Воображаемый друг

– Во дают! Мы теперь прославимся!

Затем он повернулся к помощнику шерифа, сидящему за рулем.

– А можете показать ваш винчестер?

– Нет, – отрезал помощник шерифа.

– А вы знали, что словом «винчестер» раньше называлось переднее сиденье в дилижансе, рядом с возницей, потому как тут сидел стрелок с винчестером, чтобы охранять пассажиров и грузы?

– Нет, не знал, – процедил помощник шерифа, сожалея, что к нему на «винчестер» не попросился любой из трех других мальчишек.

– Ну хотя бы рацию дадите подержать? Мой папа возит с собой в «Хаммере» радар-детектор против камер, чтоб не нарываться на штраф. Я, кстати, все ваши коды знаю. Вот, например, «один ноль шесть» означает «схожу отлить», так ведь?

Без каких-либо комментариев для СМИ мальчиков провели в здание полицейского управления. Впрочем, Тормоз Эд и здесь отличился, радостно выкрикнув: «Это мы скелет нашли!» Некоторые местные издания успели заручиться парой снимков для первых полос. Телевизионщики обеспечили сюжеты для семнадцатичасовых новостей. «Четверка детей нашла в лесу скелет». Получилась настоящая «бомба».

– Главный интерес – там, где кровь, – задумчиво произнес Тормоз Эд. – Так моя мама говорит.

В кабинете шерифа ожидали родители. По выражению их лиц мальчишки поняли, что афера с ночевкой провалилась. Взрослые, как видно, в три секунды сообразили, что купились на серию эсэмэсок и позволили своим отпрыскам всю ночь болтаться без присмотра.

– Мы и сами там чуть не околели, – посетовал Майк.

Но Тормоз Эд, как оказалось, лучше всех разбирался в тонкостях пиара. Незамедлительно пустив слезу, он бросился на шею к матери.

– Мамочка, мы на скелет наткнулись! Так страшно было!

Он с воем цеплялся за мать. Если она поначалу и злилась на него за обман, то сейчас растаяла, как шоколадная конфета у нее в сумочке.

– Где тебя черти носили, Эдди? Мы чуть с ума не сошли, – только и сказала она.

– Во-во! – поддакнул Эдди-старший, просматривая в телефоне результаты спортивных матчей.

– Мы прослышали, что в лесу зарыт клад. И решили откопать золотые кольца, чтобы подарить нашим мамам на Рождество, – заливал Тормоз Эд.

– Ох, горе ты мое. – Мать прижала его к груди. – Какой же ты заботливый.

По его примеру Майк и Мэтт так же бросились к двум своим матерям. Извинившись за обман, братья стали наперебой рассказывать, что искали клад с единственной целью – сделать им сюрприз. Их матери оказались не столь мягкосердечными, как Бетти, но в конечном счете обняли своих мальчиков так, что чуть не придушили, и заверили, что наказания не последует.

Оставалась мама Кристофера.

Кристофер ждал, что она его отругает. Или прижмет к сердцу. Или будет злиться. Или печалиться. Но она сделала самое худшее из того, что можно было вообразить.

А именно – не сделала ничего.

– Я виноват, мам, – тихо сказал он.

Она кивнула и окинула его таким взглядом, будто с трудом узнала. Кристофер хотел ее обнять, чтобы поскорее развеять жуткое ощущение беды. Но оно не уходило. Потому что маму захлестывала не злость. А обида. Сын ей лжет. С каких пор? Что она такого сделала, если он решил, что говорить ей правду больше не обязательно? Когда он увидел, что мама больше досадует на себя, чем на него, груз вины за собственную ложь сделался почти невыносимым.

– Парни, я должен задать вам несколько вопросов, – сказал шериф, милосердно прерывая это противостояние.

В течение пятнадцати минут им, по выражению Тормоза Эда, «учиняли допрос с пристрастием». Так он в понедельник рассказывал одноклассникам. Но в действительности шериф лишь задал каждому по паре вопросов. Он не стремился покарать этих малолеток за нарушение границ частной собственности и мелкое хищение пиломатериалов. Вопросы о мерах педагогического воздействия он оставил на усмотрение родителей.

Его интересовали только сведения, имевшие непосредственное отношение к скелету.

Но таких сведений у мальчиков было всего ничего. Шериф переходил от одного к другому и сравнивал ответы. Не найдя противоречий, он заключил, что эта мальчишеская компания отправилась в лес для строительства штаба на дереве, но наткнулась на человеческие останки. И лишь одна подробность не давала ему покоя.

– Кристофер, – спросил наконец шериф, – почему ты решил копать именно в том месте?

Кристофер почувствовал, как его обожгли взгляды всех присутствующих. В особенности мамин.

– Сам не знаю. Мы просто искали клад. Мам, уже можно идти домой? У меня жутко голова болит.

– Ладно, сынок. – Шериф потрепал его по плечу.

И тут до Кристофера дошло. От шерифа веяло таким же запахом, как от мамы, когда она собиралась «на выход». У него на куртке остался тончайший аромат материнских духов, скорее даже намек. Может, от объятий, может, от поцелуя. В любом случае Кристофер понимал: шериф – новый мамин «друг». Вскоре она в своих рассказах станет называть его по имени. А потом он заявится к ним домой. Ну, видимо, не в День благодарения. А вот на Рождество – легко. Оставалось только надеться, что шериф окажется приличным человеком и будет хорошо обращаться с мамой. Но теперь Кристофер поклялся: если шериф поведет себя так же гнусно, как Джерри, ему это даром не пройдет.

* * *

В тот вечер друзья Кристофера были обласканы родными. В уюте кухонь они лучились теплом, как выложенные на блюдо свежеиспеченные булочки. Наказание, само собой, не утратило силу. Нельзя терять лицо. Хотя матерям, вздохнувшим с облегчением, такие строгости давались с трудом – ведь не их детей закопали в лесу.

К тому же после возвращения домой мальчики вели себя безукоризненно.

Мамы Эм-энд-Эмсов приготовили любимое блюдо своих сыновей – лазанью, но каково же было их удивление, когда после ужина дети самостоятельно вымыли посуду. Родители Тормоза Эда не могли припомнить, когда в последний раз их сын ограничивался лишь одной порцией десерта, и уж тем более – шоколадного бисквита.

И за ужином, и перед отходом ко сну в этих семьях велись легкие семейные разговоры. Болтали, казалось бы, ни о чем, но получалось, что обо всем на свете. К изумлению родителей, сыновья не прилипали к телевизору, а решили почитать. Для всех вечер прошел как нельзя лучше. И когда дети, посидев над книгами, отправились спать, каждый родитель поймал себя на мысли, которую никогда бы не решился озвучить…

А мальчик-то мой взрослеет. Можно подумать, в одночасье ума набрался.

Так думал каждый. Кроме матери Кристофера.

* * *

Кейт, как и все родители, конечно, гордилась сыном. Она видела, что он и сам окрылился после написанной на «отлично» контрольной по математике. Никогда Кристофер не добивался успехов в спорте. Никогда не добивался успехов в учебе. И сам себя за это корил. Но она не сомневалась: ее сын – мировой парень. И если бы золотые медали вручались за порядочность (странно, что это не практикуется), то Кристофер, стоя на пьедестале, подпевал бы государственному гимну каждые четыре года. А так он – все тот же малыш, которого она всегда понимала и любила.

Тот, да не тот.

Нет, он не страдал ни одержимостью, ни замкнутостью; нет, его не подменили. Своего сына, как-никак, она знала. И узнавала. Но сколько раз она видела, как Кристофер корпит над дополнительными заданиями по чтению? Сколько месяцев сама натаскивала сына, разжевывая ему математику? Сколько лет он рыдал, не понимая, почему буквы скачут с места на место. Считал себя тупицей. Просто идиотом. А тут бац – и все мгновенно наладилось. Хотя нет, не мгновенно.

А за шесть суток.

Обезумевшая от волнений, она не винила себя за то, что поначалу ничего не заподозрила. Счастье, что он вернулся, цел и невредим. Что у него неожиданно повысилась успеваемость. Что он подтянулся по чтению. Принес пятерку по математике. А тут еще лотерея. Новый дом. Новая одежда. Книжный шкаф, обклеенный «утиными» обоями, и сами книги, которые Кристофер теперь читал запоем. Но в глубине души свербела неизбывная тревога.

Когда все складывается слишком хорошо, чтобы быть правдой, – жди подвоха.

То-то и оно. Ведь не все определяется чтением. Или оценками. Он теперь по-иному воспринимал реальность. По-иному расценивал человеческие отношения. Кейт припомнила манеру взрослых произносить слова по буквам, чтобы дети не догадались, о чем идет речь. «Дорогая, не сводить ли ее в магазин и-гэ-эр-у-ша-е-ка?» «Может, купим ему э-эс-ка-и-эм-о?» Но когда подросшие дети начинают соображать, что к чему, взрослые поневоле придумывают новые способы завуалировать окружающую действительность. Грешки, утехи, секс, насилие – все маскируется соответствующими взглядами, жестами и отвлекающими маневрами.

Раньше Кристофер не замечал таких уловок.

А нынче распознает все до единой.

Ни с того ни с сего вместо троек ее сын стал приносить одни пятерки. Бойко читает «Остров сокровищ», а раньше в сказках Доктора Сьюза спотыкался на каждом слове[41]. Сосредоточенно анализирует факты, чего в Мичигане за ним не наблюдалось. При этом сейчас в его мышлении проступают черты маниакальности.

Прямо как у его отца.

К тому же Кристофер начал подвирать.

Выйдя из городского полицейского управления, они пробрались сквозь шеренги репортеров и камер. Мать наконец усадила Кристофера в машину. Без единого слова завела двигатель и включила обогреватель, который недоступным взору волшебством разогнал облака на ветровом стекле.

В дороге разговор велся в одностороннем порядке.

Кристофер извинялся до самого дома. Но она хранила молчание. Не для того, чтобы наказать сына. А чтобы вернуть себе прежнее положение. Ей предстояло выяснить, почему ее сын так стремительно взрослеет. Ведь она уже потеряла мужа из-за его буйного воображения. Терять сына она не собиралась. Перед въездом в гараж, вдали от посторонних ушей, она остановила машину.

– Кристофер, – осторожно начала Кейт. – Я должна кое о чем тебя спросить.

– Давай. – Кристофер вздохнул с облегчением, услышав материнский голос.

– Почему ты мне солгал?

– Не знаю.

– Нет, знаешь. Ну не важно. Расскажи.

Она заметила, как дрогнули у него веки. Она заметила, как он взвешивает свой ответ.

– Ну я… думал, ты не отпустишь меня в лес.

– Почему не отпущу?

– Потому, что я мог заблудиться, как в прошлый раз. Мог замерзнуть насмерть.

– Но ты все равно ушел. Зачем?

– Что-то голова болит.

– Объясни, Кристофер: зачем?

– Чтобы построить домик на дереве.

– Но с какой целью? Чем он так важен, этот домик?

– Наверно, ничем, – ответил он.

– То есть ты подвергал свою жизнь опасности ради домика на дереве, который для тебя ничего не значит?

Тут он умолк. А потом виртуозно изобразил улыбку.

– Я сейчас тебя послушал – и правда, глупость какая-то, – сказал Кристофер.

– Очень хорошо, что ты прислушался. Потому что ноги твоей больше не будет в этом лесу.

– Ну мам…

– До Рождества под домашним арестом.

– Мама!

– Кристофер. Пускай твои друзья врут родителям. Пускай все дети на земле врут своим родителям. Но мне ты врать не будешь. Вопрос закрыт. Времени на раздумья не даю, никаких обнимашек и понимашек. Командую тут я, если до тебя еще не дошло. И у меня одна задача – уберечь тебя от опасностей. ИТАК, ТЫ НАКАЗАН. В ЛЕС БОЛЬШЕ НИ НОГОЙ. Усвоил?!

– Извини, пожалуйста, – без всякой надежды выговорил он.

– Извинениями не отделаешься. По крайней мере, от меня.

Его глаза наполнились слезами.

– Извини, пожалуйста.

– МАРШ К СЕБЕ В КОМНАТУ!

Кристофер отправился наверх, не догадываясь, что матери сейчас будет куда тяжелее, чем ему. Она ненавидела себя за эту сцену, но, отказавшись от воспитания ремнем, какого ей с лихвой досталось в детстве, сознавала, что лучшего средства, чем жесткость, в ее арсенале нет и не будет. Вранье спускать нельзя. Ее правилами по-прежнему предусматривались только черное и белое. Никаких оттенков серого не допускалось. И никаких вылазок в лес, где был найден детский скелет, отныне тоже не допускалось.

За целый день она так и не смягчилась. Сын не показывал носа из своей комнаты, только спустился, чтобы поужинать сэндвичем с расплавленным сыром и принять таблетку от головной боли. Никакого телевизора. Никаких книжек. Он просто лежал в постели, буравя взглядом фотографию отца в серебряной рамке. Кейт гадала: не мечтает ли Кристофер, чтобы его отец сейчас был здесь? Может, он бы разъяснил, что творится с его сыном. Может, Кристофер сказал бы отцу правду. Перед сном она зашла в комнату сына.

– Слушай, – сказала она. – Я все еще сержусь на тебя, но хотела извиниться, что повысила голос.

– Да ладно, – ответил он.

– Ничего не ладно. У нас в доме секретов нет. Чтобы так продолжалось и дальше, мы не должны друг на друга покрикивать. Правильно?

Кристофер кивнул.

– Кристофер, ты можешь поделиться со мной чем угодно. Всегда помни об этом. Ладно?

– Я помню, – ответил он.

Она выдерживала паузу в надежде, что он заговорит. Но такие дела быстро не решаются.

– Я люблю тебя, – выдавил он наконец.

– И я тебя люблю.

С этими словами она поцеловала его в лоб, закрыла дверь и пошла по коридору к себе в спальню. Там, чтобы отвлечься, она включила «Сегодня вечером». Ведущий выдавал одну шутку за другой, но на лице Кейт Риз не дрогнул ни один мускул. Вперившись в экран, она мысленно продолжала отчитывать сына.

– Ты мне солгал. И сейчас недоговариваешь. Я знаю. И ты знаешь, что я знаю. Так что же, черт возьми, творится у тебя в голове, Кристофер?

Но стоило ей сомкнуть глаза, как она почти услышала голос сына.

Это мой секрет, ищи сама ответ.

Глава 29

Шериф зашел в лес один. Вечер четверга. Не скажешь, что День благодарения на носу. Погода стояла совершенно чудная: теплая и сухая. Только листья выдавали осеннюю пору. Желтые и кроваво-красные. Кожаные ботинки шерифа ступали по мягким тропинкам. Бесшумно, как мыши.

Что-то здесь было не так.

Пять дней миновало с тех пор, как в лесу обнаружили скелет, но шериф продолжал теряться в догадках. Когда он служил в Хилл-дистрикте, у его начальника был пес по кличке Шейн. Периодически Шейн усаживался на задние лапы и без причины начинал лаять. Шеф всегда говорил: «Тише, мой мальчик. Там ничего нет». А вдруг нечто все-таки было? Не зря же собачьи свистки издают высокочастотный звук, неуловимый для людей.

Возможно, существует и нечто такое, что различимо только собачьим глазом.

Шериф недоумевал, откуда вообще у него берутся подобные мысли. Человек он рациональный. Нынешнее расследование ничем не отличается от других. Да, смерть ребенка – ужасная трагедия. Но в полицейской практике – рутинное дело. В большом городе не проходит и недели, чтобы кто-нибудь не погиб. И дети – не исключение. На прежнем месте службы он встречал детей, живущих на помойках, в чуланах и подвалах. Он навидался такой скверны, что в принудительном порядке был направлен к штатному психотерапевту на краткосрочный курс реабилитации, очищающий мозги от всего лишнего.

Только вот девчушка с накрашенными ноготками в эту категорию не попадала.

Выбросить ее из головы он так и не смог.

Но по какой причине на этой неделе он вспоминал о ней чаще обычного?

Объяснений у него не нашлось.

Не было объяснений и его внутреннему голосу. Что твердил о важности нынешнего дела. Рядовые граждане многого не понимают в работе полиции. Насмотревшись по телевидению детективов, они наивно полагают, что на каждое убийство будет брошен десяток оперативников, работающих день и ночь. В реальном же мире приходится устанавливать приоритеты. Распределять силы и средства. Шериф ответственно подходил к своей работе. Порой даже слишком. Но сейчас что-то подсказывало ему идти ва-банк. И когда в лесу нашли скелет, шериф подключил дополнительные ресурсы.

В криминалистике Карл, его давний приятель, был профессионалом высшей пробы, хотя физическая подготовка у него хромала. Поскольку речь шла о смерти ребенка, шериф попросил Карла немедленно прибыть на место преступления – ну да, сегодня воскресенье, и что из этого? Ну да, сверхурочно, да и черт с ним. Об этом скелете шериф хотел знать абсолютно все. Если кто и мог предоставить ему полную информацию, так это Карл. Федералы из Лэнгли[42] не раз зазывали его к себе, да только жена Карла была круче ФБР.

– В гробу я видала твои спецслужбы, Карл. Я нипочем не брошу маму в Хомстеде! – И точка.

Когда приехал Карл, они вдвоем побродили по лесу и обменялись впечатлениями. Возраст ребенка оба оценили в семь-восемь лет на основании отсутствующих передних зубов. И оба сошлись на том, что останки очень долго пролежали в земле.

А как иначе объяснить тот факт, что скелет обвивали змеевидные корни дерева?

Вечером Карл с помощью своей команды переправил скелет в лабораторию для проведения всесторонней экспертизы. Он заявил, что на предпраздничной неделе у него все дни расписаны – одну только тещу умри, но свози три раза на мессу, – но все же пообещал выкроить время и не позднее пятницы сообщить шерифу о результатах.

А сам шериф всю неделю разбирался с последствиями зловещей находки. В больших городах криминальные вести не влияют на привычный ритм жизни. Но Милл-Гроув – городок маленький. А обитатели маленьких городков живут в постоянном страхе, покуда не раскрыто преступление.

Как жила в постоянном страхе девочка с накрашенными ноготками.

Отбросив эту мысль, шериф устремил свой взгляд дальше, на тропу. У мостика щипал траву олень – прямо иллюстрация к сказке про тролля и козлят[43]. Господи, шериф и думать забыл об этой истории. Но в детстве он до смерти боялся этого тролля. Как боялись ведьму Гензель и Гретель.

Как боялась девочка с накрашенными…

– Так, хватит. Соберись, – сказал он вслух.

Шериф понятия не имел, что именно он тут ищет. Вообще говоря, на этой неделе он со своими подчиненными прочесал этот лес вдоль и поперек, невзирая на вопли мистера Коллинза. Не нашли практически ничего. Ни вырезанных на стволах меток. Ни загадочных символов. Ни малейших признаков какого-либо культа или ритуального убийства.

Лес как лес.

Олени бегают.

Пивные банки валяются.

Этого, конечно, следовало ожидать. Когда история получила огласку, в лес потянулись не в меру любопытные (то бишь подростки), они же – любители пива и дуракаваляния. Ротозеи, окрестил их шериф. Мусор бросают прямо под ноги. Шериф приказал своим подчиненным собирать жестянки и сдавать в пункты приема, чтобы хоть как-то залатать дыры в бюджете управления после сверхурочных выплат. Услышав такое распоряжение, все посмеялись. Но когда поняли, что шериф не шутит, принялись собирать банки.

Шериф вышел на поляну.

Взглянул на плывущие по небу облака. Такой мягкий вечер, даром что ноябрь на дворе. Подумать только: до Рождества меньше месяца. Шериф вперился взглядом в стоящее посреди поляны дерево. Похожее на руку, простертую к небу. Какие-то ветви казались крепкими. Какие-то скрючились, как пальцы, изуродованные артритом.

Шериф подошел к домику на дереве. Даже не верилось, что семилетний ребенок организовал столь сложную работу. Лестница. Фундамент. Каркас. Да он просто гений, сын Кейт Риз. Домик – прямо копия настоящего.

Но в этот раз домик на дереве выглядел как-то по-другому.

Как будто всю неделю кто-то продолжал его отделку.

При этом никаких следов на земле шериф не заметил.

Никаких улик.

Разве что белый пластиковый пакет, болтавшийся на нижней ветке.

Шериф оперся ладонью на ствол. Кора на ощупь холодная, шершавая. По таким деревьям он и сам лазал школяром. Под таким деревом впервые поцеловался. Ее звали Жюстина Кобб: брекеты, летнее платьице и прекрасные светлые волосы.

Как у девочки с накрашенными ноготками.

Папочка.

Шериф опустил руку. И, собравшись выйти из леса, стряхнул с себя паутину. Скомкал в кулаке белый пластиковый пакет и уже было засунул этот мусор в карман. Но ни с того ни с сего начал мять пакет в ладони, как ребенок разминает новую бейсбольную перчатку из натуральной кожи. Раз за разом, раз за разом.

Хрясь.

Шериф обернулся. На него глядел олень. Шериф перевел глаза на белый пластиковый пакет. И вдруг захотел побыстрее унести ноги из этого леса. Какой-то голос повелел. Уматывать прямо сейчас. Но угрозы в этом голосе не было.

Скорее предостережение.

Повесив пакет на ту же ветку, шериф поспешил уйти. Во мраке штольни, отделявшей поляну от чащобы, он включил фонарик. И увидел, что на рельсах выцарапаны инициалы. Деревянная обрешетка исписана краской из баллончика – старые имена, больше похожие на иероглифы. На выходе из шахты его ожидал неприятный сюрприз.

Кем-то выброшенный холодильник.

Непонятно, как оперативники могли проглядеть такую штуковину – шериф не собирался спускать им такую халатность. Не ровен час, внутрь проберется заигравшийся ребенок и, не сумев вылезти, задохнется.

Шериф окинул взглядом холодильник. Большой, белый, допотопный, по бокам ржавчина, как тронувшая виски седина. В висках с сединой есть нечто возвышенное, как в церквях. Как в мессах, которые посещает теща Карла. Внутри холодильника кто-то устроил себе гнездо. То ли птица, то ли енот – непонятно. Эта живность никак себя не обнаруживала. Шериф потянулся к ручке холодильника – собирался захлопнуть дверцу.

И тут невесть откуда вырвалась змея.

Гремучая. Свернулась кольцами. Шипит. Фшшшш. Фшшшш.

Шериф попятился. Змея, извиваясь, подползала к нему. Трещала в траве, как детская погремушка. Споткнувшись о бревно, шериф упал. Гремучая змея поравнялась с ним. Обнажила ядовитые клыки. Изготовилась для атаки. И со страшной силой рванулась к его лицу, но шериф успел выхватить револьвер.

Бах.

Пуля разнесла в клочья змеиную головку.

Вскочив с земли, шериф стал смотреть, как дергается в траве змеиное тело. Как сворачиваются тугие пружины, будто древесные корни вокруг детского скелета. Для верности шериф выпустил вторую пулю – в змеиное туловище, а потом все же решил не оставлять открытой дверцу холодильника. Напоследок заглянув в гнездо, шериф увидел, что там уже копошится целый выводок. Захлопнув дверцу, он запер змеенышей внутри, а сам провел рукой по шее – не проникла ли к нему за ворот вертлявая тварь.

Шериф поспешил убраться из леса, напомнив себе вызвать бригаду герпетологов. Можно только гадать, откуда взялись эти змееныши в ноябре. Весна давным-давно миновала. Под зиму живность не плодится.

Что-то здесь было не так.

Видеть он не видел, но почуял – точно так же, как старый пес шефа чуял собачий свисток[44]. Нечто похожее на ветер. Но вроде и не ветер. Звук больше походил на шорох змеи, обвивающей древесные ветви. Походил на… на…

Незримое шипение.

Медлить шериф не стал и спустился по склону на строительную площадку. Повсюду торчали пни. Обрубки. Выкорчеванные из мерзлой земли гигантские корни. Вдоль дороги скопилось несколько бульдозеров. На каждом – логотип: «коллинз констракшн». С тех пор как шериф в интересах следствия наложил запрет на посещение лесного массива, техника впала в спячку. Впрочем, мистер Коллинз уже подключил к делу своих адвокатов, и если шериф хоть немного понимал (а он понимал), что такое власть и политические игры, то можно было ожидать, что вырубка леса не сегодня завтра возобновится. Очень скоро мистер Коллинз превратит деревья в пиломатериалы для строительства домов. У него не пропадут даже опилки: они будут проданы другой компании, которая смешает их с горючим клеем и наладит производство рождественских каминных поленьев. Получалось, что руками мистера Коллинза Лес Миссии роет себе могилу. И даже самые могучие деревья не могли этому воспрепятствовать.

Шериф прошелся вдоль полицейской заградительной ленты. Миновал целое поле пней, разросшееся заботами компании мистера Коллинза еще в сентябре. Пеньки торчали, как маленькие надгробья, к которым никто и никогда не придет.

Как к девочке с накрашенными ноготками.

На обратном пути шериф разглядывал мелкие дождевые капли, падающие из облаков на лобовое стекло. Вспоминал чудный вечер, проведенный с Кейт Риз каких-то пять дней назад. Господи, как будто год прошел. Хотел бы он увидеться с ней еще разок, но День благодарения она собиралась провести с ребенком. А завтра у них кинопятница. Так что придется терпеть до субботы: за пару часов в ее компании (если, конечно, Кейт найдет возможность вызвать няню) он мог бы исцелиться после этих безумных рабочих дней. До чего же хороша она была в ту субботу. В новом платье из торгового центра «Гроув-сити». Да еще с этой помадой…

Как девочка с накрашенными ноготками.

Папочка.

От телефонного звонка шериф чуть не подпрыгнул. Звонил Карл.

– Здорово, Карл. Ты с опережением на сутки. Удивительно, что я слышу твой голос в День благодарения.