скачать книгу бесплатно
Чтобы больше не думать о странном происшествии, Ольга Васильевна начала вспоминать своих учителей, которые часто казались ей неоправданно строгими, иногда даже злыми, ей не хотелось уподобляться им. Она придерживалась мнения, что доброе отношение, внимание и улыбка имеют необыкновенную силу. Ольге казалось, что если она покажет ребятам, что собирается относиться к ним по-человечески, то они ответят ей тем же. Но ее теория рассыпалась в прах в первые же несколько минут пребывания в 10 «Б».
Ольга Васильевна широко открыла дверь кабинета, где стоял гул, напоминающий жужжание огромного пчелиного улья. Гул этот прерывался взрывами смеха и звуками музыки, исходящими из переносного радиоприемника, водруженного на первой парте среднего ряда. Увидев вошедшую вожатую, ребята не спеша начали рассаживаться по своим местам, внимательно рассматривая молодую женщину, прикидывая в уме, как ее можно испытать на прочность. Ольга Васильевна молча ждала, когда все утихнут, и как только, на ее взгляд, можно было начать урок, она уверенно проговорила:
– Меня зовут Ольга Васильевна, я назначена в вашу школу старшей пионерской вожатой, и так как освобожденного комсорга у вас нет, то за работу комсомольской организации буду отвечать тоже я.
– А сколько вам лет? – послышался развязный голос развалившегося за последней партой долговязого десятиклассника-акселерата с легким пушком темных усиков над верхней губой.
– Это сейчас не имеет значения. Сегодня по всей стране проходят уроки Мира и памяти, чтобы… – начала Ольга Васильевна, но молодой человек не дал ей продолжить:
– А почему вы думаете, что вам виднее, что для меня сейчас имеет значение? Мне вообще плевать на мир и тем более на войну, я хочу знать ваш возраст.
И не успела Ольга опомниться, как в классе все зашумели, а потом в считаные секунды организовались и начали хором выкрикивать: «Воз-раст! воз-раст!» и четко отбивать рукой о парту слаженный ритм.
«Воз-раст! Воз-раст! Воз-раст!» Крики становились все громче и громче. Шум нарастал. И Ольга вспомнила предостережение историка не дать этим акулам ее разорвать. Она собрала всю свою волю, выпрямилась, как натянутая струна, стоя за столом, который, словно оборонительное сооружение, отделял ее от класса, сжала руки в кулаки и громко, чтобы ее могли расслышать, но не переходя на крик произнесла:
Помните!
Через века, через года, —
помните!
О тех,
кто уже не придет никогда, —
помните!
Молодые люди не ожидали такого поворота событий. Они, переглядываясь, один за другим начали опускать руки, прекращая стучать, голоса стали тише.
Не плачьте!
В горле сдержите стоны,
горькие стоны.
Памяти павших будьте достойны!
Вечно
достойны!
Люди!
Покуда сердца стучатся, —
помните!
Какою
ценой
завоевано счастье, —
заклинаю вас, помните!
Эти строки из «Реквиема» Р. Рождественского как пощечина подействовали на ребят. Они затихли, пристыженно опустили глаза, и никто больше не посмел мешать Ольге Васильевне рассказывать о подвигах советских солдат во время Второй мировой войны. И как пионервожатая ни пыталась исключить схожесть с учителями своего детства, сейчас чувствуя, как от волнения на ее лбу выступили крошечные капельки пота, осознала, что ее тактика – мило улыбаться и быть добренькой – слаба. Вначале нужно завоевать доверие и уважение этих испытывающих ее на прочность подростков.
А в 9 «А» урок Мира начался с запозданием. Его должен был проводить тот самый историк, который давал советы Ольге Васильевне, но он сидел за своим столом, делая вид что заполняет классный журнал, а сам из-под густых бровей наблюдал за повзрослевшими за лето учениками. Тимофей Михайлович был классным руководителем этих подростков уже пятый год, и каждый раз первого сентября удивлялся, как меняют их три месяца лета.
Он помнил их совсем детьми, знал, кто и при каких обстоятельствах потерял родителей, знал душевные качества, умственные способности и моральные принципы каждого. Но сейчас ему казалось, будто за парты рассаживались незнакомцы. Вчерашние нескладные смешные мальчики начали превращаться в стройных пылких юношей, а живые непосредственные девчонки – в задумчивых и манящих девушек. Им шел шестнадцатый год, и историк знал, что для этих ребят настало время дерзких поступков и принятых в горячке решений.
Когда в класс вошла Ника, историк не был удивлен, поскольку тоже жил в учительском доме, а там слухи распространялись быстрее воздушно-капельной инфекции. Он несколько раз видел эту девочку во дворе, а забегавшая накануне вечером за стаканом сахара химичка рассказала про пионервожатую и ее детей, а уходя, в свойственной ей неподобающей манере заговорщическим тоном добавила: «Кстати, у вас будут общие темы для разговора, ее дочка будет учиться в твоем классе».
Так как Тимофей Михайлович был одиноким мужчиной, ему любили приписывать несуществующие интрижки. Друзья неустанно знакомили его с разными женщинами, но время шло, а он все так же был одинок, как и много лет назад поселившись в этом доме.
Ника вошла в класс последней, она хотела сесть за вторую парту, но тут же послышался писклявый голос крупной брюнетки: «Здесь занято!», и девочка, пожав плечами, прошла дальше по ряду к следующему свободному месту. Ей преградил дорогу вездесущий Валера и, бросив на свободный стул свой портфель, развел в сторону руки, давая понять, что он сожалеет, но там тоже занято. Классный руководитель, огорченный таким недружелюбным поведением своих подопечных, уже был готов вмешаться, когда раздался голос самой яркой и эксцентричной девочки в классе – Лоры:
– Эй, новенькая, греби сюда, у меня свободно.
Ника с облегчением выдохнула и направилась к особе, которая с первых секунд произвела на нее двоякое впечатление. Лора единственная предпочла школьной форме белую рубашку и юбку. Ее голова была выбрита наголо, в ушах сверкали крупные серьги, а миндалевидные глаза и черные брови идеальной формы были настолько шикарными, что Ника даже застыла на мгновение, разглядывая ее. Без зависти, но с интересом, как изучают редкий цветок или причудливый узор.
– Тебя как зовут?
– Ника, – доставая ручку и тетрадь, с любопытством рассматривая необычную прическу соседки по парте, проронила новенькая.
– Я Лора, – радостно представилась девушка, показывая на круглый самодельный значок со своим именем, висевший на груди. – У тебя что, мать училка?
– Она старшая пионервожатая, но, может быть, будет вести еще и этику.
– И жить вы будете в учительском доме?
– Да, – односложно ответила Ника.
– Надеюсь, не в квартире библиотекарши? – зрачки Лоры расширились, как будто она вспомнила что-то жуткое.
– Именно в ней, а что такого? – насторожилась Ника.
– Про эту квартиру разное говорят, – начала шептать Лора, но закончить фразу не успела, потому что ее окликнул учитель:
– Lora, magister dicit! («Учитель говорит!»)
– Он говорит с вами на латыни? – поинтересовалась Ника.
– Да, Тимыч увлекается античной историей.
– Тимыч?
Лора глазами показала на учителя истории и, наклонившись к уху новенькой, прошептала:
– Тимофей Михайлович, наш классный руководитель, пижон и слегка с приветом. Думаю, дома по ночам он обматывается в простыни как в тогу и мнит себя Александром Македонским.
Девочки прыснули со смеху, а историк снова укоризненно посмотрел в их сторону. Он начал урок Мира с разговоров о важности истории: – Scientia vinces, – заявил он, – наукой победишь. История – это не просто забавные факты из прошлого, а истинная царица наук, которая позволяет избежать многих ошибок, – объяснял Тимофей Михайлович.
Ника слушала преподавателя рассеянно, ее больше заинтересовал необычно яркий цвет его костюма, явно сшитого на заказ, и плавные движения ухоженных рук, которыми он указывал то на карты, то на гипсовые бюсты античных философов. Достаточно изучив учителя Ника еще раз оглядела соседку по парте и спросила:
– А зачем тебе шарф? На улице двадцать градусов.
– Для кайфа.
Новенькая удивленно подняла брови.
– Ты что, не знаешь, что такое собачий кайф? – поинтересовалась Лора.
Ника промолчала, она не хотела выглядеть в глазах одноклассницы непосвященной, но словосочетание «собачий кайф» произвело на нее жуткое впечатление.
Лора тем временем продолжала:
– Ты не дрейфь, если хочешь влиться в коллектив, тебе нужно усвоить всего несколько правил выживания:
Первое – никогда не называй при одноклассниках пионервожатую – мама.
Второе – ни при каких обстоятельствах не списывай на истории: один раз попадешься – Тимыч этого не забудет.
Третье – никогда не показывай, что чего-то боишься.
И четвертое, самое главное – не переходи дорогу Лоре!
Ника была не из тех, кто любил правила, особенно если их придумал не она сама, но к «заветам Лоры» отнеслась серьезно. Все-таки они сулили ей выживание в этом странном месте, где все было типичным и загадочным одновременно.
Пока Ника пыталась осознать, что сулили ей эта школа и эти правила, ее новоиспеченная соседка по парте неожиданно объявила:
– Мой парень тоже «приходящий» – она расплылась в улыбке, вальяжно откинулась на спинку стула и, метнув взгляд в сторону второй парты у окна, добавила:
– Вон тот черненький, Родя, он тоже живет в учительском доме. Видишь, все время оборачивается, мы целое лето не виделись. Скажу тебе по секрету, с ним кайф куда круче, чем любой другой.
Посвятив новенькую в тайны своих любовных отношений, Лора, вырвала из тетради листок и начала писать Родиону записку, а Ника почувствовала, как от последних слов Лоры ее щеки запылали. Она, конечно, успела возненавидеть нахала Родиона, но то, что он с кем-то мог встречаться, да еще с такой незаурядной девчонкой как Лора, было, по ее мнению, просто возмутительно. Нике почему-то захотелось сказать что-нибудь неприятное довольно улыбающейся соседке, и она, ткнув под партой ее туфлю громоздкой платформой своих босоножек, язвительно спросила:
– А что же твой Родя сидит с другой девочкой?
– Так это наша отличница – Мухина. Родиона в прошлом году чуть не отчислили за неуспеваемость. Его отец не разговаривал с ним целый месяц, пока тот не исправил оценки, и в этом ему помогла Мухина. Все знают, что она по нему сохнет и готова мириться с любыми его выходками, только бы он сидел с ней за одной партой.
Но Лора ошибалась, Наташа Мухина была не просто умна, она еще была стратегом, и, каждый день приходя на пляж пионерского лагеря, она хоть и скучала по Родиону, но времени зря не теряла. Слушая шум прибоя, Наташа строила разного рода планы, как дискредитировать Лору в глазах Родика, а себя, наоборот, сделать незаменимой. У Мухиной было важное преимущество относительно других девочек их класса – отличные знания по всем предметам, и Родион этими знаниями умело пользовался без всякого зазрения совести. Но даже самая умная и прагматичная ученица не могла устоять перед разбушевавшимися гормонами – сначала она услышала во дворе, как Родик хвастался связью с новенькой, а после наблюдала, как предмет ее девичьих грез весь урок поворачивался на их с Лорой парту. Эмоции захлестнули Мухину, она, позабыв обо всех своих стратегиях, перешла в вероломное наступление и предъявила Родиону ультиматум. Или он публично объявляет, что они пара, или не видать ему помощи с уроками до самого последнего звонка.
Тем временем историк, для того чтобы урок Мира оставил след в умах учеников, закончив свою речь, дал им задание. Он хотел, чтобы за десять минут до конца урока ребята написали, какая форма правления и почему, по их мнению, наиболее подходящая для того, чтобы мирно сосуществовать с соседними государствами. И когда ученики принялись писать, сам подошел к окну, облокотившись о подоконник, и погрузился в размышления о том, кого из учителей пригласить на свой день рождения, чтобы никого не обидеть.
Квартира у него была однокомнатная, и вместить в нее всех, кого стоило бы позвать, он не мог. Перебрав в голове несколько имен, Тимофей Михайлович обратил внимание на новенькую и подумал, что стоит пригласить ее мать. Эта Ольга Васильевна показалась ему трогательной, к тому же она закончила институт культуры. Историк уже начал представлять, как покажет ей альбомы с глянцевыми иллюстрациями, привезенные им из ленинградского Эрмитажа. И уже начал довольно потирать свои ухоженные руки с идеально подстриженными и даже подпиленными ногтями, как до его слуха долетели слова Наташи Мухиной, сказанные нервным шепотом:
– Нет, Родион, как в прошлом году не будет. Если ты хочешь, чтобы я проверила твою работу и дальше помогала с уроками, тебе придется выбрать: я, мерзкая Лора или новенькая!
Тимофея Михайловича насмешило это нападение на Родиона. Он поймал себя на мысли, что всякое яркое проявление человеческих чувств и характеров уже было сыграно в древнегреческом театре, спето Гомером или упомянуто в мифах. Ситуация показалась историку до боли знакомой: вот же они – Парис, три богини и яблоко раздора.
Учитель подошел поближе к парте Родиона, склонился, чтобы не мешать остальным, и, улыбаясь, произнес:
– Не нужно торопиться, Родион, с ответом, помни, что выбор Париса привел к Троянской войне.
На что Родион равнодушно пожал плечами, встал, сунул в руку учителя листок со своим ответом о форме правления и, ухмыльнувшись, бросил через плечо, вальяжно направляясь к выходу:
– Поздно, Тимофей Михайлович, жребий брошен!
Глава 3. Банный день
В конце первой трудовой недели Тимофей Михайлович праздновал свой день рождения. Составляя меню для званого ужина, он по какой-то странной причине долго размышлял над тем, что в школе не только дети, но и взрослые стали называть его Тимычем. Вначале ему казалось, что иметь прозвище – это ужасно, даже постыдно. Если его имя и следовало бы изменить, то на что-нибудь величественное – Август или Цезарь, к примеру. Он считал, что вполне заслужил это, так как посвящал работе всю свою жизнь. Ездил в областную библиотеку, чтобы ознакомиться с нужными книгами, выписывал научные журналы, оформлял выставки «Личность в истории» и разыгрывал с учениками батальные сцены разных эпох. Но, по-видимому, так и не стал для ребят великим – только более близким, чем другие учителя. Однако, успокаивал себя Тимыч, было бы гораздо обиднее, если бы прозвище его было пренебрежительным – «Очкарик» или «Четырехглазый». А вот его соседку химичку дети и вовсе прозвали Колбой – сущий ужас, будто она и не человек, а лишь грустное отражение собственной профессии.
Потом историк пустился в размышления, как Льву Борисовичу тяжело, должно быть, живется с этой Колбой, и вообще, женщины – это же целый фейерверк эмоций: слезы, сменяющиеся восторженным смехом, переходящим в томительную грусть. А их разбросанные бигуди и кружки, испачканные красной помадой, или, того хуже, критические дни или длинные волосы, прилипшие к эмали белой ванны. Тимофей даже поежился, представляя весь беспорядок, который, по его мнению, сопровождал представительниц противоположного пола.
Он влажной тряпкой протер два гипсовых бюста античных философов и, присев на стул, выдвинул верхний ящик письменного стола. Немного поразмыслив, извлек из него потертый розовый конверт, в каких обычно присылают свадебные приглашения. Прежде чем открыть, погладил его пальцем, тяжело вздохнул, а затем медленно потащил за край черно-белую фотографию. На ней были изображены двое – он и она, молодые, смеющиеся и счастливые. Тимофей перевернул фото лицом вниз и положил на стол, прикрыв ладонью, еще раз вздохнул, скользнул придирчивым взглядом по идеально убранной комнате, когда раздался звук телефонного звонка.
– Алло! – ответил учитель, машинально стирая несуществующую пыль с телефонного аппарата. В ответ послышался только шум, напоминающий шлепанье по лужам, и тогда он добавил погромче: – Слушаю! Говорите!
– Алло, Тимофей Витальевич!
– Михайлович, – поправил историк. – Говорите, что вы хотели.
– Извините, Тимофей Михайлович, запамятовал, – наконец проговорил скрипучий голос, – тут ваши девицы дерутся, не могу усмирить.
– Где тут? Какие девицы? – стараясь не терять самообладания, но все же громче обычного произнес Тимыч.
– Так понятно, где, в бане. Сегодня ж банный день.
Скрипучий голос хотел еще что-то разъяснить, но учитель не стал слушать. Он повесил трубку, накинул плащ и прямо в комнатных тапочках готов был бежать на хоздвор к прачечному корпусу, но уже в подъезде опомнился и вернулся в квартиру, чтобы переобуться.
Через десять минут с несвойственной ему проворностью Тимофей Михайлович преодолел шесть высоких каменных ступеней, но без предупреждения в девичьи бани все же врываться не стал. Остановился, перевел дух и постучал.
– Ой, Михалыч, вы быстро! – закричал сторож, распахнув перед учителем дверь. – Они там, у шкафчиков! Что творят, уму непостижимо! Я обход делал, слышу бранятся. Забегаю, а там одна другой серьгу вырвала, кровищи.
Тимофей Михайлович в несколько шагов преодолел коридор, но прежде чем войти в предбанник, осведомился у сторожа:
– Надеюсь, они в одежде?
– В одежде, милок, одна так точно в одежде.
Манера сторожа общаться действовала историку на нервы. Ему всегда казалось, что этот бравый старикашка излишне любопытен, вечно сует свой нос куда его не просят. Тимычу хотел поговорить с девушками наедине, но потом, подумав, решил, что лучше иметь свидетелей. Его ученицы повзрослели, и находиться с ними в бане по меньшей мере было неприлично. Сделав шаг в предбанник, он в первую секунду ничего не смог разглядеть, потому что очки густо запотели, но по голосам сразу догадался, что одна из дерущихся была Лора.
– Немедленно прекратите! – скомандовал мужчина, приподняв одной рукой очки с переносицы, а второй хватая за руку Лору, которая сидела сверху Наташи Мухиной, распластавшейся на мокром полу. Девушки от неожиданного появления классного руководителя мигом прекратили драться, и Лора даже помогла Мухиной подняться.
– Да пошла ты, – отталкивая ее руку, процедила Наташа и, шлепая полными руками по скопившейся на неровном кафеле воде, неуклюже скрестила ноги, чтобы встать.
Лора была замотана в полосатое банное полотенце, по обнаженной шее, плечу и даже руке стекала кровь из разорванного уха. Наташа, прежде чем встать на ноги, запахнула мокрый разорванный халат из цветастого ситца и стала искать глазами недостающий шлепок.
