скачать книгу бесплатно
– Мы одни дома? Где Клавдия?
– Так она в синематографе. Вы же ей ещё утром разрешили пойти.
Софья Дмитриевна опустилась в кресло, на подлокотнике которого – вспомнила она – еще утром сидел её Алексис…
– Глаша, она не должна ничего знать. И вообще, никто ничего не должен знать! Пообещай мне, что будешь молчать.
– Да вот вам крест! Разве ж я не понимаю? Только как быть с Алексеем Арнольдовичем? Его же на службе хватятся.
Софья Дмитриевна прикрыла рукой глаза.
– Глаша, иди. Мне надо побыть одной.
Ничего иного не приходило на ум, как только сообщить об исчезновении мужа в полицию. Конечно, придется солгать, что вечером 2 января он вышел из дома и не вернулся. Но так лучше, нежели она объявит правду, и её сочтут не в себе. Трудно представить, какие это может вызвать последствия. И самое страшное из них – разлучение с домом (не оставят же душевнобольную на попечение прислуги, а родные её далеко). Но покидать теперь эту квартиру нельзя ни в коем случае! Иначе пропадет единственная возможность связаться с тем миром, где теперь Алеша.
7
Приехавший к вечеру следующего дня участковый пристав был вежлив, но угрюм.
– Кулик Василий Геннадьевич, – отрекомендовался он. – Прошу великодушно простить, однако мне теперь же надлежит выполнить ряд процедурных действий.
Всё говорило в нём о неудовольствии заниматься этим пустым делом, да ещё в Святки. Опыт подсказывал ему, что розыск коллежского асессора не даст, скорее всего, никакого криминального результата.
– Прошу садиться, – указала ему на стул Софья Дмитриевна.
– Сударыня, отчего решили вы, будто с господином Бартеньевым что-то случилось? Ведь он всего одну ночь отсутствовал. Тому может быть множество причин, вполне, между прочим, прозаического свойства.
Говоря это, Кулик с осторожностью располагал свое грузное тело на стуле, казавшемся ему довольно хрупким.
– Каких же, например?
– Ну, знаете ли – тёплая дружеская компания, карточная игра…
– Вы хотите закончить женщинами лёгкого поведения?
Кулик одобрительно взглянул – ну вот же, умница, всё понимаешь!
– Мой муж не таков…
– Конечно, конечно, – пробормотал он, и глаза его, словно столкнувшиеся с чем-то бесконечно знакомым, устало моргнули.
– А ко всему прочему, сегодня мы должны быть на Предводительском бале в Благородном собрании. Ни при каких обстоятельствах Алексей Арнольдович не допустил бы, чтоб пропустить его.
– Разумеется, разумеется… – взгляд его сонно помутнел, но Кулик тут же встрепенулся. – Ну-с, позвольте начать? Я хотел бы осмотреть все комнаты.
– Что ж, пойдемте. Однако это странно. Уж не думаете вы, что мой муж спрятался где-нибудь под кроватью?
– Не думаю, но таков порядок.
В спальне Кулик задержался перед зеркалом.
– Какое большое, – произнес он, проводя рукой по оправе.
У Софьи Дмитриевны звонко забилось сердце. Она даже испугалась, что Кулик его услышит. В следующее мгновение, конечно же, пришло осознание невозможности этого, однако легче ей не стало. Кулик, словно зная правду и изощрённо оттягивая момент истины, всё оглаживал и оглаживал раму. Софье Дмитриевне явилась ужасная мысль: «А вдруг ему, действительно, всё известно?! Неужели Глаша успела проговориться?»
И тогда Кулик повернул к ней гладкое свое лицо:
– Ну-с, проследуем дальше?
Софья Дмитриевна остро испытала к нему неприязнь, которая стала еще больше, когда по завершению осмотра комнат, Кулик объявил:
– Теперь мне необходимо опросить вашу прислугу. С глазу на глаз.
– То есть в моё отсутствие?
– Прошу великодушно простить, – учтиво поклонился Кулик. – И тем не менее… Так сколько у вас человек прислуги?
– Горничная и кухарка. Как в каждом приличном доме.
– Превосходно, – скорбно поджал пухлые губы пристав, и Софья Дмитриевна мстительно подумала, что у него в доме, вероятно, не так. – Начнем, пожалуй, с горничной.
Софья Дмитриевна очень волновалась, пока Глаша беседовала с Куликом. Она рассчитывала, что когда её место займет Клавдия, Глаша придёт передать состоявшийся разговор, но ошиблась.
Между тем, пристав откланялся, сказав на прощание:
– Вы уж дайте знать, если господин Бартеньев объявится. Все-таки я рассчитываю на благополучный исход дела.
В прихожей за ним глухо стукнула дверь, и в гостиную торопливо вошла Глаша. Возбуждённым шепотом она произнесла:
– Барыня, я всё подслушала… Я поэтому задержалась.
– Глаша, это дурно, что ты подслушиваешь!
– Конечно, дурно, – энергично согласилась она, – но это лучше, чем быть змеёй, как Клавдия!
– Что ты такое говоришь?
Глаша настороженно обернулась.
– Как бы она нас тоже… не подслушала…
А ведь раньше горничная и кухарка всегда ладили между собой. Значит, и в самом деле, открылось что-то чрезвычайное.
Клавдия была женщиной с красивым лицом и пышным телом. При том, чем ей каждодневно приходилось заниматься, трудно не обзавестись налитыми бёдрами и пухлой, раскидистой грудью. Правда, форм рубенсовской модели Клавдия ещё не достигла. В сравнении с Глашей, она не отличалась бойким характером, но и нельзя было назвать её тихоней. Клавдия вела себя ровно, спокойно, разве что тушевалась только, когда Алексей Арнольдович обращался к ней с каким-нибудь пожеланием, например, отведать блинов или съесть борща (а готовила она превосходно!) Тогда в смуглость её лица вливался медноватый оттенок, а тёмный взгляд еще больше темнел. Она, в конце концов, его отводила, склоняла чёрную головку и, ослепив белой стрелкой пробора, негромко отвечала: «Слушаюсь, Алексей Арнольдович».
Софья Дмитриевна, разумеется, догадывалась о причинах этой её робости, но была спокойна: не во вкусе её Алёши были пышнотелые красавицы. Хотя, что ж… То и дело случались неприглядные истории, когда хозяин заводил интрижку с прислугой, особенно, если та бывала не против. Трудно утверждать, что явление это отражало характерную особенность того времени, поскольку впоследствии прислугу сменили секретарши, а потом к ним, похоже, присоединились снова горничные и кухарки. Конечно, стать доминирующим самцом или нет, всегда зависело от индивида. Уверенная в глубокой порядочности мужа, Софья Дмитриевна не беспокоилась относительно Клавдии. Ну и потому ещё, что та была не в его вкусе.
– Хорошо, Глаша, пойдем в кабинет Алексея Арнольдовича, там всё расскажешь.
– Так вот: Клавдия заявила приставу, – шепотом начала Глаша, но, оглянувшись на плотно закрытую дверь кабинета, заговорила приглушенным голосом, – что у неё с Алексеем Арнольдовичем… что они с Алексеем Арнольдовичем… были… – Глаша все не решалась закончить ужасную фразу, – были полюбовниками!
– Да она в своем уме? – воскликнула Софья Дмитриевна. – Какой вздор!
– Конечно, вздор! Только она ещё сказала, что вы, Софья Дмитриевна, как про то прознали, так его и извели… А помогала ей, говорит, Глашка! Всё в тот вечер по квартире бегали, думали, что я в синематографе, а я лежала у себя в комнате – нездоровилось мне. Они потом в спальне чего-то делали, а когда в гостиную пришли, уговорились никому ничего не рассказывать.
– А что же пристав?
– Похвалил и велел за нами наблюдать. Если что, говорит, сразу беги ко мне… Наверно, надобно ей от места отказать.
– Ни в коем случае! Это только утвердит Кулика в его подозрениях. Не думаю, что он безоговорочно поверил Клавдии. Ведь логично допустить и оговор… оговор своей, так сказать, соперницы… Хотя, какая я ей соперница? Непостижимо! Такое возомнить может только психически больной человек!
– Вот она от своей несчастной любви умом и тронулась…
– Бедная…
– Софья Дмитриевна, вы её ещё и жалеете! Змея она подколодная!
– Не говори так, Глаша!.. Однако нам необходимо её поостеречься.
Софья Дмитриевна встала, но, качнувшись, снова села на диван, обхватила себя руками за плечи.
– Зябко, – сказала она и потеряла сознание.
8
От случившейся с ней нервной горячки Софья Дмитриевна очнулась утром 16 января. Она лежала на диване в кабинете Алексея Арнольдовича и чувствовала себя вернувшейся из далёкого далека. Оттуда дотягивались лишь смутные отражения лиц и голосов.
Доктор Остапенко с белыми усами и бородкой. «Ни в коем случае не беспокоить! Оставить лежать здесь!» – произносит он, и высокие ноты его натужного голоса вязнут в каких-то ватных клубах, пахнущих эфиром. Глашины конопушки; всхлипывая, она кладет ей на лоб холодное. Высокий тучный человек пытливо смотрит из дверей. Ах да, это же Кулик… А ещё рядом больше нет Алёши…
Собравшись с силами, Софья Дмитриевна позвала: «Глаша!» и услышала, как бегут к ней, нетерпеливо приближаются увесистые её шаги. На пороге Глаша замерла со счастливой улыбкой.
– Ну, слава богу! Мне вчера доктор так и сказал: на утро кризис должен миновать. Теперь дело пойдет на лад!
– Глаша, – протянула к ней руку Софья Дмитриевна, – спасибо тебе…
– Не надо, барыня, – попросила та, увидев у Софьи Дмитриевны слезинку на реснице, – а то я тоже сейчас заплачу…
– Хорошо, хорошо… А какое сегодня число?
– Так шестнадцатое января.
Софья Дмитриевна забеспокоилась:
– Что на службе Алексея Арнольдовича? Там знают о случившемся?
– Знают. Кулик сам к начальству ездил. До того, как пропасть…
– Пропасть? – недоумённо подняла брови Софья Дмитриевна. – Ты о чём?
– Мне, Софья Дмитриевна, много о чём нужно вам рассказать.
– Так скорее рассказывай!
– Вы только не волнуйтесь. И простите меня Христа ради, потому что из-за меня всё случилось…
А произошло вот что.
Тринадцатого января, в полдень, когда жар у Софьи Дмитриевны ненадолго отступил, и она заснула спокойным сном, Глаша вошла в её пустую спальню. Глаша, конечно, понимала, что нарушает запрет, но слишком хотелось ей изведать полёт во Времени. Именно полёт, потому что само Время её мало интересовало: занесёт ещё, не дай Бог, к этим опричникам… Главное, с места не сходить и вовремя зажмуриться.
Увы, ничего замечательного в полёте не было – просто, как будто теряешь сознание. Да и как-то странно переместилась Глаша во времени, поскольку попала она вовсе не в прошлое. Судя по привычному виду Мясницкой и одежде прохожих, это было настоящее. Даже метель всё также вилась, посвистывая, вдоль домов.
– Аглая Спиридонова, если я не ошибаюсь? – услышала она справа от себя знакомый голос, умягчённый интонацией вежливости. Глаша повернулась и увидела Кулика. – А я как раз к Софье Дмитриевне иду. Не изволите ли со мной проследовать?
«Зачем ему барыня в горячке? – подумала она. – А я ему зачем? Не понимаю. Похоже, ничего у меня не получилось: никакое это не перемещение во времени, а дурацкий сон». И она крепко зажмурилась…
Закрывая за собой зеркало-дверцу, Глаша твердо решила никогда больше не ходить в потайную комнату – как и велела ей Софья Дмитриевна.
А на следующий день Глаша возвращалась из чайного магазина Перлова. Переходя от «китайского домика» на другую сторону Мясницкой, она остановилась, чтобы пропустить проезжавшие сани. Неожиданно ей в лицо бросилась метель, гулявшая по Москве вот уже несколько дней, и Глаша плотно сомкнула веки.
– Аглая Спиридонова, если я не ошибаюсь? – раздался справа голос Кулика. – А я как раз к Софье Дмитриевне иду.
Глаша опешила: что это? вчерашний сон?
– Не изволите ли со мной проследовать? – в полном соответствии с её видением продолжил Кулик.
Глаша закрыла глаза, постояла так довольно долго, потом открыла их, и… пристав никуда не исчез.
– Соринка попала? – участливо спросил Кулик.
«Какая соринка?» – скользнуло поверх единственной, во весь мозг, мысли: если это явь, то что было вчера?
– А барыня болеет… – ответила Глаша после паузы, в течение которой поняла: вчера она, действительно, перенеслась во времени, но не в прошлое, а в будущее, на день вперед!
– Вот я её и проведаю. Доложу, что на прошлой неделе посетил начальство Алексея Арнольдовича. По долгу, так сказать, службы. Его превосходительство был весьма огорчён случившимся с господином коллежским асессором… Так не появлялся барин?
– Нет, не появлялся. А у барыни горячка, в беспамятстве она.
– Ну, Софья Дмитриевна мне, может, и не понадобится. Если вы, Аглая, поможете…
Сердце у Глаши вздрогнуло и повернулось как-то неловко, с тихой болью, и, словно от этой боли, родилось прозрение: а ведь знает Кулик про их с Софьей Дмитриевной тайну!
«Нет, нет! Я не верю! Ни за что на свете!»
Пока ужасное откровение не успело овладеть рассудком, его ещё можно было вытеснить, заглушить, и Глаша начала мысленно ругать себя, называя выдумщицей и трусихой.
Путь предстоял недолгий. Подумав об этом, Глаша испытала некоторое облегчение: скоро уж придём, и все разъяснится, хуже нет неведения.
Перед самым домом Кулик замедлил шаг.