скачать книгу бесплатно
Ни один из собеседников не улыбнулся.
Боль измучила Гильома. Долгий путь из Пуатье подорвал его иссякающие силы. Боже правый, он так измотан, а впереди еще столько дел!
Жоффруа по-прежнему встревоженно хмурился.
– Это решение, быть может, и помешает вашим людям сражаться между собой, но боюсь, в таком случае они ополчатся на французов, увидев в них общего врага.
– Нет, этого не случится, если их герцогиня станет королевой. Кое-где, возможно, и вспыхнут потасовки, там, где всегда бывают мелкие дрязги, но на крупный мятеж никто не решится. Я полагаюсь на твое искусство дипломата, ты удержишь наш корабль на плаву.
Жоффруа пощипал себя за бороду.
– Кто-нибудь еще видел эти бумаги?
– Нет. Я отправлю доверенного гонца к королю Людовику с копией, но больше никто пока не должен знать. Если случится худшее, ты немедленно сообщишь обо всем французам и будешь охранять моих девочек до их прибытия. Пока же я поручаю тебе хранить эти бумаги в безопасном месте.
– Все будет сделано так, как вы пожелаете, сир. – Жоффруа бросил на Гильома обеспокоенный взгляд. – Приказать вашему лекарю принести снотворное?
– Нет. – На лице Гильома проступило напряжение. – Совсем скоро у меня будет достаточно времени, чтобы выспаться.
Жоффруа вышел с тяжелым сердцем. Гильом умирал, и, по всей видимости, жить ему оставалось недолго. Пусть герцогу и удавалось скрыть правду от других, но Жоффруа слишком хорошо его знал, чтобы обманываться. Еще многое предстояло сделать, и, как ни жаль, теперь их дело будет похоже на незаконченную вышивку. Как бы ни была мастерски вышита другая половина, она никогда не сравнится с завершенной работой и, кто знает, быть может, даже приведет к ее исчезновению.
Жоффруа сочувственно подумал об Алиеноре и Петронилле. Семь лет назад они потеряли мать и младшего брата из-за болотной лихорадки. Теперь им предстояло лишиться любимого отца. Девочки так беззащитны. Гильом в завещании определил их будущее, которое, вероятно, будет славным, но Жоффруа все же хотелось, чтобы сестры были старше и закаленнее. Он не желал видеть, как их светлые души запятнает отвратительная правда жизни, но знал, что это неизбежно.
Алиенора сняла накидку и набросила ее на спинку отцовского кресла. Его запах по-прежнему витал в этой комнате, потому что он оставил здесь все вещи, а из собора вышел в грубом плаще из некрашеной шерсти, обувшись в простые сандалии. В его котомке лежал лишь черствый хлеб – все, как полагается паломнику. Вместе с Петрониллой они прошли с отцом несколько миль в его свите, а после вернулись в Бордо с архиепископом. Петронилла всю дорогу болтала, прогоняя тишину оживленным голосом и быстрыми жестами, но Алиенора ехала молча и дома незаметно ускользнула, чтобы побыть в одиночестве.
Она медленно ходила по комнате, прикасаясь то к одному, то к другому. Вот орел, вырезанный на спинке отцовского кресла, шкатулка из слоновой кости, в которой хранились свитки пергамента, а также маленький рог и серебряный кубок с перьями и стилосами[2 - Инструмент, который использовали для письма на восковых табличках в древности вплоть до Средних веков. Представляет собой стержень, заостренный с одной стороны и уплощенный (для стирания написанного) с другой. (Здесь и далее прим. ред.)]. Она остановилась рядом с его мягкой голубой накидкой, подбитой беличьим мехом. На плече блеснул приставший волос. Алиенора подняла полу накидки и прижала к лицу, вбирая аромат, ведь его последние, колючие объятия на дороге она отвергла, разозлившись. Она ускакала на Жинне и даже не оглянулась. Вместо нее отца крепко обняла Петронилла, выслушав добрые пожелания, которых хватило бы обеим.
Глаза Алиеноры обожгло горячими слезами, и она промокнула их плащом. До Пасхи совсем недолго, а потом отец вернется домой. Он и раньше часто уезжал – вот в прошлом году отправился с войском в Нормандию, с Жоффруа Красивым, графом Анжуйским, а там его подстерегало куда больше опасностей, чем в паломничестве.
Она опустилась на стул и, положив руки на подлокотники, представила себя владычицей Аквитании, мудрой, вершащей справедливый суд. С раннего детства ее учили мыслить и повелевать. Прясть и ткать ее тоже учили, не забывали и присущие женщинам занятия, которые, однако, служили лишь фоном для куда более серьезного воспитания и размышлений. Отец любил видеть ее в изысканных нарядах и драгоценностях, одобрял женские уловки и женственность вообще; но в то же время относился к дочери как к сыну, которого не дала ему судьба. Она скакала с ним верхом по землям Аквитании, раскинувшимся от предгорий Пиренеев до прибрежных равнин на западе, где между Бордо и шумным портом Ньора располагались прибыльные солеварни. Она видела виноградники Коньяка и леса Пуату, холмы, цветущие речные долины и прекрасные поля Лимузена. Она была рядом с отцом, когда он приводил к присяге вассалов, многие из которых были бунтарями, ищущими ссор, жаждущими собственной выгоды, но все же признавали власть сюзерена – ее отца. Алиенора усваивала уроки, наблюдая за тем, как он с ними обходится. Язык власти звучал не только в словах. Важно было все: духовная сила и ум, жесты и подходящий момент. Отец освещал ей путь и учил сознавать свою власть, освещая все вокруг, но сегодня ей казалось, что она попала в страну теней.
Дверь открылась, и вошел архиепископ. Он сменил изысканную митру на простую фетровую шапочку, а роскошные одежды – на повседневную коричневую рясу, подпоясанную простым узловатым поясом. Под мышкой он сжимал резную шкатулку из слоновой кости.
– Я так и думал, что найду тебя здесь, дочь моя, – произнес он.
Алиенора слегка обиделась, но промолчала. Вряд ли она могла отослать прочь архиепископа Бордо, да и какая-то часть ее души, одинокая и покинутая, хотела обнять Жоффруа, так же как недавно хотелось обнять отца.
Он поставил шкатулку на столик рядом с креслом и поднял крышку.
– Твой отец просил передать тебе вот это, – сказал он. – Возможно, ты вспомнишь кое-что из детства.
Шкатулка была выстлана мягкой белой тканью, на которой покоился кубок из прозрачного горного хрусталя с искусно выточенными снаружи изысканными шестигранниками.
– Он сказал, что вы с ней похожи – драгоценные и единственные в своем роде. Свет, преломленный в хрустале, несет красоту всему, что освещает.
Алиенора сглотнула.
– Я помню, – сказала она, – но не видела его с самого детства.
Никто из них не упомянул о том, что это произведение искусства было подарено герцогом ее матери на свадьбу, а после смерти герцогини – убрано в сокровищницу собора в Бордо, где и хранилось.
Алиенора взяла вазу в руки и осторожно опустила ее на маленький столик. Падавший в окно свет проник сквозь хрустальные стенки, рассыпав по белой ткани радужные ромбики. Алиенора в восхищении ахнула. Все вокруг расплылось от подступивших слез, и она подавила рыдание.
– Не плачь, дитя мое. – Жоффруа обогнул стол и обнял девочку. – Все будет хорошо, обещаю. Я здесь, я о тебе позабочусь.
Теми же самыми словами она всегда утешала Петрониллу, и неважно, что их ожидало на самом деле. Эти слова ложились на душу, будто повязка на рану. Не исцеляли, но облегчали боль. Алиенора уткнулась архиепископу в грудь и позволила себе заплакать, но вскоре отстранилась и упрямо вздернула подбородок. Солнце по-прежнему освещало вазу, и она поднесла руку к свету, любуясь, как пляшут яркие полосы на ее запястье: лазурная, багряная и цвета королевского пурпура.
– Без света красота не видна, – сказал Жоффруа. – Но она никуда не уходит. Как любовь Господа, отца или матери. Помни об этом, Алиенора. Тебя любят, видишь ты это или нет.
На третьей неделе после пасхального воскресенья установилась теплая погода, и в один из дней, когда солнце осветило весеннюю листву, Алиенора и Петронилла, прихватив шитье, отправились с придворными дамами в дворцовый сад. Музыканты негромко играли на арфе и цистре[3 - Западноевропейский старинный струнный щипковый музыкальный инструмент типа лютни с парными струнами.], воспевая весну, обновление и безответную любовь. В мраморных фонтанах плескалась вода, убаюкивая журчанием в тиши золотистого тепла.
Дамы, ободренные тем, что Флорета отлучилась по делам, весело болтали, будто воробьи, суетившиеся в тутовых деревьях. Алиенору раздражал их глупый смех. Ей претили сплетни о том, кто на кого глазеет и от мужа ли ждет ребенка жена младшего управляющего или от юного рыцаря, задержавшегося в замке проездом. В детстве, в доме ее бабушки по материнской линии в Пуатье, Алиенора довольно наслушалась таких глупостей, и ей было неприятно слышать, как сплетни ходят по кругу, будто разменные монеты. Данжеросса де Шательро была любовницей ее деда, а не законной женой; он жил с ней открыто, попирая все мнения, кроме своего собственного, и его часто обвиняли в сластолюбии и разврате. Когда сплетни начинают распространяться, остановить их невозможно; злобный шепоток может в мгновение ока разрушить любую репутацию.
– Довольно! – властно приказала она. – Я желаю спокойно послушать музыку.
Женщины переглянулись, но замолчали. Алиенора взяла с блюдца ломтик засахаренной груши и впилась зубами в сладкую мякоть. Это было ее любимое лакомство, и она с удовольствием им объедалась. Приторная сладость дарила утешение, а сознание того, что она может есть их когда угодно, давало уверенность. Однако недовольство осталось, ведь что толку командовать придворными сплетницами и требовать сладостей? Это лишь мелочи, в такой пустой власти нельзя было найти никакого удовлетворения.
Одна из дам принялась показывать Петронилле, как вышить особым стежком изящные маргаритки. Алиенора оставила шитье и пошла прогуляться по саду. Тупая боль билась в висках, не помогал и прохладный металлический обруч на лбу. Скоро должна была пойти кровь, и от этого ныло внизу живота. Она плохо спала, во сне ее преследовали кошмары, которые она не могла вспомнить после пробуждения, лишь оставалось ощущение загнанности, ловушки.
Она остановилась возле молодой вишни и легонько провела рукой по зеленым шарикам завязавшихся плодов. К возвращению отца ягоды станут темно-красными, почти черными. Округлыми, спелыми и сладкими.
– Дочь моя.
Только два человека называли ее так. Она повернулась и увидела архиепископа Жоффруа. Еще прежде, чем он заговорил, по его полному тревоги и сочувствия выражению лица Алиенора поняла, что сейчас услышит.
– Дурные вести, – произнес архиепископ.
– Что-то с папой, да?
– Дитя мое, тебе лучше сесть.
Она ответила ему твердым взглядом.
– Он не вернется, не так ли?
Жоффруа ошеломленно вздрогнул, но быстро взял себя в руки.
– Дитя мое, мне очень жаль, но он умер в Страстную пятницу, недалеко от Компостелы и похоронен там же, у подножия усыпальницы святого Иакова. – Голос архиепископа звучал хрипло. – Теперь он с Богом и избавлен от боли. Уже некоторое время ему нездоровилось.
Горе окатило ее приливной волной. Она с самого начала знала: что-то не так, но никто не счел нужным сообщить ей об этом, и в первую очередь отец.
Жоффруа протянул ей кольцо с сапфиром, которое сжимал в руке.
– Он послал тебе это в подтверждение и велел стараться изо всех сил, как ты всегда поступала, и прислушиваться к советам опекунов.
Она посмотрела на кольцо и вспомнила, как оно сверкало на пальце отца, когда он уходил дорогой паломников. У ее ног будто разверзлась пропасть, и привычная жизнь рухнула. Подняв голову, она отыскала взглядом сестру, которая смеялась над словами придворной дамы. Мгновение – и смех прекратится, на смену ему придут горе и слезы – жизнь Петрониллы тоже рухнула, и думать об этом Алиеноре было едва ли не тяжелее, чем сознавать собственное горе.
– Что с нами будет?
Она старалась говорить серьезно и расчетливо, как взрослая, хотя в голосе и слышалась дрожь.
Жоффруа накрыл ее руку своей, смыкая девичьи пальчики над перстнем.
– О тебе позаботятся, не тревожься. В завещании твой отец все подробно разъяснил.
Он хотел обнять ее с состраданием, но Алиенора отстранилась и вздернула подбородок.
– Я не дитя.
Жоффруа опустил руки.
– Но ты еще очень молода, – ответил он. – А твоя сестра… – Он посмотрел на женщин в саду.
– Я сама скажу Петронилле, – твердо заявила Алиенора. – Это моя забота.
Жоффруа покорно склонился, хотя на лице его и проступила тревога.
– Как пожелаешь, дочь моя.
Алиенора вернулась к придворным дамам, Жоффруа шел рядом. Дамы присели в реверансе. Дождавшись, когда все поздороваются с архиепископом, Алиенора отпустила их и села рядом с сестрой.
– Посмотри, что у меня получилось! – Петронилла показала сестре платок, над которым работала. Один угол был усыпан белыми маргаритками с золотыми узелками в центре. Карие глаза Петрониллы вспыхнули. – Я подарю это папе, когда он вернется!
Алиенора прикусила губу.
– Петра, – сказала она, обнимая сестру, – послушай, я должна тебе кое-что сказать.
3
Замок Бетизи, Франция, май 1137 года
Людовика позвали к отцу, оторвав от молитвы. Он поднялся в верхние покои замка и вошел в комнату, где лежал больной. Широко распахнутые ставни пропускали легкий ветерок и открывали двойные арки голубого весеннего неба. На столах по всей комнате курились благовония, но едва ли рассеивали зловоние, исходившее от разлагающегося, распухшего тела его отца. Людовик сглотнул подступившую горечь, опустился на колени у кровати и поклонился. Когда рука отца коснулась его макушки, благословляя, он с трудом сдержал дрожь.
– Встань. – Голос короля Людовика был хриплым от мокроты. – Дай мне взглянуть на тебя.
Людовик с усилием сдержал мучительную тревогу. Пусть тело его отца и превратилось в раздутую развалину, но в холодных голубых глазах светились ум и сильная воля отважного охотника, воина и короля, заключенные в умирающую плоть. В присутствии отца Людовик всегда чувствовал себя неуютно. Он был вторым сыном, готовился служить Господу, но когда его старший брат погиб, упав с лошади, Людовика забрали из Сен-Дени и сделали наследником королевства. Таково было решение Господа, и Людовик знал, что должен служить так, как угодно Богу, но это был не его выбор – и уж точно не выбор его родителей.
Мать стояла справа от кровати, у балдахина, сцепив руки и поджав губы – привычное выражение лица, напоминавшее Людовику о том, что она знает все, а он ничего. Слева от нее замерли ближайшие советники отца, и среди них братья матери – Гильом и Амадей. Был здесь и Тибо, граф Блуа[4 - Он же – Тибо Шампанский.]. Неясные опасения охватили Людовика с новой силой.
Король что-то пробурчал себе под нос, как торговец лошадьми, не вполне довольный предложенным животным, кроме которого, однако, ничего не найти.
– У меня есть поручение, которое сделает из тебя мужчину, – объявил он.
– Сир? – Горло Людовика сжалось, и его голос зазвучал выше обычного, выдавая напряжение.
– Брачный обет. Сугерий тебе все объяснит; у него достанет на это воздуха в груди, к тому же он любит слушать свой голос.
Повинуясь знаку короля, невысокий аббат Сен-Дени с беличьими глазами выступил вперед, сжимая в тонких пальцах свиток и бросив на короля укоризненный взгляд, молча отвечая на насмешку.
Людовик моргнул: «Брачный обет?»
– Сир, у нас чрезвычайно важные новости. – Голос Сугерия звучал мягко, глаза смотрели открыто и честно. Аббат Сугерий был не только одним из самых близких доверенных лиц короля, но и воспитателем и наставником Людовика. Наследник любил его гораздо сильнее, чем отца, потому что Сугерий помогал ему разобраться в мире и понимал его нужды. – Во время паломничества в Компостелу умер Гильом Аквитанский, да хранит его Господь. – Сугерий перекрестился. – Перед отъездом он отправил во Францию завещание, в котором просит вашего отца позаботиться о дочерях в случае его смерти. Старшей тринадцать лет, и она достигла брачного возраста, а младшей – одиннадцать.
Король приподнялся, пытаясь хоть как-то принять вертикальное положение, опираясь на массу подушек и подпорок, поддерживающих его распластанное тело.
– Нельзя упускать эту возможность, – прохрипел он. – Аквитания и Пуату увеличат наши земли и престиж во сто крат. Мы не можем допустить, чтобы они перешли в другие руки. Жоффруа Анжуйский, к примеру, с радостью урвал бы герцогство, женив своего сына на старшей из дочерей, и это не должно произойти.
От затраченных на короткую речь усилий лицо короля побагровело, он задыхался. Взмахнув рукой, Людовик приказал аббату продолжать.
Сугерий откашлялся.
– Ваш отец желает, чтобы вы отправились с армией в Бордо, закрепились на этих землях и женились на старшей из дочерей покойного герцога. Сейчас она находится под защитой во дворце Омбриер, и архиепископ ожидает вашего прибытия.
Людовик отшатнулся, словно от удара кулаком в живот. Он знал, что однажды ему придется жениться и обзавестись наследниками, но всегда относился к этому как к неприятной обязанности, смутно маячащей в далеком будущем. Теперь же ему сообщают, что он должен жениться на девушке, которую никогда не видел и которая родом из земель, где живут сплошь искатели удовольствий, распущенные и безнравственные.
– Я позабочусь о том, чтобы девочки получили воспитание в наших традициях, – сказала его мать, занимая важное место в будущем семейном устройстве. – Они много лет были лишены материнской заботы, и им будет полезно получить должное руководство и образование.
Коннетабль короля, Рауль де Вермандуа, вышел вперед.
– Сир, я немедленно начну готовиться к выступлению.
Он был еще одним близким советником, а также двоюродным братом Людовика. Кожаная повязка скрывала пустую глазницу – глаз коннетабль потерял восемь лет назад, во время осады. На поле боя он был отважным рыцарем, а во дворцах – элегантным и очаровательным придворным, любимцем дам. Повязка на глазу лишь добавляла ему популярности среди женщин.
– Поторопись, Рауль, – прохрипел король. – Время не терпит. – Он предостерегающе поднял указательный палец. – Это должен быть роскошный и почетный кортеж; в Пуату такое ценят, и мы должны сохранить расположение жителей тех земель любой ценой. Украсьте копья знаменами, а шлемы лентами. Покажите, что на этот раз вы идете с дарами, а не с клинками.
– Сир, предоставьте это мне.
Де Вермандуа с поклоном вышел из комнаты, его роскошный плащ парусом развевался за его плечами.
Людовик снова преклонил колени, чтобы получить благословение отца, и каким-то чудом сумел выйти из зловонной комнаты прежде, чем согнулся в сильном приступе тошноты. Жениться не хотелось. Он ничего не знал о девушках – их мягкие изгибы, хихиканье и щебечущие голоса его отталкивали. Его мать не такая; она была словно стальной стержень, но никогда не давала ему любви. Любовь в его мире дарил лишь Господь, но теперь, судя по всему, Бог говорил, что он должен жениться. Возможно, то было наказание за грехи, и ему оставалось лишь принять его с радостью и воздать хвалу.
Слуги бросились убирать за наследником, а из королевских покоев вышел Сугерий и быстро оказался рядом.
– Ах, Людовик, Людовик. – Аббат, утешая, обнял юношу за плечи. – Я знаю, вы поражены, но такова воля Божья, и должно подчиниться. Господь посылает вам великолепные возможности, а девушка, немногим моложе, станет вам женой и помощницей. Воистину стоит возрадоваться!
Успокаивающие слова Сугерия возымели действие, и Людовик взял себя в руки. Если на то действительно воля Божья, то он должен подчиниться и сделать все, что в его силах.
– Я даже не знаю ее имени, – произнес он.
– Полагаю, ее зовут Алиенора, сир.
Людовик беззвучно сложил губами незнакомые слоги. Имя было похоже на заморский фрукт, которого он никогда не пробовал. К горлу снова подступила тошнота.
4
Бордо, июнь 1137 года
Алиенора чувствовала, что Жинне рвется вперед, но заставляла ее держаться рядом с конем архиепископа Жоффруа. Девушке тоже не терпелось промчаться с ветерком. Уже несколько дней она не выходила из замка, ее постоянно охраняли, будто ценный трофей. Сегодня утром архиепископ взял на себя ответственность за ее благополучие. Его рыцари, не теряя бдительности, держались чуть поодаль, оставив Алиенору наедине с наставником для секретной беседы.
