скачать книгу бесплатно
Но чем дальше катится клубок, тем азартнее становится кот, устремляясь за ним. Работы маме прибавляется – нити в клубке лохматятся и свисают рваными концами. Кот в наказание выдворяется в коридор. Под редкий стук спиц или жужжание веретена я засыпаю, и образ кота тихо перебирается в мои сновидения. Сон накрывает меня невесомым облаком белого пуха, которое заполняет все вокруг…
Когда мама постирает связанную паутинку, они с отцом растянут на пяльцах ажурное полотно. Пяльцы отец делал сам из деревянных гладких брусков – добротные, крепкие, большие, до полутора метров по одной стороне. Каждый зубчик паутинки крепился гвоздиком, и в деревянной раме возникала тончайшая картина, как лёгкий узор первого морозца на оконном стекле.
Эта огромная воздушная конструкция занимала большую часть комнаты. Проходить мимо натянутой паутинки надо было с особой осторожностью, чтобы не зацепить её и не порвать тонкие, как струна, нити пуха. Мама строго следила, чтобы случайно никто не задел пяльцы, но пройти мимо и не провести рукой по туго натянутому полотну было невозможно. Я прятала руку за спиной и украдкой пальцем касалась платка. Палец скользил по шелку нитей. Я вместе со всеми ждала, когда платок высохнет.
Высушенный платок мама осторожно снимала с пяльцев. Начиналось самое интересное: платок должен был пройти главную проверку на качество. Затаив дыхание, я смотрела, как папа снимал с пальца обручальное кольцо и пропускал через него паутинку. И как всегда, она была настолько тонкой, что проходила сквозь кольцо с лёгкостью.
Спицы и пуховые нити сопровождали маму везде: в командировке, на отдыхе. Приезжая из очередного санатория, она обязательно привозила адрес, по которому отправлялась связанная ею паутинка. А в ответ ей присылали даже не деньги, а книги. Из такого «товарообмена» часто возникала дружба на многие годы, и в оба конца шли письма. Они приходили редко, но им всегда были рады и читали о чужой жизни, словно повесть.
Книги в семье любили все, а для мамы они были вторым увлечением. Она следила за новинками, выписывала не только «Огонёк» и «Работницу», которые были почти в каждом доме, но и толстые журналы «Роман-газета», «Москва» и «Нева». Всё прочитывалось, а лучшие произведения, напечатанные в журналах, переплетались одним томом. Именно по таким «домашним книгам», переплетённым вручную, я знакомилась с произведениями Артура Хейли, Рэя Брэдбери, Валентина Распутина.
Много самодельных книг я бережно храню до сих пор в книжных шкафах. Пока вещи из родительского дома со мной, прошлое живёт в моей памяти знакомыми с детства переплётами, связанными мамой платками.
Прижимаю паутинку к себе, и словно опять вижу в круге вечернего света мамину голову, склонённую над вязанием. Тяжело принимать, что её больше нет. Нигде! Жизнь продолжается, как и прежде – работа, дом, магазины… Я больше никогда не услышу её голос, и только прозрачный платок окутывает теплом родительского дома и связывает меня с тем миром, откуда я родом.
Ещё раз вдыхаю родной запах, аккуратно сворачиваю паутинку и бережно возвращаю на полку.
Она по-прежнему согревает меня.
УТРО, ГОЛОСА И ЗВУКИ
Утро в нашем доме начиналось очень рано. Вся страна просыпалась под бой курантов на Спасской башне Кремля и позывные точного времени. Из репродуктора звучал голос диктора: «Говорит Москва. Московское время шесть часов».
Репродуктор – небольшая пластмассовая коробка – висел на кухне, высоко на стене, почти у потолка, и никогда не выключался. Под звуки, доносящихся из него песен, оперных арий, сообщений о выполнении плана по уборке зерна проходила жизнь страны. Под эти звуки варили, жарили, завтракали, обедали, ужинали.
Радиовещание начиналось с коротких новостей и передачи «Утренняя гимнастика». Бодрый голос диктора командовал: «Руки на пояс, ноги на ширину плеч!» – и все должны были выполнять упражнения. Через несколько лет эта передача будет увековечена в песне Владимира Высоцкого «Утренняя гимнастика», и вся страна весело запоёт: «Вдох глубокий, руки шире, не спешите-три-четыре!..»
Под звук репродуктора, тихий стук посуды, негромкий разговор матери с отцом я просыпалась. Сквозь штору пробивалась тонкая полоса света, из кухни доносились запахи приготовленного завтрака. С трудом я пыталась разлепить веки. Нет, глаза не открывались, я опять проваливалась в сон. Родители по очереди спешили разбудить меня.
«Пора вставать, доча!» – громко говорила мама, заглядывая в мою комнату. Отец подходил, трепал меня по плечу: «В школу пора, вставай!» Так до конца и не проснувшись, я выходила на кухню. Здесь уже начинался новый день. Папа вставал раньше всех, растапливал остывшую за ночь печь. Когда все просыпались, дом был наполнен теплом.
Через запутанные во сне волосы я пыталась увидеть кухню, родителей. В печке буйно полыхали языки пламени, пожирая раскалённые до красноты брикеты угля. На небольшой плите, или, как бы сейчас сказали, «варочной поверхности» печи, уже стояла королева нашей кухни – большая чугунная сковорода, без которой не обходился ни один наш семейный день.
На ней горкой румянилась поджаристая картошечка, рядом фыркали сочные котлеты, тут же красовалась глазастая оранжевая яичница. Из репродуктора звучала команда: «Бег на месте!..» Жизнь била ключом, одна я всё никак не могла проснуться. Никаких сил на бег – пусть даже на месте – у меня не было совсем, поэтому, не дожидаясь команды «переходим к водным процедурам», я шла к умывальнику.
Кое-как умывшись и одевшись, подходила к столу, в центре которого уже красовалась горячая сковорода. И мама стройная, красивая, переделавшая к этому времени массу домашних дел, смеясь, говорила: «Смотри, доча, как мужа будешь удивлять. Никто не может приготовить столько блюд на одной сковороде».
Всё ещё с полузакрытыми глазами, почти на ощупь, я пробиралась на своё место между столом и холодильником, сонно смотрела на это красивое, ярко-оранжевое блюдо, сверкающее каплями жира. Есть совершенно не хотелось, я думала только о том, как вернуться в кровать, завернуться в мягкое одеяло и не вставать до вечера.
Но вдруг всё менялось: из репродуктора звучали знакомые позывные радиостанций. Начинались утренние программы передач. Юмористические рассказы сменялись песнями, отрывками из радиоспектаклей. И я, не успев проснуться, погружалась в мир музыки, оказывалась то в зрительном зале, то на театральных подмостках.
Передо мной пролетал лёгкий силуэт загадочной девушки из романа Грина «Бегущая по волнам», возникал марсельский порт, судно «Фараон», молодой моряк из романа Дюма «Граф Монте-Кристо»… Девушки, красавцы-моряки, фрегаты – все смешивалось в одну длинную нескончаемую сказку…
Родители собирались на работу, торопили меня. А я с открытым ртом слушала, как на невидимой сцене, под звуки таинственной музыки наследница престола красавица Турандот необыкновенным голосом Юлии Борисовой загадывает загадки своим женихам и отправляет их на казнь.
Министры Тарталья и Панталоне перекидываются остротами, заразительно смеются. Принц Калаф, готовый бороться за любовь Турандот, бархатным голосом Василия Ланового с болью восклицает: «Я жажду смерти или Турандот!» Он разгадывает три загадки жестокой принцессы, я радуюсь за принца, жду восхищения принцессы, слов о том, что он избежал казни…
Но – в прихожей меня уже ждёт мама. Пора в школу. С трудом отрываюсь от стула, вылезаю из-за стола, медленно натягиваю пальто, долго вожусь с пуговицами, завязками и выхожу из дома.
На улице едва брезжит, ещё сохраняется сумрак раннего утра, вся соседская детвора давно пробежала в сторону школы, и только лай собак из соседних дворов заставляет меня вернуться к действительности и торопиться к началу уроков. Голоса из репродуктора стихают и остаются где-то далеко, я уже слышу шум школьного двора и настойчивый треск звонка, заставляющий всех расходиться по классам. Начинается новый учебный день. Мои недослушанные сказки остаются за порогом школы.
…Они уходят всё дальше и дальше – недослушанные в детстве сказки, утренние звуки старого репродуктора, обрывки мелодий и песен. Я забываю их, и только голос мамы издалека, сквозь годы, будит меня.
Я просыпаюсь, сажусь на кровать, с трудом открываю глаза. Сквозь плотную штору пробивается тонкая полоска утреннего света. Рано вставать мне так же, как в детстве, не хочется, но на тумбочке тихо вибрирует будильник телефона, напоминая, что новый день начался, и пора выходить на кухню готовить завтрак для семьи…
За школьные годы мне так и не удалось дослушать до конца ни один радиоспектакль. К этим произведениям я возвращалась позже – читала, смотрела спектакли и кинофильмы. Заново знакомилась со сказками и пьесами, в исполнении уже других актёров. Но очаровательный голос Юлии Борисовой по-прежнему звучит в памяти, как песня начала нового дня.
КЛЮЧИ ПОД КОВРИКОМ
Ключи – дело наживное. Но для человека главное – не только их нажить, но и не потерять.
Сразу после свадьбы Стас и Маша купили квартиру. Молодые хозяева были несказанно рады и горды: это их первый общий дом. Родители молодых были в ужасе: квартира уже при её покупке «говорила», что денег потребуется прорва.
Внутри комнаты были совсем разбитые, без потолка и пола. Вообще-то потолок и пол были, но в виде бетонных плит. Прежние владельцы разломали всё, что можно, и теперь новая квартира мрачно демонстрировала свои ободранные внутренности. Она находилась на двенадцатом этаже многоэтажного дома, на стыке двух трасс. Непрерывно проносившиеся машины обрушивали на жильцов нескончаемую волну шума.
Но молодёжь не смущали ни шум улицы, ни отсутствие ремонта. Они торопились начать самостоятельную жизнь. Ключи от собственной квартиры были первым шагом к этой жизни. С восторгом они ходили по будущим комнатам среди тёмных бетонных плит, планировали и мечтали. Маша непременно хотела просторную гостиную, где можно было встречаться с друзьями, Стас – место для тренажёров и спортивного инвентаря.
С молодым задором и энтузиазмом они кинулись обустраивать своё гнёздышко. Архитектор нашёлся быстро. Сделали проект и дизайн. Ребята и сами творчески подошли к ремонту: просмотрели многочисленные картинки дизайна, интерьеров. На небольшую площадь втиснули всё, что надо. Стас и Маша уже представляли свою спальню и стол на кухне.
В их мечтах всё было залито солнцем и расцвечено мягкими красками. Свободное время они проводили на строительных рынках и магазинах. Материал для отделки выбирался с особым трепетом. Но когда для ремонта всё закупили, оказалось, что это было самым простым.
Проблемы только начинались.
Рабочих найти было невозможно. Искали долго, молодёжь переживала, что ремонт не начнётся никогда. Приходили опытные прорабы, деловито осматривали квартиру, рассказывали, что и где надо ломать, менять, называли цену, за которую можно было купить ещё одну квартиру.
Другие приходили, явно оторвавшись от рюмки, еле ворочая языком, ничего членораздельно сказать не могли, но стоимость работ называли твёрдо. С большим трудом всё утряслось, даже удалось найти почти нормальных с виду рабочих. Прораб был рекомендован знакомыми. Наконец-то ремонт начался.
Каждый вечер Стас и Маша торопились в свою квартиру, надеясь увидеть, как разрушенные комнаты приобретают очертания жилья. Пока очертания не просматривались, а надежды разбивались о горы мусора. Демонтировались стены, полы, разрушались перегородки.
Будущее гнёздышко всё больше и больше напоминала заброшенное бомбоубежище. С потолка свисали оборванные провода и слои штукатурки, мелкими струйками сыпались пыль с песком. По стенам редкими клочками болтались обои с признаками оставшейся позолоты, загибаясь причудливыми формами, как оборки от драного платья королевы. Всё было покрыто пылью и осколками бетона. Уставшие рабочие пили чай.
На вопрос молодых хозяев квартиры: «Когда будет конец ремонта?» – следовали профессиональные ответы: перегородки сделаны из очень прочного бетона и с трудом поддаются демонтажу, слоёв штукатурки так много, что приходится снимать очень аккуратно, чтобы не упал потолок. Многослойные обои также не отдираются, и их надо долго отмачивать.
Прошла неделя, другая. Наконец всё было демонтировано, снято, ободрано. Квартира и общий коридор были завалены строительным мусором, как символ расчистки старой жизни, слой пыли нежно обрамлял двери соседских квартир. Ребята тихонько пробирались сквозь завалы, стараясь не встретиться с соседями.
Рабочие опять пили чай.
На немые вопросы хозяев, которые застывали на пороге, открыв рты и выкатив от ужаса глаза, рабочие давали очередные профессиональные ответы: во дворе отсутствуют контейнеры для строительного мусора. Когда они появятся, никто не знает. За вынос мусора надо дополнительно приплачивать. Молодые хозяева приплачивали.
Горы мусора исчезали, оставалась только пыль, в которую все проваливались по щиколотку. После недолгих переговоров и ещё одной, совсем небольшой суммы, пыль с соседских дверей была собрана, оставив после себя лишь небольшие живописные разводы.
Наступил следующий этап – черновые работы. Процесс мало чем отличался от предыдущего, но грязи было уже меньше. Делались смеси из песка и цемента, наносились на стены, потолок и пол. Сохло всё по нескольку дней. На робкий вопрос: «А когда обои клеить будете?» – ответ был, как и всегда, убедительный и профессиональный: штукатурке необходимо хорошо просохнуть и закрепиться. На мокрые стены клеить обои нельзя. А то, что стены и потолки кривые – это вина самих потолков и стен.
Маша и Стас долго рассматривали выполненные работы, пытаясь понять, почему стена наклоняется, а край потолка устремляется к полу. Робко, но настойчиво они просили рабочих выровнять и переделать, и в их присутствии даже что-то исправлялось, но всё сводилось к тому, что надо купить ещё песка, ещё цемента и ещё всяких смесей. Рабочие уверяли, что после этого всё выровняют и закончат работу в сроки. Молодые уходили с надеждой.
Затем рабочие пили чай.
Наконец черновые работы были завершены, и квартира замерла в ожидании белоснежной плитки, элегантных обоев и пола. За выполненные работы рабочие просили расчёт. Молодые люди измучились и мечтали расстаться с рабочими навсегда. Стас уже был готов доделать всё сам, Маша по этому вопросу отмалчивалась. Ей было жалко обижать людей, которые кормили семьи, и пугала мысль о поиске новой бригады.
В день расчёта, неожиданно для рабочих, прораб появился в квартире в сопровождении одной из родительниц. Рабочие, увидев её, сразу поняли: пришла Тёща. Она медленно ходила по комнатам, показывая пальчиком на стены, пол и потолок. Хорошо поставленным голосом, достойным чтения лекции или романтичных стихов, она перечисляла:
– Стык стен должен быть ровным и проходить ниточкой от пола к потолку! Стены и пол необходимо выровнять! Никаких наклонов и ям с буграми! Мусор вынести и убраться!
Устав от пыли и грязи, она закончила:
– Всё хорошо! Но всё надо переделать! Через два дня приду.
Тёщу сменил прораб. Он не перечислял недостатки, он читал первый том книги «Русский мат». Впрочем, эту книгу он знал наизусть, причём с самого детства. Рабочие кучкой стояли у бетонной стены, как партизаны перед расстрелом, поддерживая друг друга, кивали головами и уверяли, что всё будет переделано и исправлено. Они клялись, что всё выполнят в срок, но сейчас им очень нужны деньги – надо что-то кушать самим и отправлять семьям. Деньги за эти работы им всё-таки заплатили.
Чай в этот раз никто не пил.
Ребята опять пришли на следующий день. Они надеялись, что после вмешательства Машиной матери рабочие устранят все недостатки и завершат ремонт в срочном порядке, как обещали.
Дверь оказалась на замке.
Молодые хозяева звонили, стучали, прислушивались. Никто не открывал. За дверью была тишина. Стоя перед закрытой квартирой, они поняли, что отдали рабочим единственный комплект ключей. Их охватило беспокойство. И не только за свой, ставший уже родным дом, но и за рабочих.
Все были издалека и без регистрации. Мысли в голове путались. Что же могло случиться? Возможно, им нужна помощь, или они попали в полицию. Что внутри квартиры? Что с инструментом и материалом?
Несколько дней прошло в тревожном ожидании. Ждали звонков из полиции, от рабочих. Звонили сами. На звонки никто не отвечал. Все номера были недоступны. Дни тянулись гнетуще медленно, беспокойство не отступало, непонимание усиливалось.
С большим трудом удалось дозвониться до прораба. Тот тоже не знал, куда исчезли его рабочие, и подключился к поискам. По цепочке гастарбайтеров он дозвонился до далёкой деревушки в необъятном пространстве сёл и деревень, отправляющих работников на заработки. Затерявшиеся работники, получив деньги, уже сидели по своим хатам и пили чай. Они по-своему выполнили требование тёщи: «Убраться!»
Прораб понёсся на квартиру, где под дверью его уже ждали Стас и Маша. Стас приготовился ломать дверь. Поддел стамеской замок, навалился плечом на дверь, ногой упёрся в коврик. И тут почувствовал, что ноге что-то мешает…
Он поднял коврик – и все застыли от неожиданности. Под ковриком лежали такие драгоценные ключи от квартиры, с которыми все уже мысленно попрощались.
Затаив дыхание, Стас поднял ключи и открыл дверь.
Со страхом все вошли в квартиру. Инструменты и материал лежали на своих местах. В квартире даже присутствовал какой-то порядок, не было грязи и строительного мусора. Но стены и потолок всё так же мрачно смотрели из-под сизой штукатурки, смущаясь своей наготы и кривизны. Комнаты в тревожной тишине ждали продолжения ремонта.
Прораб стоял в дверях, онемев. Впрочем, по его лицу было видно, что мысленно он декламирует второй том «Русского мата». В его практике рабочие впервые удрали, не закончив ремонт.
Стас и Маша безмолвно стояли посреди печальных стен. Обои, диваны и тренажёры были по-прежнему всё так же далеки. Молодёжь ещё не знала народную мудрость: ремонт можно начать, но закончить его невозможно. Ремонт можно только продолжить. И сейчас они поняли: мудрость приходит с опытом.
Ремонт надо было продолжать. Ведь самое главное было с ними – их новая квартира. И теперь они знали, что ключи от неё они никогда никому не отдадут.
Неплохо, конечно, обнаружить в трудную минуту ключи под ковриком. Но всё-таки лучше их никому не доверять.
ДОМОТКАНОЕ ПОЛОТЕНЦЕ
Сказка-быль
Моей прабабушке Марье, крестьянке деревни Яковлево Тверского уезда и губернии, посвящается
– Да, жизнь моя удалась, – размышлял льняной холст, лёжа на полке в доме у правнучки своей первой хозяйки. – Всё сложилось как нельзя лучше для меня с самого начала: лён уродился в тот год хороший, успел вызреть, не перестоял, не стал ломким, вымочили меня в меру, бабы постарались, промяли все бока, а потом вычесали, не оставив колючек на длинных стеблях. Пряха попалась умелая: нить скрутила из кудели тонкую, ровную. Соткали холст крепкий, ткань хоть на сарафан, хоть на рубаху. Была бы нить и ткань погрубее, попал бы в портянки, а там век недолог – полгода, год, и полетишь в печь, никто стирать и штопать рванину не будет.
А моя-то хозяйка готовила приданое к своей свадьбе, и выбрала меня, как самый светлый и гладкий холст, на полотенце. И однажды вечером моя Марьюшка села в горнице на лавку у окна, зажгла лучину, приготовила две иголки с красной и чёрной нитью, да как начала тыкать ими мне в бока!
– Ой, ой, ой! – завизжал я. – Зачем ты меня колешь? Ну-ка прекрати сейчас же, а то обижусь и порвусь на самой середине!
Это сейчас я всё знаю про точечный массаж, про лечение иглоукалыванием, наслушался радио в двадцать первом веке, а тогда, в веке девятнадцатом, я ещё был молодой, неопытный и очень разобиделся на эти иголки. Всё тело болело от уколов. Зажмурил я глаза и думаю: будь что будет, я терпеливый.
Когда уколы прекратились, я один глаз приоткрыл, чтобы подглядеть, убрали ли ненавистных мне обидчиц, и вижу, что по краю моего полотна раскинулись красные гроздья рябины на чёрных веточках. Таким узором, по тверской традиции, украсила меня хозяйка. Значит не напрасно я терпел эти уколы, из простого холста я превратился в полотенце с вышивкой.
По краю проредила хозяйка нити, связала пучками – вот и бахрома. Не смотри, что пичужка шестнадцати лет, всё справила как надо. Только я оправился от иглоукалывания, смотрю, кладут меня в большой тёмный сундук и везут куда-то на лошади.
– Эй! – стал я стучать в стенки. – Вы куда это меня везёте? Мы так не договаривались, красоту такую в тёмном сундуке держать.
Привезли в незнакомый дом, расстелили на столе, положили на меня каравай с солью.
«Вот странные люди, – думаю я, – перепутали меня со скатертью». Только собрался я объяснить, как со мной надо обращаться, как услышал радостный крик: «Едут! Едут! Мамаша, берите полотенце с караваем, встречайте молодых, тятька с образами уже на крыльце стоит».
Меня подхватили тёплые руки, и я поплыл навстречу новой семье. На мне им хлеб-соль подавали на пороге родного дома после венчания.
Я благословлял их на долгую и счастливую жизнь, а когда склонили они надо мной головы, то упали вдруг на меня две капельки, а ведь дождя-то в тот день не было.
Да, начал я свою жизнь в семье очень хорошо, был главным на торжественной церемонии. Потом меня повесили в избе в красный угол, на иконы. Я чувствовал свою значимость, мне кланялись при молитве, на меня бросал взгляд каждый входящий в дом, почтительно здоровался со мной. Я наблюдал жизнь семьи, набирался мудрости.
Однажды пришли в дом гости, как сейчас помню, готовились к рождению первенца. Меня сняли с образов, я помылся, подсушился и вдруг оказался в тёплой тёмной бане, пахло берёзовым листом, хвоей, кто-то рядом громко дышал.
– Ой, куда это вы меня принесли? Я не привык к темноте, несите меня обратно, – как всегда, меня не услышали.
«Ну я вам сейчас покажу, – подумал я, – буду жёстким, грубым, узнают, как относиться ко мне непочтительно!»
Вдруг я услышал крик младенца, всё во мне заволновалось, мои ниточки размякли и приняли в свои объятия красного, сморщенного, голосящего от страха мальчишку. Я почувствовал, как трепетала завёрнутая в меня новая жизнь, видел счастливые глаза хозяйки, ставшей матерью, и разделял с ней эту радость.
Пришли в баню отец, бабка с дедом, все старались подержать на руках верещавшего малыша, завёрнутого в меня. Я нежно обнимал его, баюкал, шептал ему на ушко.
– Смотрите, – сказала бабка, держа икону, – холст-то как его успокоил, что значит намоленный.
С тех пор стало семейной традицией: каждого ребёнка после обмывания, заворачивать в моё льняное полотно. Я согревал малыша, шепча ему: «Живи… Пусть стучит твоё сердечко, наполняются силой и растут твои ручки и ножки».
В ту пору много детей рождалось у крестьян, но не все они вырастали, многие умирали в младенчестве, поэтому я и старался дать им силу, у меня это получалось. Десять детей выросли в семье и стали взрослыми, и в этом есть моя заслуга. Вместе с мамой и бабушкой я участвовал в купании, врачевании ребятишек.
Полежу за образами, а как понесут меня мыть, да сушить в баню – знаю, сейчас ещё один горластый на свет появится. Я даже по весу научился определять, в кого пошёл ребёнок: если лёгонький да маленький, значит в хозяйку мою, хлопотунью-воробышка, а если басистый да большой, то в хозяина-кузнеца.
Дети росли, помогали родителям с хозяйством. Прошло два года с рождения последней малышки в тысяча девятьсот пятнадцатом году, и началась какая то смута в деревне, все суетятся, спорят.
– Мамаша, велели снять иконы в доме, уберите их хотя бы из переднего угла!
Вот тебе и на, сколько лет я верой и правдой служил, в почётном углу висел, а теперь и меня вместе с иконами убрать в сундук?
– Руки прочь от меня, не трогать! – кричу я, но люди остались глухи к моим воплям.
Повесили меня рядом с умывальником, на крутом коровьем роге. Я сначала возмущался, был твёрдым, грубым.
– Я почётное полотенце, нечего тянуть ко мне свои руки! Тряпок, что ли, вам мало для вытирания?
