Раннее

– Ясно, – ответил я, и направился к выходу. – Кстати, Толик… Ты мне должен уже два шедевра.

– Ах, да! – вспомнил он, и лицо его снова расцвело. – Я же принёс, принёс. Представляешь, я вчера предложил это в качестве игры жене и детям – кто больше вспомнит поговорок, пословиц, считалок, загадок… Вот -

(он достал из портфеля несколько вырванных из тетради листков)

– сто четырнадцать штук.

– Ну, ты даёшь, – сумел вымолвить я. – Это же аванс на полгода. Толик, ты такой хороший человек, что даже не представляешь! Не сердись, пожалуйста, за вчерашнее. У меня просто мания на всякие выходки.

– Да я не сержусь. Вообще-то я ценю юмор.

Мы обменялись многозначительными усмешками, и я, взяв со стола принесённую Чикиным драгоценность, отправился к себе в кабинет.

Нади уже не было – наверняка на радостях сбежала с работы домой.

Листки я положил в карман – оставим сладкое напоследок – и, достав из шкафа папки с отчётами, начал их листать.

К вечеру я знал много нового и интересного. Ну, например, что слово "коэффициент" пишется через два "с".

6. Хобби.

Анита прыгнула на меня с радостным визгом. Одной рукой я на ощупь запирал дверь, а другой гладил её мордочку, трепал за уши.

– Есть, Анита, есть, – говорил я. – Знаешь, сколько? Сто четырнадцать. Наверняка, правда, больше половины у меня уже есть, но посмотрим, посмотрим…

Анита вся затрепетала.

Мы вбежали в комнату, я вытащил с полок все свои талмуды, разложил их по полу и начал читать чикинские шедевры.

– Так… Овёс родится от овса, а пёс – ото пса. По-моему, это у нас было…

(Анита, что ты мотаешь головой? Ладно, проверим)

Я пролистываю все тетради, читаю тысячи пословиц и поговорок, чуть не схожу с ума и убеждаюсь, что этой фразы про кобеля с овсом действительно нет. Ну и память у Аниты… Не бывает таких собак. Записываю, и мы идём дальше…

(Я вспоминаю, как все это началось. Мне, в общем-то, плевать на все эти шедевры, хотя читаю я их с интересом. Во всём виновата Анита. Когда я, года три назад, принёс первую считалку, она так взвилась от радости, что я понял: мне нужно этим заняться. Бог его знает, зачем. Аните же приятно)

– Так… На чём мы тут остановились? Катящийся камень мхом не обрастает. Ну, это у меня точно есть. Когда кошка оплакивает мышь, не принимай этого всерьёз… Этого нет, Анита?

(Анита тыкается мордочкой в одну из тетрадей. Я раскрываю её и скоро обнаруживаю эту пословицу там)

– Ласковый телёнок две матки сосёт… Кто руками машет, у того в голове не хватает… Один в поле не воин…

…По истечении довольно большого промежутка времени я понимаю, что устал.

– Может, отдохнём, Анита?

(Она опять мотает головой, а я начинаю злиться)

– Ладно, Бог с тобой… Всё равно только один листочек остался. Но послушай – мы прочитали уже сто три штуки, а новых среди них оказалось только восемнадцать… Ладно, ладно. Пойдём дальше. Тут какая-то считалка. Да, такой у меня точно нет.

Я открываю тетрадь со считалками и начинаю переписывать очередной шедевр с листочка: "Шла машина…"

Моя рука замирает, и я

(О Боже, это ведь что-то такое знакомое)

выпускаю ручку из рук.

(Ну да, шла машина тёмным лесом…)

Я хватаюсь за голову и начинаю вслух вспоминать:

– Я пересчитал их всех, а потом… Нет, не потом… Что-то было раньше…

(Ну вспоминай же!)

– Да, да, шла машина тёмным лесом за каким-то интересом… Но перед этим что-то было… Хлебные крошки? При чём тут хлебные крошки? Что было перед этим?

(ИДИОТ, СКЛЕРОТИК ЧЕРТОВ, ПЕРЕД ЭТИМ ТЫ ВСТАЛ НОГАМИ В ЖЁЛТЫЙ КВАДРАТ!)

Я обретаю ощущение реальности и слышу чьи-то истошные крики.

Это высоким, пронзительным голосом кричит Анита:

– Ты вспомнил хозяин ты вспомнил ну наконец-то ты вспомнил я так рада рада я думала ты никогда уже не вспомнишь а ты вспомнил вспомнииииил!!!

Я вспомнил.

7. Интерес

Я сидел в кресле и думал о прошлом. Да, конечно, я вспомнил, и это меня сильно взволновало, но что дальше?

Итак: я – наследный принц Киж, сын короля Лолигда и его жены, королевы Эгатомеи. С пелёнок меня растил и воспитывал Хлатт, который на моих глазах попал под грузовик, и его мотало там, как тряпичную куклу. Что ещё? Мне всего… Сколько же мне? Ну, где-то лет одиннадцать, если мерить земными мерками.

– Анита, почему ты не разговаривала раньше?

– Я не могла, хозяин. Ведь в этом мире всё зависит от тебя. Ты затеял эту игру и стал водящим.

– И что это мне даёт?

Молчание. Она не знает. И я не знаю. Да, разумеется, я вспомнил – вспомнил, как я встал в жёлтый квадрат и потянул за верёвочку – что из этого? Я не могу представить себя принцем Кижем, потому что не мог пустить коту под хвост прожитые мной в этом мире тридцать три года.

Всё это было, но было словно бы не со мной. Это было, но прошло, и теперь не имеет для меня никакого значения. Хлатт считал, что я заигрался и забыл вернуться к ужину во дворец. Там, во дворце моего отца, прошло от силы дня два. Но тут – тут я прожил половину жизни. Это вам не хухры-мухры. Очень может быть, что принц Киж одумается и захочет вернуться к своей мамочке-королеве, но пока что он – Владимир Сергеевич Соболев и должен довести свою жизнь до конца.

– Хозяин, а когда же мы будем играть?

– Чуть позже, Анита. Мне надо прийти в себя. Я хочу во всём разобраться.

– Хозяин! Только не делай меня, пожалуйста, пропеллером.

– Ну что ты… Конечно, не буду.

(У, тополёк несчастный – все боится, что его спилят)

Сейчас мне уже многое становится понятно. Например, почему меня постоянно узнают на улице незнакомые мне люди. Как же иначе, если я – сын их повелителя? Кем бы они ни были до этого – хлебными крошками, кусками штукатурки или пуговицами моей рубашки – они подчинялись мне, и теперь, лишь завидят моё лицо, их позвоночник пронизывает чувство рабской угодливости. Они готовы склониться передо мной, но не делают этого – потому что они не понимают, что происходит. Они ничего не помнят из той жизни, ведь водящий я, а не они. Да, в конце концов, что может вспомнить кусок штукатурки?

Мне становится понятно, почему мои деловые предложения всегда приносят успех. Разумеется – ведь я же водящий. В этом мире всё зависит от меня.

– Хозяин, а завтра мы будем играть?

– Не знаю, Анита. Посмотрим.

Завтра суббота. Выходной. "Нет, завтра мы не будем играть, Анита, – думаю я. – Завтра я буду играть один".

Я хочу увидеть этот мир. Понять его. Тридцать три года – достаточный путь, чтобы сделать, наконец, небольшую передышку. Кто знает – может, я решу остановиться и не идти дальше. Может, меня ждёт дворец Лолигда с его зеркалами и множеством свечей.

Увидим.

– Хозяин, почему ты смеёшься?

– Так. Вспомнилось.

(Я вспомнил о будильниках. Какой же я осёл! Ведь совсем необязательно, чтобы будильники шли. Можно ведь завести звонок, но не заводить механизм часов. И тогда они не зазвенят никогда. И машина может смело ехать, не раздумывая о последствиях. По ухабам. По тёмной лесной дороге. За каким-то интересом)

Но ты, Чикин, всё равно болван. Хотя, если бы не ты, я бы сейчас не держал в руках листок со считалкой, и у меня не было бы выбора.

Теперь он у меня есть, этот выбор: либо сверкающий всеми красками мир, где всё зависит от меня, либо дворец Лолигда, где царят величие и покой.

8. Случайный поиск-1

Встал в 8:30. Отметил, что Анита спит, зачем-то прихватил с собой последнюю тетрадь с пословицами и вышел на улицу. Погода отличная. Утро нежное, немного водянистое

(я сам не знаю, что это значит, но не будем сильно задумываться о смысле слов – ведь сегодня я веду свой первый случайный поиск).

Над всей линией горизонта висят перистые облака, а в зените – огромная голубая дыра. Ни облачка.

Ну, это уж они перестарались. Боятся моего гнева, вот и разогнали облачность. Итак, начнём.

Три золотых правила случайного поиска.

1) Иди, куда глаза глядят.

2) Если случай тебя куда-то подталкивает, подчиняйся и не думай о последствиях.

3) Обращай внимание на те детали, которые могут показаться малозначительными – ведь ты пока не знаешь точно, что именно ищешь.

М-да. Интересно, что же найду я. Может быть, разгадку задачки о том, куда пойдёт осёл (я то есть), посаженный точно посередине между двумя стогами сена. На одном написано "Чикин", а на другом "Лолигд".

Что ж – вперёд!

Выполняю правило 1): иду наобум. Скоро втыкаюсь в стену булочной. Рядом – дверь. Можно зайти. Захожу.

– Вы стоите?

– Что? – я ещё не успел сориентироваться.

– Вы стоите в очереди?

– Стою.

Ну вот и правило 2): случай меня подтолкнул. Правда, непонятно, зачем и куда.

Итак, я стою в очереди.

– Что вам?

– Один батон.

Бух. Батон на прилавке. Беру его и думаю, куда отправиться дальше.

(Идиот с батоном! Ты забыл правило три!)

Смотрю под ноги и замечаю ключ.

Маленький такой ключик на грязном кафельном полу.

Я поднял его. Что бы это значило? Может, и ничего. Положим в карман. Идём на улицу. Там приятнее. По дороге можно сжевать батон. Не зря же я его купил. Вот и автобус подкатывает к остановке. Туда – так подсказывает мой внутренний генератор случайных чисел. Запрыгиваю в автобус и сажусь у окна.

Автобус трогается с места, ползёт по улице, а я продолжаю жевать батон.

(Случайный поиск – это прекрасно)

Ну вот, батон я прикончил. Где мы? Едем мимо огромного рекламного щита: "Вашу машину вы найдёте у нас. Глукосервис".

Это интересно. И как только автобус распахивает двери, я покидаю его.

За дверью с надписью "Глукосервис" – лестница, которая приводит меня в подвальное помещение. Вся мебель – это стол и стул. На стуле или, если хотите, за столом сидит небритый мужик в свитере, который неожиданно встаёт и протягивает мне руку. Я её на всякий случай пожимаю.

– Фирма "Глукосервис" рада встретить своего нового клиента, – говорит он, улыбаясь беззубой улыбкой. – Что вам угодно?

– Я бы хотел найти у вас мою машину.

– Прекрасно, прекрасно, – щербатый рот не переставал улыбаться. – Пройдёмте.

Он открыл железную дверь, и мы оказались в верхнем ярусе подземного гаража, забитого автомобилями.

– Выбирайте, – сказал человек из "Глукосервиса". – Цены указаны в долларах.

Я прошёлся вдоль ряда автомобилей. Все они блистали и манили к себе.

(Интересно, "Глукосервис" – это от слова "глюки"?)

Я выбрал себе машину – тёмно-синий СААБ-седан, а потом подумал, на кой чёрт я сюда пришёл, если не могу купить даже шину этого автомобиля. И вдруг…

– А что там в конце зала? – спросил я. – Грузовики?

– Нет, – ответил мой гид, – то есть да, но они не продаются.

– Это ваши собственные грузовики?

– То есть?

– Грузовики фирмы "Глукосервис"?

(Ну и словечко – "Глукосервис". Кто его выдумал? Ничего. Главное – в этом слове 11 букв)

– Да.

– Значит, я пришёл по адресу.

Я сажусь на водительское сиденье СААБа.

– Откройте, пожалуйста, ворота.

– Простите, – говорит человек из "Глукосервиса". – Вы, кажется, забыли заплатить.

– Я ведь нашёл СВОЮ машину, – говорю я. – О каких деньгах идёт речь?

– Хи-хи, – я снова вижу три одиноких несчастных зуба посреди его огромного рта. – Я люблю шутки. Но в том-то и дело, что о деньгах в рекламе речи не идёт. Машина – ваша, да, сколько угодно машин. Деньги – наши.

Я маню его пальцем к раскрытому окну автомобиля. Он склоняется ко мне.

– Видите ли, – начинаю я, ещё не зная, что из всего этого выйдет, – вон тот грузовик, который стоит первым в ряду – да, "Вольво" – вчера на проспекте сбил человека. Вины водителя тут, собственно, не было, но машина скрылась с места происшествия. Тот человек умер, господин… не помню вашей фамилии.

– Моя фамилия – Хорьков.

– А моя – Соболев.

– Очень приятно, – улыбка так и не сползала с его лица. – Но чего вы от меня хотите? Меня мало интересуют проблемы этого водителя.

– Не всё так просто. Сбитый человек был членом БОТТа, – я понял, что меня заносит, но останавливаться было поздно.

– Чего?

– БОТТа – благотворительного общества тайных трансвеститов. Они отчаянные люди, господин Хорьков, и они очень разозлились. Если я на них не повлияю, чтобы утрясти этот вопрос, они объявят "Глукосервису" настоящую войну.

Он деланно причмокнул губами:

– Ай-яй-яй, какие нехорошие. И вы хотите, господин Соболев, чтобы в награду за ваши старания я отдал вам этот прелестный СААБ?

– Ага.

– Но вы же сами понимаете, что рассказали какую-то чушь. Это ахинея, недостойная внимания фирмы "Глукосервис".

– Понимаю, – согласился я и вздохнул: – Придётся мне покинуть эту машину.

– Зачем? Проезжайте в соседний отсек, на регистрацию.

– Какая регистрация? Я же признался, что соврал. Что вы собираетесь со мной делать?

– Не с вами, а с машиной, – ответил Хорьков. – Фирма "Глукосервис" дарит её вам. Там, в следующем отсеке, вам выдадут документы на продажу, зарегистрируют автомобиль и выдадут номера – вам не придётся даже ехать в ГАИ.

Я был ошеломлён:

– Вы дарите… мне? Но почему?

– Тот человек был вашим другом?

– Хлатт? Он воспитывал меня с детства. Но я всё равно не понимаю. Вы отдаёте машину бесплатно?

– Нет, конечно, – Хорьков улыбнулся так, что я подумал: "Он же порвёт себе губы". – Бесплатно ничего в этом мире не делается. Просто я знаю, что вы скажете всем, кого встретите, что "Глукосервис" – лучшая фирма в мире. Кроме того, Володя, вы мне понравились.

– Откуда вы знаете…

– Кто же не знает нового имени принца Кижа? Счастливого пути!

Через пятнадцать минут я выезжал на улицу в новеньком сверкающем СААБе с номером "07-61 ГЛУ".

– Извините, – сказал я Хорькову. – Можно один только вопрос?

– Валяйте.

– Что такое "Глукосервис"? Откуда это слово взялось, если не секрет?

– Секрет, – ответил Хорьков. – Но вам я скажу. Это была моя идея. Дело в том, что мама в детстве звала меня горем луковым. Вот я и сократил. Глупо, конечно.

– Не глупо, а глуко, – поправил я. – Спасибо вам. До встречи.

– До свидания, Володя, – ответил Хорьков.

Я резко рванул с места, но на углу остановился, высунул голову из окна и прокричал:

– Слушайте, люди! "Глукосервис" – это здорово!

Все, кто в этот момент стоял на улице, резко обернулись и посмотрели на меня.

Я понял, что у "Глукосервиса" отбоя от клиентов не будет. Ну кто в этом городе не поверит принцу Кижу?

9. Конец случайного поиска

Я собирался было продолжить свой поиск в том же духе, но понял, что допустил очередную ошибку.

Остановив машину перед светофором на перекрёстке, я задумался. Ну, конечно, я опять кое-что забыл. Хлатт ведь мёртв.

(Киж… Я не выдал тебя. Только я знаю, что ты здесь)

Только Хлатт знал, куда я исчез из дворца. Меня никто не сможет найти – а теперь, когда Хлатт мёртв, мне неоткуда ждать помощи, чтобы вернуться назад. Выбора у меня не было. Потому что я не знал, как окончить игру.

Случайный поиск не имел смысла. Даже если бы он заставил меня изменить решение, и я захотел бы покинуть этот мир, у меня всё равно ничего бы не вышло.

Сзади сигналят. А, чёрт – я не заметил, как включился зелёный. Давно не водил машину.

Я повернул направо и понял, что не знаю, куда ехать. Надо было, чтобы что-то навело меня на нужную мысль.

Так, что у меня есть? Ключ, найденный в булочной, автомобиль, считалка, тетрадь с пословицами, идея о том, как упростить решение задачи с будильниками…

Всё не то. Хотя нет – взять, к примеру, считалку. Я же не извлёк из неё всей полезной информации.

"Шла машина темным лесом" – может, мне нужно отправиться в лес? Но зачем?

"За каким-то интересом" – а за каким именно интересом?

"Инте-инте-интерес выбирай на букву "С"" – почему на букву "С"? Что означает эта таинственная буква "С"?

"С"? Ну конечно, это Светлана! Как я сразу не догадался? В школу номер четырнадцать, и только туда!

10. Школа

Когда Света сказала мне, что работает в школе номер четырнадцать, я, честно говоря, пропустил это мимо ушей. Только потом, в подсознании, произнесённая ей на прощание фраза обрела для меня смысл.

Школа номер четырнадцать раньше имела номер 13 – кому-то взбрело в голову перенумеровать в нашем городе часть школ. Ну, а школу номер тринадцать я не мог не знать, не мог не испытывать к ней каких-либо чувств, потому что именно в этой школе, и ни в какой другой, я угробил целых десять лет своей жизни.

(Кстати, господа, запомните, пожалуйста, что "Глукосервис" – лучшая фирма в мире)

Я подъезжал к серому обшарпанному зданию всё ближе и ближе, и меня охватывал панический страх. Не знаю, откуда во мне взялись силы не свернуть, не броситься в ужасе прочь, а, сжимая в покрытых холодным потом ладонях руль, продолжать вести СААБ к воротам школы.

Это была хорошая школа – лучше многих. Но я никогда в своей жизни, с тех пор как покинул её с аттестатом в руках, не желал возвращаться в это мрачное здание, встречаться со школьными друзьями или – не дай Бог! – с преподавателями.

"Должно быть, из тогдашних учителей сейчас и в живых-то никого нет", – думал я, и это помогло мне решиться на дальнейшие действия, когда я замер, прежде чем покинуть салон машины, и немного оторопело оглядывал парадное крыльцо.

Парадный вход в этой школе не открывался никогда. Двери были накрепко заперты, а может, и забиты – уже не помню сейчас. Ученики, учителя и даже директор входили через небольшую обитую рейками дверь с обратной стороны. Я оставил машину и пошёл к углу здания по квадратным бетонным плитам, покрывающим часть двора.

В этот миг я, наверно, острее всего почувствовал, что ненавижу начатую мной игру, и мне на самом-то деле очень хочется остановиться, очень хочется покинуть эту жизнь и никогда не вспоминать о ней.

Но нет. Хотя бы один раз попробуем вернуться в прошлое.

Дверь скрипнула. Холл был почти пуст. Я закрыл глаза и ощутил, как проваливаюсь в чёрную бездну памяти.

Мне было семь лет. Я почему-то держал в руке букет гвоздик (а может, каких-нибудь других цветов, это не столь важно) и говорил зазубренные стишки:

– Первая парта,

Первый звонок,

Первый учебник

И первый урок.

Все вокруг улыбались, а я никак не мог понять, почему. Что за посмешище над наследником престола? Память о том, что я – принц, сохранялась ещё во мне, несмотря на съеденные за последние годы килограммы противной манной каши.

Да, когда я родился, я был самым настоящим принцем Кижем. Без оговорок и недомолвок. Я явился в этот мир, чтобы играть, наслаждаться и веселиться, чтобы впитывать его краски и радоваться вместе со всеми.

– Пишите: «Ле-нин».

Мне было знакомо это слово, и я понимал, что Ленин – это какое-то доброе существо, которое сидит сейчас где-то на небе, смотрит на меня, и хочет, чтобы я всё делал правильно.

– Пишите: «Мама мыла раму».

Я замирал, пытаясь вспомнить, как моя мама мыла раму и зачем – вроде бы рама и так всегда была чистой, но ко мне подходила добрая такая учительница и заглядывала мне в глаза:

– А ты почему не пишешь?

И я понимал, что в словах не нужно искать особого смысла, а просто писать, что бы мне ни диктовали. И все-таки: при чём тут рама?

– Пишите: «Растаял снег, луга зазеленели».

А я смотрел в окно и видел там снежную круговерть.

Да, я боялся школы. Потому что я её не понимал. И ещё потому, что учителя представлялись мне злобными зубастыми хищниками, которые хотели меня съесть. Так оно зачастую и было – не хочу говорить обо всех, но очень большое число учителей в школах – это просто патологические истерики и психи. Зайдите в коридор любой школы и послушайте зверские крики учителей из каждого класса – тогда вы меня поймёте. Они кричат для того, чтобы разрядиться. Что происходит при этом с теми, кто перед ними сидит – пока ещё беспомощными, глупыми и нежными существами – им всё равно.

Надо сказать о моих одноклассниках. Они мне нравились – тогда, в первом-втором-третьем классах. Хотя в третьем – уже с натяжкой.

Ну да ладно, это потом. Я вспомнил о них только потому, что вспомнил о своём смехе.

Когда учительница вызывала кого-нибудь из них к доске и просила написать предложение, где в контрольном диктанте (да, это называлось именно так – контрольный диктант) он сделал ошибку, я начинал истерично хохотать.

Ну посудите сами: "Аьола зделал смольод". Если вы не поняли, что здесь написано, я переведу: "Алёша сделал самолёт".

– Соболев! Тебе не стыдно смеяться над товарищами?

И мне становилось стыдно. Хотя смеялся-то я не над товарищами, а над предложениями – ведь действительно смешные штуки получались, иногда даже и у меня. В предложении про те самые луга я, помнится написал "зазелезеленели". Тоже долго потом смеялся.

Но так как в первую секунду, как я начинал – неважно, по какому поводу – смеяться, меня прерывали, требуя прекратить смех, то скоро у меня выработался инстинкт – смех, лишь только возникнув, прыгал куда-то внутрь и трясся там, постепенно угасая, а лицо сохраняло прежнее тупое выражение.

– Школа – это вам не цирк.

Я не любил цирк. И комедии по телевизору не любил, потому что считалось, что я совершенно не понимаю шуток.

Я понимал шутки. Ещё как понимал! Но смех, однажды загнанный в тиски хладнокровной осторожности, никогда уже не смог вырваться наружу.

Иногда нас называли "жалкими динозаврами" – по той причине, что мы были, как считал учитель, недостаточно культурными и образованными.

И я соглашался: да, я динозавр. Настолько жалкий, что вымру одним из первых.

Учился я, разумеется, хорошо, хотя на домашние задания тратил минут двадцать в день.

Кстати, об одноклассниках. Я совершенно ничего против них не имею и не имел. Неплохие люди, и воспоминания у меня о них остались в целом тоже нормальные. Но было в них все же нечто странное. Они не любили учиться, я знаю, и это я хорошо мог понять – сам не любил. Но почему они считали, что три минус пять равняется не минус двум, а какому-то странному числу под названием "решений нет", я до сих пор понять не могу. Просто их мышление здорово отличалось от моего, и я не знаю, чьё лучше.

Они, как мне кажется, не любили меня. Я считался человеком, который целыми днями сидит за учебниками, а в мире реальности не способен даже нахамить девчонке – куда я после этого гожусь?

А мне было наплевать в равной степени и на девчонок, и на учебники. Я просто изо всех сил пытался остаться ребёнком, а чья-то безжалостная рука всё вытаскивала и вытаскивала из-под меня более или менее надёжную опору с надписью "детство".

С годами становилось всё тяжелее.

– Все тела состоят из молекул.

Фраза, вырванная из контекста долгих мучений, в результате которых она была получена, не значила ничего. По многим причинам: во-первых, какое мне дело до молекул? Во-вторых, что такое тело, никто точно сказать не мог. Была какая-то туманная формулировка вроде "тела – это всё, что нас окружает", но этого не понимал даже тот, кто её дал. В-третьих, я не знал, почему следует всему этому верить. Я не видел молекул, не щупал их своими руками, а "наглядный эксперимент", показанный нам на уроке с помощью кодоскопа и называвшийся "демонстрацией броуновского движения", говорил только о том, что если хорошенько разозлить маленькие металлические шарики, то они выведут из равновесия и большой, резиновый, и заставят его здорово скакать по экрану.

В-четвёртых, мне было сказано: "верь и не думай". Поэтому, когда я слышал это всё, я без лишних мыслей забрасывал фразу куда-нибудь в пыльный чердак мозга, чтобы однажды воспроизвести на контрольной и больше никогда не вспоминать, разве что в страшном сне.

Спорить я не хотел. Это было глупо. Считалось, что учитель-то всегда знает больше, чем ученик. Да и ответ я знал заранее: "Это закон природы".

Судя по количеству подобных заявлений, политический лидер по фамилии Природа правил долго и достаточно активно.

Я и сам не знаю, что у меня во всем этом до сих пор вызывает раздражение. Но почему-то я не люблю ни эту школу, ни учителей, ни вообще людей с каким-либо авторитетом. Да и без авторитета не люблю. Вообще я полон злобы. Не знаю, откуда она во мне появилась, но уверен – её не было, когда я валялся в пелёнках с пустышкой во рту. А значит, не только я виноват, что она постепенно пробралась в меня.

Ещё вспоминаю, как кончил школу, и родители посоветовали ехать учиться в Москву, в университет, на механико-математический факультет. Возражений с моей стороны не было, потому что я уже не ждал от жизни ничего хорошего – какая разница, где я проведу свои зрелые годы?

Итак, меня ждал университет…