Бабушка, расскажи сказку!

Ребята – это мы с братом. Было это примерно в 1957 или 1958 г. Помню эту нашу поездку, да и не один раз, с тачкой: дом-лощина-дом. Темнота была кромешная, хоть и середина лета, вероятно, небо в облаках было. А трава-то – почти сплошная осока. До сих пор не представляю, как это отец с дедушкой в темноте косили эту осоку. Не представляю потому, что сам умею косить.

На зиму сено складывали в стог размером по периметру примерно 3 на 5 метров с заужением кладки к верхней её части. На верху стога сено укладывалось особым способом, как крыша, чтобы дождевая вода меньше попадала внутрь стога.

В то время, о котором я сейчас пишу, то есть время, когда был жив дедушка Вася, у нас была корова, шесть взрослых овец, три взрослых козы, один поросёнок. В таком составе они и уходили в зиму. А потом у них бывало прибавление: телёнок, ягнята и козлята, поросята. Вот на всю эту компанию и проводилась заготовка сена. Меньше всего, понятно, с расчётом на поросёнка. Он, правда, тоже мог сжевать и предложенное сено, если его измельчить и замешать с какой-нибудь влажной болтушкой (тёплая вода с отрубями, варёной картошкой, пареным зерном и др.). Весной, да и летом, как известно, свиней пасут по лугам. Траву они щиплют и питаются ей. Да и зимой съедят без всяких приправ. Но с поросёнком цель другая – откормить. А с травы они особенно жирными не бывают. Сено или солома, которыми питались зимой корова, овцы и козы, употреблялись ими в сухом виде, но потом запивалось и водой. В последующем эта сенно-соломенная смесь перерабатывалась этими животными в жвачку, которая и переваривалась в их желудке. Животные-то они жвачные. А поросёнок не жвачное животное, сухой травой (сеном) или соломой его кормить нельзя. Поросёнку такой корм перерабатывали сечкой в сравнительно мелкую труху. Вот эту труху потом и забалтывали ему с каким-нибудь пойлом. Впрочем, такую сечку иногда делали и для жвачных животных.

Бабушкин брат, дядя Петя, Счастливый Пётр Селивёрстович, специально откармливал поросёнка периодическим кормлением его почти одной травой, чтобы сало получилось полосатым. Так, говорит, интереснее, да и девки (его три дочки) больше любят, чтобы было поменьше сала…

Вообще-то, брата Петра у бабушки не было. Это тот самый Иван, который и помогал в 1928 году строить семье Чекалиных дом в Красном Кусте. Я немного говорил об этом в рассказе «Наш дом». Петром он стал несколько позже. В 1929 году прошло раскулачивание, и семья Барановых, ставшая в период НЭПа сравнительно зажиточной, признана была кулацкой. Во время реквизиции имущества двое красноармейцев выдернули перину из-под лежавшей на ней парализованной матери. Она упала на пол. Иван подскочил и оттолкнул одного из красноармейцев. За такое сопротивление власти его арестовали, судили и приговорили к расстрелу. Вероятно, здесь большевистской власти и её суду при назначении наказания вспомнились сравнительно недавние «бунтовские» события на Тамбовщине – «антоновщина», в 1920-1921 гг. Но он смог убежать, удалось сменить фамилию и имя и стать этим самым Петром. И только через сорок лет, при замене сгоревших на пожаре документов, в милиции узнали подлинную его историю со сменой имени и фамилии. Менять в обратную сторону ничего не стали, так и оставили его Счастливым, Петром Селивёрстовичем (но по отчеству его всегда величали Семёновичем).

Со временем с сенокосом, да и вообще с выпасом скота, стало всё хуже и хуже. «Царица полей», кукуруза, забрала под себя все луга, негде стало пасти даже колхозное (совхозное) стадо, не говоря уж о личных стадах. Но на зиму колхозное (совхозное) стадо обеспечивалось хотя бы силосом, а личное стадо колхозников и рабочих совхозов из-за отсутствия корма стало резко сокращаться. На два дома (хозяйства) стали держать одну корову. Мы, например, держали одну корову на двоих с Костромиными (их в семье, как и в нашей, тоже было шесть человек). Овец в зиму в нашем хозяйстве стали оставлять всего трёх, нечем стало кормить поросёнка. А тут и новое введение, проявленное партией и правительством с целью уменьшения «спекуляции» и привлечения колхозников и рабочих совхозов к практически бесплатному труду на государство – вместо 30 соток огорода оставили только 15, как я об этом выше говорил.

На тридцати сотках дедушка Вася чего только не выращивал. Верёвки, например. Понятно, что не сами эти агрегаты, но то, из чего они делаются – коноплю. Я помню только один такой посев конопли, в 1956 г. Да часто это и не обязательно было делать, только по мере надобности. Помню сам посев конопли, её уборку, сушку, трепание (в результате чего из стебля получаются длинные волокна), расчёсывание деревянным гребнем, о котором говорилось в предыдущем рассказе (про кудель у прялки), плетение верёвки (или верёвок, поскольку в хозяйстве требовались верёвки разных размеров по толщине и, соответственно, разные по крепости).

И помню ещё один посев (в 1957 г.) при дедушке на нашем ещё большом тогда огороде. На его части, по-моему, по участку, где раньше росла конопля, в ближней к дому, он посеял просо. Когда просо созрело, то это была неописуемая красота из-за золотисто-коричневых метёлок. Из проса кашу, конечно, не варят, варят из пшена. А чтобы получить пшено, зёрнышки проса надо освободить от этой золотисто-коричневой шелухи. Такую работу делают на специальных машинах, которые называют просорушками. После обмолота проса дедушка отвёз его на такую машину в Токарёвку. Но эту работу можно сделать и самим, вероятно, при использовании обычной ступы. Только колотить по зёрнам проса надо не очень сильно, не до получения муки. Правда, много таким образом не сделаешь, только при необходимости, на одну зарядку для каши или пшённых блинов. Для пшённых блинов уже полученное пшено надо было толочь в той же ступе до муки.

Основная площадь огорода в 15 соток засаживалась картошкой (примерно две трети его площади). А на прошлом огороде, до его уменьшения, одна только картошка занимала такую же площадь, то есть около 15 соток. По длинным границам огорода, почти до самых его низов, сажался в одну строчку подсолнечник, а между подсолнечниками подсаживали тыкву. Плоды тыквы выносились на траву, на межу.

Тыквы было много, и ели её много в пареном виде. Парили, даже не парили, а запекали, в русской печке. Для этого снимался (вырезался) верх тыквы с плодоножкой (будущая крышка), внутренность вычищалась вместе с семечками, потом тыквенной вырезанной крышкой вся эта конструкция закрывалась и на сковородке ставилась в жарко протопленную печь. Получалась обугленная до черноты тыква, внутри которой была сладкая мякоть. Отламывали себе обгорелый кусок и вычищали мякоть ложкой.

Когда родители жили уже в Узуново, то мама готовила пареную (у неё получалась именно пареная, а не печёная) тыкву, но парила она её в кастрюле либо в глубокой сковородке. Получалось не совсем то, хотя и сладко.

Подобным образом парили и сахарную свёклу. В жестяную форму, используемую для выпечки хлеба, закладывали целиком корнеплоды свёклы, мытые и чищенные, конечно, ставили форму в печь до готовности. Свёкла получалась намного слаще тыквы, как повидло или мармелад. Оно и понятно, поскольку содержание сахарозы в свёкле больше 20%. Словом – лакомство. Кормовая свёкла выращивалась только для скота. Её давали корове или овцам в сыром виде, а то и в пареном или просто варёном. После того, как корова поест такой свёклы, молоко получалось сладковатым.

Раз уж сказано было о форме для хлеба, то надо рассказать и о его печении.

Формы для хлеба были в виде жестяного прямоугольного корытца размером по объёму примерно раза в два или два с половиной побольше, чем современная буханка чёрного хлеба типа «дарницкий», «донской», «орловский» или «украинский». Хлеб пекли на неделю, сразу, помню, два-три батона чёрного, ржаного, и один (а то и ни одного) батон белого, пшеничного. Кулич на Пасху выпекался тоже в такой же форме, но с различными украшениями по верху хлеба, с промазкой по верху, чтобы получился красивый цвет.

После печения одной недельной партии бабушка сразу ставила в деже тесто для следующего печения. Закваску бабушка готовила сама, кажется, что из ржаной муки, как, я думаю, и для приготовления ржаного мучного кваса. Поскольку дрожжей тогда в деревне не употребляли (их не было, да и хранить было негде), то тесто заквашивалось сравнительно медленно, жди несколько суток, пока подойдёт. Закваска была в виде плотного комочка квасного теста, от которого для приготовления теста отламывали кусочек величиной с небольшую горсточку. А остальное снова прятали в погреб. К бабушке за закваской часто приходили соседи и наши деревенские женщины-хозяйки. Так что бабушке приходилось делать её довольно часто.

Когда тесто подойдёт, то его перекладывали в форму и ставили в печь. Качество хлеба определялось не только составом теста, а ещё и тем, как будет распределяться жар в печи во время печения. Внутри печи бабушке уже были известны места установки форм с тестом, где лучше всего пропекалось. В день печения хлеба печь протапливалась особенно жарко, хотя бы это было и лето.

Кроме формового хлеба пекли и подовый, ржаной или пшеничный (прямо непосредственно на горячих кирпичах, с который веником сметали золу), а также и на капустном листе. Часто так пекла бабушка Маша, вторая моя бабушка, которая жила в той же деревне, примерно в её середине, если идти в деревню от нас, от нашего хуторка, то в первой её половине.

Потом, в начале 60-х годов, в Полетаево построили пекарню, стали привозить хлеб в магазин, домашнее печение хлебов постепенно стало сокращаться, а вскоре и вообще прекратилось. Оставалось только печение куличей на Пасху. Уж этого-то, как приготовление и продажу куличей, советское государство допустить не могло, особенно в деревне. В городе как-то из этого положения вывернулись, стали к Пасхе печь и продавать сдобы «весенние» в виде куличей…

Уход за огородом – дело хлопотное, тот знает, кто этим занимался. Пусть и на даче. Земля – она везде земля, просит лопату, грабли, вилы, тяпки и прочий похожий инвентарь. Соха у нас была своя, отец сам её сделал, когда работал кузнецом. А позже он сделал и свои сани, не розвальни, а с бортом по периметру и сиденьем внутри. Полозья саней были обиты железом, сравнительно толстой железной полосой. Мы на этих санях зимой катались по льду на Авиловом пруду, а то и утаскивали на курган, который был дальше от деревни, чем пруд. И амуниция для лошади (хомут, дуга, уздечка, чересседельник, седло и пр.) у нас тоже была вся своя. Лошадь с конюшни отец только приводил за повод, а уж то, что было нужно для её использования (пахать или поехать на санях) – всё было своё.

Посадка, прополка, окучивание, полив, уборка – вот тот сравнительно небольшой перечень практически постоянных на огороде дел. И каждый овощ убирается и заготавливается в своё время. Огурцы и помидоры засаливаются на наших тамбовских широтах примерно в начале августа.

Свёкла, морковь, редька, тыква могут ждать до первых морозов, а вот картошка убирается и закладывается на хранение в начале сентября. Капуста подождёт и до сравнительно крепких морозов, поэтому её убирают и заквашивают даже чуть ли не последней, по первому хрустящему снежку. Убирают капусту немного пораньше сначала на погребец, а уж в выбранный день потеплее – рубят и заквашивают.

Про квашение капусты очень хорошо и подробно описано у И.Шмелёва. Но в технологии нашего квашения есть некоторые с ним различия. Капусту по нашей технологии сразу закладывали в бочку, которая находилась уже в погребе, на постоянном месте. У Шмелёва заквашивание делали в бочке, которая находилась в помещении наверху, в доме. А уж если продукт получился, то эту бочку потом спускали в погреб. У Шмелёва такую работу делать было можно, потому что было кому спускать тяжеленную бочку, рабочих много. А у нас: дедушка, отец да мама, ну, может быть, ещё и бабушка. Мы с братом – малые ещё ребята. А бочка примерно двухсотлитровая, не меньше двух центнеров только её содержимое. Не справишься.

Картошка у нас на огороде (в Красном Кусте) родилась неказистая, мелкая, поскольку добротно удобрять навозом не получалось, навоз собирался для топки печи. Вот наш сват, Филипп Степанович, хорошо удобрял свой огород, потому что он дополнительно привозил навоз с колхозного двора. Не могли мы и удобрять «сутолокой», как говорил об этом А.Н. Радищев при описании своего деревенского хозяйства: на поле на какое-то время загоняется стало коров или овец, например, с ночёвкой на нём. Так и удобряется. Но тут у Радищева небольшая ошибка в этом слове, на самом деле такое удобрение поля называли в то время «толокой». Очень близкие слова, но имеют несколько разный смысл.

Для уборки картошки надо было дождаться благоприятного по погоде дня, да чтобы и почва была не сырая, да чтобы и лошадь была свободная к этому времени. Поэтому день уборки картофеля никак не приурочивался, например, к воскресенью. В сентябре мы, конечно, учились. Но в день уборки картошки в школу не ходили. На следующий день если учитель спросит, почему, мол, не был вчера на уроках, то ответ тут был стандартный для такого случая:

– Картошку рыли.

Именно «рыли», а не копали. Уважительное и святое дело! Да и у самих учителей – то же самое.

Колхозный двор

«Всё кругом колхозное,

Всё кругом моё».

(Из песни).

Он всегда для нас, ребятишек, да и для взрослых тоже, был «колхозным», даже после преобразования колхозов в совхозы. Ни от кого и никогда я, например, не слышал другого названия, в том числе и уже в совхозное наше время. Приблизительная площадь колхозного двора порядка 3 га, что определяется его размерами: примерно 150 метров по направлению север-юг и 200 метров в перпендикулярном направлении (параллельном деревенской строчке домов).

Эта ситуация, о которой здесь говорится, сложилась к середине 60-х годов прошлого столетия (в прошлом же и тысячелетии), то есть перед самым отъездом нашей семьи из Красного Куста в Московскую область. А ситуация такая складывалась постепенно. Сначала, в 1930 г., образовали колхоз «Красный Куст», в который входили только две деревни, Красный Куст и Пичаево. Отдельный колхоз «Пичаево» не стали организовывать, поскольку эта деревенька была всего в несколько домов. Несколько позже, я думаю, что после смерти Сталина, при Н.С.Хрущёве, мелкие колхозы стали объединять. Наш колхоз, объединённый с колхозами «Красный Пахарь» и «Свободный Труд», назвали колхозом имени М.И.Калинина. Во времена Н.С.Хрущёва, кажется, что практически одновременно с введением денежной реформы в 1961 г., а может быть, и несколько раньше, даже в 1959 г., образовали совхоз «Полетаевский», в котором наш колхоз имени М.И.Калинина стал 2-м отделением этого совхоза.

От старых строений, времён первых колхозов, остались, на мой взгляд, два амбара (они стояли рядом, друг против друга), конюшня, свинарник и кузница, да ещё и школа, находящаяся в стороне от этой группы зданий, но и не относящаяся, понятно, к колхозному двору. Раньше было построено и саманное правление колхоза, к которому позже присоединили также саманное помещение клуба, уже на моей памяти. Магазин, не относящийся, как и школа, к колхозному двору, тоже остался с тех времён, но только сооружение слева, если смотреть от деревенского порядка домов. Существовавший в наше время магазин потом использовался как подсобка, а рядом с ним построили новый, раза в два побольше площадью. (Мама начинала работу продавцом ещё в старом строении. Уже при ней и было построено новое здание магазина, по её настоянию, поскольку количество товара, благодаря её деятельности, значительно увеличилось по сравнению с прежними продавцами.) Такие заведения раньше в деревне называли смычкой: в смысле – смычка города и деревни. Старый коровник тоже был и на моей памяти. В самом начале 1960-х годов его заменили другим. Построили его армяне. Стены нового коровника были из шлака, перемешанного с цементом. Сначала, на кирпичном фундаменте, делали из досок опалубку для стен, а потом заливали в неё полученную смесь – шлак-цемент. На стенах так и остались заметки стыков досок опалубки. Досок для опалубки готовых не было, их готовили из брёвен на специальной ручной лесопилке: высокие леса, с помостом (площадкой) наверху, на которой стоит верхний пильщик, а внизу, под ним – второй. Пила у них длинная, полотно её довольно широкое. Все опилки летят вниз, на нижнего пильщика. Время от времени они меняются местами.

Коровник первого колхоза был сравнительно небольшой, коров на сорок (сколько собрали с наших деревень коров при организации колхоза «Красный Куст», на столько и построили, по числу хозяйств в двух деревнях). В нём же помещались и телята. Потом коров стало больше, потому что, во-первых, объединили (укрупнили) колхозы, во-вторых, появилась установка, сказанная Н.С.Хрущёвым, «догоним и перегоним Америку по молоку и мясу». Свиней ликвидировали, как очень нечистое и прожорливое животное (себе в убыток), и свинарник благополучно превратился в телятник. И во время войны, кажется, что и после неё, до 1954 года, до семидесяти своих лет, в этом свинарнике работал дедушка Вася.

В кузнице (в деревне её называли – кузня), оставшейся ещё с начала образования колхоза, а может быть, и построенная раньше, поскольку деревня наша появилась примерно в 1921-24 гг., одно время, уже после войны, конечно, на моей памяти, работал отец. Мне нравилось приходить в кузницу и вертеть в ней рукоятку горна, системы подачи воздуха в топку, так называемые кузнечные мехи. Вероятно – так, поскольку в словаре имеется для названия этого агрегата слово мех во втором его значении (множественное – мехи).

Вместе с ним некоторое время работал кузнецом Митрофан, житель деревни Пичаево. Вернее, Митрофан и был сначала главным кузнецом, а отец начинал с ним работу, как помощник. Но потом Митрофан умер, и отец стал главным.

У Митрофана была профессиональная болезнь с руками, так называемый кератоз. Это когда на ладонях рук роговеет кожа и образуется как бы панцирь. Кроме того, добавляется и постоянное механическое воздействие на кожу от работы с молотом, молотком, напильником и другими необходимыми в кузнечном деле инструментами. Чувствительность рук при этом теряется.

У Митрофана была такая не совсем безобидная шутка. Он разогревал очередную железку, потом откладывал её на верстак. Через какое-то время он брал её за конец, который находился в горне, протягивал второй конец ничего не подозревающему стоящему рядом наблюдателю со словами: «Ну-ка, подержи, подсоби». Односельчане и жители окрестных деревень на эти его «шутки» уже не попадались, привыкли и знали, чем это кончится…

С развитием кукурузоводства за конюшней вырыли силосную яму: скрепером выбрали сравнительно глубокую траншею с въездами в неё с двух сторон. В эту траншею и закладывали перерубленную на силос кукурузу (стебли без початков).

Снова повторюсь, что отец работал сначала, с конца 1945 года, после войны, бригадиром, а потом, с середины 1946 года, – конюхом. За работу конюхом он получил Почётную грамоту, подписанную лично Маршалом Семёном Михайловичем Будённым (хотя и легендарным комдивом в Гражданскую войну, но и не очень толковым воякой во время Второй мировой войны 1941-1945 гг.). В 1947 г. отец получил медаль «За трудовую доблесть».

Когда в совхозе уже организовали свой сепараторный пункт (сдавать государству стали не молоко, а сливки), то указанную силосную яму в виде траншеи приспособили для хранения в ней льда. Лёд вырубали весной на пруду (в основном – на Авиловом пруду, как более доступном для таких действий) сравнительно большими глыбами, закладывали в траншею и сверху заваливали толстым слоем соломы. Хранился этот лёд довольно долго, почти до следующих морозов. Но в жаркое лето сепараторный пункт был обеспечен возможностью охлаждать сливки: в большой чан с водой закладывали лёд и ставили в этот чан фляги со сливками. Когда родители работали на сепараторном пункте, то я часто помогал им сепарировать молоко, а также и ездить на тачке или на телеге за льдом к траншее-хранилищу (траншея была метрах в пятидесяти от сепараторного пункта). Иногда даже бывало (чаще – летом 1965 г., когда отец уехал на поиски нового места жительства), что я полностью сепарировал весь удой, делал анализ молока на его жирность, пастеризовал сливки и охлаждал их затем в чане с ледяными глыбами (весной 1965 года я уже закончил девятый класс). Словом, всё, что необходимо для сдачи сливок на молокозавод. На следующий день сливки отправляли на машине на указанный завод, который находился в Жердевке (раннее название – Бурнак, по одноимённой речке). Из всех этих работ самым трудным было набирать из фляги в ведро молоко, а потом переливать его в приёмную ёмкость сепаратора. Сложнее всего было набрать первое ведро из фляги. А самым интересным из всего этого – анализ молока на жирность на специальной ручной центрифуге. В центрифугу устанавливались особые стеклянные колбочки, в которые заливалась исследуемая жидкость (молоко или сливки). Один конец колбочки был цилиндрический, а второй – плоский с нанесённой на него шкалой. После вращения в центрифуге жир отделялся от содержимого, по верхней границе этого жира брался отсчёт жирности.

Для пастеризации сливок (или молока) на сепараторном пункте был специальный герметичный котёл, который нагревался от форсунки. В котле создавалось высокое давление водяного пара. Шланг от котла опускался во флягу с пастеризуемой жидкостью и вентилем открывался доступ пара. Примерно пять минут грохота – и пастеризация фляги готова. Процесс такой пастеризации очень шумный, поскольку пар выходит во флягу под большим давлением, фляга даже и подпрыгивает от этого. Хорошо, что сливки, потому что на пастеризацию молока нужно было бы затрачивать значительно больше времени, раз в пять больше, чем при пастеризации сливок, из-за большего количества молока, чем сливок.

Это, конечно, не современная ультрапастеризация, но сохранность этих молочных продуктов обеспечивалась на сравнительно большее время до отправки её на молокозавод. Тем более, что и для совхозного хозяйства оставшийся после сепарации обрат (обезжиренная жидкость, всё ещё беловатого цвета, но с большим содержанием белка) использовался для дополнительной добавки к корму телят.

Определение жирности молока сначала выполнялось для каждой доярки отдельно, потому что её удой (утренний, обеденный и вечерний) определялся не только количеством молока, но и его жирностью. Для перерасчётов использовался стандартный показатель жирности – 3,2%. То есть, если молоко какой-то доярки было меньшей жирности, чем базовая, то, соответственно, её удой пропорционально и уменьшался. Это могло произойти из-за, например, выпавшего дождя. Коровы поедали влажную траву, разбавляя, тем самым, молоко водой. А то, что доярке приходилось выдаивать руками большее количество молока, никого не интересовало. Потом всё это упростили, дояркам установили стабильную заработную плату, зависящую от количества коров у неё, а жирность молока стали определять для всего удоя сразу. Из всех привезённых фляг производился забор молока по одному литру, всё это хозяйство перемешивалось, и анализ на жирность уже определялся всего один раз. Второй анализ на жирность определялся уже для сливок, после сепарации молока…

Какое же неимоверное число мух было в этом коровнике! Прямо шубой летали по коровнику и в дверях. Чтобы пройти в коровник с улицы или выйти из него в ворота или дверь, надо было закрыть рот и не дышать. Это я говорю никак не шутя, так на самом деле и было. В начале 60-х годов появился у нас карбофос – яд для насекомых. Да и не только, человеку-то он тоже не конфетка. Но это было спасение от полчищ мух. После обработки карбофосом мухи такой же шубой покрывали пол коровника.

Мух было так много, что они разлетались и по деревенским домам, как и крысы. Своих-то мало было, так ещё и совхозные. Дома перед едой приходилось закрывать окна, открывать двери и полотенцами выгонять мух на улицу. Карбофос дома мы не использовали, хотя и достать его было можно. Меньше заразы. Так решили родители, и правильно сделали. Лучше помахать полотенцами, чем самим травиться неизвестно чем.

И ещё во всех строениях с живностью было много крыс, которые, как и мухи, разбегались по деревенским хозяйствам. Но там, всё-таки, какая-то охота на них со стороны хозяев хотя бы была: кто-то ставил капканы, у кого-то были кошки, которые могли охотиться на этих грызунов. Надо сказать, что не каждая кошка может справиться с крысой. Наша кошка, например, ловила крыс. А на колхозном дворе таких охот не устраивали, только что использовали какой-то крысиный яд, который через небольшое время уже на крыс не действовал…

Вместо изъятой из обращения для заготовки льда силосной траншеи, силос стали закладывать непосредственно у коровника в открытый бурт, который, по мере доставки силоса (а его получали непосредственно в поле во время скашивания кукурузы и отделения от стеблей початков) закатывали трактором со скреперной навеской. Сверху бурт закрывался соломой. Силос интенсивно перепревал, выделяя большое количество тепла. Так что и зимой, в сильные морозы, от бурта шёл пар, а внутри он разогревался до такой высокой температуры, что рука не могла её терпеть. Запах от бурта исходил просто тошнотворный, во всяком случае – для меня. Но мы часто зимой приходили к бурту погреться, да и побегать по нему. Вверх-вниз и – радуйся! На санках или лыжах, естественно, с бурта не катались, потому что для такого катания, понятно, должен быть снег. А откуда на горячем бурте снег? Да он и был иногда, в довольно сильный мороз, только очень тонким слоем, который под ногами проламывался…