Миссия в траве

– И к тому же у меня для вас очень много других интересных поручений, – генерал пытается улыбнуться, но губы изображают скорее растерянность. – Удачи.

– Слушаюсь, генерал, – говорю я. – Жду от вас деталей.

– Деталей? – генерал поднимает бровь.

– Вы обещали выслать письмо с деталями дела, – напоминаю я.

– Хм, – говорит Апулинафи. Тут связь прерывается, и я снова вижу на экране удаляющуюся планету Ибертао.

– Они что, офонарели?! – рычит Анс справа.

Я поворачиваю голову к нему. Мышцы шеи растягиваются, и мне кажется, что они сейчас порвутся вместе с натянутой кожей.

– Мы уже четвёртый месяц из миссий не вылазим! – Анс бьёт кулаком по крышке стола, отчего вся рубка вздрагивает, отдаваясь в моём мозгу зловещим дребезжанием. Кстати, в гуле общего шума я чувствую, как справа, в приборах возле ног Анса, тоненько звякает металл, и я подозреваю, что это отпаялся микроскопический контактик. Надо бы проверить. – Да у меня же жена беременная! – продолжает сотрясать воздух Анс, при этом подозрительно скаля зубы. – Уже шестой месяц пойдёт!

– Анс, – говорю я. – Мне тоже это не нравится. Но ты же знаешь – это приказ. Проложи курс.

Я встаю и двигаюсь к выходу из рубки. Надо сказать Иблику.

9

Я иду по коридору. Должно быть, Иблик сидит в своей каюте, плачет и собирает вещи. Я живо представляю себе эту картину, хотя плачущим его ни разу не видел. Главное – сказать ему твёрдо, что мы выполним ещё одну короткую миссию, но это ничего не меняет. Он всё равно отправится после этого на базу и перестанет быть членом группы. Не надо подавать ему надежду на то, что я могу изменить мнение.

Я возле его двери. Я стучу.

– Войдите! – кричит Иблик, и дверь, догадавшись, распахивается.

Иблик, сидящий на краешке койки, откладывает в сторону потрёпанную книгу и смотрит на меня. Взгляд мрачно-сердитый. Но плакать он точно не собирается. Я профессионально отмечаю на обложке книги название и автора.

– Окк Рудой? – удивляюсь я, присаживаясь на стул. – Я думал, ты предпочитаешь более интеллектуальное чтение. Помнится, ты читал Зафдля.

– Извините, ыкс-майор, – отвечает Иблик, – но я бы не сказал, что Зафдль -более интеллектуальное чтение, чем Рудой.

Его ярко-рыжая шевелюра мозолит мне глаза. Мне хочется отвести взгляд, зажмуриться, но вместо этого я говорю:

– Ха! Ну, Зафдля я не читал, слишком мудрёно для меня, но Рудой ведь пишет в основном детективчики для домохозяек.

Лицо Иблика преобразуется, шевелясь, деформируясь. Брови ползут вверх, покачиваясь, как лодки, челюсть двигается туда-сюда, кожа пытается принять некую форму.

– Извините, ыкс-майор, – говорит Иблик, – но от вас я этого не ожидал. Зафдль – заумный идиот. Помнится, в одной из книг он страниц двадцать объясняет, что такое парадигма, хотя это и так всем понятно…

– Мне не понятно, – говорю я.

– А Рудой… – продолжает Иблик. – Конечно, он пишет в том числе и детективы, его книги вообще трудно отнести к одному конкретному жанру, но в каждой его книге много слоёв смысла. Вы же читали его?

– Читал пару вещей, – говорю я, опускаясь на стул напротив. – Помню про убийство в запертом подвале… И другое, про путь. Такое ещё странное название, которое слабо связано с сюжетом. Мне кажется, он вообще любит называть книги словами, которые не упоминаются в тексте.

– Думаю, вы имеете в виду «Путь страданий», – говорит Иблик. По тому, как его взгляд пару секунд шарит в углу комнаты, я понимаю, что он вспоминает сюжет книги. – Ну что же… Мне кажется, это отличный пример детектива со множеством различных подтекстов.

– Да ну? – возражаю я. – Даже сам детектив мне показался довольно слабым. Убийца ясен с самого начала. Понятно, что спутник главного героя – личность подозрительная, к тому же у него был мотив. Странно, что тот, на кого в первую очередь падает подозрение, оказывается убийцей. Я, знаешь ли, привык к более изощрённым загадкам.

– Здесь я, пожалуй, соглашусь, – кивает Иблик. – Загадки здесь почти нет. Но в этой книге детективная составляющая – не главное. Во-первых, там есть очевидная сюжетная линия, связанная с сомнениями главного героя, Гамаюка. Он думает о том, имеет ли он право расследовать дело, в котором перемешались интересы близких ему людей. Не зря всё действие происходит на корабле, и он должен принять решение к дате прибытия.

– Мне это показалось притянутым за уши, – говорю я. – Мне кажется, в реальной жизни сомнений не было бы. Он обязан был провести расследование, и он его провёл. Это входило в его полномочия. Кроме того, описаны наши дни, а корабль летел, не перемещаясь в гиперпространство, хотя и мог это сделать. Он что же, специально дал себе время на расследование? Неправдоподобно.

– Да, – говорит Иблик. – Если рассматривать это дело как настоящее расследование, происходящее в реальности, здесь много странностей. Но ведь недаром книга называется «Путь страданий». Это путь разума в истории цивилизации. От прямолинейности к сомнениям и гибкости.

– Что? – я удивлён. – Ты хочешь сказать, у этой дешёвой книжонки есть некий смысл? Давненько не читал я книги, в которой был бы смысл. Впрочем, я вообще давно ничего не читал, но, возможно, как раз в этом и причина.

– Да, разумеется, – говорит Иблик. – В этой книге множество смыслов. Причём я даже не уверен, что понял все подтексты. Ну вот посудите сами, ыкс-майор. Почему главного героя зовут Гамаюк? Это же намёк на легендарного Гая Мао Кука, который стоял у истоков цивилизации и решал все вопросы с помощью меча. А символы, которые встречаются на пути корабля? Светящееся дерево, ящерица…

– Ты намекаешь на те перерождения, которые якобы имел Гай Мао Кук? Знаешь ли, и сам он личность скорее легендарная, а уж все эти религиозные фантазии на тему и вовсе принимать серьёзно не стоит…

– Да, – соглашается Иблик. – Но ведь дело не в том, было ли это на самом деле, а то, какие мысли и эмоции эти символы вызывают у читателя. Читатель подсознательно ассоциирует путь героя с древностью, сражениями, когда всё решалось просто и легко.

– Я бы не сказал, что в древности всё решалось легко, – возражаю я.

– Я имею в виду, что тогда очень легко было понять, кто враг, а кто нет. Всё было чёрно-белым. С одной стороны зло, с другой добро. А потом появились нюансы.

– Ну, хорошо, – говорю я. – Предположим, что Рудой этой книгой действительно пытался выразить некую глубокую мысль. Но что это за мысль? Что нужно оправдать убийцу?

– Что всё неоднозначно, – говори Иблик. – Сам убитый был мерзким типом, разрушителем цивилизации, и, возможно, заслужил свою смерть, а государство в лице Гамаюка берёт на себя роль высшего суда и непонятно, насколько оно имеет на это право.

– Ну, знаешь ли, – я встаю. – С этим трудно согласиться. Закон есть закон. И потом – если это всё, что хотел сказать автор, стоило ли городить роман на семьсот страниц? Взял бы и написал одну строчку – я, мол, сомневаюсь, что государство всегда право, когда преследует убийц.

– Это же далеко не единственная мысль в книге, – говорит Иблик. – И потом – дело не только в мысли. Дело в том, чтобы дать читателю возможность самому всё прочувствовать, подойти с разных сторон. Вся эта последовательность эмоций, которую создаёт текст, призвана вызвать…

– У меня она вызвала раздражение, – перебиваю я. – Прочитать семьсот страниц и узнать, что убийца – тот, на кого все сразу подумали. Великолепная книга, что тут сказать!

Я внезапно вскипаю, разворачиваюсь на месте, резко выхожу из комнаты. Дорт. Я забыл сказать Иблику про миссию на Рослине. Хотя какая разница? Всё равно скоро узнает.

10

В рубке Анс, нахмурившись, колдует над штруками. С расчётами курсов у него всегда тяжело. Он склонился над клавиатурой, справа от которой лежат горы исписанных бумажек. Он ругается шёпотом, черкает маркером, бормочет про себя и вводит всё новые цифры.

Мне кажется странным, что в наше время запрещено прокладывать курс автоматически, но я привык к дурацким законам. Пусть в данном случае это и связано с разумным ограничением прав роботов. Конечно, штурман должен сам нести ответственность за то, что прыгнул в один конец без возможности возврата. Может быть, я именно поэтому часто доверяю курс Ансу. Погибнуть в гиперскачке – может быть, это неплохой выход.

На моём мониторе висит оповещение. Я открываю его и вижу письмо от генерала Апулинафи. «Прилагаю принятое сообщение и имеющуюся информацию», – говорится в нём. В приложении к письму короткий файл. Внутри данные в непонятном для меня формате и обрывок текста.

– «На планете Рослин убит чиновник таможенной службы Тапа17. Есть основания полагать», – зачитываю я вслух.

– Уроды они, – говорит Анс, кривовато улыбаясь. – Сколько можно по Галактике мотаться?

– «Есть основания полагать», – говорю я. – Что полагать? Такое впечатление, что автор послания недоговаривает. Может быть, он хотел, чтобы мы сами догадались, что он имел в виду. Но я вот не догадываюсь. Нет у меня способностей к ясновидению. А у тебя, Анс?

Анс диким взглядом косится на меня.

Я открываю второй файл. В нём – подробная справка о планете Мкераш, откуда я родом. Почему генерал её прислал? Я не знаю. Но, может быть, он не знает и сам. Генерал Апулинафи не вполне адекватен. Во всяком случае, не всегда. Но никто ему об этом ещё не сказал.

– А что мы знаем о планете Рослин? – спрашиваю я.

– Сволочи, – говорит Анс. – Вот когда у тебя последний раз баба была? Ты хоть помнишь?

– Помню, – отвечаю я.

11

Я сидел на скамеечке в парке, одетый в тёплый халат с нейтронным подогревом. Мне было дурно, перед глазами плыла плотная грустная дымка. Рядом со скамейкой стоял, покачиваясь на двух раздвижных ногах, робот с продолговатой головой и мычал некую невнятную мелодию.

– Бирн, если это, конечно, вы, – сказал я, – вы не могли бы прекратить свои напевы? Честно говоря, раздражает.

– Конечно я, – ответил робот, – кто же ещё? Доктор Эрдэпфель с вами закончил, доктор Мор, к нашему удивлению, не понадобился, а доктор 239 уехал в отпуск. Что же касается мадам Лавустри…

– Это ещё кто такая? – нахмурился я.

– Психиатр. Она вас наблюдала некоторое время, но потом сдалась. Спит уже третьи сутки. Нервное перенапряжение. Впрочем, это к лучшему. У неё в последнее время проблемы с координацией, знаете ли, всё время заваливает нас на бок, а потом отключается, так что подниматься на ноги приходится мне.

И он снова начал мычать свою противную мелодию.

– Бирн, зачем вы это делаете?! – воскликнул я.

– Я пытаюсь добиться двух вещей, – сказал Бирн. – Во-первых, вас успокоить, поскольку вы нуждаетесь в позитивном настрое. Во-вторых, я пытаюсь вас разозлить, чтобы вам захотелось, наконец, покинуть клинику. В прошлый раз вы отказались подписать согласие на выписку, поскольку якобы страдали от галлюцинаций.

– Это было в позапрошлый раз, – заметил я. – В прошлый раз у меня началась бессонница из-за этих скрипов на свалке.

– Которая расположена в двадцати километрах отсюда, – подтвердил Бирн. – Да, я помню. И я, с согласия мадам Лавустри, прописал вам очередной седативный препарат. Но мне бы хотелось объяснить вам кое-что, господин шпион. Вам надо выйти отсюда. Возможно, вам здесь спокойнее…

– Господином шпионом меня, кажется, называл доктор 239, – вспомнил я.

– Когда живёшь пять лет в одном теле с другими личностями и можешь подсматривать в чужие базы данных, то поневоле перенимаешь привычки, – ответил Бирн. – Я хотел просить вас не затягивать с выпиской. И не потому, что государство тратит на вас много денег, мне до этого дела нет. Я боюсь, что в этих стенах вы окончательно закопаетесь в своих фобиях. А могли бы ещё жить и жить.

– Помнится, – сказал я, – вы давали мне пару месяцев.

– Давал, – согласился Бирн, – но ваше тело сейчас в лучшей форме, чем тогда. Чего, конечно, не скажешь о психике.

– Так, может быть, мне нужно ещё одно лекарство?

– В этом я не специалист, – сказал Бирн. – Я не имею права сам выписывать вам препараты. Если только плацебо. Кстати, а это неплохая идея. Вы не находите?

– Мне всё равно, – ответил я. – Я бы хотел чувствовать себя так же, как полгода назад.

– Ну, – сказал Бирн, – не всегда наши желания совпадают с возможностями. Я лет двадцать назад тоже не думал, что моё сознание переселят в ржавую железяку, набитую разными психопатами. Однако же терплю и выполняю свою работу. И вы выполняйте свою, как можете.

– Плохо вы свою выполняете, – сказал я. – Почему мне всё время мерещится всякая ерунда? Откуда эти внезапные боли? Почему кружится голова, если вы утверждаете, что физические показатели в норме?

– Я сделал всё, что мог, – сказал Бирн. – Но вы со своей стороны тоже должны предпринять некоторые усилия.

– Я встал с кровати сегодня, – возмутился я. – В моём теперешнем состоянии это подвиг.

– Смешно, – сказал Бирн. – Я рад, что вы вернули себе способность шутить. Но проблемы, о которых вы говорите – это чисто субъективное восприятие. Для того, чтобы его изменить, нужно работать над образом своего мышления. Вы выполняли те упражнения, которые я вам рекомендовал?

– Нет, – ответил я, вздохнув. – Не верю я в лечение заговорами и заклинаниями.

– Давайте я пропишу ему лабордазу-2, – сказал вдруг робот высоким женским голосом.

– Вы что, Люсиль? – возмутился Бирн. – Он от неё как минимум откинет копыта, а как максимум взорвётся от внутричерепного давления и всё здесь забрызгает своим отвратительным серым веществом. Вы же кончали медицинское училище на Ойлинге, насколько я помню.

– Это было в пять тысяч семнадцатом, – ответила Люсиль. – Тогда ещё не было таких интересных препаратов, а попробовать применить его хочется.

При этих словах робот стал сильно крениться налево, на колючий кустарник с жёлтыми цветами, которые тут же зашевелились и пораскрывали свои зубастые пасти. Всё это сопровождалось такой густой какофонией, что я поневоле сжался в комок.

– Ну вот, – сказал Бирн, выровняв робота. – Люсиль, как всегда, чуть нас всех не уронила. Пришлось перехватить управление. А вы, майор, как я смотрю, очень чувствительны ко всему происходящему.

– Вы даже не представляете, насколько, – ответил я. – Я долго не мог подобрать сравнения, но вот сейчас мне в голову пришло. Я чувствую себя так, будто с меня заживо содрали кожу. И теперь я чувствую всё вокруг – свет, звук, боль – своей открытой раной на всё тело. Но вам, наверно, всё равно не объяснить, вы же не живой.

– Ну почему же, – сказал Бирн. – Я вас вполне понимаю. Мы все были живыми, кроме доктора 239, чьё тело мы теперь совместно используем.

– Простите, – сказал я. – Я думал, что все вы – просто искусственный интеллект.

– Не совсем, – сказал Бирн. – Вы знаете, каково было положение с финансами в Империи в последние годы. Про теперешние времена я и не говорю. Сокращения штатов, увольнения, экономия. Клиника не тянула десять разных специалистов. Каждому нужно было есть, понимаете ли… Нас предложили объединить в одно тело, благо специализированные знания во многом пересекались, да и работать с пациентом одному врачу, как правило, проще…

– А тела? – удивился я. – Что же, их уничтожили?

– Да нет, – ответил Бирн. – Хранились в холодильнике некоторое время, но потом списали за ненадобностью. А куда деваться? Сейчас почти нереально найти работу, а тело всё-таки требует реализации многих потребностей. Ну, что я вам рассказываю? Сами понимаете. Давайте-ка лучше займёмся вашим случаем. Вы говорите, что слишком обострённо всё чувствуете. Но, как я вам уже много раз повторял, это очень субъективно. Зависит от вашего отношения. Так почему же вы не делаете упражнения?

– Понятно почему, – я мотнул головой, отчего стрельнуло в шею, вокруг головы заплясали яркие вспышки, и я еле не отключился снова. – Когда вы мне их показывали, я был не вполне в состоянии воспринимать ваши объяснения. Да и сейчас не испытываю энтузиазма.

– Ну и зря, – сочувственно произнёс Бирн. – По сути, психологические тренировки – это единственное, что по-настоящему может вам помочь. Давайте-ка. Сядьте поудобнее. Закройте глаза.

Я постарался усесться потвёрже, но ягодицы даже сквозь толстый халат воспринимали скамейку как недружелюбную шершавую и бугристую поверхность. Через закрытые веки пробивалось достаточное количество света, чтобы мне хотелось зажмуриться ещё сильнее.

– Найдите в своём теле любое ощущение, которое вы можете воспринимать постоянно и наиболее отчётливо, – сказал Бирн. – Например, это может быть дыхание, течение крови в сосудах или шевеление тестикул на голове.

– У меня нет тестикул на голове, – заметил я.

– Простите, – сказал Бирн. – Мне приходилось работать с разными пациентами. Ну, предположим, сосредоточьтесь на своём дыхании, если вы его чётко ощущаете. Почувствуйте, как на каждом вдохе расширяется грудная клетка, а на каждом выдохе…

Грудную клетку я чувствовал очень хорошо. Каждое ребро напрягалось, хрустело, пыталось освободиться от прилипших к нему мышц. По нервам меж рёбер бегали сгустки электричества, обжигая, вызывая содрогание. Кроме этого, кололо справа в ягодице, давило в левом виске, кружилась голова, и стоило огромных усилий держать голову прямо, чтобы она не клонилась ни в одну из сторон.

– Если вас отвлекают от дыхания посторонние мысли или ощущения, – продолжал Бирн, – старайтесь их отмечать, но возвращаться снова к дыханию, не позволяя себе следовать за ними.

– Если?! – я открыл глаза и повернулся к Бирну. К телу 239-го, в котором сидели все они. – Да вы хоть понимаете, что я чувствую? Меня со всех сторон осаждают разные ощущения! Я сейчас слышу, как на космодроме с обратной стороны планеты садится четырнадцать кораблей! Запахи, цвета, от которых не спасают веки, боль, которая наполнила собой всё тело…

– Ну, так я же и говорю, – спокойно ответил Бирн, – воспринимайте это как фон. Как течение воды мимо вас. Это ваша боль, вы и должны её чувствовать. Примите её. Просто не позволяйте ей отвлекать вас от вашей цели…

– Это полная чушь, – буркнул я. – Принять боль? Вы что, издеваетесь? Зачем мне её принимать? Ради чего? Ладно. Не можете вылечить – так и скажите. Я выписываюсь.

– Принять боль, – вмешалась Лавустри, – вам нужно, потому что избавиться от неё вы вряд ли сможете. И я вам помогу её принять. Позвольте мне самой позаниматься с вами упражнениями, с которыми всё время терпит неудачу доктор Бирн…

Я вздрагиваю от резкого звона.

– Э… Люсиль, отдайте управление, пожалуйста, – сказал Бирн.

– Да я уже неплохо справляюсь! – возмутилась Люсиль. – Ну, задела рукой стакан, что такого?

– Тут дело в тренировке, – сказал Бирн – кажется, уже мне. – То, что вы сразу много всего ощущаете – это хорошо. Это даёт вам огромный простор для саморазвития… – Тут он обратил внимание на мой недоброжелательный взгляд. – Но я рад вашему решению. Чем скорее вы покинете стационар, тем скорее жизнь заставит вас бороться и искать способы к ней приспособиться.

Через час или полтора я уже шагал прочь от клиники, неся небольшой чемоданчик. Облака клубились, сверкали и шуршали, звук моих шагов грохотал, мысли скакали по черепу, как по пустому и гулкому железному ведру, но я шёл. И злорадствовал тому, что я на свободе, и что могу обойтись без врачей. Статус мой мне был не до конца понятен, но я знал, что у меня оплачиваемый отпуск ещё минимум на месяц, который я при необходимости могу продлить, а на счету после оплаты лечения всё ещё оставалось некоторое количество денег. Поэтому я ткнулся в первую попавшуюся недорогую гостиницу и снял себе номер на третьем этаже.

Нужно было чем-нибудь заняться. Откуда в человеке, независимо от его самочувствия, настроения и предпочтений, есть такая дурацкая потребность – занимать своё время? Он не может просто сидеть и смотреть в стену, хотя, казалось бы, чем это не занятие?

Сначала я пробовал спать. После госпиталя я чувствовал себя, как ни странно, дико уставшим. Впрочем, удивительного тут мало, поскольку тело моё генерировало миллионы сигналов в секунду, на которые нужно было реагировать. Так что и спать у меня получалось не очень хорошо. Я лежал и чувствовал весь мир, включая чесотку в боку, давление каждой нитки в простыне снизу, шевеление воздуха, колеблющего мою кожу, и запах дыхания людей из дома напротив. Пробовал принимать выданные мне таблетки от бессонницы. Если выпивать пачкой, помогало. Я отрубался. Но, просыпаясь, чувствовал себя обманутым. Тело ныло, требуя внимания ещё сильнее, голова болела, я не был ни капли более отдохнувшим, чем до сна. К тому же ночь начисто пропадала из жизни, я её не помнил. Помнил таблетки, царапающие пищевод, затем тягостное пробуждение, а между ними – черноту, которая несколько обескураживала.

Я пробовал отвлечься на еду. В госпитале кормили однообразно, в основном странноватыми разноцветными пюре. У них был дикий вкус, но я не знал, то ли это мои искажённые ощущения, то ли они и правда представляют собой шедевры безумной кулинарии. Поэтому захотелось попробовать те блюда, которые я ел раньше, чтобы понять, как я их ощущаю теперь.

Моей любимой едой всегда были макароны с мясом. Мясо любого животного – лучше всего не слишком жирное, скажем, аброзятину – измельчают, обжаривают до выпаривания воды, добавляют приправы и всыпают фарш в отваренные макароны, а потом дают постоять под крышкой пару минут.

Я заказал доставку еды в номер. Запах фарша почуял ещё издалека, когда официант вкатил тележку с подносом, накрытым крышкой, в коридор. Отвратительный, прогорклый, тухлый, он заплыл мне в нос, и я уже не мог от него избавиться. Затем примешались резкие запахи приправ, вонь масла, мерзкий смрад макарон. Я и не подозревал до того дня, что макароны тоже пахнут. Я зажал нос и крикнул «Войдите!» в ответ на стук, хотя уже сомневался, следует ли официанта пускать.

Самое удивительное, что я смог съесть практически половину. С содроганием и омерзением, но смог. И, благодаря своему эксперименту, понял, что от еды вряд ли буду впредь получать удовольствие.

Пробовал читать книги, но не мог сосредоточиться. Отвлекало буквально всё. Особенно звуки. Я затыкал уши ватой, но всё равно слышал их. Город вокруг производил миллиарды звуков. Разные существа сговорились и принялись скрести, грохотать, шипеть, рычать, булькать, царапать и играть на музыкальных инструментах. И я никак не мог всего этого не слышать.

Прочитав полстраницы невнятной ерунды, я сдался. Я вышел на балкон. Подо мной пролегала узенькая вонючая улочка. Даже и её до самого неба заполняли транспортные средства. Платформы, флипы, воздушные велосипеды, люди с терминалами на ногах, мелкие и крупные дроны забивали пространство, оставляя между собой совсем немного щелей. Но и в эти щели умудрялись просачиваться олухи.

Если вы не знаете, олухи – это довольно крупные птицы, как правило, серо-голубые, с клювами, усеянными множеством мелких ложных зубов. Они едят всё подряд, начиная от семечек, крошек и картофельных очисток, кончая фольгой и пластиковой изоляцией. Говорят, что питаются иногда даже мелкими зверьками вроде пищиков, хотя сам я этого не видел, врать не буду. Олухи копаются на свалках, разносят опасные бактерии, в самый ответственный момент попадают в воздухозаборники двигателей, уже не говоря о том, что они обильно испражняются в воздухе, усеивая предметы внизу слоем коричневатого шоколадоподобного вещества. В последнее время на Эгозоне-1 они стали страшной бедой, сравнимой по масштабу со всеобщей депрессией, а может, и являясь одной из её причин.

Олухи сновали между летящим транспортом, ловя на лету мелких насекомых, остатки пищи, выроненной другими олухами из когтей, вступая друг с другом в схватки и заставляя пилотов мелких кораблей лавировать, уклоняясь от многочисленных тушек, и периодически содрогаться от ударов.

И вот я наблюдал за всей этой катавасией несколько минут, пока вдруг не услышал свистящий звук слева и не увидел, как крупный олух рассыпался в полёте в брызги крови и перьев и упал вниз, на синие плиты дорожного покрытия. Через пару секунд то же произошло со вторым.

Я повернул голову влево. На балконе, соседнем с моим, отделённом металлической решёткой и парой толстых стёкол, восседала на электрическом кресле высокая старуха самого экзотического вида.

Лицо её, высушенное, дряблое, с крючковатым носом и тонкими морщинистыми губами, выражало презрение ко всему вокруг. Тот глаз, который я мог видеть, был искусственным, ярко-красным, и с жужжанием вращался в орбите туда-сюда, выискивая новых жертв. Костлявая правая рука с одним металлическим пальцем сжимала ручку огромного новомодного электромагнитного пистолета, стреляющего стальными цилиндрами. Старуха была одета в кожаное чёрное платье со свободными рукавами и бесформенной юбкой с кучей перетяжек и ремешков, как носила современная молодёжь. В правом ухе моргала чёрным огоньком радиосерьга.