скачать книгу бесплатно
– Вот.
«Марина Алексеевна Трудова, дочь статского советника[9 - Статский советник – в России гражданский чин 5-го класса согласно Табели о рангах. Лица, имевшие данный чин, занимали должности вице-директора департамента и вице-губернатора.], слушательница II курса педагогического института», – прочла начальница почему-то вслух.
Потом вернула книжку Нюте.
– Хорошо. Я сначала оставляю вас в общине для испытания, – произнесла она прежним сурово-деловым тоном, – если хотите, то сейчас же отведу вас в комнату, где вы поселитесь с тремя другими сестрами. Вы займете место умершей сестры. Вытрите слезы и идем.
– О, как вы добры! Благодарю вас от души! – произнесла Нюта.
– Подождите благодарить… Еще не время… Повторяю, мне нужны сильные, здоровые девушки и женщины… И если тяжелая работа в общине вам окажется не под силу, не пеняйте на меня, я принуждена буду вернуть вас в свет.
И говоря это, Ольга Павловна Шубина двинулась из приемной, сделав знак Нюте следовать за ней.
Глава IV
Длинный, длинный коридор с каменным полом. По обе стороны его стеклянные двери с черными дощечками. На них выгравированы белыми буквами названия покоев: «Амбулаторный прием», «Глазной прием», «Операционная», «Водолечебница», «Сыпной».
По дороге Нюте и ее спутнице поминутно попадаются мужские и женские фигуры в длинных, от шеи до самых пят, белых передниках-балахонах. На головах женщин – белые же косынки. Все они низко кланяются сестре-начальнице, удивленными глазами провожают Нюту и пропадают, как призраки, за стеклянными дверями. Сплошной гул, похожий на звуки разгулявшегося морского прибоя, наполняет здание. Гул несется из-за стеклянных дверей.
– Это больные, – поясняет Ольга Павловна, поймав вопросительный взгляд Нюты. – У нас прием ежедневно, не считая воскресенья и праздников, с девяти до трех… Иной раз до тысячи в день перебывает всякой бедноты. Ну, вот мы и пришли, теперь направо.
Неожиданный яркий свет ударил по глазам Нюту. Полутемный коридор кончился. Она находилась теперь в огромной швейцарской, откуда начиналась широкая лестница, ведущая в общежитие сестер. Все время озираясь по сторонам, Нюта, следуя за начальницей, стала подниматься по ступеням, крытым узкой дорожкой-ковриком.
И тут, на лестнице, как и в коридоре внизу, им поминутно встречались женские фигурки, но уже не в белых докторских передниках до пят, а в одинаковых серых полотняных домашних платьях, с такими же фартуками и косынками, как и у сестры-начальницы. Впрочем, у некоторых из сестер были черные косынки, у других – повязанные как-то странно, углом.
– Это «испытуемые», то есть принятые на испытание, точно так же, как и вы, – пояснила Нюте начальница, – у них черные косынки, и пока они не окончат теоретического курса знаний, требуемых для сестры милосердия, они не могут получить белой косынки и креста. А те, что носят косынки углом, – «курсистки», то есть сестры, уже занимающиеся с профессорами в аудиториях. Вам также придется посещать аудитории год-полтора, – произнесла Ольга Павловна, метнув неуловимый взор на Нюту.
Когда они поднялись на верхнюю площадку лестницы, Ольга Павловна остановилась перед стеклянной дверью, за которой сияли позолотой при свете осеннего утра иконостас, хоругви[10 - Хору?гвь – в христианстве: особый вид знамен с иконами, носимых на длинных шестах во время крестных ходов.] и образа.
– Это наша домовая церковь, – произнесла начальница, осеняя себя крестом, – а направо и налево идут помещения общежития, комнаты сестер. А вот приемная, где можно принимать родственников и знакомых, а там дальше, в конце левого коридора, – лазарет сестер… Что, доктор, вы ко мне? – неожиданно прервала свои пояснения Шубина, увидя спешившую к ним навстречу по коридору высокую фигуру в белом врачебном переднике-халате.
Пожилой румяный и очень крепкий по виду старичок, с пегой бородкой, с симпатичным, сразу располагающим в свою пользу лицом, подошел к Ольге Павловне.
– Я насчет сестры Есиповой. Надо бы ее перевести в общий барак… Дело дрянь…
– Что же?
Нюта взглянула на Шубину. Суровое, как бы замкнутое в самом себе, строгое лицо сестры-начальницы стало неузнаваемо.
Какая-то неуловимая черта страдания задрожала между складками рта и изгибом бровей. Глаза, спокойные и властно-строгие за минуту до этого, затеплились теперь огнем страдания и тревоги.
– Сестра Есипова очень плоха, не хочу врать, – объяснил старичок. – Сестрицу нашу угораздило схватить злейший тиф. Право, лучше перевести в барак, хлопот здесь больше с ней…
– Ни за что! – резким голосом произнесла Шубина. – Ни за что, Валентин Петрович!.. Здесь и уход особый, и свои рядом, и я в случае надобности каждую минуту могу… Сегодня буду сама всю ночь дежурить у постели Наташи… А пока не надо ли чего? Вина какого-нибудь хорошего, подороже. Я пришлю…
Валентин Петрович развел руками.
– Слушаюсь и покоряюсь… Вам лучше знать. А насчет вина, пришлите ей токайского, – произнес он и, только тут заметив Нюту, прибавил совсем уже другим тоном: – Ага, никак новенькая сестрица… Ну, будем знакомы, барышня, будем знакомы. Небось, на первых порах-то все занятно у нас кажется, а вот поживете маленечко да поприглядитесь, может, и потянет обратно домой, а?
– Сестра Трудова принята в разряд испытуемых, – прежним уверенно-спокойным тоном произнесла начальница.
– Доктор Козлов, – отрекомендовался добродушный старик, – а то и попросту Козел, с вашего позволения. Меня давно сестрицы в козлы произвели. Знаю и не обижаюсь. Козел так козел. Говорят, зол я, бодаться здоров, особенно на репетициях по анатомии; отчасти, пожалуй, и правда… Впрочем, сами убедитесь… Так-с… Итак, будем знакомы. Нашего полка, стало быть, прибыло. Очень рад, очень рад!
И доктор с каким-то рьяным ожесточением потряс худенькую ручку Нюты.
– Валентин Петрович, зайдите в лазарет и подождите меня там. Я сейчас отведу только новенькую сестру и пройду к Наташе, – произнесла Ольга Павловна и, кивнув головой Козлову, снова зашагала по длинному коридору, по обе стороны которого находились одностворчатые двери с черными дощечками, занумерованными белыми цифрами.
– Вот ваша комната, мадемуазель Трудова, – сказала сестра-начальница, останавливаясь перед дверью, отмеченной номером десятым. Она уже хотела нажать ручку, как неожиданно дверь распахнулась настежь, и, столкнув с пути своего Шубину и Нюту, из комнаты выскочила маленькая, очень растрепанная, румяная и хорошенькая девушка, вернее девочка, с огромным чайником в руках.
Нюта успела только заметить густые завитки льняных, почти белых, волос, вздернутый носик, огромные, детско-наивные глаза, малиновый смеющийся рот и глубоко засевшие лукавые ямочки на пухлых румяных щеках. На ней было шерстяное коричневое, как у гимназистки, платье и черный передник с красным крестом на нагруднике. Белый воротничок и такие же батистовые каемки манжет украшали этот полушкольный костюм.
Толкнув изо всей силы Шубину и Нюту и испустив испуганное «ах!», девушка с чайником бросилась бежать по коридору.
Она была уже у дверей, выходящих на площадку лестницы, как неожиданно резкий, строгий голос Ольги Павловны остановил ее:
– Сестра Розанова, назад!
Нюта видела, как моментально замерла на месте маленькая юркая фигурка. Хорошенькое живое личико стянулось в обиженную гримасу. Чайник описал неожиданный взлет в руках странной девушки, и она нерешительными шагами приблизилась к начальнице.
Суровым, почти жестким взором, проницательным и долгим, начальница обвела остановившуюся перед ней в двух шагах фигурку.
– Что угодно, Ольга Павловна? – не то капризно, не то наивно прозвучал совсем детский голосок.
– Почему вы позволяете себе бегать так, простоволосой, без косынки, вопреки уставу? Сестра Розанова, отвечайте мне! – произнесла начальница.
Быстро взмахнули черные пушистые ресницы, синие глазки блеснули в полутьме, а звучный голос проговорил робко:
– Я не знала… я думала… право, я думала, что не попадусь вам навстречу, Ольга Павловна…
И лукавые глазки покосились в сторону Нюты, как бы ища поддержки.
Девушка была очень мила в своем шаловливом ребяческом задоре. По крайней мере, такой она показалась Нюте.
Но, очевидно, Ольга Павловна не разделяла мнения девушки. Ее брови сошлись над переносицей, еще суровее и жестче стали черты.
– Премилый ответ, достойный школьницы приготовительного класса, а не взрослой девицы и притом сестры! Стыдитесь! Точно маленькой приходится делать вам замечание… Кстати, почему вы в парадном платье?
– Я выходила, Ольга Павловна… ненадолго…
– Без отпуска? Вы ведь не брали разрешения у меня… Значит, у Марии Викторовны брали?
– И не думала…
– Стало быть, без спроса?
– Да, без спроса…
Упрямые складки залегли в обоих концах девичьего рта и придали ему сразу недоброе, почти злое выражение. Синие глаза вспыхнули ярче.
Шубина погрузилась взглядом в их сверкающую глубину и пожала плечами.
– Извольте изменить ваше поведение, Сестра Розанова, иначе, как ни грустно, а мне придется откомандировать вас куда-нибудь подальше. Очевидно, жизнь здесь, в столице, плохо влияет на вас… Помните же: еще одна такая отлучка без моего разрешения или разрешения моей помощницы, и мы принуждены будем расстаться. Помните, сестра, я предостерегаю вас в этом в последний ра…
Сестра-начальница не успела договорить последнего слова, как чайник выскользнул из рук белокурой девушки и с грохотом покатился по коридору.
Маленькие белые ручки Розановой схватили конец черного передника, поднесли его к лицу, и она громко, неудержимо, совсем уже по-детски зарыдала на весь коридор.
При первых же звуках этого всхлипывающего голоса всюду раскрылись расположенные по обе стороны коридора двери и высунулись молодые, совсем юные, пожилые и старые лица в косынках на черных, русых, белокурых и седых волосах.
– Что такое? Здравствуйте, Ольга Павловна! Что это, опять с Розочкой несчастье? Отчего Розочка плачет? Сестра Розанова, Розочка, кто обидел вас? – слышались полувстревоженные, полуиспуганные голоса.
– Стыдитесь же! Идите в свою комнату и перестаньте плакать и срамить своими выходками меня и общину, вы, большое дитя! – строгим голосом произнесла начальница, быстро распахивая дверь «десятого номера» и почти силой вталкивая в нее плачущую сестру.
Глава V
Нюта вошла вслед за начальницей. Она с удовольствием оглядела большую светлую комнату с двумя широкими окнами, выходящими в сад. Полуобнаженные деревья сада, набережная реки, расположенная за высокой белой оградой, и самая река, подернутая осенним слезливым туманом, – вот что в первую минуту представилось ее взору.
Обстановка комнаты поражала своей скромностью и изысканной, почти педантичной, чистотой. Четыре застланные белоснежными пикейными[11 - Пике? – хлопчатобумажная двойная ткань полотняного переплетения с выпуклым узором.] одеялами постели ютились вдоль стен, сомкнутые одна с другой изголовьями.
Большой платяной шкаф скромно возвышался в углу. Четыре маленьких ломберных столика[12 - Ло?мберный стол – четырехугольный стол, обтянутый сукном, часто складной, для игры в карты. (От названия вышедшей из употребления карточной игры ломбер).] с письменными принадлежностями – по два у каждого окна, разделенные между собой этажерками. В противоположном углу, у печки, поверх застилавшего добрую четверть пола комнаты линолеума, – умывальник. Оттоманка[13 - Оттома?нка – широкий мягкий диван с подушками вместо спинки и валиками по бокам.] и диван, крытые кожей, четыре таких же кресла, отделенных от кроватей низенькой ширмой. Туалет в одном из углов, белый кисейный, поражающий той же изысканной чистотой, с венецианским зеркалом, без рамы на нем.
У письменных столиков – бамбуковые табуреты, у туалета – темный пуф. Посреди комнаты – небольшой круглый стол; над ним – висячая лампа.
На стенах картины: зимний пейзаж, тройка, мчащаяся в метель, и море, миниатюрная копия Айвазовского. Между окон – огромный портрет двух очаровательных малюток, мальчика и девочки, лет четырех, улыбающихся, как маленькие херувимы.
При входе начальницы с поклоном поднялись сидевшие у стола за чайным прибором две женщины. Обе они были в костюмах сестер милосердия.
Одна – высокая, стройная, лет двадцати восьми, с правильными чертами измученного желтоватого, без примеси румянца, лица, красивыми грустными черными глазами, тонкой нитью пробора в густых пушистых, цвета вороненой стали, волосах.
Другая – широкоплечая, крепко сложенная, с очень некрасивым веснушчатым лицом, толстыми губами, маленькими, как бы заплывшими, глазками и гладко причесанными, почти прилизанными, волосами. Ей по виду можно было дать приблизительно лет тридцать, а то и все тридцать пять.
Увидев рыдавшую Розанову, черноглазая молодая женщина поднялась ей навстречу, протягивая руки:
– Детка, милая детка, о чем?..
Толстые губы старшей обитательницы «десятого номера» сложились в добродушную насмешку.
– Эвона! Опять! Ну, будет же нынче до позднего вечера море разливанное! Господи, помилуй мя! Хоть на уборку амбулатории, что ли, уйти? Здравствуйте, Ольга Павловна! – поворачиваясь всем корпусом в сторону начальницы, грубоватым, как у мужчины, басистым голосом проговорила она.
И низко, по-мужски, вторично поклонилась Шубиной.
– Здравствуйте, барышня, – таким же точно тоном приветствовала она и Нюту и отвесила ей точно такой же поклон.
– Сестра Кононова и сестра Юматова, – произнесла, ответив на поклоны толстухи и бледной женщины, начальница, – вот вам новенькая испытуемая сестра, вместо покойной Рудиной. Поручаю ее вашему покровительству. Познакомьте ее с уставами нашей общины, научите всему, что надо делать на первых порах. С завтрашнего дня она с прочими испытуемыми начнет посещать лекции. А пока до свиданья, сестры! Мне еще надо навестить больную сестру Есипову. Ей хуже сегодня, говорит доктор Козлов…
При последних словах уткнувшаяся было в плечо черноглазой Юматовой Розанова отпрянула от подруги и, обратив к начальнице залитое слезами лицо, проговорила, всхлипывая и обрываясь на каждом слове:
– Хуже Наташе? Вы сказали хуже? Ольга Павловна! Сестрица, милая… позвольте, ради Бога, подежурить у нее сегодняшнюю ночь. Ради Бога! Я знаю… ей станет лучше со мной… Уж наверняка знаю… Пустите только на сегодняшнюю ночь в сестринский лазарет! Да?
– Но ведь до трех ночи вы дежурите в тифозном бараке, сестра, – напомнила Шубина.
– Это ничего. Я сменяюсь в три ночи. Переоденусь и приду к Наташе, – молил дрожащий, совсем еще детский, голосок.
– А когда же спать?.. – не меняя ни на йоту строгого выражения на суровом лице, спросила начальница.
– Спать? Ни-ни… На том свете все отоспимся вволю, – весело, сквозь слезы, рассмеялась девочка-сестра, играя всеми ямочками своего лица и блестя синими, как васильки, глазами.
Сухие костлявые плечи начальницы приподнялись немного.
– Хорошо, сестра Розанова. Я сама продежурю у Наташиной постели до трех. Ровно в четверть четвертого буду вас ждать для смены.
И сделав общий поклон, Шубина вышла из «десятого номера», оставив Нюту одну завязывать новые знакомства.
* * *
– Садитесь-ка сюда, давайте знакомиться, – своим грубым, басистым голосом проговорила сестра Кононова, усаживая Нюту у стола. – Чаю, может, хотите? С утра, поди, от страха перед новой жизнью не евши, не пивши, а? Розанова, перестали хныкать?.. Так тащите кипятку сюда. Да глядите, косынку напяльте, милая, не то опять влетит по первое число… – добродушно обратилась она к хорошенькой сестре.
– И так сбегаю… Прихорашиваться долго. Ушла наша инфлюэнца[14 - Инфлюэ?нца – устаревшее название гриппа. Здесь – прилипала.] ходячая… Разве Козел один шмыгает теперь по коридору…
– Надень косынку, котик, – нежным грудным бархатным голосом произнесла бледная Юматова и обдала хорошенькую Розанову мягким, ласковым взглядом.
– Для тебя, Елена, не только косынку – извозчичий кафтан надену, вот что, солнышко ты мое райское!
И Катя Розанова, бросившись на шею бледной женщине, принялась целовать ее.
– Ну, пошла-поехала. Теперь вплоть до ужина кипятку не дождешься, – заворчала Кононова. – Нежностей у нее этих самых полный карман. Да отпихните вы ее, сестра Юматова. Ведь, прости Господи, конца-краю ее лизанью не будет, – не то добродушно, не то с досадой продолжала она ворчать, недоброжелательно косясь на девочку своими медвежьими глазами, совсем заплывшими на толстом, дышащем здоровьем лице.
Но Катя уже была у двери.
У порога она остановилась. Красивое личико ее в минуту отразило невыразимый испуг, почти ужас.
– Батюшки мои! – в отчаянии всплеснув руками, шепнула она. – Что я натворила!.. Чайником нагрохотала, белугой ревела, а у Наташи-то все слышно в лазарете! Ах ты Господи Боже мой!
И схватившись за голову, она юркнула за дверь коридора.
Все последовавшее затем время, с его новыми, ежеминутно сменявшимися впечатлениями, прошло, промелькнуло для Нюты сплошным стремительным сном. Она точно жила и не жила в одно и то же время… Казалось, что вот-вот, стоит ей только сделать усилие и проснуться, и она снова увидит роскошную квартиру tante Sophie, сладко вопрошающие лица ее многочисленных компаньонок-приживалок, оригинальное, японского типа, личико кузины Женни, большую пеструю гостиную, толпу гостей генеральши и донельзя наскучившие светские лица. Услышит пустую болтовню о скачках, о театрах, о новом теноре Мариинской сцены, о новом платье княжны Нины, о новой муфте какой-нибудь баронессы.
Время шло, а Нюта не просыпалась… Сон окутывал ее все плотнее, все глубже… Оцепляла кольцом существующая действительность… Сон граничил с реальностью, и в душе Нюты постепенно умирал гнетущий ее страх.
Вернулась Катя Розанова, ликующая, задорная, шаловливая, как веселый котенок, и, сияя своими ямочками, заявила с уморительной гримасой на лице:
– Кушайте, сестрицы! Чай будет особенный. Я чуть Семочку впопыхах в коридоре этим самым кипятком не обварила.
– Вы с ума сошли, Розанова, что ли! – ударив по столу тяжелым кулаком, вскричала толстая Кононова. – Носитесь, как угорелая кошка, а нам всем после за вас отвечай…
– Полегче, сестрица, а то, не ровён час, столик-то и сломаете, – хихикнула Катя. – Ишь, кулачок-то у вас какой благодарный.
– Малыш вы этакий, девчонка! – добродушно-презрительно пробасила толстуха.
