скачать книгу бесплатно
Страх заскрёб под рёбрами. Я вскочила, начала толкаться, пробираться к двери и жутким криком требовала выпустить меня. Вывалилась на дорогу, подобрала расстёгнутую сумку, сунула обратно выпавший кошелёк и кинулась бежать против морозных порывов хищного ветра. Хотела срезать путь, добраться до другой остановки, минуя извергающую выхлопы змею из множества замерших автомобилей. Теперь секунды колотились под кожей бешеным ритмом пульса. Мерещилось, будто выдуманные преследователи уже слишком близко, и я не успею спастись.
Лязг паники оглушал, назойливые мысли сбивали с толку. Я петляла между громадинами зданий с мигающим светом, перебегала с улицы на улицу. Лента асфальта виделась бесконечной, извивающейся дорогой в никуда.
Вдруг я соскочила с бордюра и угодила на мокрый, холодный капот. Такси затормозило под красным сигналом светофора, я не заметила его в морозном тумане растерянности и ревущего ужаса. Ударилась подбородком и локтем. Боль прожгла, впилась, как вколоченный раскалённый гвоздь. Напряжение рассеялось, непрерывное гудение в висках сменилось монотонным шипением бессонной улицы. Меня вдруг закружило, и я со сдавленным стоном упала в мешанину свежего снега и сырой грязи под колёсами. По разбитой губе скользнула кровь.
В уши хлынул резкий звук распахнувшейся дверцы.
– Боже, вы целы?! – прозвучал надо мной испуганный голос. Именно его я до безумия боялась однажды никогда не вспомнить. Голос, который старалась приколотить к россыпи воспоминаний.
Сквозь щёлочку приоткрытых век я с трудом рассмотрела тонкие очертания обеспокоенного лица, гладкие линии скул и подбородка. Светлые завитки растрёпанных волос, подсвеченных жёлтым, слепящим сиянием высокого фонаря.
Пыталась собрать высохшие на ветру губы в подобие улыбки и пошевелить ушибленной рукой. По крайней мере, кость была не сломана.
– Наверно, теперь цела.
Пролистав множество снимков с бесконечных мероприятий, можно было решить, что Том улыбался практически всегда. Искренне, с задором, скромностью или же вымученно, пытаясь погасить раздражение. Тогда он смотрел на меня с выражением какого-то странного любопытства и болезненного сожаления. И не улыбался даже уголком напряжённого рта. Возможно, Том так же торопился добраться до дома, стряхнуть тяжесть и пыль прожитого дня, остаться наедине с тишиной и покоем. А бросившаяся на машину сумасшедшая только задерживала его, вынуждала испытывать тревогу. Нагло вмешивалась в тот бесценный отрезок времени, который он называл свободным.
Том не мог узнать меня. Не мог же, правда? С момента бессовестного и безуспешного преследования прошло три месяца, и незнакомка с чемоданом на трёх колёсиках непременно выветрилась из памяти. Её смыло искрящей бурей бесчисленных встреч. Должно быть, он думал, что и у фанаток, с пугающим рвением выискивавших его следы, и у ошалевших папарацци было одинаковое лицо. Общие неделимые черты, единая для всех мысль. Может, ему стало легче жить, легче существовать в клетке вспыхнувшей славы, когда он обезличил воющую толпу.
Том не знал, что я, охваченная диким страхом, уже дважды наблюдала, как он выходил из ресторана под выстрелы десятка фотокамер, град вспышек, ослепляющих и вызывающих злость. Восход популярности и каждый новый всплеск интереса публики неотделим от вторжений в личное пространство, и пресса готова гнаться за любым материалом. Даже обычный ужин в ресторане быстро превращают в сенсацию, особенно если знаменитость будет поймана в компании с потенциальной второй половинкой.
– Так вы в порядке? – Том, нахмурившись, не понял смысла услышанного ответа. Видимо, он ожидал, что я скажу нечто более чёткое и вразумительное. Слова, которые вписались бы в схему равнодушной, въевшейся вежливости и дежурного сострадания. Том страшно устал и не горел желанием разбираться в подброшенных под колёса путаницах. Разве можно было винить человека в том, что он, раздаривая, отдавая всего себя, вскрывая душу перед камерой, попросту устал, угодил в капкан своей щедрости? Стыд больно заколол его под сердцем: Том осознавал, что отвратительно окрашивать истинное сочувствие в мрачные тона безжизненной привычки. Однажды в интервью он говорил, что не хотел терять дар сострадать, но не пояснял, естественно, что порой боялся просто чувствовать, рушить свою гармонию взрывами чужой боли. Боялся неудобств, измотанных нервов, кошмаров по ночам.
С момента нашего первого столкновения в нём многое изменилось, дало трещину. К тридцати годам в душе, живой, ищущей, податливой, нередко происходит определённый надлом. Всё, что когда-то и закрепило твоё представление о себе, деформируется, подстраивается под ритм, в котором приходится существовать. Иссыхает наивность, иссякает запас доверия, душит осознание необратимости времени. На смену честности приходят изворотливость, пустые улыбки без смысла и чувства. Неумолимое течение жизни норовит обнажить биение чего-то беззащитного, хрупкого, что ты стремишься уберечь и боишься выставлять напоказ, зная – выпотрошат. Уничтожат. И потому не стремишься беззаботно откровенничать, чтобы с наименьшими потерями выбраться из игры, в которой подсчитывают твои уязвимости и целятся для выстрела в упор. Глупо было бы нырять в пучину шоу-бизнеса и считать, что совсем ничего не лишишься.
Разумеется, невозможно было разгадать наброски таких мрачных выводов, лёжа на асфальте возле бурчащего такси… И нельзя было влезть в сердце Тома, грея заледеневшие пальцы в его мягких кожаных перчатках. Однако мне выпало достаточно времени, чтобы сшить рваное полотно его удивительной души из резкости жестов, внимательных, озорных или хмурых взглядов, неповторимых улыбок и фраз.
– Как вас зовут? – помню, осторожно спросил он, а я растерянно жалась к дверце, боялась соприкасаться с Томом.
Отказывалась ехать в больницу, отмахивалась от любых проявлений заботы и просила просто отвезти домой. Глупо, верно? Ужасно глупо притворяться грубой и неблагодарной, отвергать то, к чему с нетерпением стремилась.
– Вивьен.
– И часто вы, Вивьен, кидаетесь под машины?
– Подсказать, на каком перекрёстке можно зацепить меня капотом ещё раз?
– Только если это единственный способ встретиться с вами.
Я услышала его приглушённый, безобидный, живой смех и вздохнула с облегчением, сердце понемногу успокаивалось. Стучало без надрыва. Конечно, он шутил, как же иначе. Мы с разных сторон жизни. Том, безусловно, это прочувствовал, оценив качество моей старой куртки, тонких серых джинсов и забрызганных чёрных ботинок.
Для нас реальность разворачивалась с противоположных ракурсов. Том без труда догадался – я его узнала. Мы смотрели друг на друга с опаской, недоверием и жалящим, жадным интересом, которого обычно люди стесняются. Но такие короткие нечаянные встречи смывают грани дозволенного. Ты отчётливо понимаешь: этот человек всего лишь случайный, неуместный гость твоего вечера, временный попутчик в перепутанном русле жизни, и потому можно не прятаться за фальшью, не казаться лучше. Всё забудется, истлеет, сотрется. Кто мы такие? Незнакомцы, заколотые изнутри своей болью и предрассудками.
Я забывать не хотела, хоть и вела себя поначалу недружелюбно, отталкивала его любопытство, с усилием делала вид, что мне в тягость рваная беседа. Понимала – эта встреча вовсе не исток чего-то нового, неизведанного, а нелепая случайность, глупая шутка, и ни к чему было тратить утекающие минуты на грубое притворство, жалкий спектакль. Отчего-то мне казалось, что настоящая я гораздо хуже и омерзительней, чем в страхе вылепленный образ хмурой незнакомки. Чудовищный парадокс – в толпе возвращавшихся с работы бедолаг, зажатых в автобусе, я чувствовала себя другой, не похожей на них ни духом, ни сердцем, а рядом с Томом хотелось превратиться в кого угодно, но не в обычную Вивьен Энри со всем множеством недостатков и ураганом сожалений.
Сработала странная защитная реакция в ответ на внезапную сдержанную пытливость Тома. Он раскусил мою игру, прекратил расспросы и больше не пытался подбирать правильные слова. Это утомляло его и раздражало, Том явно не хотел прерывать разговор. Но всё, что он не решался произнести, звучало в тяжёлом, неловком молчании, читалось в настороженных, усталых глазах.
Такси остановилось возле цепи трёхэтажных домов. Вот и оборвалась неудачная шутка. Том не дал мне заплатить, я что-то пролепетала небрежно из благодарности, туго затянула шарф и выскочила на тротуар. Сделала глубокий вдох ледяного, пустого воздуха без запаха. Без жизни.
– Перчатки, Вивьен, – едва улыбаясь, напомнил Том, высунулся из такси. В любопытном взгляде сквозило неясное сомнение.
– Ах да, – я поспешно избавилась от них, протянула Тому и проговорила с подчёркнутым равнодушием, которое уже растрескивалось, звучало неестественно: – Прощайте, мистер Эдвардс.
Резко отвернулась, вцепилась в сумку и зашагала по сияющему мокрому снегу. Дверца захлопнулась, такси двинулось дальше, вверх по опустевшей улице, к берегу другой жизни. В душе всё заледенело и сжалось, как в пронзающих тисках. Так хотела встретить этого человека и с поразительной лёгкостью от него отделалась! В некоторых сокровенных желаниях есть определённая прелесть: они ни к чему не обязывают, не перекрывают дыхание, не встают комом в горле. Просто существуют, словно призраки внутри тебя, призраки чего-то светлого и недосягаемого. Мечтать гораздо проще, чем двигаться навстречу, смотреть в лицо почти сбывшейся мечты и бездействовать, замирать в ужасе и смятении, а потом просыпаться с чувством мучительного отвращения к себе, к своей беспомощности…
Вытащила ключи из наружного кармана сумки. Брелок в виде печальной тряпичной куклы, похожей на куклу из машины Джейми, упал на ступеньку заснеженного крыльца. Я собиралась было наклониться, но в следующую же секунду застыла, как прибитая камнями. Боялась обернуться.
– Настораживает, правда, когда кто-то настойчиво идёт за вами? Кажется, однажды я уже видел вас.
Всё-таки нашла силы повернуться, поражённая его неожиданным предположением, которое смело исключила ещё по дороге сюда. Я ошиблась.
– Почему вы идёте за мной? – не сдержала нервной улыбки, повторила вопрос, заданный Томом три месяца назад. Вопрос, загнавший меня в угол, на дно собственных страхов.
Том смял в кулаке перчатки, стоял у самого края крыльца, под расстёгнутым пальто виднелась белая рубашка и серый пиджак из плотной гладкой ткани. Лицо выражало замешательство и тоску. Образ моего воскресшего желания жить. Пленник опасного любопытства и закравшегося, истёртого воспоминания, ускользнувшего мига из прошлого.
Но Том будто и не слышал моего вопроса. В его душе плавилось страдание, сердце раздирали злость и печаль.
– Я расстался с Джейн… – сказал он, прикусил губу, глянул куда-то ввысь, в чёрную пустоту нависшего над городом вязкого неба. Он догадывался, что я ни черта не подозревала о его возлюбленной и никому не стала бы раскрывать тайну этой кровоточащей раны. – Ушёл, пока ещё можно было уйти безболезненно, тихо, не дойдя до предела… Но не выдержал, безнадёжно испортил то, что давно прогнило.
– Том…
Не смогла в ответ на порыв его горькой грусти произнести наигранное, безжизненное и пустое «мистер Эдвардс».
– И теперь передумал оставаться один в этот вечер, – Том подобрал промокшую куклу с порванной петлёй. В его голосе звучал надлом. – Ты впустишь, Вивьен?
Том не сомневался, что мы замерли на пороге дома, где меня никто не ждал.
– Если съешь вчерашнюю запечённую курицу.
Обрывок 5
Отчего-то я не спешила включать свет. Тусклое сияние мгновенно заскользило бы по крохотному коридору, в одну секунду прочертило бы мою жизнь, которой всё здесь было наполнено. Стены с блёклыми синими обоями, низкая тумбочка рядом с изогнутой металлической вешалкой, похожей на разбитый фонарь, зелёный коврик у порога, деревянный шкаф со скрипучими дверцами – каждая деталь казалась чем-то несовершенным, недоделанным, с царапинами и трещинами. Ко мне и прежде заходили мужчины, так же в смятении топтались у вешалки, раздевались. Засыпали в моей постели, утром варили кофе, сгребали в тарелку разогретые остатки недоеденного обеда, улыбались по привычке, не то вежливо, не то с затаённым презрением. И исчезали. Но едкую неловкость, какой-то совершенно незнакомый оттенок стыда я остро ощутила только в тот момент, когда Том шагнул следом в квартиру, проник в мою жизнь, как тонкое лезвие под сердце. Никто из нас не различал ни намёка на то, что на самом деле это не первый и последний ужин.
Я зажгла свет, положила сумку на тумбочку, сбив выстроенные в ряд помады и наполовину пустые флаконы дешёвых, но приятных духов. Тишину рассекло глухое бряканье, напомнившее отзвук расстроенной гитары, слабую дрожь неузнаваемого аккорда. Я не собиралась ничего расставлять заново, сбросила куртку, затолкала ботинки в угол. Как-то невнятно, с неохотой, коротким небрежным жестом указала на ванну и туалет, а сама направилась к кухне, прошла мимо сумрака спальни, словно её пока и вовсе не существовало. Просто тёмная дыра с бликами зеркал и очертаниями небольшой кровати. И Том не жаждал обзорной экскурсии, не стремился изучить каждый натёртый до блеска уголок. Вёл себя сдержанно, почти по-джентельменски. Спальня его не интересовала. Было достаточно крохотной, но уютной кухни, где постепенно зарождалась смелость быть откровеннее, а границы между нами размывались.
Я обрабатывала разбитую губу и слышала, как слегка шуршало пальто Тома, негромко стучали твёрдые подошвы ботинок – уже потом я приметила его неизменную привычку аккуратно ставить ботинки точно по линии жёсткого вычищенного коврика. Слышала шум воды, хлынувшей из крана, и, прежде чем отогнать всполох фантазии, успела представить, как кусочек мыла с запахом апельсина пенится и скользит в его пальцах. Я ещё слишком отчётливо помнила их тепло, которым насквозь пропитались кожаные перчатки… Особенное, единственное, нежное, обволакивающее, будто повисший в воздухе мягкий жар остывающего камина.
Сначала Том с искренним рвением, желанием чем-то занять руки и отвлечься от роящихся в голове неуёмных мыслей предложил свою помощь. Готов был исполнить любую просьбу, даже пройтись до супермаркета, если было нужно. Но я упрямо настаивала, чтобы этот случайный гость предоставил мне заботы об ужине и ни о чём не беспокоился попусту. Том отыгрывал убедительную и непробиваемую безмятежность. Но некая скованность, попытка усмирить нервы и не позволить эмоциям выбиться через край ясно читались в погасшем взгляде, в мучительном изгибе губ. Эта улыбка напоминала нарисованную, ненастоящую, будто и вовсе с чужого лица.
Напряжение трясло Тома изнутри. Накатывающие волны злости и сожаления не давали расслабиться. Он внимательно наблюдал за моими передвижениями по кухне, хватался за настоящее, чтобы не утонуть в удушающих воспоминаниях. Но раз за разом переживал мгновение неизбежного расставания с Джейн, обернувшегося абсурдной, унизительной ссорой, втоптавшей в грязь последние надежды. Так потухло и старание уберечь хрупкое подобие приятельской связи. Не осталось шанса стать друг для друга безликими смс в пору праздников и звонками с оттенком искусственного приличия.
Тем вечером он определённо не планировал делать следующее: терять контроль над собой, доводить разговор до пустой ругани, а затем в порыве безысходности подниматься на третий этаж в квартиру смутно знакомой девушки из толпы.
«Кажется, однажды я уже видел вас», – произнёс он спокойно, и меня в тот же миг мысленно отбросило в вагон метро, отбивающий пульс огромного города. Потом из сумрачной глубины памяти доносился скрежет подпрыгивающего чемодана, я снова видела, как Том шёл впереди. На расстоянии считанных шагов и одновременно недосягаемый, невозможный. И хоть на маленькой кухне сложно сохранять дистанцию, и мы стояли близко друг к другу, нас правильней было бы сравнить с двумя людьми, разделёнными неистовой, кипящей рекой, которую не перейти и не переплыть – пропадёшь в безумном течении. И эти двое продолжали настойчиво перекрикивать оглушительный рёв воды и беспомощно смотреть на противоположный берег.
– Ты живёшь одна? – потирая влажные, покрасневшие ладони, спросил Том. Наверняка он не ощущал в тесной квартире присутствие кого-либо ещё. Не в воздухе угадывал ответ, который можно без труда вычислить по количеству зубных щёток. Он остановился у гудящего холодильника и отчего-то решил уточнить то, в чём не сомневался и секунды, или же подбирал уместную тему для разговора, нащупывал точки соприкосновения.
– Не всегда. – Я достала плоскую голубую тарелку, приготовила вилку и нож. Пряталась за доведёнными до автоматизма отточенными действиями. Том, удерживая внутри всплески ярости и отчаяния, признался в разрыве отношений, ненароком обнажил разраставшуюся рану на душе, поэтому и я в ответ решила добавить немного честности. Мельком набросала картину моих будней, разбавленных недолгими, хрупкими связями. – Бывает, пару месяцев встречаюсь с неплохим, приятным мужчиной. Мы вполне хорошо проводим время, спасаемся от скуки, заполняем свиданиями какие-то пробелы, пробоины в наших жизнях. Но в итоге всё равно разбегаемся, потому что оказывается некуда двигаться дальше. Нет смысла, нет шанса, нет желания стоять на месте.
Я открыла холодильник, осторожно переложила курицу, картофель и овощную смесь из контейнера на тарелку, поставила в микроволновку, настроила таймер. На крохотный экран даже не взглянула. С завязанными глазами я могла прожить всю оставшуюся жизнь в неизменном ритме, с выученным наизусть порядком и не ощутила бы разницы. Так начнёт казаться, если попадёшься в ловушку монотонного однообразия. Алгоритм унылой рутины был впаян в капризную память так прочно, что его и ударами головой о стену не удалось бы вышибить. Облик матери неумолимо вымывался, выцветал, проваливался куда-то очень глубоко, за пределы сознания, таял в тумане. Но сменить мощность микроволновой печи я могла бы, даже вскочив с постели посреди ночи, разбуженная жутким кошмаром. Память надо мной издевалась.
– А куда ты хочешь двигаться дальше? Семья, дети? – спросил Том и стал быстро расстегивать пуговицы пиджака, снял его и осторожно повесил на спинку отодвинутого стула. У белоснежной рубашки, заправленной в серые брюки, был слегка смят ворот, по ткани расходились тонкие морщинки. К запаху розмарина и яблочного уксуса, парящему в кухне, примешался свежий цитрусовый запах с нотками кориандра. Как я выяснила позднее, другой туалетной водой Том пользовался редко.
– Возможно, в моём возрасте уже пора задуматься о семье, но в роли родителя я вижу кого угодно, но не себя. А если неуверенность заглушает готовность рискнуть, то не стоит и пробовать.
Он отвёл взгляд в сторону, тщательно взвесил услышанное, пока блюдо крутилось на стеклянном диске, и мерный шум разливался по кухне. Выдержав паузу, Том снова неотрывно всматривался в глаза, словно выискивая непрозвучавшую правду, и сказал:
– Я знаю женщин, которые размышляли так же, но стали прекрасными матерями.
– И ни о чём не жалеют?
– Не знаю наверняка, но у некоторых теперь даже в голове не укладывается, как раньше они могли с таким ужасом рассуждать о возможных трудностях. Иногда случается удивительный парадокс – те, кто громко заявляют о напрасности брака или уверяют в своей неспособности воспитать ребёнка, на деле же превосходно справляются со всем, что их пугало. Мои родители развелись, когда мне исполнилось тринадцать, но подарили счастливое детство. Примером жизни, которой каждый неотступно следовал, они научили многому. Мама открыла дорогу в театр, отец научил упорно трудиться, не оставлять сил на жалость к самому себе, а их расставание приблизило к пониманию человеческих слабостей. – Том вдруг замолчал, мягко улыбнулся и потёр лоб в накатившем смущении. Ему казалось, он бессовестно крадёт чужое время, терзает скукой. – Прости, тебе хоть интересно это слушать?
Разумеется, было интересно. Очень часто я осознавала, что для восстановления гармонии, перезарядки, не хватало именно таких петляющих, как извилистый ручей, непредсказуемых, простых разговоров на равных. Бывало, с друзьями мы затевали горячие споры, обсуждали неоднозначные вопросы, вываливали друг на друга лавины мнений, сталкивали разные точки зрения. И крайне редко мне доводилось с предыдущими мужчинами общаться вот так легко, не выстраивая преград, не расставляя ограничений.
Ни о чём и обо всём.
Том невольно всколыхнул дремавшую во мне тоску, начав рассказ о своих родителях. Я ждала визга микроволновки, сигнала, тормозящего диск, смотрела на Тома и терялась в закипающих мыслях. Сказать ему, что я понятия не имею, каким мой отец был ублюдком или прекрасным человеком, куда исчез, сунув деньги проститутке с прозвищем вместо имени? Или же сказать ему правду об отце? Правду, которую не решилась открыть мама. Сказать, что не такое уж и нужное рождение дочери хоть и реанимировало жизнь Жаклин Энри, но привело к неизбежному самопожертвованию ради моего достойного образования и места в обществе? Нет, я вовсе не презирала маму, не осуждала, а лишь жалела и пыталась понять. Особенно теперь, когда все её мечты, чувства и стремления стали пустотой, безразмерной пропастью. Хотела ли мама ребёнка, воображала ли себе, как будет читать сказки с обязательной победой добра и справедливости? Хотела крепко держать маленькие ручки, позволяя любопытному малышу бодро передвигать ногами, ощущать силу первых шагов? Сложно утверждать или отрицать, но меня мама любила и желала вечного счастья. Ради дочери она выталкивала из себя жизнь.
– Мне нравится слушать истории, – честно ответила я, решив оставить в секрете подробности своего происхождения. Микроволновка пронзительно прозвенела. Я надела красные мягкие рукавицы, осторожно достала курицу, которую вчера сгребла с противня сразу в контейнер. Поставила на середину стола, развернула тонкие синие салфетки и положила на них вилку и нож. Сняла рукавицы. Белёсый пар закручивался, волновался, вздымаясь над золотистой корочкой, посыпанной зеленью. – Вина, как в принципе и любого другого алкоголя, у меня нет, поэтому могу предложить яблочный сок. – Подошла к наполовину пустому графину и потянулась к шкафчику за стаканом. – Будешь?
– Конечно, – отозвался Том, поправил висящий на стуле пиджак и сел за стол. – Но должен спросить тебя ещё кое о чём очень важном…
– О чём?
Я аккуратно наполнила стакан, бесшумно поставила рядом с салфетками и насторожилась, немного напуганная сменившимся тоном.
– Даже не знаю, как лучше выразиться… – Том вздохнул, будто набираясь смелости, и, видимо, заметил удивление в моих глазах, проговорил весело, с обезоруживающей улыбкой: – Почему здесь только одна тарелка? Ты сильно переоцениваешь мои способности, считая, будто мне по силам справиться в одиночку с целой курицей.
– Я попробовала чуть-чуть, чтобы убедиться, что мясо не пересушено, и со вчерашнего вечера не притрагивалась. А сегодня никакого аппетита нет, – сказала я, пожала плечами, предчувствуя, что ничего, кроме чая и клубничного печенья, в желудок не затолкать. Иначе бы непременно стошнило.
Внезапно ударивший по сердцу страх, навязчивое ощущение непрерывной погони ещё вспыхивали внутри болезненными отголосками, как разряды электричества. Я села на стул напротив Тома и обхватила себя руками, словно пытаясь согреться. Вытравить холод, пробравшийся в кости.
– Что-то случилось? – в вопросе сквозило неподдельное, обескураживающее беспокойство, вызывающее грустную усмешку. Том по нелепой случайности, из-за проигрыша раскалённым нервам оказался на этой кухне. Не знал обо мне ровным счётом ничего, но в обычном вопросе звучало больше заботы, чем в милых пожеланиях Дэйва, который оставлял после себя ужасный кофе, тосты и пару десятков фунтов.
– Так, ерунда, – отмахнулась я. – Давай ешь и продолжай рассказывать.
– А разве теперь не твоя очередь? – Том помедлил несколько секунд в нерешительности и сомнении, взялся за вилку и нож, стал отрезать кусок от поблёскивающего мяса. В его чётких движениях читались сдержанность и сосредоточенность, но по глазам я догадалась, что Том действительно был голоден, пусть и старался это скрыть вместе с тяжёлыми мыслями о Джейн.
– Я просто официантка, Том. Рассказать совсем нечего.
Прожевав отрезанное мясо и запив соком, он улыбнулся, прищурился, вглядываясь будто в самую душу:
– Неужели? Тогда начни с тайны о том, кто научил тебя так потрясающе готовить.
– Никто. Однажды я обнаружила, что готовка здорово успокаивает, приводит голову в порядок, настраивает на правильный ритм. Это мощное лекарство, которое всегда помогает.
– Значит, всякий твой шедевр рождается в очередном поиске спокойствия? – чуть нахмурив брови, спросил Том. Вилка брякнула, ударив край тарелки.
– Видимо, да, – я постучала пальцами по столу, отбивая мотив песни Элвиса Пресли, вдруг зазвучавшей где-то в бездне памяти. «Нет такого номера, нет такого места»[2 - Строчка из песни «Return To Sender» Элвиса Пресли.]. – А готовлю зачастую гораздо больше, чем могу съесть. Вношу в коллекцию новые рецепты и отношусь к приготовлению, скорее, как к хобби и простому способу настроить баланс и отвлечься, стать собой.
– Стать собой? – эхом повторил Том.
– На работе я должна быть приветливой и учтивой даже с похотливым, самонадеянным сбродом, в компании друзей стараюсь не болтать глупости, не распахивать душу, потому что им не обязательно знать то, что в любом случае изменит отношение ко мне. Может, я ошибаюсь и напрасно приписываю им негативную реакцию, но пока не попытаешься – не узнаешь. А пытаться мне, в общем-то, и не хочется. Боюсь всё испортить, заставить людей ощущать неловкость. Поэтому достаточно жить так: дома, следуя пунктам рецептов, оставаться наедине с упорядоченными мыслями и осознавать, кто ты на самом деле.
– И кто же ты, Вивьен?
Устало откинулась на спинку стула, в сознание с напором сокрушительной бури пробирался голос Пресли, и я тихо произнесла снова:
– Просто официантка.
Обрывок 6
В тесное пространство кухни в светло-лиловых цветах вдруг ворвалась оглушающей волной тяжёлая, густая тишина. Я медленно водила ногтями по бугоркам выпуклых узоров на желтоватой скатерти и смотрела Тому в глаза. До неприличия долго. Смотрела так же прямо, как и он во время разговора о семье, ничего не стесняясь и не стыдясь. Нескрываемо пристально. Рассматривала каждый дюйм бледного лица с заострёнными чертами. Меня невероятно увлекали его удивительные глаза. И таким неприкрытым любопытством можно было и у закалённого славой актёра вызвать неловкость, какое-то смутное, пульсирующее чувство неудобства, будто кто-то настойчиво и жёстко пытается вгрызться тебе в душу. Забраться внутрь и всё выскрести наружу. Добраться до самого мерзкого секрета, истлевшего воспоминания, пустого обещания.
Но я не собиралась распарывать его неведомый, заслонённый множеством масок и ширмой полуправды внутренний мир. Этот мир бился в нём, как в сосуде с невидимыми трещинами. Внешне сосуд оставался прекрасным и целым, но с оборотной стороны был изрисован сколами. Том зарабатывал миллионы, изрезал над облаками половину планеты, едва успевая вздремнуть в самолёте. Везде дружелюбный, вежливый, улыбчивый, с невероятным запасом терпения, убеждённый в том, что занимается любимым делом, приносит пользу, находит истинного себя во вращающемся месиве. Его уцелевший мир противостоит сомкнувшейся вокруг горла реальности. Руки в карманах, вспышки фотокамер мерцают на ткани безупречного костюма, скользят по лицу, как яркие пощёчины, от которых не чувствуешь боли. Всюду жадность и трепет, крики и вкрадчивые вопросы, шаги по ковровой дорожке, истина и игра, подчинение обязательным правилам. Том постоянно что-то внутри себя склеивал по кусочкам, создавал, менял роль, по завету отца не оставлял сил на жалость к себе. Свыкался с мыслью о неизбежных, перекраивающих жизнь переменах, срастался с хронической усталостью, а её не заглушал до конца ни один отпуск, ни один выходной в глубоком безмолвии. Душа деформировалась, изменялась то в муках, то в наслаждении, трещала по швам и затягивала понемногу старые раны, зарастала новыми. Он знал цену успеха и исправно платил по счетам, чётко обозначив границы, переступать которые позволял далеко не всем. Отчаянно берёг свой хрупкий мир, угодив в кипящее жерло шоу-бизнеса.
Но тем вечером он ел запечённую курицу, запивал яблочным соком и не запрещал дочери проститутки, простой официантке смотреть на него в упор. Слова на мгновения теряли смысл и силу, пропадали в звоне ножа и вилки, в ударе стакана о поверхность стола.
И я ничего не упускала, с удовольствием и любопытством обводила взглядом, словно мысленно рисовала портрет, впервые за годы напоровшись на желание схватиться за карандаш и запечатлеть эти глаза. Слегка расширенные чёрные зрачки с крапинками отражённого света виделись мне огромной, непостижимой, загадочной Вселенной, бесконечной и одинокой. Застывшие блики казались всполохами звёзд, которые разрывали тьму космоса, сгорали и уносили за собой следы невысказанных тайн. Цвет глаз безумно завораживал, было бы интересно подбирать нужные краски. Переливы оттенков голубого и зелёного, как вихрь морской волны или мягкое утреннее небо. Ломанные линии розоватых сосудов тянулись из внешнего уголка глаза. Строго очерченные веки с едва заметными пятнами синевы от утомления или бессонницы. Изгибы тонких морщинок, похожих на сеть прожилок листьев, длинные изогнутые ресницы… С момента нашей первой встречи несколько лет назад, тех ускользающих секунд в толпе, взгляд Тома почти не изменился. Я на удивление чётко запомнила это. То же сияние чистоты, смесь сочувствия и осуждения, гибкий, неистощимый ум, покоряющая красота. Только налёта наивности, наверно, уже не осталось. Та детская нежность и ласка стёрлись, исчезли в беспросветной глубине зрачка, застыли в прошлом. Том прожил свою боль, дробящую и дикую, прожил целую жизнь за то время, пока мы барахтались по разным полюсам реальности, не пересекаясь, как две параллельные.
Молча глядя друг другу в глаза, мы постепенно осознавали, что всё самое важное, раздирающее сердце и рвущееся криком к горлу так и не произнесли. Разбрасывали словами лишь намёки, никак не решаясь приступить к непростой теме, освободить душу. Вырвать то, что мешало вдыхать.
– Почему ты расстался с Джейн? – для этого вопроса не нужно было искать смелость, собираться с духом. Я задала его, не прилагая особых усилий, не чувствуя жала смущения. Поворачивать беседу в сторону проблем Тома было гораздо проще, чем самой рассыпаться в откровениях.
– Нам не хватало времени быть вместе, – Том, отложив вилку и нож, ответил сразу, без раздумий, словно уже давно ждал возможности. Затем выдержал долгую паузу, осязаемую, видимую, как зияющая пропасть, и туда мигом опрокинулись все сомнения и опасения, провалились годы, в бешеном течении которых мы ещё не знали друг друга и не могли угодить в ловушку одиночества и тоски. Так окончательно закрепилась наспех слепленная, легко разрушаемая иллюзия. Навязчивое ощущение того, что мы знакомы уже десятки лет и по старой привычке после тяжёлого рабочего дня делили на двоих ужин, обсуждали перегибы жизни, советовали, смеялись… Возможно, нам обоим попросту было безразлично, как на сердце отпечатается этот ни на что не похожий вечер. Было плевать на душевное состояние незнакомца, сидящего напротив. Зрело лишь неуёмное стремление выбить боль из груди. – Наши графики всё реже совпадали, разлука не шла на пользу, мы теряли связующую нить. Места для любви не оставалось, насколько бы ужасно это не выглядело со стороны. Я на съёмках – она возвращается домой, навещает родственников, звонит мне и притворяется, что не в обиде. Джейн хватается за на новый проект, зачитывается сценарием, улетает на другой континент, когда мне только удаётся наметить свободную неделю в забитом под завязку расписании. Отношения по графику удобны далеко не всем. Иногда встречи начинались в ресторане и там же заканчивались. Мы садились в такси и разъезжались в противоположных направлениях, потому что мне рано утром в аэропорт, а Джейн нужно готовиться к спектаклю.
– Но ты любишь её?
Отчего-то мне захотелось усомниться в том, что разбитые чувства могли бесследно иссякнуть после града грубостей в пылу раскалённых нервов.
– А ты любила тех мужчин, с которыми не было шанса двигаться дальше? – поставив локти на стол и подперев ладонями подбородок, спросил Том. Его сверкающий взгляд, парализующий и неотрывный, вонзился стрелой точно в переносицу, пригвоздил меня к стулу.
– Я хорошо к ним относилась.
Блестящий ответ, подумала я, разрезав ногтем завиток диковинного растения на скатерти. Отзвук правды, её мутные очертания только распаляют интерес и заставляют проявлять большую настойчивость. Том, очевидно, внимательно следил за поворотами разговора и сводил к нулю мои попытки отмолчаться, а, может, размышлял одновременно и вслух, и с самим собой, используя меня в качестве живого материала для сравнения.
– Разве это одно и то же, Вивьен? Любить – значит всего-то хорошо относиться?
– Порой достаточно.
– А если недостаточно, то что тогда?
– Тогда, скорее всего, люди и расходятся. Понимают, что необходимо на чём-то совершенно ином, крепком и непробиваемом, строить общее будущее.
На губах Тома сверкнула хитрая улыбка, не изменившая, однако, хмурого и сосредоточенного выражения лица:
– Получается, никто из них не добился твоей любви?
