Павлик

Игорь Сергеевич протестующе взмахнул рукой:

– Ну, Павел, это вы уж краски сгустили! Ведь каждый сам свою судьбу творит, хочешь – поменяй работу, место ищи, занятие.

– Ага, поменяй. Шило на мыло, что ли? Во-первых, кому тут нужны такие недовольные? У нас, коли вы не в курсе, с работой-то не очень весело, в общем-то, если в плане выбора говорить. А потом, ну поменяете стойло – и что? Не час добираться будет к ярму, а час десять? Или пятьдесят минут вместо часа? Тут кардинально поменять ничего нельзя. Если только один хомут на другой, и то со скрипом.

– Нет, извините, но не соглашусь, – хозяин кабинета посерьезнел и покачал головой.

– Да я бы тоже на вашем месте не согласился, – Павлик одобрительно кивнул, – с таким видом за окном и Танюшей в приемной – к вам-то все это каким боком? Я же только сказать хотел, что тут вся свобода – в степенях рабства. Кто-то по рукам и ногам связан, кто-то, как вы например, на поводке золотом. У кого подлиннее поводок, понарядней, у кого – покороче и попроще, а суть – одна. Но это, – он прищурился и широко повел рукой, – только часть айсберга-то! Мелочи это все, если уж начистоту. Мы ведь с вами про самую большую свободу говорить начали, которая тут, на Земле, у нас есть. Вот и скажите мне теперь, что нас всех тут ждет? Причем вообще всех, без исключения: «аллигаторов» типа вас, Джорджа Буша-младшего, который со своей извечной тягой к добру и демократии уже полмира в расход пустил, уборщицу какую-нибудь тетю Машу?

– Да всех разное, наверное, ждет, Павел, – Игорь Сергеевич задумался, – Меня – одно, Джорджа Буша – другое, тетю Машу – третье, конечно. Каждому свое, как говорят… И почему это я аллигатор? – он снова смотрел с улыбкой и интересом.

– Это от «олигарх», фольклорное. А в остальном вы, видимо, вопроса не поняли. Моя вина, конечно, – он нахмурился. – Я и так-то объяснять не мастак, а тут еще коньяк, – смущенная улыбка подтверждала его слова. – Впрочем, давайте так: от чего тут вообще никто уйти не может? Ни царь, ни бомж, ни старушка-процентщица?

Игорь Сергеевич наморщил лоб:

– Вы не про смерть ли тут часом говорите? Умрем мы все, если вы об этом, конечно. Люди смертны, как известно, – он усмехнулся и подмигнул собеседнику.

Тот показал большой палец и радостно улыбнулся:

– Вот-вот! Именно о ней я и говорил. Тут какими заводами и пароходами не рули, а в конце – известное пространство, ограниченное, да и обустроенное чужими руками, не слишком заботливыми причем.

Хозяин кабинета расхохотался. Отсмеявшись, он потянулся к стакану с остывшим чаем.

– Красиво вы расписали. Ну и что такого? Все смертны в конце концов…

– Знаете что, – Павлик смешно сморщил нос и скептически покрутил головой. – У вас в одной фразе – сразу несколько косяков глобальных. И пусть вы сейчас на все сто процентов и уверены, что так оно и есть, но можете мне на слово поверить: ошибаетесь вы. И сильно, смею вас заверить, ошибаетесь…

– Даже несколько, значит? Ну-ну… И что же это за косяки, как вы сейчас изящно выразились?

– Во-первых, никакой смерти в помине нет, – Павлик для убедительности даже покивал. – Во-вторых, нет тут никаких «всех», как вы сейчас это назвали, если, конечно, вам интересно мое мнение на сей счет. Но это, кстати, не только мое мнение, – он на миг улетел мыслью в дальние дали, правда, быстренько из них вернулся, встрепенувшись, и чуть наклонился к собеседнику. – Индусы, о которых у нас с вами уже шла речь, точно такой же точки зрения придерживались всегда, кстати. И сейчас так же считают. Да и не только индусы! У меня пальцев на руках не хватит, чтобы сосчитать, сколько самых разных товарищей эту точку зрения разделяют! Нету тут никаких «всех», и смерти тут нет, чтобы там кому ни казалось и ни мерещилось.

– Однако!.. – визави Павла внимательно посмотрел на него. Казалось, ему хочется что-то спросить, но он сомневается. Потом, видимо, все же решился:

– А вы, Павел, верующий, выходит? Вы уж простите, если вопрос некорректный задал.

– Нормальный вопрос. Я-то? Не, упаси, Орел наш Говинда, от такого, – Павлик усмехнулся и покачал головой. – Мне зачем верить, Игорь Сергеевич, когда я и так вижу?

– Видите?.. – Игорь Сергеевич с сомнением глянул на гостя и недоуменно пожал плечами. – Признаюсь, не совсем вас сейчас понял. Что значит «вижу»? И что именно вы видите?

– Вижу, – упрямо кивнул Павлик, сразу немного нахмурившись, словно внезапно вспомнил о чем-то малоприятном. – Хотя сразу скажу – не всегда. Иногда – вот точно тезка мой сказал! – как через мутное стекло вижу, гадательно, а иногда – лицом к лицу, то бишь ясно и отчетливо. Но так редко бывает, – он хмурился все сильнее. – А иногда вообще ничего не вижу, маюсь тогда, мучаюсь… Но потом – опять вижу…

Пока отрешенный Павлик произносил эту загадочную сентенцию, Игорь Сергеевич смотрел на него во все глаза с нарастающим изумлением, которое он сдерживать не собирался:

– Какой тезка ваш? Кому сказал? Через какое стекло мутное?

– Так Павел же, апостол который! Он в послании к этим, – Павлик, вспоминая слово, пощелкал пальцами – к коринфянам! Он так и сказал: сейчас Господа гадательно видим, как бы сквозь стекло мутное, а час настанет – узрим, как живого, лицом к лицу!

Крепкий мужчина в самом расцвете лет и ума озадаченно откинулся в кресле и лишь молча смотрел на нового знакомого. Спустя некоторое время он с сомнением и облегчением одновременно покачал головой и со здоровым и закономерным для его положения скепсисом спросил:

– Так вы что, значит, Господа, что ли, видите? – отчетливо читавшийся в интонации сарказм он даже не думал вуалировать на этот раз никакими улыбками.

– Можно и так сказать, – Павел внезапно помрачнел. – Можно сказать, что Господа. Хотя лично я по-другому бы предпочел выразиться… Как по мне, так это не я Господа вижу, а, скорее, наоборот. Но это нюансы все, детали, если хотите. Тут в терминологии разбираться нужно, чтобы правильно этот вопрос осветить. Но дело ведь не в терминах, не в словах мертвых, а в сути! Если вижу я, что смерти тут нет, значит, вижу. А если не вижу, а слова мертвые за добрыми и посторонними людьми повторяю, так грош цена словам этим. Если не вижу я, значит, не вижу, и рассуждать тогда в принципе не о чем!

Игорь Сергеевич покачал головой и потянулся к бутылке, жидкости в которой оставалось на самом дне. С сомнением посмотрев на остатки «Людовика», он разлил их по бокалам и немедленно отпил из своего.

– Ну так, значит, вы все-таки верующий получаетесь? Раз о таких вещах говорите: бог, бессмертие, апостолы, коринфяне опять же… – мягкая улыбка вновь вернулась на его лицо.

– Да нет же! – Павлик протестующе мотнул головой. – Я знающий. Видящий, если хотите. Тому, кто видит и знает, верить-то ни к чему… Кто не знает – пусть верят, а мне не нужно этого!

Игорь Сергеевич свои удивление с усмешкой опять скрывать перестал:

– Да, удивили вы меня, однако! Сначала – Ницше с рептилоидами, потом – Павел апостол с коринфянами, бог, бессмертие… Слушайте, – он слегка задумался, – а в чем все-таки эта ваша свобода заключается, про которую вы постоянно твердите? Самая главная которая тут у нас, по-вашему мнению. Свобода от смерти, как я понимаю?

– Не, – немного заносчиво усмехнулся Павлик. – Для вас сейчас это странно, конечно, прозвучит, но свобода от смерти – это вообще ерунда полная, если, конечно, вас мое мнение интересует. Свобода от смерти – это только начало. Это как первая ступенька, что ли… Как первый класс в школе… А вот дальше – уже настоящая свобода начинается, и уровней у этой свободы – не счесть.

– Свобода от смерти – ерунда? Сильно!.. – пожав плечами, Игорь Сергеевич откровенно язвительно улыбнулся. – Странные вещи говорите, молодой человек! Мне даже представить сложно, что еще могло бы дороже быть, чем свобода от смерти. Если, конечно, все это правдой бы было…

– Так я вам минуту назад ровно то же самое и сказал, что странно сейчас для вас прозвучит все это. И удивительного тут нет ничего, – Павлик зато улыбался широко и безо всяких колкостей бойко продолжал:

– Но я вас ни в чем убеждать не собираюсь! Нет у меня такой цели. Хотите – на слово поверьте, хотите – при своем мнении останьтесь. Однако тут все именно так и есть, как я вам сейчас говорю. Нету никакой смерти, и поэтому-то я вам сейчас и заявляю, что свобода от смерти – это полная ерунда! Тут ведь вопрос в одном только – в позиции вашей изначальной. Для вас смерть существует – вот вам свобода от нее самым главным достижением-то и видится! А я вижу, что смерти нет, поэтому и говорю: свобода от смерти – это ерунда полная. Тут самое главное – увидеть. Осознать, если хотите, как тут все в действительности устроено. И тогда вам самому все абсолютно понятно станет.

– Слова! – Игорь Сергеевич не спешил расставаться со своим здоровым скепсисом. – Мне кажется, что вы себе концепцию удобную сотворили и теперь на этом фундаменте что-то выстроить пытаетесь. Бог, бессмертие… – он усмехнулся. – Все это оптимистично, конечно, звучит, но на деле – слова просто… Концепции успокаивающие, не более того.

– Я вижу! – Павлик выделил это свое «вижу» голосом, блеском глаз и – для верности еще, наверное, – убежденным кивком. – Я вижу! Вижу, а не концепции красивые и бесполезные строю. С концепциями красивыми и бесполезными пусть такие, как отец Фармазон, живут…

– Отец Фармазон? А это еще кто такой?

– Да это прозвище такое партийное. Чин церковный такой, я уж не знаю, как у них там это официально называется, – Павлик одним глотком допил свою порцию «Людовика». – Они же всех своих сотрудников так называют: святой отец, мол! А какой он святой отец, скажите на милость? Вот у нас к нему эта кликуха, уж извините, и приклеилась – отец Фармазон.

Игорь Сергеевич размял шею, сложил руки «домиком» и изрек задумчиво:

– Час от часу не легче… И что он, отец Фармазон ваш?

– А с чего это он мой? – тут же немного взбудоражился Павлик. – Он не мой вовсе, а свой собственный, вообще-то. Или церковный, если уж рассуждать начать…

Его собеседник с примирительной улыбкой пошел на попятную:

– Да бог бы с ним! И что он, отец Фармазон-то этот?

– Да мы с ним один раз схлестнулись, как раз про бессмертие спич и зашел. Про душу, бога и прочие абстракции. Я его в лоб тогда и спросил: а что это такое – душа? Объясни, говорю, святой отец, мне неразумному! Вот он и начал мне сиськи мять… Ну не мне, конечно, – Павлик чуть смутился и виновато поглядел на Игоря Сергеевича. – Вы меня за жаргон уж извините, – милая же улыбка получалась у него в такие моменты, искренняя, – привык так, не выбирая слов особо.

К Игорю Сергеевичу вернулось его обычное благодушное состояние, он со смехом замахал на юношу руками:

– Да бросьте вы, Павел, расшаркиваться. Продолжайте лучше про отца Фармазона этого.

– А что тут продолжать-то? Тут и продолжать нечего: мял он сиськи, мял, но по существу-то ему сказать абсолютно и нечего! Все про вечное мне рассказывал, про нечто этакое, невещественное!.. А я ему – давайте, знаете ли, святой отец, без «воды» этой вашей! Вы мне конкретно скажите: что это такое – душа, про которую вы в храме своем прихожанам вещаете? Так он полчаса мне про невещественное и непознаваемое и расписывал, но, кроме как про то, что вечная она, душа то есть, так ничего толком сказать и не смог. А потом еще и про их батюшку брякнул – помер недавно батюшка у них. Я его опять в лоб спрашиваю: каким макаром батюшка умер, если он, батюшка, в смысле, – душа вечная?

– И? – Игорю Сергеевичу разговор опять стал явно интересен.

– А что – «и»? – Павлик широко взмахнул рукой. – Тут он вообще в лужу сел, после вопроса этого моего. Не, говорит, так-то если рассуждать, то оно, конечно, живой, дескать, батюшка-то. А я ему опять: так жив он или помер?!

– А он что? – хозяин кабинета улыбался и вовсю получал от беседы нескрываемое удовольствие.

– Да ничего, – Павлик опять махнул рукой, – снова начал ужом на сковороде елозить. Я уже ему – совсем прямо, как к стене припер, чтобы уж ни в сторону, ни назад. Вон, говорю, похороны у вас – через день на кладбище. Отпеваете, хороните, народ причитает, плачет. И все стоны сплошные: представился-де раб божий. «А кто представился-то, – спрашиваю, – в результате, если живет-то у вас в христианстве душа?» Так он мне, – Павлик аж прыснул, – и заряди в ответ: «Один, – говорит, – помер, человек который. А душа, конечно, вечная»…

– А вы? – Игорь Сергеевич просиял улыбкой и глотнул из бокала.

– Да ему тогда совсем «карачун» пришел, – Павлик снова повеселел. – Я ж его к стене окончательно-то и припер. Кто, спрашиваю, живет-то у вас, отец святой, в итоге – человек или душа эта ваша, вечное не пойми что? А он мне в ответ: оба, говорит, живут. И человек живет, и душа. Один, говорит, помирает, а вторая – вечная! Но тут-то я, конечно, – он немножко смущенно потупился, – постебался над ним всласть. Да и как не стебаться, если у него каша такая в голове! Двое у него живут! – Павлик хмыкнул, – Каким образом живут, спрашивается? Если человек живет, что тогда душа делает? А если душа живет, то человек тогда чем занят? Короче, Игорь Сергеевич, у отца Фармазона фарш в голове сплошной, если разбираться начать. Нету у него ни знаний, ни веры настоящей! Одни концепции сложносочиненные и мертвые, от которых ни ему самому не легче, ни пастве его. Я вам его потому в пример и привел, когда о концепциях бесполезных говорил, пусть и нарядных, на первый взгляд, и жизнеутверждающих.

– Ну ладно, отец Фармазон ваш – понятно, – хозяин кабинета улыбаться не переставал, но и отступаться тоже не собирался, – Хорошо-хорошо, не ваш он, отец этот. А вы тогда как себя определяете? Если душа вас не устраивает?

– Тайна, – Павлик кинул взгляд за спину Игоря Сергеевича на картину неизвестного художника, – Тайна и есть, одним словом. Ни определить, ни ярлык навесить… По-другому и не скажешь…

– Разницы, честно говоря, не вижу. Отец Фармазон про душу ничего сказать не смог, так и вы про тайну вашу ничего толком объяснить не можете? Разница-то в чем, не улавливаю?

– А тут не в названии дело и не в определении. Тут вопрос вообще в другом: чувствуете вы себя или нет. Душа там или тайна – это вопрос терминов, согласен. Важно, чувствуете вы эту душу или, если хотите – тайну, или нет. Если чувствуете – вам пофиг, как называется это, а если нет – хоть синхрофазотроном назовите да описание дайте на пятьсот страниц, что толку-то от того?

Игорь Сергеевич смотрел теперь с сомнением.

– А как вы себя чувствуете-то? Тайну эту вашу то есть?

– Никак, – Павлик убежденно помотал головой. – Я ее, тайну то есть, вообще никак не чувствую и не могу, – он улыбнулся. – А вот она – тайна то есть – вполне себе чувствует себя. Временами, конечно, – он нахмурился и снова бросил взгляд на картину, – Временами, Игорь Сергеевич, тайна себя помнит и чувствует. А потом – хлоп! – и опять амнезия. И все – конец тайне, а она опять себя Павликом ощущает. И тут бейся – не бейся, а кроме слова «тайна» уже ничего и не остается. Одни воспоминания смутные, – он искоса посмотрел на собеседника и развел руками.

– Мда… В загадочном мире вы живете! Кришна, Иегова, рептилоиды, еще тайна эта ваша…

Павлик заерзал в кресле и немного подался вперед:

– А вы, как я понимаю, не верите?

Хозяин кабинета добродушно рассмеялся:

– Я – нет. Извините, конечно, если не оправдал надежд ваших, но я – нет. Я себя к прогрессивному человечеству, как принято говорить, отношу: наука, торжество разума и все такое прочее. Разочаровал?

– Да нет, – Павлик мотнул головой, – Я так и думал, в общем. Только у вас, извините, прогресс какой-то странный очень выходит. Как вы выразились…

– Почему – странный? – Игорь Сергеевич недоуменно пожал плечами.

– Как почему? По определению, разумеется. Наука эта, которая вместе с прогрессом и разумом торжествует, – это же недоразумение сплошное, если пристально с этим вопросом разбираться! Если хотите мое мнение знать, так это от глупости собственной наука ваша торжествует. От невежества своего! Знаете, как это иначе называется? Торжество воинствующего невежества! Вот это как раз про науку вашу! Впрочем, – он лукаво прищурился и даже подмигнул, – вы мне лучше сами, без науки скажите, – он мотнул головой в сторону окна. – А вот это все, по вашему, как тогда нарисовалось? Ну организовалось, в смысле, как это вот великолепие?

– Что именно организовалось? – хозяин кабинета тоже посмотрел за окно.

– Ну как – что? – Павлик снова повернулся к величественной панораме, – Земля там как планета, солнце, галактики, Вселенная, если одним словом назвать. Мироздание, если уж так говорить, оно все как возникло-то?

– На все эти вопросы наука уже давно ответила, уж не знаю, открытие это для вас или нет, – Игорь Сергеевич с улыбкой пожал плечами и подмигнул своему визави. – Постепенно все организовалось. Вначале большой взрыв был, потом процессы разные начались, вот в результате этих процессов все постепенно и организовалось. И с Землей нашей точно такая же история. Вначале – просто камень огромный, потом постепенно – атмосфера, вода, ну а позже – и жизнь. Тут никаких секретов нет, если специально простые вещи не усложнять.

Павлик слушал эту лекцию с интересом и даже изредка согласно кивал. Затем прищурился не без коварства во взгляде и парировал:

– Угу. Понятно и знакомо. Интересная история. Красивая, стройная местами. Я вот только одного тут не пойму: а что взорвалось-то в начале этом вашем?

– В каком смысле? – Игорь Сергеевич искренне удивился.

– В прямом, – Павлик зато стал само ехидство. – В начале-то, как вы говорите, не было ничего. А потом – сразу большой взрыв! Вот я и спрашиваю: а что взорвалось-то у вас, если не было ничего до взрыва этого?

Его собеседник, озадаченный вопросом, устроил поудобнее локоть на уютном подлокотнике, подпер рукой голову, провел большим пальцем руки по губам, после чего довольно расслабленно хмыкнул.

– Ну, знаете… Я же не специалист все-таки в этом вопросе. У меня, как вы выразиться изволили, – заводы, газеты, пароходы… За новостями науки я, признаюсь, особо не слежу. Так только, для общего развития… Но у ученых, полагаю, ответы на эти вопросы наверняка имеются.

– Это вы так думаете. Ну да ладно, бог с ним, с началом этим. А дальше как все организовалось? Законы физические, жизнь, сознание опять же – это как возникло?

– Эволюция, – Игорю Сергеевичу было очень удобно, и покидать светлую и проторенную дорогу он отказывался, – сложный процесс… Постепенно все и эволюционировало.

– Само? – требовательно допытывался Павлик.

– Ну конечно, если вы об этом, – теперь бизнесмен улыбался уже тонкой улыбкой знатока. – Все само собой, постепенно. Если вы на Творца сейчас намекаете, то тут без него обошлось.

– Ага, понятно. Позитивная точка зрения, как вы говорите! А вы в игрушки компьютерные гоняете?

– Нет, Павел, не сподобился увлечься, – Игорь Сергеевич развеселился, – По молодости было пару раз: в Doom сетевой как-то играли – была такая «стрелялка», помните? Еще в Warcraft… Но меня «не зацепило»: вырос я, видимо, из коротких штанишек.

– Да неважен опыт ваш, – юноша ободряюще улыбнулся. – Главное, что представление имеете, о чем речь. Вот вы мне скажите, – Павлик снова заерзал в кресле, – Doom, по-вашему, сам себя написать сможет?

– В каком смысле?

– В прямом, конечно, – Павлик подался вперед, – Для игрушки компьютерной – тот же Doom, к примеру, взять – для нее же программист требуется, да не один, а команда. Маркетинг опять же, чтобы понять: а что вообще писать нужно, какую игру пипл схавает. Короче, я не специалист, разумеется, но народу там тьма должна быть, огромнейшая команда. И всяко еще, – он покрутил указательным пальцем в воздухе, – криэйтер какой-нибудь в начале: кому идея в голову придет, кто правила придумает. Вот, как вся команда попашет годик–другой, так, может быть, Doom этот и организуется: напишут его будет, в Сеть выложат. А вот сам он – без команды, криэйтера – написаться сможет? Так, чтобы вечером еще ничего не было, а наутро уже – в сети «стрелялка» глобальная висела, с демонами разными, правилами филигранными. Такое возможно разве?

– Маловероятно, – спокойно согласился Игорь Сергеевич.

Павлик даже подпрыгнул от радости:

– Охренеть и не встать, уж простите! Значит, Doom не может сам собой организоваться и возникнуть, а вот это вот все, – он широким жестом обвел панораму за окном, – мироздание то есть, оно, значит, смогло! Само, без Творца, без плана, получается, и без замысла, так?

Сидя на самом краю кресла, он взирал на оппонента с требовательным нетерпением. Тот молчал, то ли подыскивая аргументы, то ли переваривая доводы гостя.

– Так ведь это другое совсем, – откашлявшись, наконец произнес Игорь Сергеевич и потянулся было за бокалом, но, к сожалению своему, обнаружил, что все уже опустело: и оба бокала, и вообще бутыль. – Да и аналогия у вас какая-то странная…

– Естественно, другое, – Павлик одобрительно показал большой палец. – Doom – тьфу! Барахло одноуровневое по сравнению с этим всем, – он снова ткнул пальцем себе за спину, в сторону окна. – А аналогия, кстати, нормальная, и странного в ней ничего нет. В игрушке компьютерной – свои законы, программой определенные, а тут, – он кивнул на окно, – свои. Только здесь не на порядок сложнее законы – на сотни порядков! Хотя разницы вообще никакой нет: в компе – одна игрушка, примитивная, вокруг нас – другая, – Павлик на миг задумался. – Мега-игрушка с целое мироздание размером…

– Забавная аналогия. А мы кто тогда, по-вашему, получаемся? Персонажи?

– В некоторой степени да. Хотя, опять же, сложный это вопрос. Но у нас-то разговор про другое был! Вы мне скажите лучше, как такая хрень сама собой организоваться могла?

Игорь Сергеевич пожал плечами:

– Эволюция – штука сложная. Так ведь и прошло-то сколько – миллиарды лет! За это время всякое случиться успеет.

Павлик ехидно покивал:

– Знаете, что… Мы вот с вами про сложные конструкции говорим, а ведь есть гораздо проще примеры. Песочника во дворе, как вариант. Я вот ни разу не слышал, чтобы хоть одна песочница за всю историю сама собой образовалась… Вечером не было еще, а утром – здравствуйте вам: бортики, грибочек сверху от дождя и от солнца… Песочек появился внезапно. Тут, по вашей логике, – он улыбнулся, – случайно всякая разная хрень должна образовываться. Раз уж Земля случайно организовалась со всеми своими законами, физическими, к примеру… Жизнь опять же, сознание… Если такая масштабная конструкция сама собой появилась, то песочницы всякие как грибы после дождя расти должны…

– Время нужно, много времени. Да и потом, разве мы все знаем? Может быть, где-то что-то и образуется… – Игорь Сергеевич задумчиво поглаживал пальцами подбородок. Павлика же его неуверенность приободрила:

– Угу, – он хмыкнул, – Может, и образуется. Где-то там… Знаете, вы вот сказали, что у меня логика странная. Так я вам отвечу, что у меня она, вполне вероятно, и странная для вас, но хоть какая-то да есть. А у вас с ней – вообще беда, – добродушный смех собеседника только добавил молодому человеку горячности. – Я не помню точно, но, по-моему, на эту тему уже был спор один глобальный. То ли физики с лириками, как обычно, сошлись, то ли еще какие мастодонты научные. Так вот там похожая канва была: дескать, может ли обезьяна «Войну и мир» напечатать, если ей времени дать в достатке. Бессмертная обезьяна, – Павлик улыбнулся, – и машинка пишущая. Вот и спорили: если она случайно по клавишам лупит – выйдет «Война и мир» или нет…

– И чем спор закончился?

– Не помню. Да тут и не важно, чем. По-моему, на компьютере современном вероятность высчитали, какова она для такого чуда. Хотя, может быть, и путаю что-то.

– И какова же вероятность в итоге? – Игорь Сергеевич, склонив голову вбок, с интересом смотрел на гостя.

– Да по фигу, какая. Вы сами подумайте: кто этих баобабов ученых слушать-то будет? Из нормальных людей, имеется в виду. Вы сами верите, что такая хрень возможна? Только по-настоящему скажите, без дураков!

– Пожалуй, нет, – хозяин кабинета тер переносицу и поглядывал в окно.

– Во-во! – Павлик одобрительно выставил вперед большой палец, – А если аналогии проводить, так у вас, Игорь Сергеевич, получается, что вначале «Война и мир» сама себя написала, а потом еще и кайф словила… Потом пошла вразнос «Бесами» с «Братьями Карамазовыми». И все, заметьте, – само! – он погрозил потолку и, словно желая утихомирить собственную бурную жестикуляцию, спрятал обе руки за спиной и, выкатив грудь колесом, расплылся в победной улыбке. – Нет уж, тут, знаете ли, если у кого логика странная и есть, то явно не у меня.

Игорь Сергеевич на миг задумался, быстрым взглядом окинув панораму поверженного города за окном, а потом решительно тряхнул головой и попробовал объяснить свое несогласие: