скачать книгу бесплатно
Родик уже совсем расслабился, словно этот зеленый блестящий автомобиль был его собственностью, он вальяжно расположился в водительском кресле и начал объяснять:
– Ну нет, конечно, он бы меня убил за такое. Просто так, расспрашивал про всякое, слово за слово – и выведал все, что было нужно. Он вообще очень любит меня поучать, так я и пользуюсь моментом, стараюсь извлечь из этих разговоров пользу.
– Хорошо иметь такого отца, – с еле заметной ноткой грусти в голосе произнесла Ника, глядя в темное стекло автомобиля.
Родион криво усмехнулся, замолчал на несколько секунд, а потом заговорил с такой горестью в голосе, словно ему наконец позволили излить душу:
– Ничего в этом нет хорошего. Отцы бывают разные, если ты думаешь, что мы с батей друзья, то ошибаешься – он скорее мой надзиратель.
Родион все больше и больше распалялся. Лицо сделалось мертвецки бледным, даже губы утратили свою яркость. Он теребил волосы, раздувал ноздри, а потом изменился в лице, снова схватился за руль и продолжил резко и нервно:
– Ничего в этом нет хорошего, ты моего отца не знаешь. Лучше бы его вовсе не было у меня. Лучше бы он умер!
Ника вспыхнула, словно факел. События последнего года, втиснутые в пределы одной секунды, пронеслись в голове с быстротой молнии. Она повернулась к юноше всем телом и, вцепившись в его руку, словно дикий зверек, заговорила быстро и громко, иногда срываясь на крик:
– Не смей так говорить! Слышишь? Никогда не смей говорить такое! Ты не представляешь, как это страшно, когда твой отец в гробу, а ты даже взглянуть на него не можешь!
Потом она заморгала и отвернулась, чтобы Родион не успел заметить, как две крупные слезы навернулись на ресницы.
В кабине повисло неловкое молчание. По металлической крыше гаража забарабанил дождь. Родион понимал, что следует что-то сказать, – он потянулся к ее плечу, но в нерешительности опустил руку. Что сейчас было ей нужно? Утешение? Сочувствие? Не зная, что произошло с отцом Ники, юноша в замешательстве покусал губы, свел брови так сильно, что они превратились в сплошную линию, и с трудом выдавил из себя:
– Давно это случилось?
– Зимой, – ответила девушка совсем чужим голосом. – Он не вернулся с задания, их самолет разбился над Эфиопией. Знаешь, он обожал Крылова, вот так, бывало, гуляем с ним в парке, а он начнет читать:
Чижа захлопнула злодейка-западня:
Бедняжка в ней и рвался и метался,
А Голубь молодой над ним же издевался.
«Не стыдно ль, – говорит, – средь бела дня
Попался!»
– «Попался», понимаешь, его голос так и звучит у меня в голове: «Чижа захлопнула злодейка-западня». Его привезли в цинковом гробу, и все – нет больше никаких басен.
– Прости, я не знал, представляю, как тебе было жутко.
Ника обхватила колени руками:
– Нет, Родя, мне не жутко, мне стыдно. Перед отъездом мы с ним поссорились, сильно поссорились, и он сказал, что ему жаль, что у него такая дочь.
– Почему, почему он так сказал?
– Меня не приняли в комсомол, почти всех в классе приняли, а меня нет. Я его разочаровала, опозорила перед сослуживцами.
– Как тебя могли не принять?
– Я же говорила тебе, что не пай-девочка. Вот тебя приняли, даже Лору, а меня нет. Выходит, я хуже всех. И папа, умирая, наверняка об этом думал.
– Перестань, Ника, не говори так, – пытаясь обнять девушку за плечи начал Родион, – ты нормальная, ну уж точно не хуже меня.
– Я бы хотела заслужить его прощение.
Ника повернула лицо к сидящему рядом юноше и, безмерно нуждающаяся в чьем-то участии, уткнулась ему в плечо головой. Она ни с кем не смела обсудить эту тему, даже с матерью никогда не заговаривала об этом. А что она могла сказать этой правильной, милой женщине? Разве могла Ольга Васильевна понять свою дерзкую дочь? Исстрадавшаяся, раздавленная чувством вины, Ника уже была готова расплакаться, как до ее слуха долетел неожиданный вопрос:
– Ты поэтому режешь себе ноги?
Для честного ответа не было сил. «Как он понял?» – промелькнула мысль в ее голове. Девушка сглотнула ком, душивший горло, подняла на него бесстрастное лицо.
– Ты что, дурак? Стала бы я себе вредить. Просто поцарапалась веткой! Понятно?!
Родион будто и не слышал ее слов. У него перехватило дыхание от жалости к этому хрупкому созданию. Он схватил ее своими сильными руками и попытался прижать к себе, чувствуя, как неистово колотится ее сердце, как борется она с рвущимся наружу рыданием, но Ника оттолкнула его руки, выскочила из машины и бросилась бежать прочь.
***
Посвящение в интернатскую семью – именно это мероприятие готовила сегодня с первоклашками Ольга Васильевна. «Интернатская семья, – крутилось в голове у пионервожатой, – а можно ли создать семью вот так в госучреждении?» Чтобы понять это, для начала необходимо был ответить себе на вопрос, что такое семья вообще. Да, сухое книжное определение о социальном институте, ячейке общества и так далее Ольга помнила, но что такое семья для человека на самом деле? Безопасность, поддержка, уют, дорога в жизнь – может ли все это дать детям школа-интернат? Но больше всего Ольгу волновало, какую роль в этом может сыграть она сама в должности пионерской вожатой. Собравшимся вокруг нее первоклашкам было всего по семь лет, и казалось, что сейчас им нужны были не лозунги и гимны, а мама. Простые слова: «молодец», «как здорово у тебя получается», «не бойся», «я рядом» были для ребят недоступной роскошью, которой щедро осыпала их Ольга Васильевна. Она усаживала их на колени, трепала по волосам и на прощанье каждому лично пожелала спокойной ночи.
Когда голоса первоклашек стихли и пионерская опустела, Ольга чувствовала себя опустошенной, устало села за письменный стол и положила голову на сложенные ладони. Она размышляла, что может еще сделать для ребят, но удачных идей не было, на душе было просто тоскливо и тревожно, как будто ее оставили одну дома и забыли забрать. На город опустились густые сумерки, где-то протяжно завыла собака, дверь со скрипом приоткрылась, внутри у Ольги все похолодело, она уже была готова увидеть призрака, когда в образовавшуюся щель просунулась белокурая голова мальчишки лет десяти, и он скороговоркой произнес:
– Ольга Васильевна, вас просили зайти в двадцать шестой кабинет.
– Кто просил? – удивилась вожатая, но голова уже исчезла.
Ольга Васильевна пожала плечами, внутренний голос говорил ей, что лучше пойти домой, но неведомая сила влекла ее в кабинет номер 26. Он находился на втором этаже отдельного крыла учебного корпуса. Так что добраться до этого кабинета можно было только преодолев бесконечные мрачные коридоры и переходы. Слишком просторные и слишком высокие стены школы напоминали средневековый замок. Ольга Васильевна не была любительницей готических романов, но чувство, что вот-вот где-то заскрежещет цепь и кто-то жалобно застонет, не покидало ее. Вокруг было темно, лишь вдалеке прерывисто мигал единственный светильник. Там виднелись двери классов обслуживающего труда для девочек, следом располагалась швейная мастерская, дверь в нее почему-то была распахнута, у Ольги душа ушла в пятки – четыре громоздкие швейные машинки в полумраке напоминали пыточные инструменты, а огромный стол для раскройки и вовсе походил на катафалк. Оставленный на нем пурпурный отрез ткани зашевелился от потока воздуха, заставляя Ольгу бежать по коридору, пока она не уперлась в дверь, на которой и висела табличка – «Кабинет № 26».
Ольга Васильевна постучала, но ответа не последовало, она легонько дотронулась до ручки, и дверь плавно подалась вперед, словно ее петли смазали незадолго до визита вожатой. Дама неуверенно прошла внутрь и негромко позвала:
– Есть кто-нибудь?
Вокруг была гробовая тишина, хотя люстры горели ярким светом, а у окна бесшумно работал большой черный вентилятор. Ольгу бросило в жар, ей стало жутко, словно она вошла в пасть огнедышащего дракона. Она с трепетом начала осматривать обстановку: верстаки, пилы, столы, останки сломанной скамейки у стены, когда услышала, как дверь позади нее закрылась, а звук поворачивающегося ключа в замке заставил ее в ужасе обернуться.
– Что здесь происходит? – воскликнула Ольга и стремительно бросилась к двери. Она несколько раз всем телом надавила на дверное полотно, но оно не поддавалось. – Что за шутки? Немедленно откройте! – громко прокричала Ольга Васильевна и даже несколько раз постучала кулаком.
Какое-то время она еще боролось. Дергала ручку, стучала, упиралась бедром в надежде, что ей все же удастся сдвинуть с места эту добротную дверь, но все ее усилия оказались тщетными. И когда сил уже совсем не осталось, Ольга, медленно передвигая ноги, подошла к ряду парт, стоящих у окна, и присела, уставшая от бесполезной борьбы. Еще раз огляделась. Прямо на нее смотрела огромная классная доска, на которой аккуратным почерком белым мелом было что-то написано. Вначале Ольга Васильевна не проявила интереса к тексту, но посидев минут пять и окончательно убедившись, что ее заперли, начала всматриваться в написанное с явным волнением, бормоча себе под нос:
Чтобы решить проблему эту
У вас есть время до рассвета.
Иначе в жизнь вам нет билета.
Проклятья хуже арбалета,
Глядят насквозь стены глаза,
И не помогут небеса.
Искать ответа не старайтесь,
Вы не нужны здесь – убирайтесь!
Ольга Васильевна еще несколько раз пробежалась глазами по пугающему стиху, уверенная, что он предназначался ей. «Похоже, замкнули меня здесь дети, – произнесла она вслух, – неужели они снова испытывают меня? Странно. Может, они чувствуют себя запертыми в школе и решили, чтобы я на свое шкуре ощутила, как это сложно – не иметь свободы?»
Но, поразмыслив немного, Ольга поняла, что целью надписи было напугать ее до такой степени, чтобы она уехала. Только кому она мешает? На этот вопрос пока не было ответа.
Пионервожатая в очередной раз начала читать текст, разбирая его по строчкам, и ужаснулась первой фразе: «У вас есть время до рассвета».
– Кошмар, убраться из квартиры до рассвета! Тот, кто написал это, действительно думает, что мне есть куда идти! Но вот где я точно не собираюсь сидеть до рассвета, так в этом глупом кабинете.
Ольга рассвирепела, вскочила со своего места и направилась к двери:
– Может, такой замок можно открыть шпилькой. Посмотрим!
Порывшись в сумке, Ольга, в считаные секунды извлекла из нее пару шпилек и, став на колени перед дверью, начала орудовать ими в стареньком замке. Она усердно старалась нажать на невидимый глазу механизм или захватить пружинку. На лбу от напряжения выступили капельки пота, на пальцах появились царапины и мозоли. Так пыхтела и даже чертыхалась, трудилась вожатая что было сил, и когда по прошествии получаса поняла, что от шпильки нет толку, она в отчаянии схватила свою сумку и высыпала на парту все ее содержимое.
– О, ключ! – вскрикнула женщина, изумленно выпучив глаза.
Это был тот самый ключ, который первого сентября ей кто-то тайно вложил в руку. Ольга несколько секунд стояла в оцепенении, не могла пошевелить даже пальцем. Ей показалось, что от волнения сжало горло и стало трудно дышать, и чтобы убедить себя, что все еще может говорить, она еле слышно прошептала:
– Неужели кто-то заранее знал, что меня закроют в этом классе?
В это мгновение Ольгу Васильевну охватил азарт вперемешку со страхом, она схватила ключ и снова ринулась к двери, задев и повалив на пол деревянные заготовки для разделочных досок, лежавшие на учительском столе. Ключ без малейшего затруднения вошел в замочную скважину, но не провернулся. Ольга пробовала снова и снова, безуспешно.
Спертый, пыльный воздух кабинета усугубил и без того неприятное состояние безысходности вожатой. Ольга Васильевна почувствовала себя восьмилетней девочкой, вспоминая, как играя на даче в игру «казаки-разбойники», она решила спрятаться в сбитый дедом ящик с углем, похожий на сундук с плоской крышкой. Она тогда распласталась на прохладных черных углях и потянула на себя крышку, которая громко хлопнула, звякнув тяжелыми петлями замка.
– Здорово я спряталась, здесь меня никогда не найдут, – шептала маленькая Оля, а потом представила, как разозлится бабушка, увидев измазанное углем платье.
Но долго переживать ей не пришлось. Недостаток кислорода и угольная пыль, забившиеся в нос, не давали вздохнуть полной грудью. Сознание начало мутиться, глаза слипаться, и непреодолимо захотелось спать. Ей стало казаться, что она лежит в гробу, как умершая в прошлом месяце соседка бабушка Валя, но все попытки поднять крышку были тщетными. И уже когда совсем обессиленная Оля после кратковременной потери сознания открыла глаза, поняла, что если сейчас не сделает что-нибудь, то точно задохнется. Она сжала пальцы в маленькие кулачки и, собрав последние силы, стала руками и ногами тарабанить по деревянной крышке, истошно крича.
Эти воспоминания заставили Ольгу Васильевну саккумулировать все свои возможности. Она бросилась к окну, надеясь кого-нибудь позвать. Распахнула тяжелые деревянные створки и уже была готова крикнуть: помогите! Но во дворе интерната стояла гнетущая безмолвная тишина. Зато сильный порыв ветра привел в движение полотно на боковой стене, на котором красным шрифтом были выведены правила техники безопасности, и Ольга за ним увидела еще одну дверь.
– Запасной выход! – воскликнула женщина, заметив небольшой навесной замок бронзового цвета.
Она схватила молоток, лежавший в ящике с инструментами, и, воодушевленная возможностью обрести свободу, двумя ударами сбила хлипкие петли.
Домой старшая пионервожатая шла еле передвигая ноги. Кожа на руках была стерта, блузка и юбка разорваны в нескольких местах. Уставшая и опустошенная, она задавалась вопросом, ради чего была затеяна вся эта акция. Ей не верилось, что ученики могли устроить нечто подобное, – ведь она даже не успела с ними толком познакомиться. Неужели жизнь без родительской любви могла так ожесточить их? Ольга не хотела борьбы, но и сдаваться было не в ее правилах. «Бояться проклятия – вздор, а идти на поводу у шантажистов и вовсе малодушие», – рассуждала она сама с собой.
Войдя во двор учительского дома, Ольга почувствовала облегчение, хотя это место еще не стало для нее настоящим домом, но то, что здесь жили взрослые, уже вселяло надежду. Ветер к этому моменту разыгрался нешуточный. Ветки акаций стучали по балконным решеткам, поскрипывала сорвавшаяся с верхней петли ветхая дверь подъезда. Осенние листья, собранные дворником в кучи, разметало по потрескавшемуся тротуару.
Вяло освещал двор единственный тусклый фонарь.
Ольга Васильевна поежилась от холода, когда на скамейке у подъезда увидела девушку, которая поднялась ей навстречу, кутаясь в широкий клетчатый шарф. Холодный ветер трепал складки ее платья и раздувал волосы, выбившиеся из-под тонкого красного берета. Это была учительница литературы, высокая, фигуристая особа с большими испуганными глазами. Жила она на первом этаже в квартире напротив, но с Ольгой Васильевной ни разу не заговаривала, даже наоборот, каждый раз при встрече таинственно исчезала за дверью. Пионервожатая не помнила ее имени, только удивлялась густоте ее шелковистых каштановых волос.
Когда девушка подошла вплотную, Ольга наконец смогла рассмотреть ее лицо: сияющая, будто фарфоровая кожа, густые черные ресницы, чуть вздернутый кукольный нос и излишне большие, немного навыкате глаза. Ее правая рука потянулась к разорванному рукаву блузки пионервожатой. Ольга Васильевна вздрогнула и отвела глаза в сторону. Девушка поспешно накинула на Ольгу свой шарф:
– Вы выбрались, как я рада, – проговорила молодая учительница, дрожа всем телом, – я так волновалась, что они навредят вам.
До этого мгновения Ольге Васильевне отчего-то было жаль пугливую девушку с большими глазами, но то, что она была как-то замешена в произошедшем, ее ужасно разозлило:
– Вы что же, все знали?
– Ну я предполагала, что они обойдутся с вами жестоко, постараются напугать.
– Кто они? Можете объяснить яснее? – совсем потеряв терпение, почти прокричала Ольга Васильевна. – Как вы могли не предупредить меня?
В ответ девушка сделал шаг назад, шмыгнула носом и вдруг заплакала.
– Постойте, ну что же вы как маленькая? Как вас зовут? – бесцеремонно хватая девушку за руку, не отступала Ольга.
Но не успела девушка вымолвить и слова, как в одном из окон послышался шум, створка распахнулась, из нее показалось раскрасневшееся лицо Колбы:
– Полина-Солнышко! Куда вы пропали? Сказали, что на минутку – подышать. Поторопитесь, а то торта для вас не останется! – прокричала надрывно женщина, пытаясь заглушить звуки смеха и музыки, доносившиеся из квартиры Тимофея Михайловича.
Полина еще больше побледнела, выдернула свою руку из цепких пальцев Ольги Васильевны и скрылась за дверью подъезда, быстро постукивая тоненькими каблучками. Напоследок лишь блеснули в свете фонаря ее рассыпавшиеся по плечам волосы.
Глава 5. Пра – ле, пра!
После смерти отца Сергей взял на себя роль главы семейства. И если в первое время Ольга Васильевна его попытки вести себя как отец принимала снисходительно улыбаясь, то со временем поняла, что помощь сына, особенно в домашних делах, во многом облегчила ей жизнь.
– Выходные – это для женщин, сынок, – любил поговаривать отец, наставляя Сергея, отправляясь за продуктами на самый дорогой рынок города, – а мы, мужчины, должны обеспечить семью всем необходимым на будущую неделю.
Сейчас Сергей, конечно, не мог позволить себе выбирать парное мясо и густую сметану, прохаживаясь между лотков тружеников села, но каждое воскресенье, просыпаясь раньше матери, он отправлялся в маленький гастроном в конце улицы со списком продуктов и несколькими аккуратно сложенными синими купюрами достоинством в пять рублей. Не были исключением и выходные после дня рождения Тимыча.
Сергей встал с кровати сразу как прозвонил будильник, по-спартански бодро принял ледяной душ, сделал пятьдесят приседаний и двадцать отжиманий, аккуратно разутюживая руками складочки одеяла, заправил кровать и, надев любимый джинсовый костюм, подаренный отцом, отправился за продуктами. Но не успел он сделать и пары шагов, выйдя из подъезда, как неожиданно показавшаяся из-за угла дома учительница литературы впечаталась в него со всей силы, держа в руках латок с тридцатью куриными яйцами.
– Да что же это за наказание! – воскликнула девушка, простирая вперед руки, рассматривая стекающие с плаща желтые скользкие подтеки, смешанные с белой колючей скорлупой от разбившихся яиц. – Это же мой новый плащ, откуда ты только взялся на моем пути?
Увидев, что куртка Сергея пострадала гораздо больше, чем ее плащ, Полина Андреевна уже была готова рассмеяться и сказать, что они теперь друзья по несчастью, но юноша покраснел и, смахнув с себя остатки прилипших яиц, недовольно процедил:
– Это вы влетели в меня и даже не извинились!
Потом резко отвернулся и широко ступая пошел обратно домой, что-то бормоча себе под нос.
Он знал, что эта девушка живет в квартире напротив, и все зовут ее Полина-Солнышко. Но он никогда не видел, какую прелестную тень оставляют ее длинные ресницы на белой коже лица и как волнующе она облизывает свои чувственные губы, перед тем как начать говорить. Зайдя в подъезд, Сергей устыдился, что оставил девушку, пусть даже легкомысленную и неуклюжую, без помощи посреди улицы. Он недовольно выдохнул и решил вернуться, но рядом с Полиной уже хлопотал тучный мужчина с красным лицом и пушистыми усами.
– Ах, Лев Борисович, спасибо, – собирая остатки разбитых яиц в раскрытый мужчиной полиэтиленовый пакет, говорила Полина, периодически поглядывая на свои измазанные руки. – Простите, что испортила вам поход в магазин, во что же вы теперь будете складывать продукты?
– Ничего, Полиночка, сбегаю домой за авоськой, у моей Нины Ивановны этих авосек хранится в кладовке уйма, и все разных цветов, – успокаивал ее мужчина, обтирая полы ее плаща клетчатым носовым платком, а потом, пожимая плечами, спросил: – Вот только я не пойму: если вы не упали, то как получилось разбить все яйца?
Сергей замер в открытых дверях, ожидая, как Полина Андреевна начнет на него жаловаться Льву Борисовичу и корить за то, что попался ей на пути. Но девушка ни словом не обмолвилось о Сергее:
– Сама не понимаю, как так получилось. Еще раз спасибо вам за помощь, Лев Борисович. Я побегу смывать с себя этот гоголь-моголь, – на ходу прокричала молоденькая учительница и направилась к двери, за которой притаился Сергей.
Лев Борисович вернулся домой за авоськой и рассказал жене о происшествии с Полиной-Солнышко. Нина Ивановна сделалась недовольной. И не потому, что муж пожертвовал для Полины импортным пакетом с изображением ее любимого киноактера, позволив собрать в него разбитые яйца, а потому что вся эта история приключилась именно с женщиной, и причем молоденькой. Муж Нины Ивановны обладал морем достоинств и всего двумя пороками – любовью к спиртному и женскому обществу.
Когда Лев Борисович еще был юн и носил имя Левушка, то считался душой компании. Этакий балагур, весельчак, на зависть всем подругам, и, заполучив его в мужья, Нина Ивановна была несказанно рада и довольна собой. Но жить с таким мужчиной оказалось намного сложнее, чем встречаться. Теперь его дружелюбная открытость и любовь к обществу женщин уже не казались такими забавными. Лев Борисович, привыкший к разгульному образу жизни, много пил, а напившись, увивался за всеми юбками, которые попадались на его пути.
