Поломка

С передней машины выскочил щеголеватый младший лейтенант и, узнав, кто здесь старший, шустро доложил: «Товарищ лейтенант, младший лейтенант Бойко Павел Семенович прибыл в ваше распоряжение». Травин спросил:

– Из пушки когда-нибудь стреляли?

– Обижаете, товарищ лейтенант, мы с излучины Дона, там вели бои. На каждую пушку – по три подбитых танка.

– Прошу прощения. А я из-под Воронежа сюда с ребятами дотопал. По-моему, шагать больше некуда. Позади Волга. Хватит, побегали. Будем стоять тут насмерть. Высотка хороша. Обзор на десятки километров. Нас отсюда не выбить.

– Так точно, товарищ лейтенант. Мы уже дали клятву: «За Волгой для нас земли нет, а до Волги рукой подать».

Травин приказал построиться. Своя полурота выглядела боевито. Рядом стояли в пиджачках школяры, за ними толпились затюканные отступленцы. Травин потребовал:

– Старшина Скребцов, к утру бойцов обмыть, обмундировать и вооружить. Машины в твоем распоряжении. В штаб дивизии к тыловикам немедленно.

Ноздри старшины раздулись, орлиный крючковатый нос побелел.

– Товарищ лейтенант, фронт не устоялся, где я найду тыловиков?

– Товарищ старшина, приказываю выполнять указания. Действуйте от имени командира дивизии. А я займусь организацией обороны. Хозотделению поставьте задачу – обмыть личный состав, запастись водой и продуктами на трое суток. Вам все ясно?

– Есть товарищ лейтенант!

Бойцы услышали твердый голос командира, почувствовали власть – выпрямились, подтянулись. Травин распределил солдат по отделениям, взводам, назначил в них командиров. Определил участки обороны, обозначил сектора обстрелов, указал танкоопасные направления. И, только после постановки боевой задачи, дал команду: «Ужинать и отдыхать!» Старшина вернулся в полночь. Привез одну машину с обмундированием, мешками с продуктами, флягами с водой, вторую – загруженную гранатами, минами и бутылками с зажигательной смесью.

В четыре утра – подъем, экипировка. И в пять – построение. Травин поставил задачу: «Есть приказ оборонять высоту до последнего бойца. Помощи не будет. Бой идет в траншеях первой линии обороны, основные войска занимают вторую. Наша задача, как можно дольше задержать противника. Необходимо закопаться в землю, чем глубже, тем надежнее. Трусов и паникеров будем расстреливать по решению военного трибунала. Назначаю состав трибунала: старшина Скребцов, радист Голубев и секретарь комсомольской организации школы №17 Перевозчиков. Задача ясна? Командирам отделений развести бойцов по закрепленным участкам обороны».

На вершине кургана, посредине, находился огромный отполированный гранитный валун. Травин задумался: «Кругом степь, по оврагам выглядывают известняки и песчаники. Откуда этот валун? Похоже, что это культовый камень, Кому поклонялись древние кочевые народы? Что тут делали на кургане?»

Верхний слой чернозема копался легко, дальше пошел уплотнившийся за века песчаник. Через два часа окопы в полный рост были готовы. Травин приказал впереди сделать противотанковые укрытия и ответвления. Хозяйственный взвод с тыльной стороны вклинился в холм двумя тоннелями. Один был предназначен для раненых, другой – для боеприпасов и продуктов питания.

В восемь слева и справа послышалась пушечная стрельба. Немецкие танки рвались к Волге. К высотке подскочил «виллис», из машины выпрыгнул пропыленный командир дивизии. Потребовал: «Командира опорного пункта ко мне!» Лейтенант Травин, подпрыгивая, подбежал к машине. Правая рука после контузии не слушалась и, отвисая, падала на грудь, левый глаз дергался, нос заострился, щеки ввалились, фуражка съехала на бок, заикаясь, он доложил:

– Товарищ командир дивизии, усиленная рота опорного пункта к бою готова!

– Ну, показывай, какую ты тут оборону сотворил… Обещал весь курган окопами перепоясать. Вижу, хорошо зарылся, молодец. Сам догадался или кто посоветовал?

– А мы в две головы думаем, – и показал на Скребцова.

– Ну, что, старшина, давно воюешь?

– А третью войну, товарищ подполковник. Монгольского песка наглотался досыта, а в финскую – обморозился.

– Вижу твои отметины: и бровь рассечена, и в щеке дырка.

– Было, товарищ полковник. Бровь – это с Халхин-Гола, японец саданул так, что чуть глаза не вылетели, наверное, самбистом был, а я у него нос откусил и, с перепугу, мошонку вырвал, он так орал, что другие опешили и бросились бежать.

Стоящие в стороне командиры взводов озорно засмеялись.

– Ну и мастак закладывать!

– Может, чего другого испугались, но точно вопль был такой, что даже у наших бойцов мурашки по спине побежали. А щеку в финскую кукушка продырявила. Кто-то крикнул: «Скребцов!» Я и обернулся, может, Божий возглас был, а то бы как раз пуля в рот влетела, и лежал бы я в болотах Карелии.

– Ну, а между войнами, чем занимался?

– Женился молодым на красавице, дрался за нее. Это я умел. Пока срочную служил – она с другим умотала. Сына Мишу родители ее забрали. Вырастили. Сейчас уже парубок. С горя я подался на курсы бригадиров. Образование было 8 классов, до войны считался в станице шибко грамотным. После голодного 33-го только на ноги вставать стали. Иду с работы вдоль улицы, смотрю – за калиткой молодуха, темно-русые косищи до пят, черная юбка облегает стройную фигуру, а рядом – девчушка с голубыми блюдцами глаз, держится за мамину руку. Приветливо улыбнулась, поздоровалась. Подошел, разговорились. Муж ее в 33-ем от голода на стройку подался и разбился. Одна осталась. Александрой Ивановной назвалась, и я представился – Александр Федорович. Говорю: «Выходи за меня замуж». Испугалась, застыдилась. Передником закрылась. Вечером отца отправил свататься. Не промахнулся. Восемь лет душа в душу прожили, как один день. Нажили еще двух дочерей, так что ждут меня домой четыре женские души.

– Лейтенант, смотрю старшина у тебя смышленый, грамотный. Есть опыт войны. Назначим его командиром роты. Бойцов у тебя на две роты.

– Товарищ комдив, выше старшины должности не занимал. Я –хозяйственник. Это сейчас народу много, а через пару суток и взвода не останется.

В разговор вмешался Травин:

– Товарищ командир дивизии, он на своем месте. Посмотрите, за ночь перемыта масса людей, кухни дымятся, снаряды и патроны подвезены. Нам бы пару 76-миллиметровых пушек и пару крупнокалиберных минометов.

– Да, пушек у тебя маловато две. Подбросим пару ПТР. Мин противотанковых достаточно. Вооружи бойцов бутылками с зажигательной смесью, опасная, но надежная штука. Насчет остального: посмотри в бинокль и увидишь линию обороны. У меня многие роты вооружены винтовками, противотанковых ружей – по одному на взвод. Отступая, оружие побросали, а через Волгу только переправу налаживаем. Оборону ты построил с умом. Спереди и позади овраги, промежины – танки не пройдут, а фланги у тебя открыты. Пехоту в первой линии окопов сомкнут и попрут на тебя. Ну, с Богом. Стоять до последнего. Помни, что ты у немцев как бельмо в глазу. Ротный, посмотри – фашистская рама над нами кружит: жди гостинцев. Видишь – небо черное от фашистских самолетов – на Сталинград летят. Разведка доложила, что вражеские танки на подходе. Выдержи первый удар. Не паникуй! Спесь с них сбей! Товарищ Травин, задача вам ясна? Стоять насмерть!»

Только отъехал командир дивизии, как из-за горизонта на низкой высоте показалась группа фашистских самолетов. Травин успел дать команду: «Воздух! К бою!» На курган посыпались бомбы. Не успели очухаться, как налетела вторая группа бомбардировщиков. Если первая вела прицельное бомбометание, то вторая – сбрасывала смертельный груз беспорядочно. Сверху из-за облаков вынырнула пара наших «истребков» и врезалась в отлаженный боевой порядок фашистских самолетов. Один из вражеских самолетов вспыхнул факелом и воткнулся в землю перед холмом, а другой в пламени ушел в сторону города.

В десять часов показались немецкие танки. Травин видел, как танки бросались между оврагами и промоинами, не найдя прохода, выстроились вдоль большого оврага и открыли интенсивный огонь по опорному пункту. После бомбежки уши заложило, Травин не слышал рвущихся снарядов вокруг, только видел фонтаны поднятой земли. По боковым балкам стала просачиваться немецкая пехота. Сосредоточившись, фашисты пошли в атаку под прикрытием огня танков. Травин кричал до посинения: «Огонь! Огонь! Огонь!» Немцы, не добежав метров пятьдесят, залегли. Сверху их фигуры хорошо просматривались. Травин скомандовал: «По фашистам – прицельный огонь!» Пулеметы смолкли. Стали слышны густые звуки одиночных выстрелов. Выискивая цели, стреляли и раненые. Фашисты были отличной мишенью. Некоторые вскакивали, пробовали бежать, но тут же падали под меткими выстрелами. Остальные, суетливо перебирая ногами, поднимая задницы, отползали назад. Бойцы повыскакивали из окопов, кидали вверх фуражки, смеялись, шумели: «Земли черноземной захотелось, получайте! Поцелуйте Гитлера в попочку! Глубже носом ройте! Не на тех нарвались!» Травин надсадно закричал: «Прекратить зубоскальство! Прицельный огонь! Ни один фашист не должен уйти. Завтра он снова будет в тебя стрелять». Огонь продолжался. Несколько фрицев доползли до спасительного овражка. Более сотни трупов валялось на поле брани. Танки, расстреляв боеприпас, отошли в зону недосягаемости артиллерии.

Травин собрал командиров взводов и отделений. Попросил доложить об убитых и раненых, привести окопы в порядок. Предупредил, что немцы не перестанут атаковать, любыми путями будут стараться выбить их с сопки. После обеда надо ждать нового штурма. Скребцов доложил: «Бидоны с водой пробиты осколками. Воды осталось около двух ведер. В одну машину прямое попадание бомбы, а вторую перевернуло и отбросило, вход в лазарет осыпался». Травин велел продолжать рыть полукруглые тоннели до трех метров в диаметре и подальше друг от друга, чтобы грунт не ослабить. На связь вышел командир дивизии:

– Анатолий Андреевич, как там у тебя? Держишься? Держись! Ты у немцев, как штык под ложечкой. У нас тут на правом фланге – хреново. Фашисты танками прорвали первую линию обороны, если бы не мины, то вклинились бы и во вторую. Нам бы сейчас пару батарей противотанковых пушек калибром побольше, наши «сорокапятки» хороши, но лобовую броню не берут, только боковую. Придется просить у немцев, чтоб почаще бока подставляли. Так что держись, пополнения не жди. Используй трофейное оружие. Сейчас соберу свои силы в кулак, и смогу контратаковать, чтобы выбить немцев с первой линии обороны. Только соображаю – надо ли? Людей положу, а там остались одни воронки. Буду думать».

Травин заулыбался. Значит, заслужил уважение, если командир дивизии обращается по имени и отчеству. У пушкарей нашлись кирки и ломы, но в курган они врубались тяжело. Песчаный грунт за века слежался. Скребцов загоревал: «Воды нет. Раненых надо обработать. Кашу пора варить. В небе кружится рама – беды не миновать».

Травин приказал: «Всем в укрытия, оставить наблюдателей!» В тоннели набились – ладонь не просунешь. До бомбежки бойцы в окопах успели наставить чучела. Через десять минут от армады самолетов, летящих к Волге, отделилась большая группа и, снизившись, устремилась кургану. Началась бомбежка, поддержанная с земли пушками и пулеметами. Как только закончился налет, наблюдатели сообщили, что со стороны железной дороги движется больше десятка танков с пехотой на броне. Травин приказал выдвинуть пушки и ПТР на правый фланг, сосредоточить там пехоту с бутылками с зажигательной смесью.

Танки ползли вдоль окопов первой линии обороны. Немецкая пехота, попав под огонь пулеметов, попряталась за танки. Травин насчитал восемнадцать танков, передал на батарею: «Из пушек огня не открывать – не демаскировать себя. Ждать, когда зайдут на минное поле, пойдут на подъем и покажут днища». Командир батареи ответил: «Знаю, не первый день воюю». Первые два танка проскочили мины, но затем один за другим одновременно подорвались четыре, остальные упорно шли к высоте. Вскоре последовала команда: «Огонь!» Два танка с подбитыми гусеницами закрутились на месте, за ними еще два, потом загорелась еще пара от выстрелов ПТР. Пушки были обнаружены, и на них сосредоточился прицельный огонь.

Орудия замолчали. Прорвавшись через нашу оборону, танки лезли на курган. Травин, запыхавшись, бегал по первой окружной траншее и подавал команды: «Огонь по пехоте! По танкам – бутылками!» Под интенсивным огнем вражеская пехота залегла. Полетели бутылки с зажигательной смесью. Кто-то догадался связывать ручные гранаты и бросать их под днища танков. Танки вздрагивали и замирали, другие загорались. Немецкая пехота стала отползать. Шесть танков, преодолевших первую траншею, не смогли вползти на крутизну, буксовали и съезжали назад, сначала один, за ним другой. По окопам раздался крик: «Фашистам капут!» В отползающие танки, как дождь, полетели ручные гранаты, зажигательные бутылки. Загорелось еще три танка. Два танка, которые огибали курган с тыла, подбили из ПТР, оставшиеся три стали разворачиваться восвояси. Бой затихал. И в этой гнетущей тишине раздался выстрел с «сорокапятки». Кто-то из расчета, очухавшись от контузии, пальнул по танку. Тот дернулся и замер. Расчет с поднятыми руками вылез из люков. Азарт боя схлынул. Расстреливать пленных команды не было и сопка вспыхнула криком: «Ура…а!!!» Два оставшихся танка на полной скорости уходили в степь. Травин передал: «Командирам взводов выставить наблюдателей, личному составу собраться внизу у тоннелей». С вершины сползали, съезжали на ягодицах, несли на плащ-палатках раненых. Поддерживая друг друга, перед ним стояла половина когда-то усиленной роты. Убитых похоронили в соседнем овражке. Рыть братскую могилу сил ни у кого не было.

Травин обратился:

– Дорогие мои товарищи: бойцы, командиры! Мы выполнили приказ командования – высоту отстояли. Сами видите, с нее контролируется местность на несколько километров вокруг. Фашисты не остановятся ни перед чем, чтобы выбить нас. Для нас один приказ: сражаться до последнего. Бои идут в полутора километрах от нас, на второй линии обороны. Наши пушки выведены из строя, но стрелкового оружия предостаточно. Старшина Скребцов, с подбитых танков снять пулеметы и боеприпасы. Оба тоннеля углубить. Подготовить раненых к отправке, ночью будем выводить, пока нет сплошного фронта. Воду с фляжек слить и передать раненым».

К вечеру Скребцов доложил:

– В тоннелях дошли до кладки из камня.

Травин сказал:

– Кладку не трогать, это может быть захоронение вождя какого-то племени, после победы приедем вести раскопки.

Приковылял раненый сержант:

– Товарищ лейтенант, там внизу что-то журчит.

Травин, забыв про усталость, торопливо пошагал за сержантом.

– Товарищ лейтенант, вот тут у кладки я лежал и слышал внизу шум воды.

– Немедленно копать!

Метра через полтора наткнулись на куски обожженной глины, откопали трубу. Пробили в ней отверстие, а там бойко бежал ручеек. Травин приказал сделать запруду.

Черпали касками, котелками. Вода была ледяной и хрустальной. Травин догадался, куда исчез ручей впереди кургана. Значит, раньше люди жили тут оседло. Это крепостное сооружение. Кто делал керамические трубы? В Риме водопровод был в I веке, в Китае делали их на тысячу лет раньше. Значит, жили кочевники с высокой культурой земледелия, пришедшие с севера Китая. Травин позвал Скребцова и попросил: «Вот что, Федорович, наведи-ка тут порядок, организуй доставку воды. Заполни имеющиеся емкости. В котлах дырки забейте кляпами, заполните водой. Кухни разбиты. Раздать сухие пайки. Пусть варят в касках, в котелках, но люди должны быть сыты. На растопку пустите борта автомашин и будыли по оврагу. Огонь разводить осторожно. Маскировать. В окопах сверху накрывать плащ-палатками, шинелями. Проверю, чтобы ни одного огонька не видел. Варите, пока светло. Немцы скоро не очухаются. Нас тут боевых штыков пятьдесят семь человек, два десятка окруженцев подошло, но они истощены и обессилены. На них надежда плохая, все же в трудную минуту помогут, можно прибавить еще десяток легкораненых – все наше с тобой войско. Будем воевать. В трудную годину и родная земля против врага встанет. За тяжелоранеными чтобы был уход. Перед утром, когда немецкие посты будут дремать, поведешь ходячих раненых в тыл, тяжелораненых понесете столько, сколько сможете. Оружие с собой возьмете с полным боекомплектом. Если наскочите на немцев, в бой вступать по крайней необходимости и отходить, отходить к Волге. А сейчас – накормить людей и отдыхать».

После ужина Травин собрал оставшихся бойцов. Назначил вместо выбывших, новых командиров взводов и отделений. В отделении осталось по три-четыре человека, а во взводах – десять-двенадцать. Травин предупредил: «Не расслабляться. После бессонных ночей и жестокого боя, бдительность терять нельзя. Замешкаешься – и фашисты, как курам на насесте, головы нам пооткручивают. До часа ночи спать, а после – подъем и бодрствовать. Не нравится мне эта тишина. Немцы не дураки, будут спешить, чтобы нас вышибить с высоты. Надо ждать ночной атаки… Какая она будет – неизвестно. Приказываю занять вторую и третью опоясывающие траншеи. В первой оставить дозоры. Быть группами по пять-шесть человек. Вооружиться немецкими автоматами и каждому по десятку ручных гранат. Саперные лопаты наточить как бритвы. В ближнем бою, в окопе, в темноте винтовки не пригодятся. На дальних подступах фашистов забрасывать гранатами. На ближних, при видимости – из автомата, а в соприкосновении – штыком, лопаткой и каской в рыло. Задача ясна? Не кваситься, мы победим!»

Поспав часа четыре, Травин пошел проверять посты. Некоторые клевали носом. Травин подходил и стучал ногтем по каске. Солдаты очумело вскакивали. Травин спрашивал: «Ну, что задремал? Считай, что фриц снял тебя ни за понюшку табаку, и что напишут домой: пал смертью храбрых в бою, или что по слабости духа уснул, и немец пришлепнул. Вот то-то, вояка…».

По окопам быстро разнеслось: «Командир роты проверяет посты». Проснулись и те, кому было положено спать. Внизу встретил Скребцова.

– Александр Федорович, почему не отдыхаете?

– Какой отдых, товарищ командир, вон сколько тяжелораненых. Если не вынести – не выдюжат. Спасать их надо. Носилок нет. Думаю тащить их на плащ-палатках. Другого выхода нет.

– Действуй по обстоятельствам.

Около полуночи Скребцов прилег на бруствер окопа, решил хоть немного дать телу отдых. Задремал. Услышал шелест травы. Увидел по бурьяну двигающиеся фигуры. Оцепенел. Вскочил и уперся в грудь огромного здоровенного фашиста, от которого несло шнапсом, и закричал: «Полундра!» Немец опешил. Скребцов подпрыгнул, схватил немца обеими руками за затылок и ударил головой в морду. Фашист осел и повалился на пол. Застучали автоматные очереди. Скребцов крикнул: «К бою – фашисты!» Сражение шло по всему склону. Летели гранаты, были видны вспышки, затем глухие взрывы. Раненые дрались, кто чем мог: касками, лопатками. Скребцов схватил саперную лопатку и наотмашь сек фашистов справа и слева, думая, что сейчас его полоснут из автомата. Фрицы действовали ножами, как их учили, боясь в бою перестрелять своих. Когда около Скребцова никого не оказалось, раздалась автоматная очередь. Скребцов видел, как фашист с рассеченным плечом, с левой руки стрелял в него из автомата. Бой длился не более получаса. Несколько фашистов убегали с сопки.

Травин с перевязанным правым плечом, держась за доску от кузова машины, отдавал указания. По радио поступило сообщение: «Высоту покинуть, на кургане оставить наблюдателей с рацией. Раненых забрать и прорываться».

К Травину подвели пленного офицера. Немец знал лишь несколько русских слов, но Травин немецким языком владел хорошо, в школе имел отличные оценки, а в пединституте Шиллера и Гете читал без словаря. Обер-лейтенант рассказал, что их штрафной роте была поставлена задача, ночью взять высоту. Предупредили, если высоту не возьмут, оставшихся в живых – расстреляют. Они не ожидали такой организованной обороны и мощного отпора. Гибли в основном от ручных гранат. Фашист удивился, когда увидел защитников – два десятка солдат, которые отходили на восток, таща на себе тяжелораненых. Немец указал направление свободного прохода между мин. Травин спросил: «Что будем делать с пленным? Он нам дарит жизнь, указывая балки, по которым можно пройти. Мы не можем ответить тем же – пусть решает его судьбу немецкое командование, но к нему просьба: стаскать своих убитых в промоину и присыпать землей, днем на жаре трупы будут смердить. Хотя и звери они, но Всевышний заповедовал усопших предавать земле. Простите меня воины!» Командир взял горсть земли с холма, под которым лежали его братья по оружию и высыпал ее в карман гимнастерки.

В марте месяце 45-го года в госпитале для тяжелораненых города Подольска на соседних койках оказались старшина Александр Скребцов и майор Анатолий Травин. Травина готовили к повторной операции – ампутации ноги. Рана гноилась. Надо было спасать жизнь. Но Травин шутил: «Буду жив – и на одной ноге попрыгаю!» Долго приглядывался к соседу по койке. Бледное лицо с орлиным носом было очень знакомо: шрам на брови, глубокие вмятины на правой и левой щеке. Поинтересовался: «Служивый, где-то я вас видел, Случайно под Сталинградом на высоте 371 не встречались?»

– Встречались. Слышу голос знакомый, а узнать не могу, Лицо у вас обгорело да звание другое – майор.

Травин попросил пододвинуть кровать к Скребцову, обнимая, захлебываясь словами, говорил: «Это же мой старшина роты, Скребцов Александр Федорович».

По лицу Скребцова покатились две крупные слезинки.

– Отвоевался я, товарищ майор. Очень хочется дожить до дня Победы. Истосковался я по детям. Наверное, уже большие. Старшему Мише – пятнадцать, Марии – четырнадцать, Валентине – восемь, а Олюшке – шесть. Уходил – ей два годика было. Как две капли воды – моя копия, даже носик бубочкой вниз, твердохарактерная будет. Перед войной я председателем колхоза был, зажиточно жили. Война началась – напрашивался на фронт, опыт войны был, жаль было как необстрелянных желторотых отправляли на фронт. На председателей колхоза была бронь. В 42-ом году, в июле, когда немец прорвал фронт на Дону, тогда сходу попал в эту мясорубку.

– Где вы, товарищ майор, пропадали?

– После высоты «371» три месяца в госпитале провалялся не так из-за раны, как нервишки сдали. Дергало меня как сито в веялке. Потом отправили в танковое училище. Весной 43-го выпустили, потом Курская дуга. Участвовал в танковом сражении под Прохоровкой, там и обгорел. «Тигр» саданул в бок моей машине, не успел увернуться. Но я в долгу не остался. Свой горящий танк в лоб «тигру» направил. Спасибо, ребята соседнего экипажа вытащили. Мой погиб полностью. Полгода провалялся в госпитале. В 44-ом году, как грамотного, отправили на курсы переподготовки офицерского состава. После учебы служил при штабе третьего Украинского фронта – офицером по связи. Александр Федорович, видишь, даже морду наел.

– В чинах, при высокой должности, как же вас угораздило снова в госпиталь попасть?

– Это в Чехословакии под бомбежку попал. Штабную машину в щепки, а я вот с осколками мучаюсь. Вытаскивают потихоньку. Федорович, а как вы сюда попали?

– Тогда на высоте «371» фашист всадил в меня две пули в правое плечо. Одна задела легкое. Отлежался в госпитале более полугода. Летом 43-го года тоже попал на Курскую дугу. Был и под Прохоровкой. Удивляюсь, как не встретились. В одной танковой армии были. Много раз сватали, хотели отправить на командирские курсы. И грамотешки предостаточно. Сельхозтехникум перед войной на отлично закончил, правда, заочно. Голова до войны варила хорошо. Но я привык колхозом руководить, поэтому считал, что старшинская должность самая подходящая для меня. Думаю, если в роте толковый старшина – жить без беды. Что солдату надо? Чтоб был обут, одет по сезону, вымыт в бане, вовремя накормлен, тогда солдат воюет и воюет сноровистее, настырней. Вот в Венгрии под Балатоном меня сильно помяло. Контузило и осколками иссекло: и в грудь, и в живот, и в печень. Какая-то ядовитая сталь. Крупные осколки повытаскивали, а мелкие остались и ходят по телу. Покоя нет. Изнемогаю я. Отвоевался. Очень хотелось детей на ноги поднять, выучить, вырастить. Сиротами останутся. Жена моя, Александра Ивановна, казачка настоящая. Раскрасавица, в темно-русых кудрях ее можно запутаться. Глаза словно озера горные – голубые. А певунья какая! Как запоет – станица утихает. Из одного конца в другой слышно. Тоскую по ним сильно. Жена пишет – на крыльях бы прилетела, да куда ей от малышни. Не хотелось, чтобы она видела меня беспомощного. Пусть помнит молодого, задиристого, красивого. Товарищ майор, будете на Ставропольщине, заскочите в Старомарьевку, навестите родителей, расскажите им, что честь свою не уронил, воевал, как положено казаку.

В первых числах мая майора Травина увезли на операцию, когда вернулся – койка Скребцова была пуста.

Травин позвал сестру: «Сестричка, попроси у врача 100 граммов спирту, помянуть надо друга и воина, чистого и светлого человека».

– Нельзя вам после операции.