скачать книгу бесплатно
Смагин открыл дверь квартиры. Навстречу ему устремились запахи еды и гул голосов. Он понял: у Артурыча гости. Смагин прошел к себе, сбросил на стул плащ, включил телевизор и, изнуренный, опустился в кресло. На душе стало пусто. Болела скула. Смагин бездумно уставился в телевизор.
Огромный, заполненный публикой зал. Камера «наезжает» на молодую женщину с крупными тонкими кольцами в ушах. Она красива, нарядна, спокойна. Вдруг лицо женщины искажается так, будто загорелся подол ее шикарного белого платья. Разом подурнев, с безумным взглядом и раскрывшимся в крике ртом она вскакивает с кресла. Но вместо того, чтобы тушить пожар, замирает в скорбной позе, закрыв руками лицо. Когда же она его открывает, становится ясно, что никакого пожара нет. Это нагрянуло счастье. Ну да: из глаз льются слезы радости, на лице яркая улыбка. Она готова обнять весь мир и расцеловать каждого. Особенно вон того, бородатого, который уже раскинул руки. Покачиваясь от счастья, женщина поднимается на сцену, где ей вручают желтую статуэтку.
До Смагина доходит, что показывают церемонию награждения премией "Оскар".
Свет в зале гаснет. На экране – эпизод из фильма о полицейских. Только что награжденная актриса и здоровенный негр играют напарников. Между ними конфликт. Напарник напористо, зло в чем-то обвиняет героиню. Та пробует оправдаться, но дальше робкого начала фразы: "…Ай…ай…ай" дело не идет – сбивает напарник, сбиваются мысли. Но убежденность в собственной правоте придает героине сил. Вот она возвышает голос, вот переходит на крик, а, когда негр умолкает, – заходится в гневном монологе. Заканчивая, героиня тычет в напарника пальцем и гордо восклицает: "Фак ю!"
Весь полицейский участок, на глазах которого разворачивается действие, рукоплещет. В зале – овация.
Смагин содрогается. Он торопливо переключает канал и оказывается на обсуждении нового отечественного телеромана. Аудитория разделена на тех, кому сериал нравится, и тех, кто его не воспринял. Но почему-то и те и другие роман хвалят. Просто первые называют его шедевром, а вторые – выдающимся произведением. Причем, обе стороны ссылаются на мнение зрителей, то есть народа.
Смагину вспомнилось, как один его знакомый писатель – неудачник после очередного отказа в издательстве сказал: "Знаешь, почему так происходит? Потому что на мне денег не заработаешь. Вот и твердят: "Вещь написана беспомощно, примитивно, прививает читателям дурной вкус". Зато на халтуру, которая большие «бабки» приносит у них другой ответ: «Что ни говорите, а народу нравится». Так вот и делают миллионы на дешевых детективах. И плевать им на то, что приучают этот самый народ к пошлости".
Смагин сериал не видел, а потому не знал, что телероман был основан на мифах и анекдотах, связанных с советской эпохой, через которые авторы незатейливо-прямо прокладывали жизненные пути героев. Произведение оставляло тягостное впечатление от обилия нелепостей и наглой претензии на историчность. Ничего этого Смагин не знал, но, услышав слова о народе, сразу же перешел на другую программу.
Там молодой министр докладывал Президенту о росте реальных доходов населения и подъеме экономики страны. Министр был спокоен, только иногда постреливал глазами в сторону, из чего следовало, что он врет. Собственно, для того, чтобы убедиться в этом, достаточно было, выражаясь фигурально, посмотреть в окно. Но, похоже, Президент, который все время одобрительно кивал, давно этого не делал.
Смагин вгляделся в лицо Президента. Оно было хорошо ему знакомо. Работая на комбинате художественных изделий, Смагин почти ежедневно изображал президентский лик. И достиг высот мастерства. Он не только добился совершенного внешнего сходства, но и проник, как казалось Смагину, в сущность этого человека. Он был понятен ему во всем. Кроме одного: почему Президент слеп к очевидному? К тому, например, что ему врут. Вот как теперь…
Он раздраженно нажал на кнопку и выключил телевизор, как будто так можно было прервать бесконечное торжество лжи и величайшее глумление над здравым смыслом…
IV
Дедом Смагина по материнской линии был известный художник, академик, писавший великолепные парадные портреты.
Пурпур знамен, изумрудная зелень скатертей, стать мундиров, сияние орденов – его холсты поражали величественностью. Что и говорить, смагинский дед был настоящим мастером!
В старости академик любил поболтать с внуком.
– Посмотри, Лешка, вон на тот портрет маршала с бородкой. Видишь, какое у него энергичное лицо, волевые глаза?! А какой уверенный жест! В жизни он был совсем другим. Этот говнюк даже маршалом настоящим не был: его потом в генералы разжаловали. Ты думаешь, он мне позировал? Черта-с-два! Он пил не просыхая! Так что пару раз съездив к нему впустую, я запросил на дом его мундир. Да… Мундир я писал с натуры. Все остальное – мастерство художника!
А вон та балерина… Посмотри, как хороша! Разрумяненная, жаркая, только что из танца… Ну и несет же от них по?том… не приведи, господь… С ней, дружок, я чуть в историю не влип… Но об этом потом расскажу, если жив буду.
Слава Богу, жил академик долго!
И вместе с ним под крышей его огромной квартиры с мастерской жил внук.
Дело в том, что родители Смагина практически беспрерывно находились за границей, так как отец его был дипломатом.
После смерти деда (бабушка умерла двумя годами раньше) начался раздел наследства. Поскольку завещания академик не оставил (как поговаривали родственники, нарочно), процесс проходил крайне тяжело. Переругавшись вдрызг (не этого ли хотел старик?), четверо детей академика все же договорились: наследство распродать, а вырученные деньги поделить.
В результате, Смагин стал обладателем кооперативной квартиры и портрета ткачихи – стахановки Ульяны Кавардак кисти академика.
К тому времени Смагин уже закончил Строгановку. Идя по стопам деда, он делал замечательные успехи.
Будущее манило, как восход солнца. Работы было через край. В числе заказов появился даже портрет руководителя профсоюзов страны.
Вот на этом-то подъеме Смагин и встретил красавицу Жанну. Она ослепила его! Недолго думая, Смагин предложил выйти за него замуж. Жанна, посоветовавшись с мамой, Риммой Викторовной, согласилась. И приготовила ошейник.
Так уж в семье у них было заведено: держать своих мужчин в ошейниках. Хватило бы и короткого взгляда на мужей старших сестер Жанны, чтобы убедиться в этом. Но влюбленного Смагина будущие родственники интересовали мало.
Между тем, оба зятя имели совершенно затравленный вид и явно себе не принадлежали. Каждый шаг несчастных контролировался, а чтобы жизнь не казалась совсем безрадостной, им позволялось, например, от души поработать на тещиной даче или навестить со всем семейством древнюю тетю Киру и отведать ее окаменевших сливочных помадок. Роковым для бедолаг являлось то, что сестрицы были на редкость хороши собой.
Впрочем, существуют красота и красивость. Кому как не художнику это знать, и со временем Смагин понял, что станет первым, "поднявшим бунт на корабле".
Хотя нет, вторым. Первым все-таки был супруг Риммы Викторовны, который лет пятнадцать тому назад поступил радикально – умер.
Когда Смагин объявил Жанне о намерении развестись, Римма Викторовна поселилась у них дома. Охотницы не хотели выпускать добычу: Смагин был обеспечен, перспективен и совершенно по-житейски неопытен, иначе не стал бы он сразу после свадьбы прописывать Жанну у себя.
Смагин съехал жить к родителям (те все еще находились за границей), но теща не оставляла его в покое.
– Вы, Алексей, ведете себя как подлец! – кричала Римма Викторовна в телефонную трубку. – Учтите, ни на развод, ни на размен квартиры мы не согласны! Или вы думаете, что я постесняюсь обратиться в ваш профком?
Смагин так не думал, да только профкомы вскоре ушли в темные воды истории.
Тогда-то факт написания Смагиным портрета руководителя профсоюзов страны представился многим в совершенно ином свете. Вспомнили, кстати, и деда-академика, известного придворного художника. Демократическая общественность отвернулась от Смагина. Заказы кончились. Пришло время нужды.
Разумеется, жене и теще Смагин сразу же сделался неинтересен, и они, согласившись на размен его квартиры, отпустили «счастливца» на свободу.
Так и оказался Смагин в коммуналке, а говоря вообще – "у разбитого корыта".
В дальнейшей жизни он побывал: продавцом на вещевом рынке, закупщиком продуктов в ресторане, помощником бухгалтера, кладовщиком в супермаркете и т. п. Но ни к этим, ни к другим занятиям он так и не обнаружил призвания – как и великое множество инженеров, учителей, актеров, учёных, выброшенных из любимой профессии Великим переустройством общества.
Полгода назад Смагину повезло: его приняли художником на комбинат художественных изделий.
Смагин был счастлив. Прикасаясь к краскам, он чувствовал, как поправляется, теплеет душа, как входит в него желание снова писать, по-настоящему – сердцем.
Правда, выполняемая им работа творческого подъема не требовала: Смагин тиражировал портреты Президента, а потому встречу с вдохновением откладывал на вечер. Дома его ждал натянутый холст…
К сожалению, вечером ничего не происходило.
И так – день за днем. То ли текучка заела: погряз в подробностях лица Президента, то ли не обрел необходимого внутреннего покоя: последний его роман – с Зоей, экскурсоводом из Центрального Дома художника – оказался нервным, изматывающим, то ли по другой причине, но вдохновение все не приходило…
Кстати, несколько дней назад случился окончательные разрыв с Зоей, и хотя Смагин был к нему готов, все – равно щемило сердце.
А вот к закрытию комбината он готов не был. Новые хозяева приобрели комбинат у старых за долги и, как водится, решили его перепрофилировать, то есть свернуть производство. В это не верилось до последнего дня.
Но вот он наступил, последний день. Сегодня Смагин получил расчет.
Значит, нужно было начинать все сначала.
V
Смагин почувствовал, что необыкновенно устал. Глаза закрылись сами собой, и он замер в кресле, погружаясь в предсонную путаницу мыслей. Еще чуть-чуть и Смагин не услышал бы стука в дверь.
– Войдите, – выплыл он из дремы.
На пороге стоял Нигелла и улыбался. Однако, разглядев Смагина, потух.
– Кто это тебя?
– Да так… Мир не без добрых людей…
– Это точно… Тут у меня гости собрались. На новоселье. Присоединяйся по-соседски.
– Куда ж я такой пойду? – потрогал Смагин разбитую губу.
– А ты не смущайся. Сейчас главное для тебя – развеяться. Пошли. "А почему бы и нет? – решился Смагин. – Черт с ней, с губой!"
В комнате у Нигеллы было людно.
С порога Смагин словно натолкнулся, налетел на чей-то взгляд. Молодая женщина смотрела на него от края длинного стола. Кого-то она напомнила ему – этими темными глазами, изящными взмахом бровей, оттенком каштановых волос, мягким контуром стрижки. Отводя взгляд, она очаровательно, светло улыбнулась – и стало очевидно: это артистка, которую Смагин видел на цирковой афише! Что-то невероятное происходила сегодня вечером…
– Братцы! Прошу любить и жаловать: мой сосед Алексей! – представил Смагина Артурыч.
– Штрафную ему! – раздались голоса.
– Водку будете?
– Вы, извините, боксер?
– Таня! Положи ему салата!
Все обещало интерес к новой персоне.
Однако, выпив со Смагиным, компания сразу ж о нем забыла, отчего тот облегченно перевел дух.
– Я знаю, что делать, – вернулся к прерванному разговору мужчина с длинным лицом. – Надо поступить так, как предложил один журналист, я в газете недавно читал: на должность Генерального прокурора следует назначить иностранца.
– Зачем?
– Неужели не ясно?! Они же за бугром все повернуты на соблюдении законов. Тамошний прокурор, в случае чего, и президента засадит – глазом не моргнет! А если в государстве все станут исполнять законы, то тогда, Петрович…
– То тогда, – перебил Петрович, – в России будет неинтересно жить!
Дальнейшее обсуждение темы утонуло в смехе и многоголосице.
Чувствовалось, что застолье подходит к той стадии, на которой еще ведется общий разговор, но компания вот-вот распадется, и тут и там возникнут островки задушевной уединенности, о пребывании на которых многие из гостей будут наутро сожалеть.
Смагин мысленно торопил минуты, чтобы быстрее все смешалось и можно было бы подойти к той женщине в конце стола. Удивительно, но ему показалось, что она этого ждет. Во всяком случае, время от времени он ощущал на себе ее взгляд, и сердце сладко замирало.
Между тем, соседка справа явно положила на Смагина свой шальной, с косинкой глаз.
– Меня, вообще-то, зовут Татьяна, – начала она с теплотой в голосе. – Я гимнастка… Мы тут все из цирка. А кто вы, помимо того, что сосед Альберта Артурыча?
– Художник.
– Какие же картины вы пишете?
– Я специалист по портретам Президента.
– Отчего же только Президента? Странно…
Татьяна приобиделась и, заметив, что Смагин смотрит в конец стола, изменила тон:
– А что у вас с лицом, господин художник?
– Я, Татьяна, иногда дерусь.
– Судя по всему, вы боец не слишком удачливый…
Смагин пожал плечами.
– Зря на Лерку пялитесь. Или мало вам неприятностей?
– Да нет, хватает… А в чем дело?
– В муже…
Смагин огляделся.
– Можете не озираться – он сегодня в программе занят. Гиревик, между прочим.
Услышанное было неприятно, однако не более того. Смагина все равно манило к этой женщине.
Он встал, решительно шагнул в ее сторону. И тут Нигелла, осветив всех улыбкой, объявил танцы. Кто-то выключил люстру и зажег торшер.
Они плыли в волнах музыки, и Смагин удивлялся той тишине, которая наступила у него внутри.
– Это ваше лицо я видел на афише? Она кивнула.
Смагин заглянул ей в глаза. Они были темно-карие и, казалось, совсем не блестели, как будто свет тонул в них. Настоящие омуты!
"Все, я пропал…" – спокойно подумалось ему.
– А кем вы работаете в цирке?
– Никем. Мой муж там работает. А меня просто попросили сняться для афиши.
– Я знаю: вас Лерой зовут, то есть Валерией. Мне Татьяна сказала.
– Вы обо мне говорили? – удивилась она.
– Я часто на вас смотрел. Татьяна заметила это и сказала, что ваш муж, которого здесь нет, может мне осложнить жизнь…
– Какая глупость! Я на вас тоже часто смотрела… Что ж теперь ваша жена…
– Я не женат.
