скачать книгу бесплатно
– Мы совершаем очередной виток по этой бесконечной спирали непонимания, – негромко произнес составлявший протокол встречи третий секретарь посольства граф де Робиен.
– Я полагаю, что правильнее было бы всё-таки опираться на правительство, – раздумывая, заявил Нуланс, – это выбор народа, и этот выбор сделан. Необходимо, чтобы население поняло, Чайковский представляет власть, какую бы ни было, но она лучше, чем власть Кедрова, и подчинилось ему.
– Я дополню, господин посол, – граф де Робиен встал из-за стола, – важно, чтобы произошло гражданское примирение и сословия вернулись к своим исконным занятиям.
– Боюсь, сделать это теперь будет очень сложно, – заявил Доноп, – ежедневно в некоторых газетах проводится социалистическая агитация, печатаются лозунги, ненавистные для большинства населения области.
Зачем здесь нам читать о том, что пролетарии всех стран должны соединится в борьбе с капиталом и в ней обрести свое право? Неужели нам не хватило прошлого года с аналогичными лозунгами? Статьи социалистической направленности подписывает сам председатель правительства. Их читает весь город, и такому правительству, извините, плюют в след.
– Эта неразбериха льет воду на мельницу правых, – сказал Нуланс, – господин Чаплин и те, кто его поддерживает, также использует прессу в своих целях, и эти газеты пользуются поддержкой британского командования.
– Как результат, после ничтожно малого промежутка времени мы здесь в Архангельске имеем ситуацию Петрограда лета прошлого года. Остается ждать местного Корнилова, – усмехнулся де Робиен.
– Я понимаю, о ком Вы думаете, господин граф, – криво усмехнулся Доноп.
– Попробуйте отвлечь население от политики, – сказал Нуланс, – показывайте людям полезные фильмы о промышленности развитых стран, о новейших достижениях сельского хозяйства, пусть они думают об этом.
– Фильмы привезли, но на первом же показе вышел казус, – сказал Доноп, – на экране почти полминуты маячила немецкая сеялка с надписью: сделано в Ландау. Публика фильм освистала, и её понять можно, нельзя понять французскую цензуру, которая пропустила фильм с рекламой немецкой промышленности.
– Безобразие!
– Я уже не говорю о том, что в деревнях ведется социалистическая пропаганда против мобилизации и союзников. Об этом есть надежные данные.
– Неужели это тоже Чайковский?
– Разумеется нет, он даже не знает об этом, он не вмешивается в военные дела. Но там есть Лихач, который имеет большой опыт подрывной работы в войсках. С другой стороны, распоряжения гражданского правительства союзные офицеры выполнять не спешат. В лучшем случае советуются с Чаплиным.
– Опять этот Чаплин! Не слишком ли много разговоров о человеке, за которым не стоит никаких политических сил? Монархическая идея мертва, царь расстрелян большевиками.
– Только что мы получили ужасное известие из Екатеринбурга, что его семья скорее всего разделила участь императора. Большевики скрывают это, но найдены доказательства. На пепелище обнаружены личные вещи царицы и детей. Эти язычники сожгли их тела.
– Какой кошмар! – Воскликнул граф де Робиен. – Население еще не знает об этом факте свирепого вандализма. А когда узнает, ужаснется! Царя и семью обязательно объявят святыми невинно убиенными мучениками. Забудется, кем он был на самом деле, останется только символ невинной жертвы… Символы, как известно, идеальны, у них нет пороков, и вот тогда у таких лидеров, как Чаплин, появится шанс реставрировать монархию.
– Не думаю, – покачал головой Доноп, – самодержавие в России изжило себя, и делать ставку на людей, подобных капитану Чаплину, при всем моем к нему уважении как к боевому офицеру – совершеннейшее безумие.
– Франция – страна с устоявшимися либеральными традициями, – рассуждал Нуланс, – к тому же у нас Третья республика, и ей без малого полвека. Мы должны и будем поддерживать либеральную республиканскую власть, какой бы слабой на первых порах она не казалась. Полагаю, что американцы думают то же самое. Что касается англичан, то, как известно, они у нас лучшие в мире политики. Надеюсь, у господина Линдлея хватит сил обуздать собственных военных, которые, как мы знаем, друзья Чаплина.
– Получается, что наших больше, – сказал Доноп.
– Семеро одного не боятся, как говорят русские, – съязвил де Робиен.
– Демократия сильна множеством мнений, в борьбе которых и рождается истина. Будущее покажет, кто был прав в нашем споре, – закончил беседу Нуланс.
Глава 3
Главнокомандующий русскими вооруженными силами Северной России капитан второго ранга Георгий Ермолаевич Чаплин в очередной раз прибыл в расположение британского штаба к генералу Пулю. Британский военачальник приветствовал его широкой дружелюбной улыбкой.
На улице, несмотря на август, в тот день было холодно, с моря дул ветер, и листья берез сигнализировали желтизной о скором приходе осени.
– Странные люди вы, русские, – сказал Чаплину генерал Пуль, – у вас все в полной гармонии с северной природой.
– Поясните, господин генерал.
– Очень просто. Дует северный ветер, всё живое мёрзнет и прячется по углам. Ветер меняется, выглядывает солнце, и сразу же природа преображается и расцветает. Так же и люди.
– Вы правы, генерал, но только отчасти, – ответил Чаплин, – в июле стояла жара, но город был подобен домашней мыши: преобладал ночной образ жизни, главный цвет серый. А теперь – повсюду буйство красок, и это несмотря на то, что погода портится и теплые дни вряд ли вернутся до следующего года.
– Над городом реют союзные флаги, именно они создают атмосферу праздника! – С достоинством сказал Пуль.
– Разумеется, и они тоже. Кстати, надо что-то делать с красными флагами. Чайковский подписал распоряжение, в котором говориться, что красный флаг является национальным символом революции. Как же теперь на фронте различить, кто где, если обе стороны идут с красными флагами?
– Я этого так не оставлю! – Недовольно заметил Пуль. – Красные флаги теперь только символ большевизма и на этом основании должны быть изъяты.
– Так дайте распоряжение коменданту города полковнику Донопу, пусть уберет отовсюду красную заразу, чтобы ничто больше не напоминало о большевиках.
– Это своевременный ход. К сожалению, красный флаг до сих пор воспринимается некоторыми людьми как символ революции, хотя от той революции, я имею в виду февраль 1917 года, уже ничего не осталось.
Чаплин в задумчивости посмотрел в окно.
– Что касается меня, то я как монархист, против любого красного флага. Но предупреждаю, в городе очень много сторонников Учредительного собрания, для которых красное полотнище – символ искупительной жертвы революции, и они будут недовольны исчезновением его с улиц города.
– Архангельск находится под управлением британской армии и ничем не отличается от любого другого города на оккупированной территории, – недовольно фыркнул Пуль, повторяя в который раз своей излюбленный тезис.
– Это опасные мысли, господин генерал, тем более, что британские силы прибыли сюда по приглашению Верховного управления Северной области.
– Господин капитан, о чем Вы говорите? Без нас этот переворот был бы обречен на провал, без союзников Северная область будет раздавлена большевиками в считанные дни, и Вы как главнокомандующий русскими войсками, имеющий в подчинении меньше тысячи не совсем надежных солдат, должны это понимать, как никто.
– Я всё понимаю, и в самое ближайшее время приложу максимальные усилия для того, чтобы союзники убедились в растущей мощи белой армии. Она будет крепнуть по мере наших успехов и освобождения новых территорий. Я ли не говорил Вам, господин генерал, что на штыках объединенной армии мы принесем освобождение сначала городам севера вплоть до Вологды, а потом, глядишь, двинемся и далее, на Москву и Петроград.
– Хорошо мечтать за чашкой чая. Ни у Вас, ни у меня нет войск. Всё, что можно было сделать в этой ситуации, мы сделали, большевики отошли от Архангельска на приличное расстояние. Образовано какое-то подобие фронта, если, конечно, войсковые части уровня взвода и роты, удерживающие целые направления, можно назвать фронтом.
– Когда прибудет обещанное пополнение, мы двинемся дальше. Я очень надеюсь на американские полки. Это серьезное подспорье. К сожалению, лето на Севере короткое, и наверняка грядущее наступление придется отложить до зимней кампании.
Господа офицеры еще долго обсуждали перспективы военного сотрудничества. В ходе разговора они в который раз пришли к единодушному мнению, что командование Северной областью должно быть сосредоточено в руках военных. Гражданское правительство не понимает специфики военного времени и будет только мешать.
С этой мыслью Чаплин отправился на заседание правительства, где планировал выступить с речью в пользу ограничений, которые накладывает военное время на гражданские власти в любой стране мире. Об этом его просил генерал Пуль. Британец испытывал большие неудобства в отношениях с гражданскими властями.
– Я отвечаю за все, что происходит вокруг, – говорил он Чаплину, – и не потерплю, если какое-то неизвестно откуда взявшееся правительство во главе с куртуазным старикашкой будет стоять на пути.
Чаплин был согласен, но что толку, если дипломатический корпус в полном составе поддерживает это правительство!
На успех демарша во время заседания надежды тоже не было. Поддержать Георгия Ермолаевича мог столько кадет Старцев, всецело обязанный Чаплину тем, что оказался членом кабинета министров.
Конфликт с Чайковским у Чаплина и Старцева произошел еще в начале месяца на первом же заседании правительства.
– Господа, – начал тогда свою программную речь Чайковский, – прежде всего, надлежит определиться, кто по праву может входить в демократическое правительство, а кто – нет. В конституции, которую я имею честь готовить для утверждения, сказано, что членами любого белого правительства могут быть только депутаты Всероссийского Учредительного собрания.
– Позвольте, – возразил Старцев, – по какому праву? Я не знаю никакой конституции с этим положением.
– А Вам и не надо, – улыбнулся Чайковский, – для вас и господина капитана второго ранга Чаплина сделано исключение, Вы кооптированы в правительство Северной области с правом совещательного голоса.
– Что еще за новости? Если у нас нет равных прав с другими членами кабинета, мы немедленно подаем в отставку, – мрачно сказал Чаплин, – я снимаю с себя всякую ответственность за последствия. И, если группа каких-либо монархистов в один прекрасный день расстреляет всех членов правительства, то в этом они будут виноваты лично.
– Не горячитесь, Георгий Ермолаевич. К чему такие крайности? Мы только что освободили Север от большевиков, надо уметь не ссорится, а работать на благо общего дела, – примирительно сказал Чайковский.
– Хорошо, – кивнул Чаплин, – ради общего дела я готов работать даже с социалистами.
– Прекратите эти оскорбительные фразы, – крикнул Яков Дедусенко, – здесь Вам не казарма.
Его интеллигентное продолговатое лицо с косой челкой перекосила гримаса гнева.
– Где были Вы, когда мы с коллегой Масловым защищали депутатов в зале заседаний Учредительного собрания?
– Я был в Петрограде и с удовольствием смотрел на то, как большевики разгоняли всю эту говорильню. Вы испугались окрика одного малограмотного матроса и разбежались, как крысы по палубе. Стыдно должно быть! Я человек дела, господин кооператор, был на войне, отмечен наградами, а Вы в это время торговали по завышенным ценам мануфактурой и продуктами. Такие, как Вы, и спровоцировали волнения в феврале семнадцатого, сорвав поставки хлеба в столицу.
– Да! – Взвизгнул Дедусенко. – Мы совершили февральскую революцию во имя всех граждан России, и только мы имеем право формировать правительство!
– Господин Чаплин, – поднялся в кресле Михаил Лихач, – воевали не один Вы, мы знаем Ваш боевой путь и уважаем Ваши заслуги, но, поверьте, Вы – это еще не вся Россия.
Чаплин был унижен. Он сел за стол с угрюмым видом и стал что-то черкать карандашом на листе бумаги.
Чайковский, как ни в чем не бывало продолжил:
– Господа! Буквально вчера мне сообщили радостную новость. В ближайшее время ожидается приезд в Архангельск Александра Федоровича Керенского!
Эсеры зааплодировали.
– Если этот негодяй появится здесь, – не вставая с места, заметил Чаплин, – то я…
В зале все стихло. Угроза была нешуточной.
– Я арестую его и отдам под суд как дезертира с фронта.
Эсеры возмущенно зашумели.
– Это еще не все, – продолжил Чаплин, – вашу несуществующую конституцию я знать не знаю. Делегаты учредилки ничуть не лучше других, и работать мы будем на равных. Керенский же пусть радуется, что пойдет под суд, а не прямо к оврагу на ближайшей станции.
– Это переходит все границы! – Снова закричал Дедусенко. – Керенский – лидер демократических сил, мы уважаем его!
– А мы – нет! – Крикнул с места Старцев.
Чайковскому стоило больших усилий успокоить членов правительства.
С тех пор отношения Чаплина с министрами-социалистами начали стремительно портиться. Выступить на очередном заседании в защиту политики военных властей ему не дали.
– Позор! – Вскочил и заорал Дедусенко.
Лихач топал ногами.
– Прекратите это безобразие! Архангельск – это вам не Кейптаун, а мы не правительство буров, чтобы с нами так поступать! – Повторял Маслов, обращаясь к Чайковскому.
– Поймите же, – пытался объяснить Чаплин, – то, что творится в газетах, напоминает сборище голодных псов, рвущих на части упавшую в бессилии лошадь. Только ведь эта лошадь – наша страна. Да, она не может сейчас встать, но она жива, и ей требуется передышка, чтобы собраться с силами. Союзники дают нам эту передышку. Они сражаются на фронте с большевиками, несут потери. Вы представляете, французу, просидевшему 28 месяцев в окопах на Западном фронте, контуженному, отравленному ипритом, обещали тихую службу по охране складов. Вместо этого он оказался на передовой с очень хитрым и коварным противником.
– Что с того? Солдат должен с честью умереть за Родину! – С вызовом крикнул Лихач.
– За Родину – да! Но Франция слишком далеко от двинских заливов и болот Железнодорожного фронта. Здесь он защищает свободу и ваше правительство. И когда до него доходят слухи, что творится в Архангельске, где в газетах прославляют революцию, нелестно отзываются о наших союзниках, в голове у него вертится только одна мысль. И это бунт. Нас спасает от бунта только высокая дисциплина солдат стран Антанты и понимание, что сражаясь с большевиками, они сражаются против немцев.
– Где же ваши хваленые войска? – Крикнул Дедусенко. – Почему они до сих пор не опрокинут большевиков?
– Вы дурак, – огрызнулся Чаплин, – и прекрасно знаете ответ на этот вопрос. Но я повторюсь. Вместо того, чтобы в газетах писать о борьбе против большевиков, вы занимаетесь склоками. Начитавшись ваших газет, человек не только не станет служить в армии, он возненавидит правительство, которое мы все здесь представляем.
Чаплин встал, щелкнул каблуками и демонстративно покинул заседание кабинета министров. Старцев, собрав бумаги, поспешил следом.
– Не будем отвлекаться на частности, – заметил председатель, – переходим к следующему вопросу. С господином Чаплиным все предельно ясно. При первой же возможности нужно найти ему замену. Такой человек не может командовать вооруженными силами области. Кстати, какой у него воинский чин в переводе на армейские?
– Подполковник! – Сказал Дедусенко.
– Вот видите. Всего лишь подполковник, у него нет опыта командования даже полком, не то, что вооруженными силами целого края. Что там у нас с военным резервом, есть ли в городе старшие офицеры?
– Разумеется, есть, – ответил Лихач, так как вопрос был по его ведомству, – три генерала, больше десятка полных полковников и тысячи офицеров младшего и среднего звена. Многие состоят в партии социалистов-революционеров и готовы предложить свои услуги правительству.
– Почему же мы медлим? Сколько можно терпеть этого негодяя Чаплина?
– Докладываю, – невозмутимо сказал Лихач, – переговоры со старшими офицерами ведутся, но позиции Чаплина сильны поддержкой англичан. Мы не можем выступить против генерала Пуля.
– Отчего же? – Возмутился Чайковский. – Я уже говорил дуайену дипкорпуса о безобразном поведении этого генерала. Он обещал помочь и принять меры. Полагаю, он свое слово сдержит. Как вы смотрите, например, на кандидатуру генерала Самарина в качестве главнокомандующего?
– Не думаю, – покачал головой Лихач. – Самарин выскочка, был адъютантом для поручений у Керенского в звании капитана, потом вдруг получил генеральский чин. Никто не знает, каким образом. Он фронта не видел, опыта работы в войсках не имеет. Я против.
– В таком случае потрудитесь подыскать подходящую кандидатуру, выбор есть. С Чаплиным и его дружком Старцевым мы работать не собираемся.
Не понимая особенности момента, получившие на блюдечке власть эсеры принялись проводить в жизнь в Архангельске свои партийные установки. Рупором социалистов стала кооперативная газета «Возрождение Севера», где члены правительства и лично председатель Чайковский публиковали свои статьи.
На страницах издания появились революционные лозунги, направленные на продолжение революции, как будто власть была не в руках социалистов, а выражала интересы монархически настроенных кругов.
Не прошло и трех недель с прихода к власти правительства Чайковского, как в городе начала формироваться оппозиция.
Большевики, оставив агентуру среди моряков и рабочих Соломбалы, накапливали силы, агитировали против новой власти: «Мы вернемся и сбросим весь этот демократический сброд в море, а те, кто его поддерживал, пойдут под суд».
Правые, опираясь на офицерство, чиновников и купцов, открыто критиковали правительство и отказывались выполнять приказания министров-социалистов, так они называли членов Верховного Управления.
Офицеры, которые принимали непосредственное участие в перевороте, были потрясены тем, что привели к власти левые силы.
Напряжение быстро перешло в конфликт. Обе стороны не желали уступать, и на страницах газет разворачивались самые настоящие словесные баталии.
– «Пролетарии всех стран, объединяйтесь», «В борьбе обретешь ты право свое», – какая мерзость, – негодовал Чаплин, – чем все это отличается от диктатуры большевиков?
Герой и организатор переворота второго августа быстро понял, что стал жертвой обмана. Его, монархиста, изначально смущала принадлежность подавляющего большинства членов кабинета к партии социалистов-революционеров. Но в июле 1918 года эсеры выступили против большевиков, следовательно, за белое движение, и он добровольно уступил власть пришлому гражданскому правительству, как на этом настаивали дипломаты Антанты. Чаплин не имел выбора и других союзников.
