Планета Ган, или Исповедь молодого офицера

Единственно, что смущало, расстраивало и волновало её – это то, что муж перестал выполнять супружеские обязанности. Раньше такого никогда не было. Когда последний раз он сильно задурил – она забеременела вторым.

А у него и в мыслях не было прикоснуться к ней в постели. Напротив, её попытки призвать его к выполнению супружеского долга невинными шалостями, ласками, кроме отвращения у него не вызывали никаких чувств.

В этот вечер на их головы обрушилась вся бестолочь Системы. Эти неуклюжие, твердолобые посланники морали начали воспитательный процесс с того, что озвучили фамилию его любимой. Вряд ли можно было изобрести что-то более взрывоопасное. В одну минуту всё полетело в тартарары. Эффект от сказанного был подобен разрыву бомбы в маленьком помещении. Из уст замполита слетело то, что не должно было прозвучать.

Весь установившийся хрупкий статус-кво с шумом рухнул. Не будь озвучена её фамилия, может быть так и держалась бы эта ситуация в более-менее равновесном состоянии. Очень неустойчивом, но тем не менее всё-таки это было равновесие.

Худой мир значительно лучше, чем хорошая война. Но уже ничего не исправить. « Аннушка уже купила подсолнечное масло и не только купила, но и уже разлила». Казалось бы, никчёмная фраза Булгаковского Воланда, а сколько безысходности.

А пружина продолжала сжиматься и чем больше препятствий возникало перед ним, тем ярче горело его чувство, оно толкало его на безрассудные поступки. Зрело ожесточение, росла, как будто ничем не обоснованная ненависть ко всему миру. Хотя любовь должна окрылять, делать человека счастливым и люди хотели ему добра, хотели помочь разобраться в себе, принять правильное решение.

Но выходило всё наоборот. Да и разве могут быть в таких делах советчики? Чем больше пытались залезть к нему в душу, как ему казалось, грязными руками, тем тоньше, чувствительнее становилась оболочка.

Чем глубже он уходил в себя и становился замкнутым и отчуждённым, тем больше росло в нем ожесточение. Это был способ выживания, самосохранения: нервы были на пределе. Чтобы не

свихнуться. Но они, все они продолжали и продолжали топтать, мять, пачкать всё то, что было для него свято и неприкасаемо.

Эти люди, они не имели право произносить её фамилию. Касаться её светлого образа. Кто им дал право лезть в чужую семью? Кто? Скажите – Кто? Но вот они своими грязными ртами посмели… и прозвучала фамилия!

Забава тихо охнула. И куда делась вся её сдержанность, всё её мужество, её здравый рассудок? Её, на генетическом уровне полученная от всех женщин предыдущих поколений, живших в условиях жесточайшего патриархата, мудрость.

Впитанная с молоком предыдущих поколений матерей земли Русской, покорность судьбе, вдруг рухнула и вырвался на свободу, тот самый страшный бабий протест, который веками таится под спудом и лучше его никогда никому не знать.

Все те душевные силы, которые она брала неизвестно откуда и сохраняла, какой ценой они ей дались, можно было только догадываться. Какая титаническая ежедневная, ежеминутная внутренняя работа души совершалась, знала только она.

После того как взрывная волна оглушив их затихла, повисла такая же оглушительная тишина. Только жалобный «ох» жены нарушил её. Она побледнела и поджав посиневшие губы, свирепо-пристально посмотрела на мужа.

Грозовые тучи, ходившие вокруг да около, сгустились. Отдалённые раскаты слились в один грозный. И вот наконец туча, так долго копившая в себе все громы и молнии, разразилась шквалом.

Лекс только и смог, на выдохе чуть слышно, сказать с такой неизбывной тоской и болью в голосе:

– Ну, что же вы… Эх! Кто же вас просил ? Вы же ещё хуже сделали, – произнёс и безнадёжно махнув рукой, покачал головой.

Так может говорить раненый воин, предчувствую скорую смерть.

-Да мы ж не знали, – только и смог пробормотать секретарь, – извини.

Они быстро сообразили, что грязное дело было сделано и им лучше удалиться. Поспешно, прощаясь на ходу секретарь успел шепнуть:

– Ну ты держись!!!

И Лекс держался, сколько мог. Он был вынужден выслушать от жены шквал нелепых, грязных да и просто мерзких обвинений, какие только может задетое женское самолюбие адресовать своей сопернице.

И каждое слово нестерпимо жгло, терзало обнаженную, и так уже растревоженную донельзя душу. Ему нечем было крыть,– да, он виноват. И, видя его беспомощность, она дала волю, выход, давно копившейся обиде, и с упоением, отчаянием жгла, хлестала словами как могла.

Только обиженная женщина может так изощрённо низвергать соперницу с пьедестала. Мелочно колоть, жестоко унижать. Может оно и не так было бы обидно, если бы в сказанном была хоть капля правды. Но, что бы Забава не говорила, Лекс видел свою любимую совсем другой.

Невозможно укрыться от слов. Боль переполняла, он сжимал челюсти и кулаки. Сердце, то бешено билось, то совсем замирало и прекращало стучать. Ноги подкосились и он, как стоял, так и сполз по стене, нервы сдали и свернувшись улиткой издал горлом какой-то звериный стон: горе было неизбывно. Только слёзы могли облегчить душу. И они сами, непроизвольно, катились по щекам.

Лекс схватился за сердце. Оно горело огнём и рвалось из груди. Видя такую реакцию Забава испугалась: лучше такой – неверный, чем никакого. И фонтан иссяк. Она взволновалась не на шутку, но что делать она не знала. Сочла, что наверное самое лучшее – это оставить его в покое. Помощь из её рук он всё равно бы не принял.

Через полчаса он поднялся с сухими горящими глазами, шатаясь, добрёл до постели, обессиленный рухнул и мгновенно уснул. Молодой здоровый организм перемолол и эту тяжёлую ситуацию, позволив проспать крепким сном всю ночь. Сработала защита. Но пружина продолжала сжиматься, ища предела.

Казалось бы уже все круги ада были пройдены: по всем инстанциям протащив Лекса. Ан нет. Оказывается и нашим доблестным органам государственной безопасности тоже до него есть дело. А как же! За морально неустойчивыми надзор особый, от них все беды. Это же потенциальный враг, коль самые, что ни на есть, основы государства подрывать, ячейку разрушать удумал. У-у, вражина! Ату его!

С куратором из особого отдела Лекс был в хороших отношениях, даже в приятельских, конечно, если с этими ребятами могут быть такие отношения. Время, нужно прямо сказать, особист выбрал не самое удачное для душеспасительной беседы.

Тут ещё замполит никак не мог успокоиться. После неудачного посещения квартиры Лекса, его терзало чувство не выполненного долга – это раз. А второе – это меленькое, подленькое любопытство. Поэтому он попросил Лекса зайти к нему в кабинет. На редкость непонятливый и чересчур любопытный – наихудшие черты, какими только может обладать человек на этой должности.

Минут сорок он выносил Лексу мозг, пытаясь выяснить, чем одна женщина может быть лучше другой. По нему, так все они одинаковые. Так из-за чего было устраивать весь этот сыр-бор? Живи себе спокойно и не мути воду в тихом омуте. Наверно под тихим омутом он имел в виду своё подразделение. Вдруг ляжет пятно. Показатели испортит. Придётся получать нагоняй от политотдела.

Почему допустил, недосмотрел, значит – недоработал. Очень не хотелось замполиту всё это выслушивать в вышестоящих инстанциях. Поэтому очень старался узнать, как мозг у Лекса устроен. Чего ждать от него? Какого ещё подвоха? Но как не бился, Лекс со всем соглашался, но ничего не обещал. В конце концов замполит сдался, плюнул в сердцах и отпустил. «Понаедут, тут с академиями – попробуй разбери, что у него в голове».

Лекс не успел ещё толком отойти после замполита. Пружина была уже на столько сжата, что дальше было уже невмоготу. И теперь, при любом неосторожном прикосновении, могла только распрямиться. Внутреннее напряжение достигло апогея. Патрон в патроннике, курок взведён. Не подходи!!!

Но куратор этого не знал. Звали его Клим. Увидев Лекса он издалека с дружеской улыбкой махнул рукой. Вот сейчас Лексу меньше всего хотелось общения, нужно было побыть одному, Успокоиться. Но было поздно. Он нехотя пошёл навстречу. Пожали руки. Клим доверительно, с участием спросил:

– Ты чего такой смурной?

– Да, замполит почти час мозг выносил, – с неохотой ответил Лекс. – А что хотел-то? – поинтересовался Клим, пытаясь скрыть свою осведомлённость.

– Послушай, Клим, не валяй дурака, не прикидывайся. Все всё давно уже знают, а уж ваша контора, я думаю раньше всех.

– Работа такая, – смущённо улыбаясь, ответил тот.

-Вот-вот, я, надеюсь ты-то хоть не будешь меня воспитывать? – устало спроси Лекс.

Клим, несмотря на то, что рядом никого не было, наверно в силу профессии, наклонился совсем близко к Лексу и начал говорить, как можно непринуждённей:

– Если по-дружески, – начал он, – то я, честно говоря, не совсем тебя понимаю. Я же видел твою жену. Мы даже немного пообщались. Очень симпатичная и не глупая женщина, – мой пацан у неё в нулевом – и приятная такая. А в той-то что ? Я её тоже видел…

Лекс побледнел, сжал кулаки, весь задрожал и не дав, Климу закончить, тихо, но угрожающе выпалил:

-Да я, за неё… Родину продам.

Особиста отбросило, будто и в самом деле, какая-то пружина распрямилась внутри Лекса и с силой ударила Климу в грудь. С испуганным лицом, в глазах ужас, Клим издал хриплый звук:

– Ты мне этого не говорил. – И, еле переведя дух, добавил:

– Я этого не слышал. Ты, Лекс, с этой любовью совсем рехнулся, – выпалил особист и… исчез.

Фраза вылетела как пуля, как последний аргумент в защиту своей любви. Вылетела она специально для Клима, для особиста, который попытался под прикрытием дружеских отношений влезть в душу и для которого страшнее признания не могло быть.

Зато Лекс почувствовал такое облегчение и удовлетворение, как будто бы поставил жирную точку в своих мытарствах. Для него самого это был последний и самый весомый аргумент защиты.

Ему казалось, что после этого признания, уже никто не посмеет даже приблизиться к нему. В тот момент он даже не задумывался, как это может сказаться на его службе. В минуты наивысшего напряжения людям, как и животным загнанным в угол, характерны неожиданные поступки.

Ведь Клим, наверняка, обязан доложить по команде о ЧП, не беря в расчёт фразу, которая у него вырвалась, о том, что он не слышал от Лекса крамолы. Скорее всего – доложил. Служба такая. Когда, уже много позже, Лекс должен был идти на повышение – пошёл другой.

КУХНЯ

Только редкие встречи с любимой были отдушиной, спасительным бальзамом. Только в её объятиях он находил утешение. Он жил от встречи до встречи. Но они были так редки. Апатия и равнодушие стали постоянными спутниками. Больше всего угнетала безысходность. Он находил возможность хоть на пару минут забежать к ней в магазин, хоть глянуть, хоть обмолвиться парой слов. Последний раз, когда он с ней виделся, бросилась в глаза перемена, произошедшая с Лили.

Обычно сияющие глаза и лучезарная улыбка навстречу ему, сегодня поблекла, выглядела жалким подобием. Лекс догадался, что у неё дома тоже не всё спокойно – муж покоя не даёт. Тяжело ей приходится. Покрасневшие глаза и радужные круги выдавали недавние слёзы. Нежная, грустная улыбка – ком к горлу от жалости, заставляли Лекса страдать ещё сильнее, обвиняя во всём себя. В одно из посещений Лили обратилась к нему, как обычно:

– Привет, как ты? Выглядишь не очень, – сочувственно произнесла она.

В ответ Лекс попытался шуткой поддержать любимую:

– На меня говорит, ты на себя-то в зеркало глянь! – с грустной улыбкой произнёс он, и уже совсем печально участливо спросил:

– Что, сильно достаёт?

Лили отмахнулась и помотала головой, давая понять, что об этом не стоит и вновь заговорила с просьбой:

– Знаешь, Рис хочет с тобой поговорить. Приходи к нам, – она на секунду задумалась, – сегодня понедельник, в среду, часов в семь. Он с ума сходит, меня терзает и сам терзается. Приходи. Он очень страдает, мне его жалко. Он хочет всё прояснить для себя. Он любит, что была ясность, всё по полочкам. Хочет понять, как всё произошло.

Лекс немного сконфузился:

– Если честно, я очень плохо представляю, чем я смогу помочь и, вообще, как это будет выглядеть? Это же дурдом какой-то, – попытался отшутиться он.

– Не переживай. Он уже немного поостыл, по сравнению с первыми днями. Ох, и буйствовал, думала побьёт. Даже бельё моё изорвал. Да, и мне твоя поддержка очень нужна. Сил нет никаких, изо дня в день одно и тоже выслушивать, – какая ужасная у него жена, изменщица. Приходи, я очень надеюсь на тебя, – сказала и жалобно посмотрела на Лекса.

Он готов был сжать её в объятьях, лишь бы она так не смотрела, но на них и так уже косились.

– Хорошо, моё солнышко, приду обязательно, – твёрдо пообещал и тихонько незаметно сжал ей руку, пока никто не смотрел в их сторону.

Хотя, что было скрывать, все всё знали, особенно её коллеги. Одно слово Городок.

Вечером Лекс оделся, как в театр. Он по другому и не умел. Ещё со школы их приучали к галстуку. Свежая рубашка, костюм. Жена поправила галстук. Она знала куда он идёт и возлагала тайные надежды на эту встречу. Осмотрев, по-деловому провожала, вздохнув:

-Ну, иди, уже.

Лекс шёл не спеша, обуреваемый сомнениями, но его просила Лили и конечно он не свернёт. Пойдёт до конца. Надо отвечать за свои поступки. А вот и знакомая дверь. За ней его любимая и… её муж. Сколько раз с колотившимся от предчувствия счастья, сердцем он проскакивал в эту, чуть приоткрытую, дверь.

А теперь Лекс стоял перед ней в нерешительности. Он постучал. Дверь отворила Лили. Уставшая, измотанная нескончаемыми допросами, с запавшими глазами. За эти пару дней Лексу показалось, что она постарела. Свежести лица как не бывало, взгляд потух, стал ещё грустнее.

Знакомый ему домашний халатик из тонкой яркой материи едва прикрывал попку, небрежно запахнут на груди, удерживался тонким пояском. Сколько раз он падал с её плеч ему под ноги, но сегодня Лекс даже не подумал об этом.

Хотя поймал себя на мысли, что наряд не соответствует цели визита. «Ну, женщина, всегда остаётся женщиной!» – подумал он.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.