Путешествие на Запад. Том 4

– Наставник! – сказал он. – Уже наступила глухая ночь. Лучше завтра поговорим о делах, а сейчас давайте спать!

Учитель и ученики провели эту ночь в полном покое. Рано утром золотой петушок возвестил о рассвете. Государь тотчас же направился в тронный зал на утренний прием.

Открываются ставниНа бесчисленных окнах дворцовых,И волну благовонийК небесам источают куренья.Свежий ветер повеял,И с широких террас изразцовыхВознеслись в поднебесьеЗвуки флейт и чудесного пенья.Хвост пятнистого барса[62]Возвестил появленье владыки,А за ним, словно тучи,Вереницей поплыли знамена.Вот подвески из яшмыПо одеждам рассыпали блики,И лучи заигралиНа гранитном оскале дракона.Хоть еще застилаетЛегкой мглою дворцовые ивы,Но псе чище и ярчеПламенеет земля на рассвете.А жемчужные росыСвой разбрызнули блеск прихотливыйИ, дрожа, увлажнилиЛепестки ароматных соцветий.Сотни мудрых придворныхПеред входом построились главным,Возвещая владыкеИ здоровье и славу навеки.Ведь издревле известно:При правленье единодержавномИ спокойны моря,И прозрачны могучие реки.

По окончании приема всех гражданских и военных чинов государь повелел:

– К двенадцатому числу приготовить свадебный пир. А сейчас привести в порядок кувшины с изображением весенних пейзажей и отнести их во дворцовый сад, пусть наш нареченный зять полюбуется ими.

Сановнику, ведающему церемониями, было велено отвести троих достойных учеников Танского наставника в заезжий двор при почтовой станции, чтобы они там побыли некоторое время, а стольничьему приказу было дано распоряжение приготовить постные яства и доставить их на заезжий двор, чтобы сановник, ведающий церемониями, вместе с учениками Танского монаха вкушал трапезу. Сановнику, ведающему дворцовой музыкой, было велено в саду и в заезжем дворе развлекать гостей, чтобы они, любуясь весенними видами, могли скоротать эти дни.

Чжу Ба-цзе слышал все эти распоряжения и отозвался на них по-своему.

– Правитель! – воскликнул он. – Мы никогда еще не расставались с нашим наставником, с тех пор как встретились с ним. Позволь же и нам попировать на свадьбе в дворцовом саду хоть денька два и проводить наставника в твой дворец, иначе из твоего сватовства ничего не выйдет.

Безобразие Чжу Ба-цзе и его грубая, дерзкая речь привели в трепет правителя. К тому же Чжу Ба-цзе угрожающе вертел головой, выпятил свое рыло и захлопал ушами. Чтобы не расстроить свадьбу, правитель скрепя сердце отдал распоряжение:

– Накрыть два стола в хоромах Вечного умиротворения своих и иноземных народов. Я буду там вместе с моим нареченным зятем. А в беседке Весна накройте три стола и пригласите туда уважаемых учеников, пусть сидят отдельно, ибо, согласно старшинству, неудобно посадить их за один стол с их наставником!

После этого Дурень Чжу Ба-цзе успокоился и поблагодарил правителя.

Затем было отдано распоряжение придворному евнуху, ведающему женской половиной дворца, устроить пир для обитательниц трех дворцов и шести палат, на который пригласить государыню с ее приближенными и царевну, чтобы осмотреть приданое и отобрать подарки к свадебному пиру.

Было около десяти часов утра. Государь возглавил шествие и предложил Танскому монаху отправиться на прогулку в дворцовый сад, полюбоваться его красотами. Там были чудесные места. Вот послушайте:

Разноцветными камнямиВсюду устланы дорожки,И узорные перилаПротянулись с двух сторон.За решетками резнымиРаскрываются бутоны,И тончайшим благовоньемТеплый воздух напоен.Привораживая блескомЗимородков изумрудных.Нежных персиков повсюдуРаспустился юный цвет.У тенистого прибрежьяЖелтых иволог увидишь,Что под сенью ив порхают,Здесь растущих сотни лет.Ты идешь, – а воздух полонАроматом роз цветущих,Словно черпают их запахС каждым шагом рукава.Ты идешь, – и с каждым шагомВпитывается в одеждыТонкое благоуханье,Как дыханье волшебства.Там для фениксов террасыЗа густой листвой пестреют,А за ними павильоныИз бамбука и сосны,И немолчно на террасахФлейты звонкие играют:Просят фениксов небесныхВ сад спуститься с вышины.Там для водяных драконовТихие пруды синеют,И дрожат на чистой гладиЗолотистые огни.Рыбок пестрых здесь разводят,Терпеливо ожидая,Чтоб в драконов превратилисьИ умчались ввысь они.В павильонах из бамбукаДивные стихи хранятся,К ним подобраны напевы –Им подобных в мире нет.А в сосновых павильонахКниг старинные собранья,В них к жемчужинам твореньяТы найдешь любой ответ.Вот искусственные горкиКамнем устланы зеленым,И лазоревою лентойИзвиваются ручьи,И живым ковром пионовСплошь окутаны беседки,Словно бархатом цветистымИли складками парчи.Вон узорные решеткиГусто розами увиты,За решетками жасминыПышной зарослью цветут,Вон бегонии на грядках,Будто щедрые ладониСамоцветы или яшмуРассыпают там и тут.А какой чудесный запахУ пеонии душистой,Как подсолнух сычуаньскийУдивительно красив!И как будто в спор вступает,Расточая ароматы,Абрикосов цвет румяныйС белым цветом груш и слив.До чего свежи, роскошныРаспустившиеся маки,Грядки пурпурных магнолийИ азалий всех сортов!А ятрышник ярко-алый,Словно вызов им бросает,И горящий златоцветникСостязаться с ним готов.Вон головки поднимаютИ кивают туберозы,Возле них – «Бессмертный феникс»И «Смешливые цветы».Дорогих румян сочнееИх багряная раскраска,Всюду взоры ослепляетБлеск их нежной красоты.Но душе всего отраднейЛасковый восточный ветер,Доносящий издалекаБлагодатное тепло,И в его дыханье влажномВсе сверкает свежим блеском,Все в саду благоуханномПышным цветом расцвело.

Долго любовались правитель и все сопровождавшие его великолепными видами. Между тем уже давно появились придворные чины, ведающие этикетом, которые пригласили Сунь У-куна, Чжу Ба-цзе и Ша-сэна в беседку Весна. Наконец правитель взял за руку Танского монаха и вошел с ним в палаты Умиротворения своих и иноземных народов, где они принялись закусывать, и здесь, пожалуй, можно рассказать о том, как их услаждали песнями, плясками, игрой на духовых и струнных инструментах, а также, каково было убранство всего помещения. Вот послушайте:

Блещут величавые ворота,Рассыпая пестрые лучи,Солнце ослепительно играетНа одеждах из цветной парчи.Из дворцовых расписных покоевВеют благовещие пары,А весна цветы и травы всюдуСтелет, словно нежные ковры.Реют звуки стройных песнопений,Им свирелей вторят голоса,Словно небожители толпоюПировать сошлись на небеса.Взад-вперед, блестя, летают кубкиИ подносы, полные сластей.Рад владыка, весело вельможам,Развлекают дорогих гостей.И придворные и чужеземцы –Все душой умиротворены,И сердца полны довольства, славятМир и счастье радостной страны.

Танский монах не мог ни к чему придраться, поскольку государь относился к нему с большим почтением, и ему ничего не оставалось, как, пересиливая себя, казаться веселым. Верно говорится: «На лице радость, а в душе горе». Неожиданно Танскому монаху бросились в глаза четыре картины в золотых рамках, висевшие на стене, с изображением четырех времен года: весны, лета, осени и зимы. К каждой картине была соответствующая стихотворная надпись, сочиненная известнейшим придворным ученым-стихотворцем из ученой палаты.

Вот какие были строки на картине, изображающей весенний пейзаж:

Вот опять небосводОборот завершил ежегодный,И ликует земля,Обновляя свою красоту.И поля и леса –Все вздохнуло живей и свободней,И сады и луга –Все стоит в негасимом цвету.И опять на зареСостязаются персик и сливаРозоватой красойАроматных нарядов своих.Возвращаются ласточки,Кружатся с песней счастливой,Чтобы тысячи гнездНа стропилах лепить расписных.

Стих на картине, изображающей лето, был уже иной:

Веют знойные ветры,И, жаркою ленью объяты,Мысли тянутся смутной,Медлительною чередой.Во дворцовых дворахТихо сочные зреют гранаты,И на солнце подсолнухУже налился золотой.А полуденный сонЛегкий звук потревожил незримо:Это флейты напевРазливается чистой волной.Аромат ненюфара струитсяИ запах чилима,И порыв ветеркаИх доносит под полог цветной.

Стих на картине, изображающей осенний вид, звучал тоскливо:

Наклонясь над могилою,Листья желтеют резныеНа печальном утуне –Свидетеле горестных дней,И запахнуты плотноВ домах занавески дверные,Потому что ночамиСтановится все холодней.«День заветный» настал.[63]И, приметы его узнавая,С милым краем прощаетсяЛасточек дружных семья,И гусиная стая,Камыш на прибрежье ломая,Устремляется ввысь,Улетая в чужие края.

Стих на картине, изображающей зиму, был совсем грустный:

Облака пролетают,И тусклое небо дождливо,Всюду холод и мгла.Застилает туман берега.Скоро северный ветерДохнет над землей сиротливой,И на тысячи горСеребристые лягут снега.А из горниц укромныхТепло по дворцу заструилось:Там жаровни узорныеДокрасна раскалены.Говорят, что вчераСнова слива в саду распустилась,И дворцовые лестницыЮных красавиц полны.

Правитель заметил, с каким интересом Танский монах читал стихи.

– Уважаемый зять! – воскликнул он. – Ты, верно, сам любишь сочинять стихи, раз с таким любопытством смотришь на эти строфы. Если тебе не жаль своих слов, драгоценных, словно яшма или жемчуг, то, прошу тебя, сложи стихи в подражание этим.

Танский наставник был до того увлечен сопоставлением стихов и рисунков, так ясно представлял себе, что было на душе у художника и поэта, что невольно тут же сложил стих:

Солнышко греет, лед весь растаял,Творить начинает земля…

Государь очень обрадовался и обратился к своему телохранителю:

– Принеси скорей кисть, тушечницу и бумагу! Мы попросим нашего зятя записать стихи, которые он сложил, а потом на досуге будем наслаждаться ими.

Наставник, вдохновленный удачей, не стал отказываться. Он взял писчую кисть и написал в подражание каждому стихотворению свое четверостишие.

К изображению весеннего пейзажа:

Снова солнышко греет,И льдины темнеют и тают,И, от сна пробуждаясь,Творить начинает земля.А в дворцовом садуМолодые цветы расцветают,Так легко и шутливоСвои лепестки шевеля.Вест ласковый ветер,Колышется рис на равнине,Льется дождь благодатный –Все радует сердце крестьян.Стихли волны морей,Снова реки прозрачны и сини,И тревоги исчезли,Как тает на солнце туман.

К изображению летнего пейзажа:

Долго тянутся дни,Не спешат разгореться закаты.Звездный Ковш в небесахУстремлен на полуденный край.Как багряным огнем,Лепестками оделись гранаты,Облаками цветовС ними спорят деревья хуай.В старых парках дворца,Среди зарослей ивы плакучейПесня иволги вьетсяИ крики стрижей над рекой.Свежий ветер струитОтголоски их звонких созвучийИ под полог багряныйДоносит в дворцовый покой.

К изображению осеннего пейзажа:

Запах спелых плодовДолетает из каждого сада,Мандарин еще зелен,Зато пожелтел апельсин.Кипарисы и сосны темнеют.Они словно рады,Что серебряный инейПокрыл их до самых вершин.Приоткрыв лепестки,Сотни астр вдоль оград запестрели,Разноцветным узоромБлестя, как живая парча.Где-то слышится песняИ вместе с напевом свирелиК облакам улетает,В осенних просторах звуча.

К изображению зимнего пейзажа:

Как ясны небесаПосле нескольких дней снегопада!Легок воздух морозный,И снег под ногами хрустит.Удивительной сталаХребта голубая громада,Скал причудливый гребень,Как белая яшма, блестит.В печках тлеет кизяк,Тянет запахом добрым и милым:Это пахнет из комнатТопленым, густым молоком.Звонко девы поют,Прислонясь к изумрудным перилам,И в цветных рукавахПрячут зябкие ручки тайком.

Правитель еще больше обрадовался, когда прочел эти стихи, так подходившие к стихам на картинах. От удовольствия он даже прочел вслух последнюю строку: «Звонко девы поют, прислонясь к изумрудным перилам, и в цветных рукавах прячут зябкие ручки тайком». Правитель тут же велел переложить на музыку стихи Сюань-цзана, и весь день музыканты их исполняли.

В это время Сунь У-кун, Чжу Ба-цзе и Ша-сэн пировали в беседке Весна. Каждый из них хлебнул несколько чарок вина и слегка захмелел. Они собрались было пойти за своим наставником, но, увидев, что он сидит вместе с правителем, раздумали. Чжу Ба-цзе разобрал хмель, и он принялся горланить:

– Эх-ма! До чего же весело живется! Сегодня уж я наелся и напился как следует! Пока сыт, надобно пойти поспать!

– Да разве можно! – засмеялся Ша-сэн. – Ты, братец, видно, совсем не занимался самоусовершенствованием. Как же можно сразу спать после такой сытной еды?

– Что ты понимаешь! – возразил Чжу Ба-цзе. – Есть такая пословица: «Кто поевши не растянется, тот жир себе не нагуляет!».

В это время в беседку вошел Сюань-цзан и накинулся на Чжу Ба-цзе.

– Мерзавец! Совсем обнаглел, мужлан этакий! – гневно закричал он. – Где ты находишься? Как смеешь горланить здесь! Знаешь ли ты, что, если правитель рассердится, тебе несдобровать?

– Ничего он мне не сделает! – ответил Чжу Ба-цзе. – Мы породнились с ним, и он должен относиться к нам как к родственникам. Ему даже и укорять нас теперь неудобно. Как говорится, мы с ним «неразлучная родня, разлюбезные сватья»! Чего же ты боишься? Мы ведь шутим…

Наставник не вытерпел. Он грозно прикрикнул на Чжу Ба-цзе и обратился к остальным ученикам:

– Ну-ка, держите покрепче этого дурака! Я ему всыплю сейчас двадцать палок, чтобы он прозрел!

Сунь У-кун не долго думая схватил Чжу Ба-цзе и повалил ничком, а наставник вооружился палкой и принялся бить его.

– Отец! Зять! Смилуйся! Пощади меня! – завопил Чжу Ба-цзе.

Стоявшие сбоку придворные чины вступились за него. Чжу Ба-цзе с трудом поднялся на четвереньки и загнусавил:

– Хорош дорогой гость, нечего сказать! Вот так «зять»! Еще не породнился, а уже начинает расправляться по-царски!

Сунь У-кун зажал ему рот и крикнул:

– Замолчи! Ложись лучше спать скорее!

Они провели еще одну ночь в беседке Весна. На другой день с самого утра снова началось пиршество.

В радости и веселье незаметно прошло несколько дней и, наконец, наступило утро счастливого дня, – двенадцатое число! Чины трех разных отделов, состоявшие при стольничьем приказе, явились к правителю с докладом:

– Со дня получения всемилостивейшего повеления восьмого числа было начато сооружение свадебного помещения для уважаемого зятя, каковое ныне уже закончено! – сообщили они. – Все готово для приема приданого от царевны-невесты, и мы почтительно пребываем в ожидании оного. К свадебному пиру тоже все готово. Скоромных и постных яств будет подано более, чем на пятьсот столов!

Государь был очень рад и уже хотел предложить своему нареченному зятю отправиться на пир, как вдруг из внутренних покоев дворца появился придворный чин. Он предстал перед государем и доложил ему:

– Десять тысяч лет тебе здравствовать, государь! Тебя просит пожаловать матушка-государыня! – проговорил он.

Государь тотчас же направился во внутренние покои. Тем временем царицы из трех дворцов и придворные девы из шести палат провели царевну-невесту во дворец Озаренный солнцем и там весело шутили. Вот уж поистине всех этих девиц можно было бы сравнить с букетом цветов или с разноцветной парчой! Они были так прелестны, что, право, превосходили любую красавицу из Лунного дворца и даже из небесных чертогов. И уж во всяком случае ни одна из них не уступала придворным служительницам бессмертной Небесной царицы.

Вот послушайте, что говорится о них в стихах:

Прекрасная свадьба!Радость! Радость! Радость!Веселитесь и пойте,В брак вступает чудесная пара,На прекрасной царевнеМуж достойный желает жениться,А невеста красиваИ нежна, как цветок ненюфара,С ней и лунной царице –Величавой Чан Э – не сравниться!На вишневые губки,На жемчужные зубки взгляните,На пунцовые щечки,Что алее весенних пионов,В волосах, как живые,Золотые колышутся нити,И блестят ее шпилькиС головами жар-птиц и драконов.Легок стан ее гибкий,Словно стебель цветка молодого.В пышный зал она сходитПо ступеням сверкающих лестниц.Ароматами веяИ блистая одеждой парчовой.Проплывает по залуВ хороводе нарядных прелестниц.Встреча! Встреча! Встреча!Мы сегодня встречаемТу, что всех превзошла и пленила,И лицом и нарядомС ней сама Мао Цян не сравнится,[64]Дев из Чу знаменитыхКрасотой она дивной затмила,Пред ее совершенствомНиц падут все земные столицы.Вдвое краше невестаВ ослепительном свадебном шелке,А чиста, благородна,Словно лилия иль орхидея.Золотыми огнямиБлещут кольца ее и заколки,Лишь цветок или яшмаКрасотою сравнились бы с нею.Лик ее набеленныйВыражает и знатность и славу,Брови тонки, как нити,Как далеких вершин очертанья,Средь нарядных подружекВыступает она величаво,А улыбка и взорыИ скромны и полны обаянья.Прекрасна! Прекрасна! Прекрасна!Как небесная дева,Как бессмертная дева – прекрасна!Сколько прелести гордойВ каждом взоре ее, в каждом жесте!Все любви в ней достойно,Все волнует глубоко и страстно,И помада и пудра –Все к лицу нашей юной невесте.Право, можно подумать,Что явилась она в это утроНе из царского дома,А с далекой вершины Тяньтая.Так изящны манеры,Так звучат ее речи премудро,Так сияет улыбка,С нежных губ ароматом слетая.Под мелодию флейты,Под родные девичьи напевыВ хороводе веселомВьется птицей она золотою.Пусть нежны и красивыВкруг нее благонравные девы –Ни одна не сравнитсяС бесподобной ее красотою!Свадьба! Свадьба! Свадьба!Орхидеями пахнет,Веет мускусом пряным и томным,Молодые красавцыПеред входом рядами застыли,Девы пестрой толпоюСобираются в зале огромном,И придворные дамыСвои пышные платья сменили.А царевна-невестаОдеянием новым блистает,3 Взбиты пышной прическойБлаговонные, черные пряди,Из-под верхней одеждыРазноцветная юбка спадает.И горят самоцветыНа ее драгоценном наряде.Вот послышались в залеЗвуки музыки дивно согласной,И в кружащемся танцеЦвет лиловый смешался с пунцовым,И для радостной встречиЭтой царственной свадьбы прекраснойМы в счастливое утроСобираемся в зале дворцовом!

Вернемся, однако, к правителю, который прибыл во дворец Озаренный солнцем. Навстречу ему вышли царицы и придворные дамы, ведя царевну. Остальные пышно разодетые девы и прислужницы тоже сопровождали их. Правитель занял свое место и был в самом благодушном настроении. По окончании церемонии поклонов, совершенных царицами и всеми остальными, государь обратился к царевне.

– Доченька моя! – ласково сказал он. – Желание твое сбылось, тебе посчастливилось встретиться с праведным монахом в тот день, восьмого числа, когда ты кинула свой разноцветный мячик. Приготовления к свадьбе уже завершены. Сегодня как раз наступил желанный срок. Будь готова явиться вовремя на пир, чтобы осушить свадебный кубок. Смотри не опоздай и не упусти счастливый час!

Царевна приблизилась к правителю и повалилась ему в ноги.

– Отец мой, повелитель! – проговорила она, низко кланяясь. – Молю тебя, прости мой тяжкий грех, но позволь все же словечко молвить! Я слышала, что у Танского монаха есть трое спутников-учеников, страшных и безобразных на вид. Я боюсь встретиться с ними. Умоляю тебя, отец, вели выпроводить их из города, не то от испуга со мной может случиться беда. – Доченька моя, – отвечал ей правитель, – спасибо, что напомнила мне. Я совсем позабыл, что эти трое действительно на редкость безобразны. Сейчас они в дворцовом саду, в беседке Весна. Все эти дни я велел ухаживать за ними, а теперь хватит. Пусть принесут подорожную, и я отправлю их из города. Вот тогда мы и попируем на славу!

Царевна вновь совершила низкий поклон, поблагодарив за милость, а правитель не мешкая отправился в тронный зал и велел пригласить к нему нареченного зятя с его тремя учениками. Все это время Танский монах аккуратно вел счет дням. Двенадцатого числа, еще до наступления рассвета, он разбудил своих учеников, чтобы посоветоваться с ними, как быть дальше.

– Ну вот, сегодня уже двенадцатое… – удрученно проговорил он. – Что же мне делать?

Сунь У-кун стал успокаивать его:

– Я уже определил, что над правителем нависли темные силы, – сказал он, – правда, пока они не причинили ему вреда. Царевны я еще не видел. Вот если бы она вышла, я сразу же, с одного взгляда, определил бы: настоящая она или нет, а тогда можно было бы начать действовать. Ты только не беспокойся. Нынче нас обязательно попросят покинуть город, и ты соглашайся. Я мигом вернусь, только переменю свой облик, и буду неотступно охранять тебя.

И действительно, пока учитель и его ученики совещались, появились дворцовые чины, ведающие царским выездом и церемониалом, которые передали приглашение. Сунь У-кун рассмеялся:

– Идем! Идем! – вскричал он. – Наверное, нам сейчас устроят проводы, а наставник наш останется здесь и будет сочетаться законным браком.

– На прощанье нам, конечно, подарят изрядное количество золота и серебра, – начал мечтать вслух Чжу Ба-цзе. – На эти деньги мы сможем закупить разные вещи для подарков и отправимся восвояси. Я вернусь в дом к своему тестю и вновь заживу со своей зазнобушкой…

– Попридержи язык, – остановил его Ша-сэн. – Пусть всем распорядится наш старший братец Сунь У-кун.

Быстро собрав поклажу и коня, наши путники отправились вслед за придворными чинами и прибыли к красному крыльцу у дворца. Правитель принял их и велел приблизиться.

– Подайте мне вашу подорожную, – приказал правитель. – Мы сейчас приложим к ней нашу государственную печать, поставим подпись, а затем вернем ее, чтобы вы могли следовать дальше. Кроме того, вам приготовлено достаточно разных припасов на дорогу. Скорей отправляйтесь на чудесную гору Линшань поклониться Будде. Если раздобудете священные книги и снова будете проходить здесь, получите от меня щедрое вознаграждение. Зять пусть остается здесь, и вы о нем не беспокойтесь.

Сунь У-кун поблагодарил правителя и велел Ша-сэну достать подорожную, которую и вручил правителю. Тот прочел ее, поставил печать и собственноручно расписался. Затем правитель взял десять слитков золота и двадцать слитков серебра и передал их Сунь У-куну в дар. Как вам уже известно, Чжу Ба-цзе был корыстолюбив от природы. Он поспешил принять этот подарок и спрятал его, а Сунь У-кун в это время по-монашески стал кланяться правителю, бормоча какие-то буддийские изречения. Затем он повернулся и хотел удалиться, но Танский наставник кубарем скатился со своего сиденья, бросился к нему и вцепился в него обеими руками.

– Как же это вы собираетесь оставить меня одного?! – вскричал он, в отчаянии скрежеща зубами.

Сунь У-кун схватил Сюан-цзана за руки и, крепко сжав их, подмигнул ему:

– Ты пируй себе на славу, – лукаво произнес он, – а мы сходим за священными книгами и скоро вернемся к тебе.

Танский наставник совсем растерялся: он не знал, верить или не верить своему ученику, и не хотел отпускать его. Придворные, глядя на них, думали, что они и в самом деле прощаются. Наконец правитель пригласил зятя занять свое место на тронном возвышении, а придворным велел проводить его учеников за город. Танскому наставнику ничего не оставалось как повиноваться.

Сунь У-кун, Чжу Ба-цзе и Ша-сэн, выйдя за ворота, распростились с придворными.

– Неужели мы и впрямь отправимся одни? – спросил Чжу Ба-цзе.

Сунь У-кун ничего ему не ответил. Когда они пришли к почтовой станции, смотритель встретил их и провел в помещение. Им подали чай и стали приготовлять еду.

– Вы пока оставайтесь здесь, – сказал Сунь У-кун, – и старайтесь не привлекать к себе внимания. Если смотритель будет спрашивать вас о чем-либо, отвечайте ему уклончиво, а со мной не заговаривайте. Я отправлюсь охранять наставника.

Ай да Великий Мудрец! Он выдернул волосок, дунул на него своим волшебным дыханием и воскликнул: «Превратись!». Волосок сразу же превратился в полную копию Сунь У-куна и остался с Чжу Ба-цзе и Ша-сэном на заезжем дворе. Сам же Сунь У-кун подпрыгнул в воздух и превратился в пчелку.

Желтых крылышек мерцанье,В сладком соке хоботок,В полосатом, легком тельцеЖало острое несет.То стрелой по ветру мчится,То садится на цветок,То в лучах горячих пляшет,То стремглав летит вперед.Лучше всех она умеетСок цветочный отыскатьИ, собрав нектар душистый,Унести его тайком.Целый день в трудах проводитИ не хочет отдыхать:То напрасно суетится,То колдует над цветком.День за днем она готовитНам густой и сладкий мед,И не ведает, бедняжка:Этот мед – не для нее.Поработает все летоИ среди душистых сотНам на память оставляетТельце хрупкое свое.

Вообразите себе, с какой легкостью Сунь У-кун влетел во дворец! Там он увидел своего наставника, который сидел на расшитом стуле по левую сторону правителя. Брови у него были скорбно сдвинуты, а сердце пылало, как раскаленный уголь. Сунь У-кун подлетел прямо к наставнику и уселся на его головном уборе. Затем он тихонечко подполз к уху своего учителя и прожужжал:

– Наставник! Я здесь. Не грусти и не печалься.

Эти слова слышал только Сюань-цзан, никто из присутствующих, конечно, ничего не подозревал.

Услышав голос Сунь У-куна, Танский монах почувствовал душевное облегчение. Вскоре явился начальник внутреннего дворца и пригласил государя на пир.

– Десять тысяч лет тебе здравствовать, великий государь! – молвил он. – Сейчас во дворце Вещей сороки начнется свадебный пир. Матушка-царица с царевной уже там. Они изволили просить тебя, государь, пожаловать со знатным гостем.

Государь был беспредельно рад и весело отправился на пир со своим нареченным зятем.

Вот уж поистине: