скачать книгу бесплатно
– Маслом голову намазать…
– Ремня всыпать – и сам выскочит!
– Точно, пока поза удобная! – хохотали вокруг.
– Не, ребята, раз уши мешают, придётся резать, – заявил со вздохом кто-то.
Я был не из пугливых, на стройке прыгал со второго этажа в кучу песка и не боялся. Но тут… Не выдержал и залился горькими слезами:
– Ой, дяденьки, миленькие! Не надо уши…
Кто-то легонько похлопал по спине:
– Тихо, паря, будешь ты с ушами.
И скомандовал:
– Так, мужики! Хватит воду толочь, надо парнишке помогать. Давай в цех, тащите инструмент. Да отца поищите. Живей только!
У меня душа в пятки камнем упала, а сердце птицей забилось, просясь наружу. Встреча с папой в таком положении после наказа никуда не отлучаться в мои планы никак не входила. Ещё это слово «инструмент»! Оно напомнило недавний поход в зубной кабинет с жужжащей бормашиной.
Не могу сказать, что из этих двух зол вызывало больший ужас, но деваться было некуда. Пришлось безропотно ожидать своей участи.
Над головой вскоре опять заговорили:
– Держи дюймовку, а я газовым натяну… Так, пошла помаленьку…
– Мальца не зашиби! Придерживай!
Все эти слова мне были непонятны, но вселяли надежду на скорое освобождение. Что-то скрипело, кто-то пыхтел, орудуя руками у меня над головой. И вот прутья, державшие голову в плену, вдруг дрогнули и, словно от могучих рук невидимого великана, подались. Меня подхватили на руки, приподняли над землёй и выудили из западни.
Я свободен! До конца не веря своему счастью, я трогал уши: на месте ли? Восторг от освобождения и благодарность ко всем этим людям переполняли меня:
– Спасибо, дяденьки, спасибо!
Я готов был расцеловать их всех. Даже того, который про ремень и всыпать говорил. Да и того, что резать предлагал, тоже расцеловал бы.
Тут словно ушат холодной воды на меня вылили.
– Ну, отец, принимай своё сокровище, – весело пробасил рабочий, передавая меня в руки примчавшегося папы.
«Что сейчас будет…» – подумал я и сжался до макового зёрнышка. По крайней мере, так казалось. Папа что-то говорил строго и сердито, нежно прижимал к груди и ласково поглаживал по голове. Буря, как я понял, прошла стороной, и можно было вздохнуть с облегчением.
Теперь меня интересовало только одно: кто же меня спас из мёртвой хватки железных прутьев?
Где эти сильные руки, справившиеся с неподатливым металлом? Искал глазами среди рабочих богатыря, как в сказках описывали, правда, без кольчуги. Крутил головой по сторонам. Никого похожего на Илью Муромца не было. Даже на Алешу Поповича никто не походил.
– Пап, а кто такой сильный меня спас? Он уже ушёл?
– Нет, здесь он, – и позвал: – Михалыч!
Подошёл, чуть прихрамывая на левую ногу, невысокого роста сутулый дедок с потухшей папиросой в зубах. Он смотрел на меня удивительно добрыми глазами и улыбался:
– Ну что, пострел, испужался?
Я был потрясён. Как это? Никакой не богатырь. Где могучие руки, которыми подковы разгибают? Где косая сажень в плечах?
Папа подтолкнул меня.
– Ты что-то сказать хотел?
Я настолько был сбит с толку видом спасителя, что пробубнил невпопад:
– Э… Михалыч… Привет…
По дороге домой я смиренно выслушивал назидательные нравоучения и со всем соглашался. В голове никак не укладывался образ Михалыча и могучие руки, которые раздвинули прутья. Не волшебник же он, я не маленький, чтобы в такое поверить. Уже подходя к дому, спросил:
– Па, а как же ему удалось? Старенький ведь. Откуда силы?
Отец засмеялся:
– Сила, сынок, не только в мускулах. Наш Михалыч умом силён. Ты знаешь, что такое домкрат?
– Ага, машину поднимает.
– Точно! Михалыч придумал такой домкрат, который прутья раздвинул. Отрезок трубы и болт с гайкой.
Как оказалось, ничего волшебного – сила мысли.
Детям присуще любопытство. Они входят в непознанное пространство и стремятся узнать как можно больше. Но как часто из-за взрослого равнодушия эта жажда ребёнка затухает. Не ломай! Не трожь! Тебе ещё рано! Не сейчас! И всё, угас огонь в глазах. Не будет нового Эйнштейна, Королёва, Алфёрова.
Берегите ту детскую страсть любознательности. Не забывайте себя в детстве, когда каждый день превращался в увлекательное приключение с поиском ответов на тысячи «зачем» и «почему».
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Лишь только опустилась ночь за окном, дом, весь день гудящий, словно пчелиный улей, успокоился и приготовился ко сну. Все обитатели разошлись по своим комнатам.
В детской безмятежно сопели курносыми носами трое ребятишек. Их мама, молодая ещё женщина, поправила одеяла, выключила ночник и вышла в спальню. Только сон не приходил к ней. Лежала рядом с заснувшим мужем и снова и снова переживала размолвку, которая произошла перед обедом.
Начиналось-то с пустяка: ударилась об угол буфета и тарелку с борщом для мужа разлила. Теперь то ли оправдывала себя, то ли корила: «Как день начался, так и пошёл кувырком! Оладьи с утра подгорели, младшая куклу потеряла, старший штаны на заборе разодрал. Да ещё этот буфет, пропади он пропадом!»
На кухне стоял, как и много лет до этого, старый буфет с потёртостями на лаковой поверхности, с треснувшим стеклом в верхней левой дверце, со скрипучими петлями. Никто уже не ведал, когда он появился в доме. Для всех он был частью дома, такой же, как крыша или стены.
Не одно поколение выросло рядом с ним. Он хранил семейную историю в своих недрах: и дореволюционные чёрно-белые фотокарточки, и пожелтевшие от времени подзоры, и потрепанный от частого перелистывания Псалтырь, и свёрнутые в трубочку перетянутые бечёвкой грамоты за ударный труд. И прочее, прочее, скопившееся за десятилетия. Вроде бы никому не нужно, а рука не поднималась выбросить.
Женщина вспоминала, как сорвалась, потирая ушибленное бедро, и нагрубила отцу:
– Да сколько можно хранить эту рухлядь? Полкухни занимает, а проку от него, как от козла молока. Забит барахлом, дверцы не закрываются. Пап! Когда ты избавишься от этого уродца вместе со всем содержимым?
За стеной кухни у себя в комнате маялся старик. Не давали покоя слова дочери, брошенные сгоряча. Раз такое сорвалось с губ, значит, давно зрело. Он вышел на кухню, набрал воды в щербатую кружку. Достал из ящика буфета пузырёк и накапал валерьянки.
– Ну что, уважаемый, скажешь, – обратился к буфету, – как жить будем? Старье никому не нужно…
Буфет скрипнул дверцами:
– Дочка права. Молодые хотят прожить свою жизнь. Не мешай им, смирись.
Старик выпил валерьянку и задумался, сидя за столом. Он знал каждую трещинку, каждый скол на теле буфета. Он помнил, как бабушка, словно волшебница, извлекала из выдвижного ящика сладкого петушка на палочке. Как зимними вечерами из ящика буфета доставали холщовый мешочек с бочонками лото и начиналась весёлая игра. Помнил, как с отцом пилили, строгали и прилаживали вместо подвернувшейся ножки новую. Его мысли унеслись в далёкое прошлое, где были живы бабушка и родители, где он сам был юным и беззаботным…
В другом крыле дома бледный свет луны пробивался сквозь куст сирени в окно спальни, высвечивая лицо молодой женщины. Она наконец заснула, и снился ей огромный, словно железнодорожный пульман, буфет. Он с укором говорил о незаслуженно нанесённой старику обиде:
– Ты пойми, девочка, у него и осталось радости в жизни – внуки, когда вы приезжаете, да воспоминания бесконечными зимними ночами. Я не просто старый буфет. Во мне хранятся секреты и истории многих жизней. И твоих отца с мамой. Вот чашка с щербинкой по краю. Он берёт её и ощущает тепло маминых рук, державших эту чашку когда-то. Вот шкатулка, где хранятся боевые награды. Сколько раз твой дед рассказывал отцу о той жестокой войне. Вот жестяная банка с пуговицами. Он помнит, как бабушка высыпала содержимое перед ним на столе и уходила по своим делам, а он часами перебирал это богатство, сочиняя истории о хозяевах этих пуговиц. Не лишай его радости. Человек жив, пока помнит…
Пропели петухи. Солнце брызнуло в окна дома и рассыпалось мелким бисером сквозь ажурные занавески. За столом, понурив голову, сидел старик. Скрипнула дверь, в кухню вошла дочка.
– Папа! – И кинулась к нему.
Старик резко поднялся.
– Доча!
– Прости меня! – одновременно воскликнули они.
– Пап, мир?
Старик улыбнулся:
– Конечно, мир!
Старый буфет хитро ухмыльнулся:
– Как жили, так и будем жить!
Вечером после ужина вся семья чаёвничала за столом. Старик вздохнул и словно невзначай бросил:
– Да разве так чаи гоняли раньше…
– Пап, а ты ребятам расскажи. Им интересно будет.
Дед оглядел внуков, подошёл к буфету и достал из ящика щипчики для колки сахара. Маленькие, потемневшие от времени, но по-прежнему «кусачие».
– Знаете, что это?
Зять попытался открыть рот, но жена мягко остановила его.
– Нет? – Старик подмигнул внукам. – Тогда слушайте…
Недопитый чай давно остыл, а старик говорил и говорил. Про огромные, килограмм на пять, сахарные головы, которые кололи молотком на куски. Как шумел на столе самовар, наполняя воздух ароматами еловых шишек. Как от сахарных кусков вот этими кусачками отщипывали малюсенький кусочек и, положив его за щеку, пили обжигающе горячий чай. Рассказывал про секреты заваривания травяных сборов, об их чудодейственной силе. Дети забыли про игрушки и про мультики. Сидели разинув рты.
– Пап! – шепнула дочка. – Уже поздно. Пора спать ребятам.
Дед глянул на часы, на внуков:
– И правда, пора.
– Ну, мам, ещё чуть-чуть, – заканючили дети.
– Спать, спать, спать! А завтра попросите дедушку, он вам ещё что-нибудь расскажет.
– Деда, расскажешь? – наперебой закричали внуки.
Старик открыл буфет, и на глаза ему попался увесистый утюг. Без проводов и регуляторов. Тот самый, которым самому довелось махать, чтобы угли не затухали и утюг не остывал.
– Обязательно расскажу, – промолвил с улыбкой дед и закрыл волшебную дверцу.
Ночь бесшумной тенью прокралась в дом. Тишина и безмятежность вступили на смену детскому смеху и звону посуды. Лишь на кухне был чуть слышен шёпот.
– Ну, что, уважаемый, скажешь? – нежно поглаживая облезлый бок буфета, спросил старик. – Не зря хранил свои тайны? Видал, интересно им!
– Знаешь, – отозвался буфет, – всё повторяется. Я столько раз на своём веку это видел…
Стараясь не шуметь, вошла дочь. Заметив отца, замерла на секунду, словно пойманный на месте воришка.
– Па! Я тут подумала, может, и мне что-нибудь сохранить в твоём буфете?
Тихо потянула выдвижной ящик и спрятала в глубине девичий дневник, чудом уцелевший со школьных лет.
– Там про вас с мамой много написано. Да и про меня есть. Пусть полежит пока. Время придёт, читатели найдутся…
Старый буфет, с потёртостями на лаковой поверхности, с треснувшим стеклом в верхней левой дверце, со скрипучими петлями подумал:
– Вот и ещё одна ниточка в клубочек памяти вплелась. Видно, рано мне на покой. Поскрипим, однако. Жизнь продолжается!
ПАУТИНКА
Гардеробная получилась маленькая, но удобная. Место нашлось для всей одежды: уличной, домашней и даже дачной. Наконец-то вещи расположились в стройном порядке: на вешалках пестрят кофточки, блузочки, свитера и толстовки. Сбоку, в строгом молчании, висит серо-синяя офисная одежда. Но когда сюда захожу, мой взгляд скользит на верхнюю полку, где среди шляп и шапочек, дыша своей воздушностью, лежит небольшой свёрток. Глядя на него, я иногда забываю, зачем пришла.
В редкие минуты тоски или грусти достаю этот мягкий, почти невесомый комок, разворачиваю – и передо мной появляется белый ажурный пуховый платок, связанный моей матерью. Тончайший платок с таким же кружевным названием, как и он сам, – «паутинка». Прозрачный пух, сплетённый в замысловатый рисунок из ромбиков, улиток, дырочек…
Я храню эту паутинку, как память о доме, память о родителях и никогда её не ношу, я ею согреваю свою душу. Прижимаюсь к ней щекой, втягиваю в себя еле слышный аромат апельсиновых корочек, неуловимый домашний запах чего-то родного, близкого. И такого далёкого сейчас.
…Сухие апельсиновые корочки и бутоны гвоздики мама раскладывала по пакетам, где хранились связанные её руками мягкие и красивые платки, шали, шарфы, палантины. После работы, переделав все домашние дела и уложив нас с братом спать, она перед сном на пару часов садилась за стол, чтобы заняться любимым делом: перебирать пух, прясть, вязать. Сейчас бы сказали: хобби. Мама называла это отдыхом.
Идя в гости, на вечеринки, на свидания, я наряжалась: накидывала на себя мамину паутинку. Она невесомо ложилась на модные в то время начёсы, не нарушая сооружённую причёску, ажурные зубчики платка создавали вокруг лица ореол таинственности и возвышенной красоты. Наброшенная на плечи, паутинка своим прозрачным узором делала любую одежду нарядной. И, конечно же, согревала, как сейчас согревают меня эти воспоминания.
…Поздний вечер, лампа под ярким оранжевым абажуром освещает стол с сугробом белого пуха. Специальными чёсками, утыканными маленькими закруглёнными иголочками, мама расчёсывает шарики пуха, пока они не станут лёгкими и прозрачными. Нежная белая гора чуть колышется от её мерного дыхания и плавного движения рук. Тонкие, красивые руки, как крылья птицы, быстро машут чёсками, превращая мягкий пух в лёгкое воздушное облако. Потом в её руках закрутится веретено, из пушистого комочка потянется тончайшая нить. И вот уже мелькают спицы, иногда издавая тихий металлический звук, соприкоснувшись друг с другом.
Я почти засыпаю под эти звуки, но сквозь приоткрытую дверь вижу маму, склонившуюся за столом. Рядом с ней на диване свернулся кот. Он, как и я, почти спит, но постоянно приоткрывает один глаз и следит за мельканием спиц. Тихонько ждёт, когда можно будет что-то стащить и поиграть. Выждав момент, он стремительно хватает мягкий клубочек и прячется под столом. Мама осторожно, чтобы никого не разбудить, пытается уговорить его или вытащить из-под стола.
