Отдохните, сударыня!

Глава третья

Виталик получает Karcher

Никому не нравится, когда барахлит унитаз. Ну что значит – барахлит? Смывает с третьего раза, например. Виталик вызывал сантехников, но те никаких посторонних тряпок не нашли. А один пожилой аварийщик доверительно ему сказал:

– У тебя, парень, заилило. Попробуй промыть. Химией. Или насосом каким-нибудь. Дай хорошую струю. Должно получиться: просто илу накопилось…

Виталик вспомнил, как в армии отмывал спецнасосом высокого давления гусеницы своей секретной машины, на которой служил. Уж на что глина, а и та летела только так… А ещё он вспомнил, что недавно его сосед по гаражу Серёга как раз подобный насос, только маленький и штатский, купил для мытья своего немецкого «фольксвагена». Насос тоже был немецкий – фирмы Кarcher. В гаражах считалось: раз немецкое – значит, сделано без дураков.

Вчера Виталик одолжил «Керхер» у Сереги за символическую плату – три баклажки пива и один пирожок. Баклажки они тут же с Серёгой и раскупорили, а пирожок разломили по-честному пополам.

– Зверь-машина, – сказал Серёга, – ты на окно не вздумай направлять.

Виталик постеснялся сказать, на что он хочет направлять. Сказал, что хочет смыть осиное гнездо с балкона, а боится подступиться.

– Осиные гнёзда из бумаги, – со знанием дела сказал Серёга. – Срежет, как бритвой. Два мгновенья – наших нет. Это подключаешь к водопроводу, а это – к электричеству, в розетку. Не перепутай, а то ток по проводам потечёт разбавленный и по телеку только «Давай поженимся» будет идти.

Они посмеялись по поводу разбодяженного тока и наскоро допили последнюю баклажку.

Принеся «Керхер» домой, Виталик правильно его подключил: то, что надо – к водопроводу, а то, что положено – к электричеству. Жену Лену проинструктировал, как включать и выключать. Щёлкать строго-настрого приказал только по взмаху его руки, а если руки будут заняты и будет шумно, то покажет взглядом.

Представив, как летели комья грязи из-под гусениц его военной машины, Виталик предвидел, что сопутствующих эффектов будет немало. Он разделся до трусов и обручального кольца, а ноги вставил в резиновые боты своей тёщи. Потом подумал чуть и снял всё остальное, оставив только боты. Лена отвернулась, как бы целомудренно.

После этого Виталик – можно сказать, во всеоружии – полез в туалет, сунул шланг с форсункой в унитаз и дал Лене команду, почему-то одними глазами: «Давай!»

Эффект превзошёл даже воспоминания армейской службы.

Унитаз заревел непривычным для унитаза реактивным рёвом, задрожали сопутствующие унитазу трубы. Через мгновение Виталик был весь в некоей субстанции, которую сантехники уклончиво называли илом. Лена испугалась и щёлкнула выключателем, но Виталик повернул к ней лицо со светящимися белками глаз и заорал страшным голосом:

– Я кому сказал – давай!

Назад дороги не было, теперь только вперёд! Виталик вошёл в азарт, как тогда на учениях, когда командир их машины (секретной, как читатель помнит) лейтенант Боря Куроедов кричал, целясь в перископ: «Виталя! Сейчас мы им прям в очко и забубеним! Заряжай двенадцатый…» Нет, автор тут не может полностью воспроизвести команду, чтобы читатель не догадался, о какой секретной машине идёт речь, так как это до сих пор военная тайна. И так уже многовато сказал. А Виталик-то подписку давал…

Шланг извивался и рвался из рук, но Виталик настойчиво подавал вперёд по сантиметрам.

Наконец что-то произошло со струёй – она перестала отдавать назад и вся теперь уходила в унитаз. Ушёл куда-то в глубь дома и гул.

– Есть очко! – объявил Виталик, – Кажется, пробили. Ну, ещё чуток…

И тут они с Леной услышали за стеной у соседей неясное, но явно истошное:

– Помоги-и-ите! Спаси-и-и-те! – женщина кричала так, что было слышно сквозь стену и поверх гула труб.

Глава четвёртая

Тяжёлое наследие прошлого

Вот часто говорят, что советское прошлое не отпускает нас, высовываясь то там, то тут. Справедливые слова. Возьмём, например, дом, где происходят описываемые события. Да, строили раньше добротно, без дураков, почти как немцы. И трубы чеканили (автор не совсем представляет, что это такое, но не может не щегольнуть таким ценным термином, услышанным когда-то от старого сантехника). Но, с другой стороны, при постройке именно этого дома труб не хватило. Ну, дéлись они куда-то. Дéлись и всё! Вот тут лежали ещё вчера, а сегодня дéлись. И пришлось бригаде с разрешения прораба, который, между прочим, тоже не догадывался, куда дéлись, хотя и сам помогал шурину грузить их ночью в «Камаз» – пришлось бригаде самой вмешаться в проект. Приняли такое решение: все выходы труб от унитазов, ванн и раковин пустить в одну вертикальную трубу, теперь общую для всех соседей. Труба уходила в подвал, затем в городскую канализацию и далее – вон из города. Сантехники называют эту вертикальную трубу «стоя́к».

Тут автор был бы рад пофилософствовать на тему великого и могучего нашего языка, который, однако, проявляет иногда удивительную неспособность или нежелание и лень придумать новое слово. И называет одним и тем же термином – в данном случае «стояком» – совершенно разные вещи из самых разнообразных сторон нашего быта. Но сейчас не до языка – автору, страдающему, как заметил уже читатель, излишним многословием, успеть бы описать все те невероятные события, что вот-вот произойдут в нашем доме. А надвигаются события очень стремительно.

Выход трубы в стояк из Виталикова унитаза совпал с выходом из ванны соседки Валерии Львовны.

И когда струя промыла всё то, что Виталик хотел промыть, она с тем же безумным немецким давлением, которое никак не могли предусмотреть советские строители, ударила внутрь соседской трубы. Далее струя с лёгкостью достала до ванны, вышибла затычку и гейзером вознеслась над розовой пеной, расплющившись о потолок. А уже после, опав назад, попала на разомлевшего человеческого зародыша в возрасте… нет, неприлично о возрасте женщины – в общем, на Валерию Львовну.

Изумление Валерии Львовны было так велико, как если бы у неё в ванной забил фонтан из нефти (она знала из телевизора – фонтаны из нефти такого же цвета и приносят героям богатство). Валерия Львовна успела даже подумать, что обязательно поделится с мужем… Ещё она успела вспомнить, что деньги не пахнут, но вдруг по запаху поняла, что это всё-таки не деньги и, возможно, даже не нефть. Пенистая масса, бурля и вращаясь в воронках, стремительно заполняла ванную комнату. Валерия Львовна, истошно крича, бросилась вон из квартиры, на ходу цепляя на себя махровое полотенце, которое тоже было когда-то розовым, но давно, ещё до струи.

На площадке она столкнулась с Виталиком, который мчался к ней на помощь. Жена Лена успела накинуть на мужа его рыбацкий плащ, который лёг на Виталика, как тога на древнего римлянина. Сейчас не ясно, как на этих древних римлянах вели себя тоги, особенно на бегу, а может, просто плащ сел косо, но на мчащемся Виталике рыбацкая тога развевалась, как флаг; правда, всё, что надо, прикрывала.

– Виталик, помоги! У меня там такое, такое… Опять эти, сверху… Заливают!..

Тут бы Виталику проанализировать дезинформацию. Мы же все твёрдо знаем: послушай женщину и сделай как надо! Но впопыхах разве сразу все правила вспомнишь? Виталик нажал кнопку лифта и ободряюще кивнул Валерии Львовне головой с одновременным закрытием глаз. Автор по опыту общения с женщинами знает, что это успокаивает даже ту, которая только что кинула в Вас тарелку и промахнулась: кивните ей и сомкните веки, мол, всё хорошо, так и было Вами задумано.

Быстро приехал лифт, отворились двери…

Глава пятая

Явление пистолета народу

Приехал лифт, отворились двери, и оттуда вышел Леонтий Викентьевич, муж Валерии Львовны.

Да, Леонтий Викентьевич знал, что возвращается в неурочный час, но чтобы нарваться на такое! В их подъезде снимают какое-то скверное шоу? Его против воли неожиданно вставили в некий скверный анекдот?

Его жена… из одежды только полотенце… с почти обнажённым мужчиной в нелепых ботах… прямо на площадке!..

– Валерия! Это ты?

Валерия Львовна была ошеломлена не меньше мужа. Другой женщине помогла бы врождённая женская изворотливость, но в генетике Валерии Львовны даже этой изворотливости не нашлось. Поэтому она молчала, не зная, что сказать. Губы её задрожали…

– Так пóшло, с каким-то африканцем (мы помним, что Виталика было не узнать)… Как ты могла?.. С этим… С этим… – Леонтий Викентьевич даже забыл, что уже не имеет права выговаривать жене, ведь твёрдо решил разводиться и мысленно уже развёлся… Но горе мужское его было так велико, что развод теперь казался немыслимым, слишком лёгким выходом, когда имелись выходы и покруче.

Он сунул руку в портфель и немедленно вытащил оттуда короткий пистолет.

– Погоди, сосед, давай разберёмся, – начал было разговор Виталик, примериваясь, как ловчее выбить из рук Леонтия Викентьевича оружие. Но Леонтий Викентьевич резко, с визгом, переговоры оборвал:

– Всем молчать и не двигаться!

Глава шестая

Труп на площадке

Леонтий Викентьевич повёл пистолетом. Сейчас оружие холодило руку и ободряюще отдавало в голову. Он навёл его на жену. Когда-то он любил эту женщину. По крайней мере, привык к ней… Валерия Львовна воздела ему навстречу руки, как делают женщины, когда взывают… Взывают к… В общем, когда взывают. Она зажмурила глаза и перестала дышать. Полотенце упало под ноги…

«Ты погляди, – удивился Виталик, – а у этой серой мыши есть на что посмотреть!»

Автор тут немного приуныл: налицо намечается будущий адюльтер между соседями, который придётся длинно раскручивать, а это совсем не входит в планы автора. По крайней мере, в планы автора на этот рассказ.

Пистолет в руке Леонтия Викентьевича задрожал. Он перевёл его с жены на Виталика и зачем-то сказал: «Руки вверх!»

– Сдурел ты, однако, мужик, – огрызнулся Виталик, но так как момент для нападения был упущен, то руки поднял. Римско-рыбацкая тога соскользнула с плеча и свернулась у ног, напоминая теперь рыбацкую торбу. Не дождавшись выстрела, Валерия Львовна открыла глаза.

«Надо же! А у нашего бравого соседа и посмотреть не на что!» – подумала она, после чего автор вздохнул спокойно: адюльтер отменяется. Возможно, даже насовсем.

– Может, передумаешь, Викентьич? – как можно миролюбивее произнес Виталик.

– Я вам не панибрат! Убирайтесь в свою Африку! – взвизгнул Леонтий Викентьевич, но вдруг узнал Виталика. Мысли рваной бегущей строчкой, как по экрану, ускоренно пронеслись в голове: «Так она ещё и с соседом! Валерия, как же это пóшло! Убить его! А заряжен ли он у меня? Всю обойму в это брюхо! Да разве убьёшь такое пузо? Скорая помощь, капельница, спасут… Суд… Позор…»

Из квартиры Виталика выскочила Лена. Увидев наведённый на мужа пистолет, охнула и бросилась на линию огня, закрыв мужа собой.

У Леонтия Викентьевича искривилось лицо, он застонал, быстро поднёс пистолет к своей голове и выстрелил. Его тело, дёрнувшись два раза, будто всхлипнув, как-то плоско упало, напоследок нелепо взмахнув рукой с портфелем. Из портфеля вывалилась переплетённая диссертация и закрыла лицо покойнику. На обложке было напечатано название: «Доминирование альфа-самца в стаях млекопитающих как аналогия поведенческого режима в российских семьях».

Завизжали женщины. На выстрел распахнулась от незримого удара дверь квартиры напротив, где проживал сосед – сержант полиции Лёха Полыхайло. Выпав из квартиры, он упал на бетон площадки, ловко перекатился и взял всех сразу на мушку.

– Стоять всем! Ни с места! Кто стрелял? Бросить оружие – считаю до трёх! Раз!..

Глава седьмая

Исчезновение трупа

– Он сам, вот из этого, – всхлипнула Лена и ногой показала на пистолет Леонтия Викентьевича. Сама она, шмыгая носом, пыталась вернуть плащ Виталика на правильное место, но ей мешали его руки, всё ещё поднятые. Сержант Лёха закашлялся.

– Из этого? Это его оружие?

Из квартиры Леонтия Викентьевича вытекла струйка воды и устремилась к телу покойного.

– Ты что, не выключила «Керхер»? – грозным шёпотом спросил у жены Виталик.

– Ты ж не махнул рукой! Опустил бы хоть одну… – заикнулась было, тоже шёпотом, Лена. Но увидев, как яростно повёл глазами Виталик, правильно восприняла этот жест как команду и кинулась в квартиру выключать.

Валерия Львовна попыталась преградить струйке воды путь голой ногой, но та легко обтекла её 34-й размер стопы и подтекла под лежачую голову почившего.

Покойник чихнул, поднял голову и сказал:

– Уйдите все, я не хочу жить. Я прошу!..

– Это даже не травмат, это так, пугач, – поднимаясь и отряхиваясь, объяснил сержант Лёха и спрятал свой пистолет за пояс. – Давай, Викентьич, кончай дурака валять, вставай.

Глава восьмая

Жить всё-таки хорошо. И жить надо – это завет классика

Валерия Львовна упала над мужем и, обняв его мокрую голову, мелко целуя, что-то запричитала. Автор считает, что ближе всего ей подошло бы что-нибудь из Чехова:

«…Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрём и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой – и отдохнём…»

Ах, какие слова! Автор никак не может познать магию их простоты. Давайте ещё полюбуемся:

«…Я верую, дядя, я верую горячо, страстно… (Становится перед ним на колени и кладет голову на его руки; утомлённым голосом.) Мы отдохнём! Мы отдохнём! Мы услышим ангелов, мы увидим всё небо в алмазах…»

Стоп! А вот это, Антон Павлович, нам, увы, сейчас уже не подходит: затёрли мы за столетие Ваши когда-то прекрасные «небо в алмазах»-с. Теперь они ассоциируются с «искрами из глаз». Пóшлое пошлó сейчас время, да-с. Грубое, пóшлое и бездарное-с, простите нас…

– Вот до чего наука доводит человека, – сказал Лёха Виталику. – А был почти мужиком в детстве, только в очках! Я с ним в одном классе учился… У тебя найдётся дома чего-нибудь? А то я переволновался…

Тут Виталик вспомнил, что он переволновался тоже. Они пошли к Лене, на шум уборки. И там были некоторое время, пока унимали волнение старым известным способом и пока не вспомнили о неблагополучных соседях. Тогда они решили пригласить их тоже, в знак примирения сторон и вообще… Но не достучались. Наверняка те тоже переволновались.

Тут автор вспомнил о заветах любимого классика про ружьё, которое непременно должно выстрелить, перечитал написанное и увидел, что да, в тексте встречается некстати вынутый пистолет полицейского Лёхи, который так и не выстрелил. Это серьёзная промашка со стороны автора, который стремится тут же её загладить перед читателем, а вместе с ним и перед Антоном Палычем: пистолет выстрелил! Ночью на дежурстве полицейский сержант Лёха участвовал в задержании опасного преступника, который злобно отстреливался. Пришлось выстрелить и сержанту. Вот только не знает автор – попал, не попал Лёха, но звук, который теперь извиняет автора, был… Между прочим, преступника как-то задержали, и случайно никто из наших даже не пострадал.

А вот среди героев и героинь этого рассказа нашлась одна пострадавшая. Диссертация. Она подмокла… И Леонтий Викентьевич вынужден был её перепечатывать. А главное – заново собирать подписи, выслушивать дурацкие замечания и фальшиво с ними соглашаться. Пришлось даже в угоду критикам исправить название. Теперь оно гласило так: «Доминирование альфа-самки в стае млекопитающих как аналогия поведенческого режима в российских семьях». Самого текста диссертации смена названия не изменила, так как в содержании и до этого доказывалось, что в российской семье доминирование самца фиктивное, будь он хоть альфа, хоть омега.

И когда вдруг после того эпического выстрела кончилось доминирование Леонтия Викентьевича, семья его в один миг стала благополучной и крепкой, и похожей на такие же другие счастливые российские семьи, которые, как мы знаем, все счастливы одинаково. Таких немного, но они есть.

Но сама Валерия Львовна, встречаясь иногда с Виталиком на площадке, почему-то слегка пунцовеет, когда говорит: «Здравствуйте!» и слышит от него ответное, со значением: «Здра-ась-сьте, здра-ась-сьте…»

P.S. На этом бы и закончить нашу историю. Но некоторые назойливые читатели уже спрашивали: не работает ли автор на фирму Karcher, представляя тут, как бы неназойливо, рекламу их замечательных насосов? Автор отвечает: нет, такого предложения от фирмы не поступало. А если и поступит, то автор, скорее всего, будет долго думать, так как сам он, автор, с унитазом борется, вызывая сведущих слесарей и сантехников.

Василий и стихотворный размер

Когда Василий в нашей бригаде сварщиков увеличивает свою дневную производительность на пять бочек сверх нормы, это означает, что он встретил новую любовь.

Развод Василия с последней женой наша бригада встретила с большой торжественностью (угощал Василий). Единственный холостяк, да ещё самый молодой в нашей бригаде, обещал, что отбросит уныние прочь и наполнит свою жизнь радостью и перспективами.

Мы тоже наполнились энтузиазмом: каждое уныние Василия обходится бригаде недовыполнением нормы на три бочки в день и влияет на общий заработок.

После развода выяснилось, что свобода Василию непривычна. Отвык он от неё. Поэтому, чтобы приобрести новые привычки и не сильно забыть старые, ему приходилось влюбляться чуть ли не каждую неделю. Ну, может, не каждую, но волна превышения нормы на пять бочек приходила регулярно с периодичностью в среднем раз в неделю и заливала нас бочками дня три.

Затем наступал плавный отлив. Но сначала такой, что на плане в целом и, соответственно, нашем заработке, это особо не сказывалось. А вот потом волна уныния вовсе отхлынивала и обнажала серый берег с окурками. Окурки оставались от тревожных перекуров Василия, который тяжело переживал каждое расставание, дымил и мучился. Из-за этого он не додавал пару-тройку бочек, и у нас наступало беспокойство за месячную норму. Тогда мы набирались терпения и ждали, когда Василий опять возьмётся за ум либо за прелести новой знакомой.

Потом цикл повторялся, Василий вместо перекуров напевал что-нибудь из попсы, а мы с нетерпением ждали обеда.

Заобеденные рассказы Василия о яркой жизни, полной невиданных чудес, там, на воле, за забором брака, пользовались неизменным успехом у нас, солидных женатиков.

Там, в недоступном волшебном мире, оказывается, продолжали существовать забытые нами дискотеки, скамейки в парках, торопливые объятья в кустах и прочие неизъяснимо приятные тактильные ощущения. Слушая Василия, некоторые солидные, но слабовольные члены бригады готовы были променять часть своей нажитой солидности на несколько минут греховной никчёмности.

Кое-кто по глупости пересказывал дома за ужином новости о Василии своим жёнам, не замечая, что эти рассказы расшатывали забор семейной нравственности, а то и проделывали в нём ломаные дыры. Среди жён – реже, правда – но тоже встречались слабовольные экземпляры, которым после Васильевых рассказов по ночам снились такие сюжеты, что после пробуждения они и сами даже вспоминать стеснялись.

Бригадир стал поговаривать о падении нравственности в бригаде в целом. Но если в вопросах производительности он был непререкаемым авторитетом, то в нюансах нравственности считался весьма устаревшим, замшелым за двадцать лет женатой жизни.

Однажды Василий выдал очередные пять бочек сверх нормы. За обедом мы все приготовились слушать новую душещипательную историю, но Василий молча прожевал свои бутерброды, пошёл на рабочее место, улёгся на бочки и притворился, что захрапел. А может, и по-настоящему захрапел. Так было подряд целую неделю. Пять лишних бочек в смену – и тишина, молчок.

Обеденным сном не разгонялся угрюмый вид Василия. Он, обычно жизнерадостный, осунулся, потемнел лицом и замкнулся, как заговорщик. Как секретный изобретатель, придумавший укол от атомной бомбы и обдумывающий теперь, в какую ягодицу колоть.

Конечно, бригада одобряла эти пять бочек к своей зарплате. Но тревога в разговорах проскальзывала. Все беспокоились, как бы Василий не надорвался, ибо уже не мальчик, как-никак, под тридцать. Что там говорит медицина про бурные ночи?..

А тут ещё на следующей неделе пять лишних бочек резко перешли в недостающие три. Бригада забеспокоилась: не опоздала ли она со своими тревогами? Не надломился ли уже Василий? Холостяцкая свобода могла искривить его представления о здоровье и своих возможностях. А кроме того, ещё и ударить нам по карману.

Варили бочки мы индивидуально, но был в нашем деле общий технологический момент – после обварки одного днища надо было бочку перевернуть и варить второе. А так как сил у одного человека не хватало, то проделывалась эта операция на пару с кем-нибудь, кто ближе.

С Василием кантовал[2] бочки обычно я, так как работал рядом. Бригадир счёл, что это можно назвать духовной близостью. Поэтому он приказал мне поговорить с напарником, предостеречь как-то от бытовых излишеств. Может, медицинский совет какой дать. Сломается парень – нам же хуже будет.

И я уже даже и приготовился. Жена, которую пришлось ввести в курс событий, нашла наш старый эротический справочник с полезными советами молодожёнам. Я заново его проштудировал, ориентируясь на пометки карандашом, которые мы с ней в своё время делали совместно. В стране так учили всех конспектировать классиков марксизма-ленинизма, и эти навыки нам с женой здорово пригодились при теоретическом освоении эротики.

Справочник был с картинками. Некоторые казались весьма весёлыми. Жена разрешила подарить справочник Василию. На время.

Но Василий опередил меня.

Однажды, когда переворачивали бочку, как раз в самый натужный момент, Василий вдруг спросил у меня, что такое хорей.

Хорей!

По гороскопу Василий стрелец, то есть, охотник. Вопрос застал меня врасплох, как застаёт тетерева на токý выстрел охотника, так сказать, влёт. Я уронил бочку себе на ногу. Спасло то, что ботинки у нас, сварщиков, окованы металлом.

Так выяснилось, что уже который вечер свидания Василий назначал поэтессе.

Вот, значит, как. Дошло в нашей бригаде уже до поэтесс.

– Это распад, – сказал бригадир, когда узнал об этом в обед.

Постепенно прояснились подробности.

Василий познакомился с поэтессой в очереди к зубному. Страдальческое лицо девушки в квадратненьких очёчках показалось ему загадочным и одухотворённым. Впрочем, в очереди к зубному у каждого такое лицо, так как у всех перед глазами проносится вся их жизнь и количество съеденного сладкого.

Но это лицо было особенно беспомощным. Девушка сидела с закрытыми глазами и что-то шептала. То ли пересчитывала порции мороженого, начиная с младшей группы детского сада, то ли просто молилась.

Василию тут же захотелось рассмотреть поближе данное лицо. Лучше в своей холостяцкой берлоге. Тем более что фамилия у девушки оказалась многообещающей.

– Нинон Блудницкая, поэтесса, – и девушка протянула ему левую руку, ладошкой вниз. А правой она держалась за щёку, где был зуб.

«Надо же, Блудницкая. А выглядит гимназисткой», – удивился Василий и, в который раз в своей жизни, подумал: «Как обманчива внешность у женщин».

Он машинально взял протянутую ему доверчиво руку, не понимая, что с этой рукой делать, когда она торчит вперёд ладонью вниз. Но тут он вспомнил кое-что из кинофильмов и понял, что это такой спецсигнал для дворянских поцелуев.

Дед Василия был, увы, совсем других корней. Поэтому Василий крепко пожал тонкую, с голубыми прожилками, руку простым пролетарским рукопожатием.

В тот же миг между их соединившимися руками проскочила искра энергии, неведомой по природе, но зато огромной силы тока. В этом месте рассказа сварщик Василий счёл нужным оценить мощь искры в понятных товарищам параметрах. Он сказал – примерно в 200 ампер.

У Василия сам собой прошёл зуб, и ему тут же захотелось провести сварочный шов между собой и девушкой.

– Василий, сварщик. Шестой разряд.

– Сварщик – это интересно, – задумчиво сказала девушка, которая тоже получила заряд, но неверно истолковала, что это зуб. – Сварщик, банщик, обманщик… Сварщик-коварщик…

Заряды были явно разной полярности. То есть конечные цели у зарядов изначально отличались.

Но, как известно, разные полярности притягиваются, как ни противятся их конечные намерения.