скачать книгу бесплатно
– Не бойся, красавица! – произнес он негромко.
И опять невольно подумала Настя, что голос этот, как и лицо, знаком ей и что слышала она его где-то и не однажды.
– Не бойся, лиха тебе не причиню. Я бедный странник, пробираюсь к родичам погостить, на рубеж Литовский.
И снова впился ей в лицо своими орлиными глазами. Едва оправившись от смущения, стояла она, не двигаясь, под этим дерзким взглядом. Что он сказал ей неправду, в этом она не сомневалась.
У бедного странника из черни московской не могло быть этой осанистой повадки, этих смело проницательных глаз, этого орлиного, пылающего взора!
– Не станичник ли? – вихрем пронеслось в голове девушки, и она вздрогнула всем телом. Но это было мгновенное смятение страха. В следующую же минуту она оправилась и, спокойно глянув в выразительное лицо незнакомца, проговорила:
– Кто ты, не ведаю, не знаю, хоть памятно мне твое лицо… Видела где-то, а где не упомню. Да все едино это. Коли не лихой ты человек, ступай своей дорогой… Коли лихо задумал какое, бери запястья, ожерелье мое, бери серьги с подвесами, и Господь будет тебе судьей.
Незнакомец выслушал девушку, и тонкая улыбка заиграла на его губах.
– Полно, боярышня Настасья Никитична, – произнес он, отвечая спокойным взором на изумленный взгляд Насти, услышавшей свое имя, – не станичник и не грабитель я… Ни злата, ни камней мне не надо, боярышня. Зачем мне то, чего у меня в скорости будет много, более, чем у братьев твоих, чем у всех годуновцев, вместе взятых. Не бойся, не ограблю тебя… Другого я у тебя попрошу, боярышня… Задумал я одно мудреное дело, такое мудреное, что иному и во сне не приснится. И за тем иду. Пришел из Москвы нынче, вышел засветло, здесь хоронился в роще и тебя первую повстречал… Протяни же мне руку на счастье, благослови, боярышня Настасья Никитична. Видишь имя твое и род мне твой ведомы. Пожелай доброго пути мне да лада… Легче мне будет покидать с таким напутствием Москву.
И рыжий незнакомец снял колпак и протянул Насте свою небольшую, но сильную, энергичную руку в ожидании ее ответа.
С волнением смотрела на него девушка.
– Где я видела его? Где этот голос слыхала, где? – назойливо металось в ее голове вспугнутая мысль.
А рыжий незнакомец все стоял и ждал с протянутой рукой. Было что-то трогательное в этой молчаливой просьбе. И самое лицо его, такое знакомое Насте, располагало в свою пользу.
– Жду доброго твоего слова, боярышня! – произнес он настойчивее и громче.
Между тем голоса девушек и мамы и звонкий смех детей приближались к чаще. Ауканье и клики звучали все громче, все слышней. Надо было торопиться. Настя вскинула глазами на юношу, потупила их снова и произнесла, захлебнувшись от волнения:
– Побожись мне, молодец, на кресте своем тельном поклянись, что не на дурное дело просишь напутствия от меня.
И поборов смущение и стыд, глянула прямо в глаза юноше своими светлыми глазами. Тот усмехнулся и, быстро запустив руку за пазуху, вынул оттуда тельник.
Детская Михаила Федоровича Романова
Настя невольно вскрикнула и отступила на шаг. Драгоценный золотой крест сверкнул перед ее глазами алмазами, яхонтами и рубинами, дивно загоревшимися в лучах солнца.
– Кто ты? – прошептала она, пораженная, хватаясь за ствол березы.
– Кто бы ни был я, – произнес юноша торжественно, – целую крест тебе, боярышня, на том, что прошу твоего напутствия на доброе дело. Русь Святую хочу я от злого корня спасти, матушку Москву родимую и весь ее честной народ. Так дашь на счастье руку, боярышня?
Вдохновенно прозвучали слова юноши в ушах Насти. Плохо поняла девушка, от какого корня злого хочет этот странный, диковинный человек освободить Русь. Но что-то ясное и правдивое было в лице этого человека, что-то благородное и открытое в его юношеском порыве, и не поверить ему она не могла. А тут еще этот ослепивший ее своим блеском драгоценный крест, игравший в лучах солнца всеми своими алмазами, яхонтами и сапфирами, к которому прижался губами этот необычайный человек.
И, сама не отдавая себе отчета, с волнением протянула она ему свою беленькую нежную ручку. Сильные юношеские пальцы крепко сжали ее, и взволнованный молодой голос шепнул у самого уха Насти:
– Спасибо, боярышня, что поверила, не побрезгала! Авось, твое напутствие принесет счастье… И еще прошу: помолись о царевиче Димитрии Углицком! Пожелай здравия и счастья ему! Пожелай скорого ему царства на троне отцов и дедов, а он тебя и братьев твоих и всю родню не оставит.
Последние слова юноша произнес быстро и чуть слышно, скрываясь за зеленой зарослью старых берез. Но тем не менее их услышала Настя, и яркое воспоминание прожгло ее мысли.
Этот голос! Она его узнала! Он тоже говорил о царевиче Димитрии там, за тыном, на дворе Чудова монастыря… Тоже поминал, как и сейчас, убитого царевича, ровно живого, ровно воскресшего из мертвых! Что за диво такое? Что за наваж дение?
– Постой! Погоди! – хотела крикнуть Настя, хотела позвать, удержать незнакомца, заставить объяснить ей его темные слова. Но он уже был далеко.
– Постой! Вернись! – крикнула она, напрягая свой и без того звонкий голос. Но вместо стройной фигуры рыжекудрого юноши пред ней предстала сгорбленная фигура Сергеича.
– Кликала, боярышня? Испужалась, небось? Да и как не испужаться! Ровно из-под земли Гришка, подлюга, вырос. Меня, старика, с ног едва не сшиб! Так и тебя чего доброго испужал, непутевый.
– Какой такой Гришка? – проронила изумленная Настя.
– Да Григорий, что у нас в дворовых мальчишках ходил… Челядинец меньшой. Наш боярин еще Феодор Никитич, государь-батюшка, его от князя Черкасского взял… Опосля по письменному делу пустили… Грамотей был Гришка, и служкой монастырским по грамотейной части его поставили. А таперича Гришка и у владыки в Чудовом монастыре не ужился. Убег что ли аль по добру чернецкую рясу скинул… Непоседа он, шатун! Рыжий такой с бородавками! Нешто не помнишь?
– Помню! Помню, Сергеич, – почти в голос крикнула Настя, осененная мгновенной зарницей воспоминания.
И, действительно, вспомнила, как лет 6–8 тому назад, когда она была еще ребенком, на Романовском подворье служил у ее старшего брата рыжий мальчик, дикий, смелый и разбиравший грамоту лучше другого взрослого человека.
И чужой разговор, чужая тайна, подслушанная ею за тыном, на дворе Чудового монастыря, добавила и пояснила это воспоминанье.
– Но откуда же эта удаль, эта смелость, эта гордая осанка в лице простого челядинца? Откуда, наконец, у него этот богатый тельник, усыпанный самоцветными камнями? А его речи? А упоминание о царевиче Димитрии? Его странная просьба? Его необычайные слова?
Настя терялась в догадках. Тайна сгущалась, плетя свои пестрые узоры над головой девушки. И пленительна, и жутка была эта тайна.
– Феде-брату сказать беспременно все надо! Нынче же надо! Без отложки! Как вернется с ловов, в тот же час! – решила девушка и, к немалому огорчению разохотившихся погулять на воле детей и взрослых спутниц, заторопила всех ехать обратно, на подворье, домой…
IX
Когда дети с Настей и челядью вернулись на подворье, в воротах романовских хором их каптана встретилась со щегольским охотничьим поездом Феодора Никитича, его брата Михаила и их друзей.
– Тятя! Тятя! – закричали Таня и Миша, высовываясь из окна каптаны и протягивая ручонки отцу.
– Вот они где, гулены! – со смехом произнес Феодор Никитич, улыбаясь им и кивая. Гнедой аргамак ходуном ходил под осанистым щеголеватым боярином, отливая в золотых лучах солнца всеми самоцветными камнями драгоценного чепрака и уздечек. В коротком терлике, в лихо заломленной набекрень мурмолке, статный и щеголеватый старший Никитич особенно хорошо выглядел в это утро. Младший его брат, Михаил, богатырь и красавец по виду, во всем напоминал старшего. Остальные охотники, князь Черкасский и братья Сицкие, казались простой свитой осанистых бояр Романовых.
– Тятя! Тятя! Возьми меня на коня с собой! – запросился Миша, высовывая кудрявую головенку из окна каптаны.
– Ишь, ты, какой вершник выискался! – засмеялся Феодор Никитич, но тем не менее протянул руки сыну.
– Ступай, коли охота!
Дворецкий Сергеич со стремительностью юноши распахнул дверцу тяжелой громоздкой каптаны. Мамушка подняла на руки Мишу и бережно передала его отцу.
Очутившись на лошади, мальчик весь словно преобразился. Глазенки его заблестели как звездочки, пухлый ротик раздвинулся в блаженную улыбку.
– Ай да Миша! Чем не воевода! Даром что от земли не видать! – расхохотался красавец Михаил Никитич.
– И я хочу на коня! И меня посади, тятя, – возбужденно залепетала Таня, выскакивая из возка.
– Ой, окстись, чтой-то ты выдумала, сударка! Стыд да сором какой! – так и закудахтала толстая мамушка, всеми силами удерживая девочку за рукав ее летника.
– Ништо, пусти ее, мамушка! – добродушно улыбнулся боярин-отец.
Потом быстро свесился с седла, сильными руками приподнял дочку, и через несколько секунд Таня преважно восседала подле брата на крупе отцовского коня.
– Ай да вершники! Ай да воеводы! – шутил дядя Михаил.
А вокруг суетились стремянные, конюшие и ловчие, разбирая убитую добычу: весенние, молодые выводки серых диких лебедей, цаплей и утиц и прочую раннюю лесную дичь.
Клекотали кречеты… Лаяли псы… Звенели уздечки охотников… И надо всем этим весеннее радостное солнце праздновало, казалось, свой яркий полдневный пир.
Одна Настя, против своего обыкновения, оставалась задумчивой и печальной. Речи рыжего юноши не выходили из ее головы. Тревожно смотрели глаза девушки, и обычная ясная улыбка не освещала ее лица.
Феодор Никитич долго и упорно поглядывал на сестру, приметил с первого взгляда ее необычную задумчивость.
– Что невесела, Настасьюшка? Аль тоже на конь, как деток, и тебя, разумницу, потянуло? – неожиданно произнес весельчак-богатырь Михаил Никитич, крепко любивший младшую сестренку.
Настя вспыхнула до корней волос и потупила светлые глазки.
– Ой, братец, что ж это ты меня перед князьями-свойственниками стыдишь! – шепнула она, вся малиновая от смущения.
– А и впрямь, что с тобой случилось, Настя? – озабоченным тоном обратился к ней старший брат, с отеческой нежностью глядя на юную сестру. – Поведай, девонька, коли што…
– Пове… – начала было тихо Настя и осеклась, примолкла.
Примолкли за ней и все присутствовавшие. Сразу, словно по волшебству, прервалась суета на романовском дворе. Стремянные, конюшие, кречетники и сами хозяева с гостями остановились, как вкопанные, обратив глаза сквозь открытые ворота на улицу.
По улице скакала с гиканьем и шумом буйная ватага вершников. Скакала прямо по направлению к Романовскому двору. Зоркие, орлиные глаза Феодора Никитича тотчас же отличили отряд вооруженных стрельцов, несколько приставов верхами, а во главе конных – злейшего врага их, бояр Романовых, Семена Годунова. Рядом с ним ехал окольничий Михаил Глебович Салтыков, дальний свойственник Романовых по роду Шестовых. При виде этого необычайного поезда мучительная тревога охватила сердце Феодора Никитича и передалась и его брату, и родственникам, челяди и всем присутствовавшим.
– Не к добру это, коли сам Семен Годунов к нам жалует. Быть лиху! – произнес он тихо, так тихо, что один только младший брат Михаил Никитич мог расслышать его.
– Настя! – неожиданно и так же тихо обратился к сестре старший Романов, – бери детей да укрой их куда подальше, чтоб не слыхали, не видали ничего. Да жену опряди. А мы здесь с боярином Годуновым потолкуем.
Встревоженная не меньше братьев, Настя быстро приняла с лошади брата сначала Таню, потом Мишу и, взяв детей за руки, стрелой помчалась с ними к женскому терему Романовского подворья.
А конная ватага между тем проскакала улицу, миновала крестец и влетела на Романовский двор как раз в то время, когда хозяева и гости входили на высокий рундук терема.
– Здравствуй, боярин Годунов, – произнес Феодор Никитич спокойным и громким голосом, с достоинством кланяясь Семену Никитичу, спешившемуся с коня. – С чем пожаловал? Да штой-то больно не смирно будто? И стрельцов прихватил, и приставов с собой? Негоже как будто в гости на Романовское подворье так-то являться!
И чуть заметная улыбка скользнула по бледному, но спокойному лицу боярина Романова.
Тонкая, торжествующая усмешка искривила губы Годунова.
Он выпрямился всей своей, обычно сутуловатой, фигурой, горделиво закинул голову кверху и, с плохо скрытым бешенством, завопил на весь двор:
– Ой, не кичись больно, боярин! Аль мыслишь, что я, верный холоп и смерд царский, по-добру в гости к тебе, изменнику государеву?
– Изменнику? – с разлившейся внезапно по всему лицу смертельной бледностью, задыхаясь от неожиданности, произнес старший Романов, в то время как младший, Михаил, рванулся вперед всей своей богатырской фигурой и, сжав пудовые кулаки, крикнул мощно:
– Как смеешь ты, боярин, обижать верных слуг государевых!
Семен Годунов попятился невольно при виде этой огромной фигуры молодого силача, испуганный его движением, и густая краска кинулась ему в лицо. Но он с невероятным усилием подавил волнение.
– Потише, господин честной, – зашипел он на младшего Никитича. – Коли говорю изменник, стало быть изменник и впрямь. Все вы государевы изменники: и Феодор Романов, и Александр, и ты, все братья… И ты, князь Черкасский, и братья Сицкие, и Репнины, и Карповы, и Шестовы – все родичи Романовых, все свойственники ваши… И вот вам от великого государя и великого князя всея Руси указ: немедля вас всех, изменников государевых, взять за приставы, на сыск доставить на том, что на его, государево, светлое здоровье умышляли худо. Всем ведомо: у Александра Никитича коренья злые наговоренные в подвалах найдены. Михаил Глебович Салтыков те коренья видел и патриарху доставил. И великому государю то доподлинно ведомо, и он приказал вас всех, изменников своих, судить.
