скачать книгу бесплатно
Затем, помолчав с минуту, она проговорила снова:
– Если бы вы знали, как трудно бедной девочке, такой живой, огневой, кипучей, привыкать к педантично-суровому строю нашей жизни… Мелочи допекают Розочку… Характер у нее буйный, непокорный, а сердечко – чистое золото. Попадает ей от начальства, что и говорить. Зато работой своей все искупает Розочка. Поживете, увидите, что это за чудесный маленький человечек.
Легкий стук в дверь прервал сестру.
– Войдите! – поспешила сказать Юматова и машинально оправила на голове косынку.
– Ольга Павловна зовет сестру Трудову, новенькую, на медицинский осмотр, – проговорила дежурная сестра, останавливаясь на пороге.
– Идите с Богом, душенька! – ласково отпустила Нюту Юматова.
Нюта вышла вслед за рыженькой сестрой.
* * *
В эту ночь плохо спалось Нюте. Как в калейдоскопе, чередовались события в ее усталой от смены впечатлений пережитого дня голове.
С каким ужасом вспоминалась сцена в приемном покое, когда два доктора в присутствии начальницы и рыженькой сестры тщательно выстукивали, выслушивали ее, смотрели глаза, десны, пробовали ее мускулы, испытывали нервы.
Бледная, испуганная предчувствием того, что ее должны будут забраковать, забраковать во что бы то ни стало, Нюта, как к смерти приговоренная, машинально исполняла все, что требовалось от нее, едва переводя дыхание, точно стараясь не дышать.
– Ну, что? – коротко осведомилась Ольга Павловна у старшего из докторов, уже знакомого Нюте Козлова.
И сердце Нюты перестало биться в ожидании его ответа…
– А то, что барышня наша здоровей всех нас троих, взятых вместе, даром что жидка и хрупка на вид, – с довольной улыбкой произнес тот, потирая руки.
– Замечательно крепкий, по-видимому, субъект, – вставил свое слово его молодой помощник, черненький, тоненький, гладко и тщательно причесанный человек, в черепаховом пенсне, с небольшими усиками, закрученными в струнку, – «Сёмочка» по прозвищу, в действительности же доктор Семенов.
– Ну, и слава Богу… Завтра к шести пожалуйте в аудиторию ко мне на съедение, вновь испеченная сестрица, – довольным голосом сказал ей тут же Козлов. – Вы как насчет анатомии, гигиены и прочей подобной им мудрости? А?
Но Нюта от охватившей ее радости, что она не забракована, принята в состав общины, не могла выговорить ни слова.
Эта радость заполонила ее всю.
И весь вечер эта радость доминировала над ее душой. Она же не давала ей задремать, уснуть и сейчас, когда все общежитие погрузилось в сон, столь желанный, сладкий и недолгий для утомленных, измученных за день работы тружениц-сестер.
Принята!.. Желание исполнено!.. Теперь только силы. «Господи, пошли мне силы справиться с моей задачей, оправдать доверие начальницы, докторов!..» – мысленно шепчет Нюта и вдруг, вся бледная, обливаясь потом, сразу садится на постели.
А паспорт? А чужое имя? А ее проступок перед людьми и законом? Что с ней станется, если кто-либо узнает о том, что она, Нюта, обменялась паспортом с Мариной Трудовой, слушательницей педагогических курсов, и выдает себя за эту Трудову. Ведь это преступление, подлог!
Дыхание сперлось в груди девушки, когда она вспомнила обо всем этом.
Правда, она паспортом обменялась на время только, на какой-нибудь год. И все-таки это обман. Но иначе она поступить не могла. Приди она, Нюта Вербина, в общину под своим собственным именем, генеральша Махрушина отыскала бы ее сразу и вернула обратно домой. О, вернула бы, бесспорно, наверняка!
Когда Нюта просила неоднократно отпустить ее в сельские учительницы, в сестры или на фельдшерские курсы, tante Sophie приходила в ужас, кричала на нее, плакала, впадала в истерику и упрекала Нюту в неблагодарности, говоря, что она таким поступком опозорит ее, Женни и весь дом.
И Нюта терпела, терпела, ожидая подходящего случая, чтобы уйти. Слишком прочно запали в ее душу добрые семена, посеянные с детства ее матерью и бабушкой, чтобы она могла отрешиться от своей заманчивой и прекрасной цели – посвятить себя всю какому-нибудь большому, самоотверженному делу, как это сделала ее мать. И она решилась.
Случай представился.
Марина Трудова, единственная приятельница Нюты из знакомых генеральши Махрушиной, с которой она сумела сойтись, как раз в это время бросала курсы и уезжала на родину в деревню, к больному отцу-помещику, нуждавшемуся в тщательном за собой уходе. И Марина, зная заветные мечты Нюты и ее горячее желание поступить в сестры милосердия, предложила ей обменяться паспортами потихоньку от всех.
– Если вы не можете поступить в сестры милосердия под вашей фамилией, возьмите на время мою. Назовитесь Мариной Трудовой. Это так просто. А чтобы не было сомнения, я вам передам мой паспорт. Вот вы и поступите в общину под моим именем, привыкнете, подучитесь. Мне паспорт совершенно не нужен в нашей глуши, где и становой[18 - Станово?й пристав – чиновник уездной полиции, заведующий станом, определенной частью уезда.]-то по два раза в год едва бывает. Да я возьму ваш, на всякий случай, в дорогу. Это даст вам возможность достигнуть вашей цели. Ведь никто же не узнает. А станете сестрой милосердия – милости прошу к нам. У нас в тридцати верстах есть село с больницей. Вы сначала к нам, а там мы с папочкой вас в больницу и пристроим. Разумеется, под вашим настоящим именем. Не правда ли, хорошо придумано, милая Нюта?
Но Нютина совесть говорила иное… Все было далеко не так хорошо, как это рисовала ей беспечная Марина. Пахло преступлением, подлогом, обманом, за который строго карает закон. Но выбора другого не было. И невольно приходилось принять опасный совет Марины…
Долго не могла уснуть в эту ночь Нюта. А когда, наконец, желанный сон сомкнул отяжелевшие веки, черный гнетущий кошмар чудовищным рядом видений опутал ослабевшее существо девушки, давя, терзая ее во сне. Чудились страшные сумбурные вещи. Какие-то огромные не то комнаты, не то катакомбы, по ним скользили серые призраки в белых косынках и, жутко лязгая зубами, что-то шипели, как змеи.
Ольга Павловна Шубина в одежде полицейского чина шла к ней и издали кричала:
– Где ваш паспорт, Анна Вербина? Где ваши документы? Подайте их сюда! Сию же минуту сюда!..
И чудовища шипели снова:
– Она не Трудова, нет, нет! А за это мы ее разорвем на части.
И с диким воплем и скрежетом они ринулись на нее.
Обливаясь потом, с замершим на губах криком Нюта проснулась.
В комнату пробирался промозглый, хмурый рассвет уродливого осеннего утра. В головах Нюты, сладко и громко похрапывая, спала Кононова, раскинув вдоль кровати свои широкие рабочие мозолистые руки.
Против нее, через комнату, лежала и, казалось, дремала бледная Юматова. Густая черная коса молодой женщины свесилась до полу. Она дышала трепетно и нервно. Посреди комнаты стояла Розочка в коротенькой нижней юбочке, делавшей ее похожей на подростка. Обычно розовое личико ее было сейчас бледно. Глаза не то рассеянно, не то задумчиво вперились в угол комнаты, где у группы иконок-складней теплилась розовая лампада.
Услышав, что Нюта шевелится на своей постели, хрустя пружинами матраца, она улыбнулась ей нехотя бледной улыбкой и кивнула головой.
– Что вы так рано? Спите. Еще шесть часов только. Вас разбудят ровно через час.
– Не спится… И сон ужасный видела… Ну, что ваша больная? Сестра Есипова, кажется? – внезапно вспомнив, спросила Нюта.
Розочка отвела глаза от Нюты. По ее красивому личику пробежала тень. Губы дрогнули. Она опустила голову на грудь и тихо, чуть слышно, прошептала:
– Сегодня… в четыре утра… сестра Наташа Есипова скончалась… Ужасно! Ужасно!..
И закрыв лицо своими детскими ручонками, как сноп упала на постель…
Глава VII
– Новенькую сестру Трудову зовут в амбулаторию внутреннего приема, на помощь сестрам Клементьевой, Кононовой и Двоепольской, – услышала Нюта звонкий голос позади себя.
Она живо обернулась. Перед ней стояла плотная, широкоплечая сестра с простоватым некрасивым лицом и пухлыми щеками.
– Я – Снуркова, познакомимся, – наскоро проронила она. – Вот вам халат. Надевайте поверх платья. Эх, беда, вы еще не в казенном платье, – досадливо поморщилась она.
– Еще не сшито, – как бы извиняясь, смущенно произнесла Нюта.
– Ну, это неважно. Но вот что: у вас суконное платье. Жаль. Не гигиенично. К шерсти-то пристает скорее всякая зараза, грязь. Впрочем, на нет и суда нет. Давайте я застегну вам халат сзади, сестрица. Да косынку повяжите, не то от Шубы нашей… тьфу, я хотела сказать от Ольги Павловны… как раз влетит.
Сестра вспыхнула, улыбнулась, и показался ряд прекрасных белых крупных зубов. Эта улыбка сразу скрасила и смягчила непривлекательную внешность Снурковой.
– Ну, идемте… Да вы завтракали? – спохватившись, спросила она.
– Да.
Нюта вспомнила, как она, ссылаясь на отсутствие аппетита, к немалому неудовольствию сестры-экономки, проворчавшей что-то о французской кухне и поварах, отказалась только что от нескольких горячих картофелин с маслом и селедкой, которые подавались за столом в 12 часов.
В полутемном амбулаторном коридоре сестра наскоро забрасывала шагавшую подле нее Нюту отрывистыми фразами.
– Ната Есипова умерла. Слышали? Славная была девушка, сердечная. Заразилась от тифозного больного. Бог знает, зачем судьбе понадобилась эта смерть. Ее вся община любила. Как Розочку… Милая девушка. И что мы теперь Бельской скажем… Не уберегли Наташу. Эх!..
– Кто это Бельская? Попечительница, да? – поинтересовалась Нюта.
– Бельская-то? Неужто вам никто еще про Бельскую не говорил?
– Нет.
– Ах ты, Господи! Да ведь Ольга Бельская – восьмое чудо света. Героиня в полном смысле слова и друг закадычный покойной Наташи… Сейчас она в дальней командировке. С часу на час ожидается назад. Ну, вот мы и пришли, однако. Входите смело, и Бог вам в помощь, сестра.
Спутница Нюты распахнула стеклянную дверь, и девушки сразу очутились в огромной светлой комнате посреди гудящей толпы народа.
В первую минуту глаза Нюты разбежались. От гула и шума, наполнявших амбулаторию, у нее закружилась голова, руки бессильно опустились вдоль тела. Невольная растерянность охватила Нюту. Сопровождавшая ее Снуркова затерялась сразу в толпе, и Нюта почувствовала себя здесь всем чуждой, лишней, беспомощной, одинокой. Она растерянно оглядела окружавшую ее толпу.
Казалось, вся петербургская беднота сбежалась сюда, в эту светлую, чисто выбеленную комнату, с серым каменным полом, обильно политым дезинфицирующим средством, предохранителем от заразы. Это средство терпким, неприятным запахом ударяло в нос и чуть кружило голову.
Больные стояли, больные сидели на лавках, больные беспокойно сновали взад и вперед. Тут были старики и старухи, молодые и пожилые люди, девушки и женщины. Были и дети. Отставные солдаты, мелкие уличные торговцы, прислуга, фабричные рабочие, извозчики, нищие, торговки-мещанки, бродяги. Кого только не увидела здесь Нюта! У каждого в руках был занумерованный билетик, выдаваемый молоденькой сестрой.
Особенно бросился в глаза Нюте один посетитель, не совсем обыкновенный среди всей этой сплошной бедноты.
Это был мальчик-итальянец, оборванный, лохматый и грязный, с ручной шарманкой на спине, лет десяти. Главным образом поразило Нюту его лицо. Такие лица редко встречаются в жизни. Их можно только, пожалуй, увидеть на старинных картинах итальянских мастеров. Каждая черточка жила и говорила в этом поистине прекрасном лице. Иссиня-черные кудри обрамляли живописной рамкой пылающие лихорадочным румянцем правильные, без единого промаха, точно изваянные черты. Черные глаза, огромные, лукавые и мечтательные в одно и то же время, казалось, отражали всю прелесть знойного итальянского юга.
Мальчик, по-видимому, страдал. С бессознательной, так свойственной его народу грацией он прислонился плечом к стене и с усилием сжимал отбивающие дробь озноба крупные белые зубы.
«Бедняжка, как он болен!» – пронеслось в мыслях Нюты, и она уже направилась в сторону мальчика, чтобы предложить ему сесть на освободившееся позади него место, как неожиданный резкий окрик заставил Нюту вздрогнуть всем телом.
– Так вот зачем вы явились сюда, сестрица!.. Чтобы любоваться непривычной вам обстановкой! Позвольте вас спросить, что вы – в театр или цирк явились или для дела? Могли бы не приходить… Это было бы много целесообразнее, сестра, нежели стоять так-то, разинув рот и опустив руки.
Хлестко, больно падало слово за словом на опущенную голову Нюты. Цыганские глаза сестры Клементьевой прожигали, казалось, насквозь смущенно поникшую фигурку девушки.
Видя это смущение, эту покорную позу и испуганное лицо, сестра Клементьева смягчилась.
– Ну, ладно, нечего киснуть… Вы на меня не сердитесь, барышня, – несколько спокойнее заговорила она. – Ужасно не люблю белоручек. Идите за мной. Вон наш хирург доктор Аврельский лубки накладывает. Там вы нужны, ступайте. Снесите ему эти бинты, марлю и вату.
И она слегка подтолкнула Нюту в сторону невысокого, худощавого старика желчного вида, с реденькими бачками по обе стороны сердито нахмуренного морщинистого лица, суетившегося подле бледного как смерть человека, полулежавшего на скамье, с обнаженной вспухшей и посиневшей ниже колена ногой.
Увидев подошедшую Нюту и не обратив никакого внимания на новое, незнакомое для него лицо, хирург кратко и резко приказал девушке, как будто знал ее Бог знает сколько времени и уже давно-предавно работал с ней:
– Ага! Бинты принесли? Давайте… Да подержите ногу. Вот беспокойный объект попался. Дергается невозможно. Нельзя работать… Держите.
Нюта покорно опустилась на колени и осторожно коснулась руками распухшей ноги больного.
С губ последнего вырвался пронзительный вой.
– Больно… матушка-сестрица, ой, силушки моей нет, больно!.. Ой, смерть моя пришла!
Нюта, так храбро было приступившая к делу, при первых же звуках этого неожиданного вопля, живо отдернула руку, точно обжегшись у огня.
– Это что такое?! – вспылил Аврельский. – Да что вы шутки сюда пришли шутить, барышня, либо делать дело? Нежности какие! Держите ногу, вам говорят! А ты не кричи, голубчик, – сразу меняя тон на более мягкий и гуманный, обратился к больному врач, – знаю, что больно, без этого нельзя никак обойтись… А ты возьми себе в толк, братец: здесь вас до шестисот набралось, и если все вы орать начнете, будет, братец ты мой, не амбулатория, а базар. Так сделай милость, уж воздержись маленько… А вы, сестрица, держите ногу крепко, не бойтесь. Поняли?
И – странно! – что-то словно ударило в эту минуту в самое сердце Нюту. И удар этот прошел магическим током по всему ее существу. Прежняя Нюта точно исчезла, скрылась, провалилась сквозь землю, а на месте ее появилась новая Нюта, и не Нюта даже, а сестра Марина Трудова, принявшая свое первое боевое крещение в этот слезный, хмурый осенний день.
Эта Марина Трудова держала теперь ногу больного, не обращая внимания на стоны и вопли мужика, затягивала концы марли, сдерживавшей лубки у щиколотки, потом подавала лекарство, отсчитывала капли успокоительного средства для особенно нервничавших больных.
– Сестра Трудова, сюда! – кричала Клементьева с противоположного конца приема, и Нюта стремглав летела на ее зов.
Цыганские глаза старшей сестры разгорелись, лицо багрово пылало, темные сросшиеся брови хмурились сурово.
– Скорее! Скорее шевелитесь, сестра! – торопила она Нюту, и та как вкопанная останавливалась перед ней.
– Вот, разденьте мне этого ребенка. Нужно осмотреть… – коротко приказала она, передавая Нюте сверток какого-то грязного ветхого тряпья, из глубины которого раздавался чуть слышный писк, похожий скорее не на детский плач, а на мяуканье больного котенка.
Нюта, в детстве помогавшая матери лечить больных деревенских ребятишек, быстро и ловко справилась со своей задачей. Через две-три минуты на лавке перед сестрой лежал голенький трехмесячный ребенок, беспомощно махая в воздухе крошечными ручонками и неумолчно вытягивая свое бесконечное «уа-уа-уа».
Под мышкой у ребенка зияла большая нагноившаяся рана.
Увидев эту рану, сестра Клементьева ахнула, и целый поток негодования и упреков полился из ее уст.
– Злодеи! Изверги! Каменные души! – кричала она, сверкая глазами. – Сгноили ребенка. Душеньку неповинную загубили зря… Да вас за это!.. Ты что это натворила, а?! Да как ты могла, как смела запустить болезнь, а? Да о чем ты раньше думала!? – неожиданно накинулась она на дрожавшую перед ней испуганную молодую бабенку в клетчатом платке, принесшую ребенка.
– Да мы, сестрица… мы, сестрица, – растерянно бормотала бабенка, – беднота у нас, конечно… Мы…
– Беднота… а, беднота! – не слушая ее снова кричала Клементьева. – А ноги у тебя есть? Ноги, говорю, тебе от Бога зачем даны… а? Не могла сюда дитятко раньше принести, показать? Зачем ждала, запустила?.. Сестра Трудова, обмойте рану, вот сулема[19 - Сулема? – химический препарат, применявшийся в медицине для обеззараживания кожных покровов, одежды.] в цилиндре, вата в коробке… Да руки сами вымойте предварительно сулемой. Готово будет, доктора Семенова зовите, Аврельскому некогда… и не добраться до него…
Последние слова старшей по приему сестры уже застали Нюту за делом. Она тщательно обмывала рану ребенка, потом бежала за Семеновым («Семочкой», как его прозвали в общине), какой-то мазью обмазывала ранку больного малютки и бинтовала ее.
Едва успела она справиться с этим, как густой, низкий бас Кононовой раздался за ее плечами:
– Сестрица, № 127 вызовите, термометр ему поставьте… Да придержите термометр-то сами, мальчишка обессилел совсем, валится с ног.
Через минуту нежный голос Нюты прозвучал высокой, звенящей нотой на всю приемную:
– Номер сто двадцать седьмой!
В следующее же мгновение перед ней стоял красивый маленький итальянец, с пылающим от жара лицом и нестерпимо горящими глазами.
– Сними шарманку… расстегни куртку… Садись… Ты понимаешь по-русски? – роняла она.
– Si[20 - Да (итал.).]… Совсем малость… Немножко…
