке. Николу всегда удивляло, насколько разные сестры – и характерами, и темпераментом. Ларису в ближайшем окружении так и звали – цунами. Никола втайне даже сочувствовал Андрею. Впрочем, он вряд ли в этом сочувствии нуждался…

«А может, я ему просто завидую?» – вдруг подумал Никола. У них все так ладно-складно, и вот Машка замечательная, и дом в деревне, где они пашут с упоением и отдыхают с толком… А что у него? Только больница и есть. Аллочка? Он-то к ней привык за три года, но не спроста же сегодня все утро про Жорку Авакяна вспоминал…. Надо бы как-то все выяснить, но Никола не знал, как это делается.

Впрочем, стоит прежде с главной проблемой разобраться, а уж потом с Жоркой. Точнее, с Аллочкой.

Но когда Аллочка, уложив Машку, появилась в гостиной, он с недоумением понял: целых полчаса он только и думал про Жорку, про его дурацкие букеты и обожающие взгляды, которыми он обволакивает Аллочку, стоит ей возникнуть в обозримом пространстве.

Да, кстати, зимой он ездил на симпозиум в Австрию и привез Аллочке какой-то умопомрачительный набор из ежедневника, телефонной и записной книжки – натуральная кожа и золотое клеймо известной фирмы… Главное, не постеснялся вручить презент при Николе! Правда, Жорик и ему привез подарок – галстук, естественно, тоже фирменный. Но это, наверное, только для отвода глаз, чтоб у Николы не было повода возражать против подношения Аллочке…. Он и не возражал. Даже и не подумал, что все это выглядит, по меньшей мере, двусмысленно…

Аллочка появилась и поманила его рукой – мол, шагай тихо на кухню.

– Давай поедим, – предложила она, закрыв дверь плотнее.

– Не хочу. – Это прозвучало так резко, что она вскинула глаза. Никола добавил:

– Завтракал поздно, правда…

И вдруг неожиданно для себя бухнул:

– Слушай, у вас с Жоркой… что?

– Что?

– Ну, он так за тобой увивается…

– А… – протянула Аллочка. – Так это давно уже. Ты только теперь заметил?

Она не смотрела на него – возилась с посудой, и Никола почувствовал, как непонятная обида колючим комком перекрыла горло.

– А ты что?

Этот вопрос, как и все предыдущие, прозвучал глупо. Но откуда ему знать, как надо об этом спрашивать?

– А что я? – снова переспросила Алла.

Он развернул ее за плечи к себе лицом. Темно-серые глаза с зелеными крапинками были влажными и блестели.

– Что с тобой, Любавин? Никак ревнуешь?

– Я?! – он так бурно и неискренне возмутился, что самому стало смешно. – Кажется, да… Ревную.

– Бывает, – пожала плечами в его руках Алла, высвободилась и снова забренчала тарелками.

– Я ревную, да, а ты доказывай свою невиновность, – шутливо потребовал Никола. Почему-то он почувствовал неловкость, словно появился на публике в одном галстуке. В том самом, который привез ему Жорка.

– Брось, Никола. Из тебя не получится страстный влюбленный. Ты у нас хоть и веселый парень, и со всех сторон обаятельный, но на сильные чувства вряд ли способен.

И тут он просто рассвирепел:

– У кого это «у вас», позвольте узнать? И кто – «у вас» – способен на что-то там неземное? Может, Жорик Авакян? Ну так и флаг вам в руки! А мне, дураку, стоило ребенка послушать и бежать утюг выключать!

Он выскочил из квартиры, не вспомнив, что надо бы потише – Машка спит. Сбежал по лестнице, под громыханье металлической подъездной двери слепыми от обиды глазами не сразу отыскал свой «жигуль», рванул с места.

Первый же светофор поймал его на красном свете. Он понял это, только увидев вблизи ядовито-желто-зеленый «фартук» гаишника. Инспектор двигался и говорил медленно, будто нарочно время тянул, терпение испытывал. Никола выскочил из машины, молча сунул ему документы и деньги. Переминался с ноги на ногу, как школьник перед завучем – не от страха, от нетерпения. Наконец удовлетворенный страж порядка отпустил его. Повернулся спиной и вразвалку зашагал к патрульной машине.

Никола присвистнул, глядя в широкую спину. Вдоль плеч гаишника спадала, переливалась оттенками серого цвета тень.

«Я совсем обалдел, – сказал себе Никола. – Ехал к Аллочке поговорить об этом, а устроил какой-то глупый скандал. Как же теперь мне быть? Кто посоветует? Кто поможет?»

Он был уже слишком взрослый мальчик, чтоб, как в детстве, просить неизвестное и невидимое Нечто: «Помоги, Боженька! Я сам не справлюсь!»

Да и ни разу, наверное, с шестого или седьмого класса, когда происходили те события, он не вспоминал о Боге. Не было Бога в Николиной жизни. По крайней мере, он так думал.

И теперь, забившись в собственную квартиру, как крыса в нору, прячась и от света, и от пугающих теней, он растерялся.

Долго держал в ладони невесомую телефонную трубку – ладонь вспотела. Но звонить не стал. Аллочка обиделась. Может, и простит его, но должна же она, как и все особи женского пола, выдержать время. Эти придуманные кем-то ритуально-обезьяньи ужимки в отношениях даже близких людей сейчас показались ему особенно отвратительными. Нет чтоб просто: – Прости! – Простила!..

Да и не сможет Алла приехать к нему, пока не вернутся из деревни Королевы. А сам он, Никола, ни за что из дома не выйдет. Ни за что.

Никого не видеть, ничего не вспоминать и не гадать на кофейной гуще – как жить дальше.

Сильно и редко билось в груди сердце. Так сильно, что подкатывало к горлу. Ба, доктор! Да у вас аритмия вот-вот прорежется! Никола усмехнулся. Это никуда не годится. В конце концов, еще ничего не произошло. Просто появилось в жизни новое обстоятельство. Надо спокойно рассмотреть его со всех сторон, обдумать и… продолжать жить. Другой человек еще бы и выгоду извлек, а он расстроился!

Фальшиво напевая кипеловское «Я свободен!», Никола постоял под душем, залез в свежий уютный халат, включил негромкую музыку – вчера Аллочка принесла новый диск с какими-то средневековыми песнопениями. В холодильнике полмесяца болталась недопитая бутылочка сухого французского вина. Аллочке вино не понравилось: «Видно, французы иначе устроены, раз им такое – в удовольствие. Ну просто очень изысканно! И очень кисло…»

А Николе любое сейчас в самый раз. Он захватил бутылку и стакан, потом вернулся на кухню за тарелочкой с нарезанным сыром, устроился на диване и включил автоответчик. Утром он специально слушал только Аллочку, но там кто-то еще записан.

Первым оказался Жорик Авакян. Никола поперхнулся и пролил на себя изысканное французское.

– Любавин, – произнес Жорка, – есть для тебя операционная сестра. Классный специалист. Анна Сергеевна, записывай телефон.

Николина операционная сестра Верунчик, без которой он не представлял себе жизни – то бишь работы, – собиралась уходить в декрет. Доктор Любавин месяца два стонал, что пропадает – ему вся больница искала подходящую кандидатуру. Штук шесть он уже отмел напрочь. Может, он и завышал требования, но даже главный не стал спорить. Любавин знает, кого ищет. Скорей всего, эта Жоркина Анна Сергеевна окажется тем, кто ему нужен. Потому что Жорик тоже хороший доктор… Пусть он влюблен в Аллочку безответно – с каждым может случиться. Главное, чтоб безответно…

– Любавин, здравствуй! – низкий, с хрипотцой голос был незнаком. – Как же я рада, что ты пришел на встречу! Первый раз за все годы! Где скрывался? Почему? Наверняка по голосу меня не вспомнишь. Лина Миргородская….

Пауза была явно рассчитана на то, что перед Николиным мысленным взором возникнет прекрасный образ этой самой Миргородской. Он и возник. Холеная красавица с брильянтиками в ушках и тоской в глазах. Линка – дочка секретаря какого-то московского райкома могучей и ужасной КПСС. Папа не вписался в постперестроечное пространство, и дочке пришлось пробиваться в жизни самостоятельно. Кажется, торговлей занимается. Правда, называется ее род деятельности корявой калькой с иностранного слова – Никола в них не разбирался, не запоминал, поскольку в практике детского хирурга подобные термины не могли пригодиться.

– Мы с Вадиком Мацерой собирались к тебе в гости, помнишь? Ты был не против. Но мне бы с тобой сначала тет-а-тет повидаться. Ты всегда славился проницательностью, может, и в моей ситуации разберешься. Попытаешься, Никола?

Какая несусветная чушь! Никогда он не был проницательным, и умных «жизненных» советов у него в шкафу не пылилось. Просто Линка все еще в поисках, оттого и тоска в глазах. Ладно, повидаемся.