ДК

– Елена Иосифовна.

– Эй! Не называй меня так…

– Лен, я ручаюсь, будет тебе достойный конкурент.

– Кто же? – сонная улыбка сменяется снисходительностью.

– Я.

– Платон, что?

– Я сделаю свой театр…

– Что значит «свой театр»? Ты хоть понимаешь, что это невозможно?

– А еще два года назад было возможно мне лежать с тобой в одной постели? – Чувствую, что я говорю уже с закрытыми глазами.

– Платон, я знаю, ты сейчас на эмоциях… Тебе надо поспать.

– Когда, ты говорила, у тебя премьера?

– В середине, ну или начале июня.

– Вот и отлично, успею… – бормочу я уже еле слышно.

Меня накрывает тепло нежных и родных женских ладоней.

– Засыпай, мальчик мой, засыпай, – убаюкивает меня Ленка, гладя по голове… – Все ты что-то придумываешь и придумываешь.

Вздрагиваю… Переворачиваюсь на другой бок.

– Будет тебе театр, будет, спи, – слышу я и проваливаюсь в закручивающий меня детским калейдоскопом сон.

Третий в подарок

Утро выдалось солнечным и приятным, солнце обнажило сальные подтеки на стеклах балкона, намекая, что давно пора их вымыть. Ленка ушла на репетицию, а я курил в открытое окно одну за другой и думал, что теперь делать с собственным обещанием. «Создать театр?» Нет, это и правда невозможно. Погорячился спьяну, теперь оправдывайся. Проклиная свою пьяную дерзость и неосторожность, я все-таки попытался решить – с чего начинать?

Сел за ноут, вбил в поисковике: «Как создать свой театр?». Вылетел ряд ссылок: «Николай Басков создает театр», «Как создать частный театр», – первый раз прочитал – честный, «Создаем школьный театр», «Ксения Собчак: „Театр меня заново создал“», «Пошаговая инструкция по созданию театра». Кликнул. Начал читать: «Первым делом для создания театра вам будет нужна площадка и актеры»…

Блин, откинулся я на спинку стула. «И ново, и свежо»…

Можно обратиться в департамент культуры, мол, встретиться с его председателем… Хорошо хоть Седовласого сняли – заподозрили в воровстве, там новый сейчас человек, попросить для начала здание какого-нибудь захудалого ДК. Только один минус – репутация моя там оставляла желать лучшего. Хотя других вариантов нет, ну если только не арендовать площадку – на это никаких гонораров не хватит моих.

Набрал номер Юльки – знакомой девушки, она работала в департаменте секретарем.

– Платон, привет, рада тебя слышать, – послышался в трубке женский голос.

– Юль, тут у меня вопрос такой есть: председатель на месте?

– После обеда будет.

– Отлично.

– А зачем он тебе? Точнее, она.

– Она? – Только дошло, что я даже еще не узнал, кто пришел на место Седовласого.

– Да, Августина Александровна.

– Слушай, так, если честно, она нормальная? Если с ней поговорить, хоть выслушает?

– Да, очень хорошая женщина.

– А можешь мне с ней встречу назначить?

– Попробую. Заходи после обеда.

– Ты меня встретишь?

– Конечно.

– Тогда до встречи.

Короткие гудки вопреки художественному шаблону оставили надежду.

Несмотря на вчерашний алкоголь, самочувствие было прекрасное, я, быстро одевшись, вышел во двор. Детскую площадку заливало солнце, чуть дальше выгуливали собак, над головой сияли окнами многоэтажки. Я двинулся между ними, впитывая уличную суету и весеннее настроение горожан. У подъездов кирпичных пятиэтажек меня приветствовали подкрашенными улыбками вырезанные из шин гуси, лебеди и утки. Вырвавшись к центральному проспекту, я слился с толпой горожан.

Зайдя в укромную подворотню, я стал искать номер Сыча – где-то он у меня был. Почему-то в «контактах» обозначен он как Есенин… Запомнил его в роли поэта так и записал, когда в пивной обменялись телефонами. Пишу ему эсэмэску.

Дохожу до «Русского аппетита», заказываю чай с лимоном… Пью, мысленно готовясь к предстоящему разговору.

– Она в прекрасном настроении, – улыбается мне Юлька, провожая до двери председателя. – Давай, удачи тебе.

– Спасибо.

– Все будет хорошо, – подбадривает Юлька, женское сочувствие ее украшает.

Стучусь. Захожу. Топчусь.

– Здравствуйте.

Женщина средних лет восточной наружности сидит в кожаном кресле.

– Платон, да?

– Да-да-да.

– Садись.

Располагаюсь на стуле – точно напротив председателя. Тело прошибает пот. Язык вяжет, словно объелся алычи.

– Ну, рассказывай. – Августина Александровна говорит сухо и деловито, что обескураживает меня вконец…

– Я, это… – начинаю я не шибко хорошо, но к счастью, меня перебивают:

– Ты волнуешься?

– Да, – отвечаю я, понимая, что казаться уверенным уже нет смысла. Парадокс, никогда в жизни не робел перед чиновниками, а тут предстал словно провинившийся школьник перед строгой учительницей.

– Может, ты хочешь чаю?

Чаю, конечно, хочу! Но отказываюсь.

– Не такой ты и страшный, как про тебя мне рассказали. – Августина Александровна почти смеется – это меня чуть-чуть расслабляет.

– Кто рассказывал?

– Неважно. Даже и не верится, что ты мог спектакль сорвать. Жалеешь?

– Да, – честно вру я.

Пересилив себя, начинаю сбивчивый рассказ про то, что хочу создать свой театр совершенно нового образца, мол, для этого мне нужна площадка. Заканчиваю, пропустив половину слов и смыслов, которые я так хорошо обыграл в своем воображении, когда шел на этот важный разговор. Ощущение провала смиряет меня с бессилием. Бессилие придает уверенности. Уверенность вселяет чувство неизбежного поражения.

– Я поняла. – Августина Александровна задумывается.

Долгий стук в дверь. Поначалу кажется, что стучит мое сердце.

– Я занята, позже.

Кто-то ударяет по инерции костяшкой в дверь еще два раза и уходит. Залетевшая муха натужно жужжит, мечась по просторному цвета казенного дерева кабинету.

– Залетела, не выгнать… – отстраненно произносит Августина Александровна. – Центральный ДК тебя устроит?

Я вздрагиваю от неожиданности.

– Что?

– Говорю, Центральный городской Дворец культуры тебя устроит?

Медленные, чуть раздраженные женские слова уносят меня в перспективу чаяний и надежд.

– Да, – отвечаю четко и по-военному.

– Вот и договорились, я директору позвоню, завтра приедешь в ДК, и все с ним на месте обсудите.

– Спасибо, – не зная зачем, привстаю я.

– Итак, я еще могу чем-нибудь помочь? – спрашивает Августина Александровна с благородным официозом.

– Нет…

– Тогда давай, удачи.

Уже в дверях меня останавливает просьба:

– Будет премьера, не забудь пригласительный оставить.

– Хорошо, – отвечаю я.

И вот, еще вчера беснующийся от провинциальной культуры сам пришел к ней на поклон, и она дала мне шанс. Какой-то возмутительный парадокс! Столько актеров, режиссеров и драматургов – среди них были даже прислужники начальства – мне доказывали с пеной у рта, что хорошо бы сделать что-то свое, но как? Кто им даст такие возможности? Тот хотел – дело не выгорело, этот – не получилось, и так шло год за годом под эгидой старческого скептицизма. А мне, которому в первую очередь должны были отказать, дали «добро». Чем выше цель, тем выше должен быть прыжок. Если и обращаться к начальству, то к самому-самому. Единственная возможность выжить – это выпрыгнуть из местного варева условных вежливостей, дежурных улыбок, канцелярских отчетов, театральных властителей, бумажных творцов, нагретых вековой пассивностью мест, заслуженных, народных. Иначе тебя засосет с головой, и ничего не останется, кроме как тешить свое самолюбие грамотами, статуэтками из спорттоваров, и искать себе оправдание, ссылаясь на бескультурье горожан, безразличие чинов, географию родимого захолустья.

Распрощавшись с Юлькой, пожав ей крепко руку и радушно отблагодарив, вылетаю на свет. Тротуар вымощен плиткой, я ступаю по ней, на ходу набирая номер Сереги… Записал его вчера я как – Еврей.

– Алло… Ты меня слышишь? – Улица вся в движении, шумят машины, забивают своими моторами звук динамика. – Алло, слышишь?

– Это кто?

– Платон…

– А, Платон, понял.

– Занят?

– Только репетиция закончилась.

– Тогда подходи к «Часу Пик», я тебя там буду ждать…

– А что такое?

Чуть ускоряясь, я перебегаю улицу на светофор, обгоняю двух засмотревшихся в экраны своих смартфонов девушек.

– Театр наш обсудить надо.

– Я ничего не понял… Через минут двадцать буду.

– И что нам теперь с этим делать? – Серега делает мелкий глоток пива из бокала, похожего на большую рюмку.

– Ну ты же хотел. Больше у нас шанса такого не будет – надо воспользоваться.

Худощавый официант в белой рубашке приносит жареные креветки, застывает над нами, но не перебивает, распираемый от нетерпения все-таки ожидает паузы. Дождавшись, начинает заранее заготовленную речь:

– У нас сейчас акция, при покупке двух шотов текилы, третий идет в подарок.

– Берем, – машет рукой Серега.

– Хорошо. – Официант удаляется гордой походкой победителя.

– Все просто, – поясняю я. – Премьера в середине июня.

– Что? – От возмущения Серега давится пивом.

– Так сказали, – вру я с чувством полной правоты – если не ограничить себя временем, то все пойдет на самотек, да и Ленке я обещал конкуренцию.

– Это невозможно.

– У нас нет выбора.

– У нас еще нет пьесы, что ты собрался ставить?

Серега злится, его нервозность переходит на меня. Блин, куда я так разогнался? И впрямь же ничего не готово. Что на меня нашло? Чему я радуюсь, что такими темпами выйдет спектакль, его посмотрит пара зрителей – скорее всего, родственники актеров, и все… Тут не с Ленкиным театром конкурировать надо, а с каким-нибудь ДК «Радуга» из Козловска, куда порой наши коллективы возят свои постановки, чтобы порадовать неискушенного зрителя глубинки давно устаревшим для нашего города шедевром.

Над головой гудит вентилятор, тени винтов вращаются по столу словно рулетка. За стеклом шум дороги, мелькают головы пешеходов. Пятница – люди раньше времени спешат с работы домой. Я разламываю креветку, снимаю с хвостика чешую, гляжу на Серегу. Тот отстраненно пьет пиво.

– Креветки хочешь?

– Нет. – Серега прочно ушел в себя.

– Режиссером будешь.

– Режиссером чего?

– Завтра пьеса будет готова.

– Этого не может быть.

– Может.

– А с чего ты решил, что она мне понравится…

– Просто поверь, понравится.

– Да у меня гастроли еще в мае, понимаешь? – Новая волна возмущения охватывает Серегу. – Когда? Скажи, когда? И с кем?

Официант приносит три обсыпанных солью рюмки текилы и блюдечко с дольками лимона, пронизанных миниатюрными шпажками.

– Вот, это ваше, – зачем-то говорит официант…

– Должен быть лайм, – актер срывается.

– Извините, пожалуйста, лайм закончился. – Официант возмутительно спокоен. Белый ворот, черный фартук и нарукавники, точно такие же нас заставлял надевать красноносый трудовик перед своими уроками. – Но зато у нас акция…

– Берем, – тут же перебивает Серега.

– Хорошо. – Официант тут же удаляется, словно и не появлялся.

– Это хочешь сказать, ну, в смысле, я буду режиссером?

– Да. – Я вытираю салфеткой руки, испачканные креветочным соком. – Ты будешь режиссером.

– Ты мне так доверяешь?

– Да. Ты будешь даже худруком.

– Ах, даже худруком! – иронизирует Серега.

– Да. Под моим присмотром.

– А ты кем будешь?

– Директором.

Словно из-под земли возникает официант – сначала его улыбка, белый ворот, а дальше он целиком. В его руках поднос, на котором три рюмки.

– Что это? – истерически хохочет Серега.

– Коктейль «Боярский», – с чувством полного достоинства аргументирует официант.

– А, Боярский, отлично… – пародирует голос всем известного советского Д’Артаньяна.

– Да мы еще текилу не выпили, куда нам столько? – спрашиваю я.

– Сегодня все выпьем, сегодня все можно. – Серега явно вошел в роль мушкетера. – Сегодня мы театр открываем, меня худруком назначили. Сегодня можно.

Официант пытается начать речь, но тут же его перебивают:

– Так, что там есть по акции? – Серега не дает сказать и слова. – Берем.

– Все?

– Все!

Текила пьется легко. Третью рюмку разливаем по двум пустым и тут же опрокидываем. Переходим на коктейль «Боярский», распиваем по такой же системе. Только не закусываем лимоном.

Звук уведомления… Viber. Пишет Ленка: «Ты зачем сегодня ходил в департамент?». Что за жопа? Ей уже доложили. Юлька своя – не могла. Вроде никого и не видел, кроме охранника и нескольких неизвестных женщин.

– Серег. – Я ставлю локти на стол.

– Да.

– Ты же знаешь, что тебя здесь ждет?

– Знаю…

– Ты через два-три года начнешь пить еще сильнее.

– Знаю, – подавленно и зло отвечает Серега.

– Ты сопьешься к сорока.

– Знаю.

– Ты пойми. – Я отодвигаю тарелку с лимонными корочками. – Честно, в своем театре ты и так все и всем доказал, тебе скучно. Я вижу же. Для тебя это уже не театр – а конвейер.

– Ты не актер, тебе не понять.

– Слушай. – Я делаю глоток пива из Сережиного бокала. – Выключи актерский пафос. Ты же не актриса какая-нибудь эта… – Фамилию хотел назвать вслух, но опомнился, не назвал… –  Ты, кстати, тоже почти не актер.

– А кто?

– Худрук.

– Пойдем, покурим. – Серега хлопает меня по плечу.

На выходе сталкиваемся с нашим официантом – повелителем всех возможных акций – третья в подарок. Он как раз появляется из кухни с большим подносом. На нем куски баранины, три бутылки вина, овощная нарезка, маслины, корзина с фруктами и сыром.

– Это кому? – усмехаемся мы.

– Вам.

– Нам? – Серега бледнеет.

– Все по акции, – улыбка официанта непробиваема.

– Ладно, – закуриваю у стеклянных дверей, отражающих город. – Это нам отметить твою новую должность.

– Итак – нас двое, – аргументирует новоиспеченный худрук.

– А у нас акций случайно никаких нет?

– В смысле?

– К нам двоим третий в подарок.

Вибрирует телефон. Снимаю блокировку. Эсэмэска. Читаю, улыбаюсь. Перечитываю вслух – сначала свое сообщение, потом ответ:

«Ты живой? Все хорошо? Готов поработать в моем театре?»

«Всегда готов, заслуженного и геморрой лет через тридцать не предлагать, обойдусь сиюминутной соткой – на полтинник фениксом из праха не восстать».

– Акция работает.

Народный Микки-Маус Америки

Снова белая пустота Worda, экран освещает комнату. Чуть слышно включаю известную песню из фильма про мушкетеров. Крепким чаем выгоняю дневной хмель. Ставлю кружку на литературный журнал «Урал». Пытаюсь вбить название новой пьесы.

Ленка ворочается за спиной.

– Платон, поздно, давай спать.

– Лен, спи, мне надо кое-что написать.

– Но ты можешь написать завтра.

– Могу. Но надо сегодня.

– Платон, – томно тянет Ленка – играется. – Я тебя так хочу…

Нащупываю нужную тему для пьесы – она всплывает сама собой.

– Платон…

Оборачиваюсь, Ленка тянется из-под одеяла, гладит меня по щеке, развеивая всю мою сосредоточенность:

– Вот, ты снова небритый… Иди ко мне, я за целый день по тебе вся истосковалась.

Ее грудь с алыми сосками манит меня в теплую, нагретую женским теплом кровать. Ленка, сучка такая, гладит свой плоский животик, поднимается выше, устоять невозможно.

– Платон, мне придется подать на тебя в суд – ты не хочешь исполнять свои супружеские обязанности.

– Лен, завтра я исполню их вдвойне.

– Зачем тебе сейчас новая пьеса? – Ленка жгучим соблазном появляется за моей спиной, массирует мне плечи, заглядывает в монитор.

– «Марш одноногих»… Ммм. Это будет новая пьеса?

– Да.

– Но у тебя их и так уже много, зачем новая?

– Лен.

– Куда ты торопишься? Я раньше осени ее не поставлю, ты же знаешь. – Ленка губами щекочет шею. – У меня же в июне премьера по Некрасову.

– Да я знаю.

– А куда ты так гонишь тогда?

– Я обещал написать пьесу к утру.

– Кому?

– Себе.

Ленка резким движением отстраняется от меня. Жар ее нежности растворяется в полумраке. Кровь отступает – возвращается в голову.

– Я знаю, что ты хочешь. Почему ты не можешь выкинуть эту тупую идею из головы?

– Тупую? – Я делаю мелкий глоток остывающего чая. – Ты в меня не веришь?

– Не верю.

– Все ясно.

– Нет, в смысле верю… И всегда верила, даже когда не знала.

– Вот этого не надо.

– Ты не спорь, – жесткие Ленкины интонации навевают ностальгию – первую мою театральную осень. Она еще не занимала должность художественного руководителя, а была просто приезжим режиссером – ставила «Кармен», а я молодым, вторую неделю как зачисленным в штат театра, завлитом – руководителем литературно-драматической части. Мне надо было взять у нее номер – этого требовала моя должность; чтобы быть всегда на связи. Я так волновался, даже не знаю почему, что вбил нужные цифры только с четвертого раза.

– Ты что, писать не умеешь? – вырвалось у нее злобно.

Она смотрела на меня с высоты ступеньки как на что-то такое… Как недостойное слов, низшее по разуму существо, которое по блату перепрыгнуло сразу две ступени эволюции – из «человека умелого» в Homo sapiens.

Ленка тогда стыдилась со мной лишний раз соприкоснуться взглядом… А я презирал ее лоб и дурацкий еврейский нос. В общем, страсть между нами наметилась сразу.

Воспоминание рождает улыбку – вот ирония судьбы, в кино не придумаешь… Та самая Елена Иосифовна – известная режиссерша из Москвы, строгая, легко и непринужденно захватившая власть во всем театре, – моя жена, и я могу ее называть Ленкой; и у меня теперь целых три ее номера.

– Я всегда в тебя верила, глупый. – Ленка ложится в кровать, кутается в толстое одеяло. – Если бы не верила, не стала бы твою пьесу ставить.

Это она про «Муагил», может, тут она и честна. Ленка вопреки возражениям всего начальства (для всех стало неожиданностью) взяла и приступила к реализации моего текста на сцене… Пьесы молодого автора, который даже года еще не проработал в театре и не имел никаких заслуг, ну не считая пары положительных отзывов в интернете по нескольким рассказам на «Прозе. ру».

– Зачем ты ходил в департамент?

– Ты же знаешь.

– Ты слишком серьезный человек, чтобы тратить время на такую ерунду.

– Лен, – говорю с небывалой для себя нежностью – тщетно, тут же получаю отпор:

– Спокойной ночи. – Ленка поворачивается лицом к стене.

Чем она так недовольна? Да фиг поймешь этих женщин, тем более если она режиссер, а что еще хуже – твоя жена.

Из приоткрытого окна доносится аромат ночи, чай почти остыл, я гляжу на название пьесы – «Марш одноногих», очевидно, что это аллюзия к Довлатову. Поэтому смело беру эпиграф из его произведения: «Передо мной лист бумаги. И я пересекаю эту белую заснеженную равнину – один».

На следующий день мы выдвинулись в городской ДК. У Сереги почти вся неделя была свободна – с репетиций нового спектакля его сняли за систематические опоздания, а ближайшая репертуарная постановка была назначена только на четверг.

Городской ДК ютился на окраине левого берега, где заканчивались советские общежития для рабочих тракторостроительного завода и начинался сосновый бор. Последний раз я здесь был еще ребенком – родители привозили на новогодний утренник, помню, как дотошный Дед Мороз с торчащими из-под короткой шубы кроссовками Adidas заставлял детей читать стихи и водить хороводы вокруг елки.

Погода приветливая, солнца умеренно, дождя не намечалось. Мы курили на углу свежевыкрашенной детской площадки, оценивая архитектурный отпечаток забытой империи. Круглые колонны подпирали каменный фронтон, незатейливо украшенный лозунгом: «Крым наш». Видимо, транспарант остался еще с восемнадцатого марта – на каждой площади района проводили митинг в поддержку полуострова, сгоняли всех бюджетников и находящихся не в смене заводчан, особо неугодным вручали плакаты и знамена. Помню, как злилась Ленка, что из-за этого митинга у нее срывалась важная репетиция.

Центральный вход оказался закрыт, обходим здание с другой стороны, где-то должен быть служебный вход. Да уж, ДК огромный – раза в два больше моего бывшего театра, развернуться здесь можно, будь здоров. Один минус – жопа мира, а перспектива превратить переполненное левыми кружками учреждение в театр, думаю, имеется.

Поднимаемся по ступенькам служебного входа, открываем бронебойную дверь, нас втягивает в тусклое фойе больничного цвета. Пахнет кофе и валерьянкой. По бокам ряд откидывающихся кресел и кофейных аппаратов. На каменных подпорках распечатки А4 «Киокушинкай (секция карате) – воспитай силу, воспитай личность, воспитай дух…».

В углу небольшая вывеска – «Ателье». Дверь открыта. Видно, как грузная женщина дремлет на стуле возле большого красного полотна. В руках у нее ножницы, которые вот-вот выпадут из сонных пальцев.

– Да уж, – вздыхает Серега. – Это не Рио-де-Жанейро.

– Вам кого? – из своего деревянно-стеклянного закутка поднимается сонная вахтерша. За ее левым плечом на погнутых гвоздях висит множество ключей, по правую сторону мерцают новенькие экраны камер слежения.

– Здравствуйте, нам к Азиму Газизовичу.

Имя директора специально поглядел еще вчера в интернете, а утром на всякий случай зафиксировал «ВКонтакте», отправив себе самому сообщение.

– А вы кто? – Вахтерша оглядывает нас, обеспокоенных какой-то внезапно навалившейся неловкостью.

– Мы из департамента, у нас встреча.

– Хорошо-хорошо. – Нас одаривают усталой улыбкой. – Он у себя.

– А куда нам?

– А вот. – Она аккуратно показывает направо. – Вон дверь у окна.

Проходим по указанному маршруту, в приемной нас встречает постного вида девушка неопределенных лет, с определенно черными волосами. Я читаю по сотовому:

– Азим Газизович у себя?

– У себя, – выплевывает секретарша, а дальше, снова погруженная в бумаги, делится с нами, видимо, накопившимся за годы работы возмущением: – У нас выходной, если что. Могли бы в понедельник прийти. И так меня в субботу заставляют работать. И все из-за таких, как вы.

Почему из-за таких, как мы, ее заставляют работать, мы так и не поняли.

Стучусь в желтую едва приоткрытую дверь, слышу:

– Да-да.

Кабинет директора ДК просторен, насквозь пропитан солнцем. На замысловатых извилинах полок сверкают статуэтки и кубки. Особняком возвышается золотистая копия «Оскара». Край стены сплошь завешан медалями, грамотами и фотографиями былых свершений. Торцом к дивану длинный стол, на нем, как солдаты – лицом друг к другу, принявшие позицию «упор лежа», дипломы в деревянных рамках. Экран громоздкого телика заставлен картиной – вечереющие кущи и хрустальное озеро, отражающее закат и дальние горизонты. Кофеварка, холодильник, микроволновка – все атрибуты начальника, который может завтракать, обедать, ужинать, не отрываясь от дел. Это мне нравится, люблю таких.

Азим Газизович выглядывает из-за монитора, разворачивается на кресле в нашу сторону. Вопреки имени и отчеству перед нами предстает пожилой человек совершенно русской внешности. Никакого Востока, никакого Кавказа – среднеславянские нос и глаза, размеренные жесты – лишенные всякой национальности.

– Здравствуйте, я вас и жду, располагайтесь.

Усаживаемся на диване.

– Итак, давайте, начинайте, что вы хотели мне предложить?

– Вам же Августина Александровна звонила… – хочу объяснить я.

– Звонила, ну и что? Еще раз повторяю: что вы хотели мне предложить? – Легкое возмущение приоткрывает в нем восточный темперамент.

– Хотели на базе вашего ДК сделать театр.

– Этим вы меня не заманите. Вы неправильно ведете разговор. Сейчас ваша задача меня заинтересовать. А на счет театра, вы знаете… Вы знаете, что на базе ДК у нас сейчас четыре театра?

– Нет.

Чувствую Серегино недоумение. Меня охватывает стыд, что я всего наобещал, уговорил, а тут такое. Авторитет мой падает. Да еще и этот мандраж – все-таки передо мной человек, от которого зависит сейчас наше благое начинание.

– Вот, знайте. Обернитесь.

Мы, как сидели, так и сидим – и так все прекрасно видно.

– Видите эти грамоты? Наши театры областные и российские фестивали выигрывали и международные, дипломы от министерства культуры имеются, если вы не знали. Подойдите, поглядите поближе. У нас в Дворце культуры функционируют театры «Радуга», «Росинка», детская студия «Кудельки» и творческое объединение «Коллективная трезвость».

Я лишен дара речи, сказать мне нечего. Азим Газизович вглядывается мне в глаза, засасывая в рутину собственного восхищения от своего культурного детища.

– Также у нас около двадцати коллективов, с которыми работают настоящие профессионалы, – народный хор «Висельки», танцевальные группы «Танцы-пляс», «Куролес», ансамбль цыганского фольклора.

Моя голова вздрагивает от каждого слова, как от удачного апперкота. Отдышаться бы. Но удар за ударом обрушиваются на меня. Захваченный феноменальным безмолвием я продолжаю кивать, как завороженный.