Приключения маленького лорда

Цедрик смотрел на него совершенно так же, как на привратницу подле ворот замка или на экономку. Он близко подошёл к нему и спросил:

– Это вы – граф? Я ваш внук, знаете, тот самый, которого привёз мистер Гавишем. Я – лорд Фаунтлерой. – Он протянул ручку, думая, что этого требует вежливость, когда здороваешься даже с графами. – Я надеюсь, вы здоровы, – продолжал он самым дружелюбным тоном. – Я очень рад видеть вас.

Граф пожал маленькую руку, и его глаза странно заблестели; он с первой минуты так удивился, что безмолвно смотрел на живописную маленькую фигурку из-под своих косматых бровей, оглядывая её с головы до ног.

– Ты рад меня видеть, да? – спросил он.

– Да, – ответил лорд Фаунтлерой, – очень.

Подле кресла стоял стул, и Цедди уселся на него. Это был стул с большой спинкой и довольно высокий. Ножки ребёнка не доходили до пола, но, по-видимому, ему было вполне удобно и ловко, и он внимательно, но вместе с тем скромно посматривал на своего важного родственника.

– Я не знал, какой вы, – заметил он. – На пароходе, лёжа в койке, я всё раздумывал, походите ли вы на моего отца.

– Похожу? – спросил граф.

– Видите ли, – ответил Цедрик, – когда он умер, я был ещё очень мал и, вероятно, плохо помню его наружность, но, право, мне кажется, что вы не похожи на него.

– Тебе это неприятно? – подсказал дед.

– О нет, – вежливо ответил Цедрик. – Конечно, каждому хочется видеть человека, похожего на его отца, но ему понравится наружность деда, хотя бы он и не походил на его отца. Ведь вы сами знаете, как всегда восхищаешься родственниками.

Граф откинулся на спинку кресла и пристально посмотрел на мальчика. Нельзя сказать, чтобы старый лорд очень восхищался своими родными. Почти всё свободное время он употреблял на ссоры с ними, выгонял их из дома, придумывал для них самые обидные прозвища, и они всей душой ненавидели его.

– Всякий мальчик любит своего деда, – продолжал лорд Фаунтлерой, – особенно деда такого доброго, как вы.

В глазах старого графа опять блеснул странный луч.

– О, – сказал он, – разве я был добр к тебе?

– Да, – весело ответил маленький лорд. – Я вечно буду благодарен вам за Бриджет, лоточницу и Дика.

– Бриджет? – вскрикнул граф. – Дик? Лоточница?

– Вы дали для них деньги, – объяснил Цедрик, – деньги, которые попросили мистера Гавишема подарить мне, если мне понадобятся они.

– Ага, – произнёс старый лорд. – Понимаю, понимаю! Ты говоришь о деньгах, которые мог истратить как тебе угодно. Что же ты купил себе на них? Мне хотелось бы послушать об этом.

Он сдвинул косматые брови и пристально посмотрел на мальчика. Ему было очень любопытно узнать, какие удовольствия доставил себе его внук.

– О, – сказал лорд Фаунтлерой, – может быть, вы не знаете ничего о Дике, лоточнице и Бриджет? Ведь я забыл, что вы живёте так далеко от них. Они были моими близкими друзьями, и, видите ли, у Микэля сделалась лихорадка.

– Кто этот Микэль? – спросил граф.

– Микэль – муж Бриджет, и у них были большие неприятности. Вы знаете, как приходится плохо человеку, когда он болен, не может работать и ему нужно содержать двенадцать детей? Бриджет приходила к нам в дом и часто плакала. И вот в тот самый вечер, когда у нас был мистер Гавишем, она сидела на кухне и плакала, потому что им почти что нечего было есть и они не могли заплатить за квартиру. Я пошёл поговорить с ней. Тогда мистер Гавишем послал за мной и сказал, что вы ему дали денег для меня. А я опять побежал как можно скорее на кухню и отдал деньги Бриджет. И всё устроилось, и Бриджет едва могла поверить своим глазам. Вот почему я так благодарен вам.

– А! – сказал граф своим низким голосом. – Это одно из удовольствий, которые ты доставил себе? Да? Что ты сделал ещё?

Доугаль, который уже давно подошёл к Цедрику и сидел подле него, несколько раз поворачивался и смотрел на мальчика, точно интересуясь разговором. Доугаль был важный пёс; казалось, он считал себя таким большим, что на всё в жизни смотрел серьёзно. Старый граф, хорошо знавший собаку, внимательно присматривался к ней. Доугаль обыкновенно не скоро знакомился, и граф удивлялся тому, как спокойно сидел этот громадный пёс, чувствуя прикосновение детской руки. Как раз в эту минуту меделян ещё раз внимательно и важно осмотрел маленького лорда и положил свою громадную львиную голову на его обтянутое бархатом колено. Маленькая ручка продолжала поглаживать нового друга.

– Вот ещё Дик, – сказал Цедрик. – Дик понравился бы вам, он такой настоящий. – Мальчик употребил американское словечко, которого граф не знал.

– Что это значит? – спросил он.

Лорд Фаунтлерой задумался. Он не мог хорошенько объяснить, что это значит. Он употребил слово «настоящий» в смысле похвалы и ещё потому, что Дик любил так говорить.

– Мне кажется, это значит, что он никого не обманет, – ответил Цедрик наконец, – или не прибьёт мальчика меньше себя ростом, а также что он чистит сапоги и чернит их так, что они блестят, как стекло. Он чистильщик сапог.

– И он один из твоих знакомых? – спросил граф.

– Он мой старинный друг, – ответил мальчик. – Не такой старинный, как мистер Гоббс, но тоже очень старый. Он подарил мне одну вещь как раз перед отходом парохода.

Цедрик засунул руку в карман, вынул оттуда аккуратно сложенный красный лоскут и с нежной гордостью развернул его. Граф увидел шёлковый красный платок с большими лиловыми подковами и лошадиными головками.

– Вот что он мне подарил, – сказал маленький лорд. – Я храню платок; его можно носить на шее или просто так, в кармане. Он купил его на первые деньги, которые заработал после того, как я выкупил его от Джека и принёс ему новые щётки. Платок этот – подарок на память. На часах мистера Гоббса я сделал надпись: «Когда вы взглянете на них, то вспомните обо мне». Когда же я смотрю на платок, то всегда вспоминаю Дика.

Трудно описать чувства его сиятельства графа Доринкоурта. Старого лорда нелегко было изумить, так как он видел на свете многое. Но перед ним очутилось до того необыкновенное существо, что он чуть не задохнулся от неожиданности. Он никогда не любил детей. Его так занимали собственные удовольствия, что у него не хватало времени любить их.

Когда его сыновья были маленькими, он обращал на них мало внимания, хотя и считал отца Цедрика очень красивым и сильным мальчиком. Себялюбивый граф не умел наслаждаться отсутствием себялюбия в других. Он не знал, как может быть нежен, привязан и верен добрый маленький ребёнок, какие хорошие чувства бывают у него. Он всегда считал всякого не воспитанного в строгости мальчика неприятным, себялюбивым, жадным и шумным зверьком. Его собственные сыновья раздражали и сердили своих учителей и воспитателей. И ему казалось, что он не слышал жалоб на младшего только потому, что этого мальчика мало кто замечал.

Ему и в голову не приходило, что он может полюбить внука. Он послал за Цедриком только из гордости. Раз мальчику предстояло со временем занять его место, он не хотел, чтобы владельцем его имений и замков сделался смешной, невоспитанный человек. Он был убеждён, что Цедрик, живя в Америке, станет неотёсанным, смешным существом, похожим на обезьяну.

У него не было расположения к мальчику, он надеялся только, что его внук окажется не особенно некрасивым и не слишком глупым. Старшие сыновья доставили ему столько неприятностей. И он так сердился на капитана Эрроля за его брак с американкой, что не ждал и от внука ничего хорошего.

Когда лакей доложил о лорде Фаунтлерое, граф почти со страхом взглянул на него. Именно из-за этого чувства боязни он приказал прислать к нему мальчика одного. Из гордости он не хотел, чтобы другие видели его разочарование. Поэтому его упрямое старое сердце сильно забилось, когда Цедди подошёл к нему лёгкой походкой, бесстрашно положив руку на шею громадной собаки. Даже в лучшие минуты граф никогда не надеялся, что его внук окажется таким привлекательным. Он не предполагал, чтобы у американки, которую он ненавидел, мог быть красивый бесстрашный сынок.

Потом они начали разговаривать, и граф удивлялся всё больше и больше. Все боялись его, и он думал, что внук тоже почувствует себя с ним неловко, но Цедрик не боялся графа. Он не был неприятно развязен, а просто доверчиво и дружески разговаривал со стариком, вовсе не стесняясь его. Граф ясно видел, что маленький мальчик принимает его за друга, говорит с ним доверчиво и вполне откровенно.

Когда маленький гость уселся на высокий стул и заговорил так мило и просто, лорду стало ясно, что Цедди не сомневается в любви деда, что ему никогда и в голову не приходило опасаться неласкового обращения со стороны этого высокого старика с суровым лицом. Он по-своему, по-детски, хотел понравиться деду и занять его.

И старого, сурового, жестокого и корыстолюбивого человека тронула доверчивость ласкового ребёнка. Ему было приятно встретить хоть одно существо, которое не сторонилось его, не видело дурных, недобрых сторон его характера, смотрело на него ясным, наивным взглядом, хотя бы этим существом и оказался мальчик в чёрном бархатном костюме.

Итак, старик откинулся на спинку кресла и позволил своему маленькому гостю рассказывать о себе. Слушая, он смотрел на него, и его глаза светились. Лорд Фаунтлерой охотно отвечал на все вопросы деда и болтал спокойно. Он рассказал ему о Дике и Джеке, о лоточнице и мистере Гоббсе. Он описал республиканские митинги, их великолепие, знамёна, транспаранты, факелы и ракеты. В разговоре он коснулся праздника Четвёртого июля, революции и только начал говорить с большим увлечением, как вдруг о чём-то вспомнил – и внезапно остановился.

– В чём дело? – спросил дедушка. – Почему ты не продолжаешь?

Маленький лорд беспокойно задвигался на стуле. Граф ясно увидел, что мальчика смутила какая-то неожиданная мысль.

– Я подумал, может быть, вам неприятно всё, что я говорю? – ответил он. – Может быть, кто-нибудь из ваших участвовал в войне? Я забыл, что вы англичанин.

– Можешь продолжать, – сказал лорд. – Никто из моих близких не участвовал в войне. Но ведь ты тоже англичанин.

– О нет, – быстро возразил Цедрик, – я американец.

– Ты англичанин, – угрюмо повторил граф. – Твой отец был англичанином.

Его забавлял этот спор, но Цедрику было не до смеха. Он почувствовал, что вспыхнул до корней волос.

– Я родился в Америке, – сказал он, – а если человек родился в Америке, он американец. Извините, – серьёзно и деликатно прибавил он. – Извините, что я противоречу вам, но мистер Гоббс говорит, что, если бы началась новая война, мне пришлось бы быть на стороне Америки.

Граф слегка засмеялся; это был угрюмый, короткий смех.

– И ты был бы на стороне Америки? Да? – спросил он.

Он ненавидел Америку и американцев, но ему было смешно видеть, как серьёзно и с каким увлечением говорит этот маленький патриот. В то же время он думал, что такой хороший американец мог со временем сделаться отличным англичанином.

Они не успели хорошенько поговорить о революции; к тому же маленький лорд чувствовал, что неловко возвращаться снова к этой теме. Подали обед.

Цедрик соскочил со стула и подошёл к своему важному деду. Он посмотрел на его распухшую от подагры ногу.

– Хотите, я помогу вам? – вежливо предложил он. – Вы знаете, вы могли бы опереться на меня. Как-то раз мистер Гоббс ушиб ногу. Картофельный бочонок свалился на неё, и тогда он опирался на мою руку.

Высокий лакей чуть было не улыбнулся, подвергнув себя опасности лишиться расположения графа и места. Это был аристократический слуга, который всегда жил в знатных домах и никогда не улыбался; он чувствовал, что унизил бы себя, что сделался бы самым обыкновенным лакеем, если бы позволил себе улыбнуться. Но тут это чуть было не случилось; однако он спасся от опасности, уставив глаза на очень безобразную картину, которая висела над самой головой графа.

Граф с головы до ног оглядел своего маленького смелого родственника.

– А ты думаешь, что ты мог бы поддержать меня? – спросил он.

– Думаю, что мог бы, – ответил Цедрик. – Я силён, и потом, мне уже семь лет. Вы могли бы одной рукой опираться на палку, а другой – на меня. Дик говорит, что для семилетнего мальчика у меня достаточно хорошие мускулы.

Он сжал кулак и, согнув руку в локте, придвинул его к плечу, чтобы граф увидел мышцы, которые так расхваливал Дик. В эту минуту лицо Цедди было таким серьёзным и важным, что слуге пришлось опять уставиться на картину.

– Хорошо, – сказал граф, – попробуй.

Цедрик подал ему палку и стал помогать подняться с места. Обыкновенно эту обязанность исполнял слуга, и старик жестоко бранил его, чувствуя сильную боль. Вообще граф не был вежливым человеком, и очень часто лакеи, подходя к нему, дрожали от страха всем телом под своими блестящими ливреями.

Но в этот вечер он не бранился, хотя его нога жестоко болела. Граф решился воспользоваться услугами внука. Он медленно поднялся и положил руку на маленькое плечико, мужественно подставленное ему. Маленький лорд осторожно шагнул вперёд, глядя вниз на больную ногу деда.

– Ничего, опирайтесь на меня, – сказал он ободряющим тоном. – Я пойду очень медленно.

Граф решился на опыт. Если бы его поддерживал слуга, он меньше опирался бы на палку, чем на его руку. Между тем опыт должен был состоять в том, чтобы мальчик почувствовал тяжесть его тела. Маленькому лорду было действительно тяжело, и через несколько шагов его личико страшно раскраснелось, а сердце забилось очень быстро, но он напряг все силы, помня о своих мышцах и о похвалах Дика.

– Не бойтесь, опирайтесь на меня, – задыхаясь, прошептал он. – Я доведу вас, если… если… это не очень далеко.

До столовой было недалеко, но Цедрику показалось, что они идут бесконечно долго. Рука на его плече делалась всё тяжелее с каждым шагом. Личико мальчика краснело всё сильнее, дыхание становилось короче, но он и не подумал отказаться вести старика. Цедди напрягал свои детские мышцы, высоко держал голову и старался ободрить сильно хромавшего графа.

– Вам очень больно становиться на эту ногу? – спросил он. – Вы не пробовали класть её в горячую воду с горчицей? Мистер Гоббс ставил ногу в такую ванну. Вот, говорят, арника также очень помогает.

За стариком и мальчиком медленно шагала большая собака, за ней шёл высокий лакей. Несколько раз он с очень странным выражением смотрел на маленькую фигурку мальчика, который собирал все свои силы и так охотно и кротко выносил тяжесть руки графа. На лице старого лорда тоже появилось непривычное выражение, когда он взглянул на раскрасневшиеся щёчки Цедрика.

Наконец они вошли в столовую, и Цедрик увидел, что она очень велика и нарядна. Слуга, стоявший за креслом во главе стола, во все глаза смотрел на них.

Они подошли к стулу. Рука отпустила плечо Цедди, и граф уселся.

Цедрик вынул платок Дика и вытер лоб.

– Какой жаркий вечер, правда? – заметил он. – Может быть, вам приятно, чтобы топился камин, так как… так как у вас болит нога, но мне немножко жарко.

Он так боялся обидеть своего старого деда, ему так не хотелось дать ему понять, что поддерживать огонь в камине летом вряд ли нужно.

– Я думаю, ты устал, – сказал граф.

– О нет, – ответил маленький лорд. – Мне не было трудно, мне просто стало немножко жарко. Ведь летом всем бывает жарко.

И он очень сильно потёр ярким платком свои влажные кудри. Его стул стоял в другом конце стола, как раз напротив места деда. Это было кресло с гербом, сделанное для взрослого человека, и всё, что до сих пор видел Цедди, – большие комнаты с высокими потолками, массивная мебель, рослый слуга, большая собака, сам граф, – всё-всё было так велико, что мальчик почувствовал себя совсем крошечным. Но это его не смущало. Он и прежде никогда не считал себя ни большим, ни важным и охотно мирился с тем, что подавляло его.

Может быть, ещё никогда он не казался таким маленьким, как сидя на высоком кресле в конце стола. Несмотря на своё одиночество, граф жил пышно. Он любил обеденный ритуал и всегда обедал очень церемонно. Цедрик смотрел на него через стол, заставленный блестящим великолепным хрусталём и фарфором; то и другое ослепляло его, не привычного к роскоши. Посторонний человек, заглянув в столовую, улыбнулся бы при виде странной картины: в роскошной комнате прислуживали молчаливые ливрейные лакеи; канделябры горели ярко; серебро и фарфор блестели; на одном конце стола сидел суровый граф, а семилетний мальчик помещался против него.

Обед был всегда очень важным делом для графа и не менее серьёзным делом для повара, в особенности если его сиятельство оставался недоволен или не чувствовал аппетита. Но в этот вечер аппетит графа, казалось, стал лучше обыкновенного, может быть потому, что ему было о чём подумать кроме вкуса кушаний и соусов. Внук заставлял его задумываться. Дед всё время смотрел на мальчика через стол, сам говорил мало, но расспрашивал его.

Граф никогда не думал, чтобы рассказы ребёнка могли занять его. Между тем лорд Фаунтлерой изумлял и вместе с тем забавлял его. Кроме того, он помнил, как сильно опиралась его тяжёлая рука на детское плечо, испытывая мужество и терпение ребёнка. Старику было приятно, что внук не стал жаловаться и, по-видимому, ни на минуту не пожелал отказаться от предложенной им деду услуги.

– Скажите, вы не всегда носите вашу графскую корону? – почтительно спросил маленький лорд.

– Нет, – с суровой усмешкой ответил граф, – она мне не идёт.

– А вот мистер Гоббс уверял, что вы всегда бываете в ней, – заметил Цедди. – Впрочем, подумав, он сказал, что вы, вероятно, её снимаете, когда хотите надеть шляпу.

– Да, – ответил граф, – время от времени я её снимаю.

В это время один из лакеев отвернулся и кашлянул в руку.

Цедрик первым окончил обедать. Откинувшись на спинку кресла, он осмотрел столовую и сказал:

– Вы должны гордиться вашим домом. Он так хорош и красив. Я никогда не видывал ничего лучше. Впрочем, конечно, мне только семь лет, и я видел немногое.

– И ты думаешь, я должен гордиться им? – спросил граф.

– Я думаю, каждый гордился бы им, – ответил маленький лорд. – Если бы это был мой дом, я бы им гордился. И здесь всё так красиво. Парк, деревья! Они так хороши, и их листья так шелестят!

Тут он замолчал на мгновение и пристально посмотрел через стол.

– Это очень большой дом для двух людей, правда? – сказал он.

– Он достаточно велик для двоих, – ответил граф. – Ты находишь, что он слишком велик?

Маленький лорд не сразу ответил.

– Я только подумал, – сказал он наконец, – что, если в нём поселятся двое людей, не дружных между собой, им будет скучно.

– А как ты думаешь, я буду хорошим товарищем? – спросил граф.

– Да, – ответил Цедрик, – думаю, да. Мы с мистером Гоббсом были очень дружны. После Дорогой он был моим лучшим другом.

Косматые нависшие брови графа быстро сдвинулись.

– Кто это – Дорогая?

– Моя мама, – сказал маленький лорд негромким спокойным голосом.

Может быть, он немножко устал, так как приближалось время, в которое он ложился спать. После волнений последних дней Цедди не мог не устать, а чувство усталости навеяло на него сознание одиночества. Вдобавок он вспомнил, что в этот вечер не заснёт дома и что на него не взглянут любящие глаза его лучшего друга.

Действительно, мальчик и его мать всегда были друзьями. Он невольно думал о ней, и чем больше думал, тем меньше хотелось ему разговаривать. К концу обеда граф заметил на его лице лёгкую тень грусти. Но Цедрик мужественно сдерживался. Когда они пошли обратно в библиотеку, высокий лакей шёл по одну сторону своего господина, но рука графа опять опиралась на плечо внука, хотя теперь уже не так сильно.

Слуга ушёл. Они остались одни. Цедрик сел на ковёр перед камином подле Доугаля. Несколько минут он молча поглаживал уши собаки и смотрел на огонь.

Граф наблюдал за ним. Задумчивые глаза мальчика пристально глядели в камин, и он раза два слегка вздохнул. Граф всё время молчал.

– Фаунтлерой, – сказал он наконец, – о чём ты думаешь?

Маленький лорд поднял глаза и мужественно постарался улыбнуться.

– Я думал о Дорогой, – сказал он. – И… и, кажется, мне лучше встать и походить взад и вперёд по комнате.

Он действительно поднялся, засунул руки в карманчики и стал прогуливаться из угла в угол. Его глаза ярко блестели, он сильно сжимал губы, но не опускал головы и ходил твёрдым шагом. Доугаль лениво задвигался, посмотрел на него, потом встал и подошёл к ребёнку. Фаунтлерой вынул одну руку из кармана и положил её на голову собаки.

– Доугаль – славная собака, – сказал он. – Он мой друг. Он знает, что я чувствую.

– А что ты чувствуешь? – спросил граф.

Ему было не по себе при виде того, как маленький человек боролся с нахлынувшей на него тоской, но графу нравилось, что он старался твёрдо выносить печаль.

– Поди сюда, – сказал старик.

Фаунтлерой подошёл к деду.

– Я никогда ещё не уезжал из дома, – сказал мальчик. – Странно чувствуешь себя, когда приходится всю ночь провести в чужом замке вместо собственного дома. Но Дорогая не очень далеко от меня. Она сказала, чтобы я помнил это, и… и ведь мне уже семь лет… и я могу смотреть на её карточку.

Он опустил руку в карман и вынул маленький, обтянутый лиловым бархатом футляр.

– Вот футляр, – сказал мальчик. – Видите, нужно нажать пружину, тогда он открывается; карточка внутри.

Он совсем близко подошёл к большому креслу и прислонился к его ручке, а также к руке старика так доверчиво, точно дети всегда опирались на неё.

– Вот она, – сказал он, когда футляр открылся. Он с улыбкой поднял глаза.

Граф сдвинул брови; ему не хотелось видеть портрета, но он невольно посмотрел на него. Из футляра глянуло красивое, молодое лицо, похожее на лицо мальчика, который стоял подле его кресла.

– Тебе кажется, что ты очень её любишь? – спросил он.

– Да, – ответил маленький лорд кротко и вместе с тем твёрдо. – Да, я люблю её. Видите ли, мистер Гоббс был моим другом. Дик, Бриджет, Мэри и Микэль тоже мои друзья, но Дорогая самый мой близкий друг, и мы всегда всё говорим друг другу. Мой отец оставил её мне, чтобы я заботился о ней. Когда я вырасту, я буду работать и зарабатывать для неё деньги.

– А что ты думаешь делать? – спросил дед.

Маленький лорд соскользнул вниз на ковёр и уселся на нём, по-прежнему держа в руке открытый футляр. Несколько минут он, казалось, усиленно размышлял.

– Я думаю, что мог бы торговать вместе с мистером Гоббсом, – сказал он, – но мне хотелось бы стать президентом.

– Вместо этого мы пошлём тебя в палату лордов, – заметил дед.

– Хорошо, – ответил маленький лорд. – Если уж мне не удастся быть президентом и если это хорошее дело, мне всё равно. Торговать в бакалейной лавке иногда скучно.

Он долго сидел молча, пристально глядя в огонь, может быть, думая о том, кем он станет, когда вырастет.

Граф молчал. Он откинулся на спинку кресла и смотрел на мальчика. Множество странных, совершенно новых мыслей приходило в голову старого лорда. Доугаль растянулся и заснул, положив голову на громадные лапы.

Приблизительно через полчаса в библиотеку ввели Гавишема. Когда он вошёл, в большой комнате было тихо. Граф всё ещё сидел, прислонившись к спинке кресла. Завидев адвоката, он шевельнулся и осторожно поднял руку, точно останавливая его; по-видимому, он против воли сделал это движение. Расположившись на ковре подле большой собаки, лорд Фаунтлерой безмятежно спал, положив свою курчавую голову на руку.

Глава VI

Граф и его внук

На следующее утро маленький лорд (он не проснулся, когда его накануне отнесли в детскую) прежде всего услышал потрескивание дров в камине и шёпот двух голосов.

– Смотрите, Доусон, ничего не говорите ему, – сказал кто-то. – Он не знает, почему она не будет жить с ним в одном доме, и от него хотят скрыть это.

– Уж если его сиятельство приказал, – ответил другой голос, – придётся молчать. Но, простите меня, сударыня, я скажу по совести (а по совести может говорить всякий – и служанки, и не служанки), что жестоко было разлучить бедную прелестную женщину с её ребёнком. Какой он хорошенький, настоящий маленький лорд! Вчера вечером Джемс и Томас оба сказали, что они никогда не видывали мальчика с такими вежливыми манерами, такого участливого. По их словам, он, сидя за столом, разговаривал с графом, точно это был его лучший друг с ангельским характером, а не его сиятельство лорд, от криков которого подчас кровь стынет в жилах. И какой хорошенький! Вчера вечером меня и Джемса позвали в библиотеку и приказали отнести его в детскую. Право, я никогда не видывала ничего лучше этого мальчика с его невинным румяным личиком. Головкой он опирался на плечо Джемса, и его вьющиеся блестящие волосики так и рассыпались. Право, более милой, привлекательной картины вы никогда бы не увидели. И мне кажется, его сиятельство лорд заметил это, он посмотрел на мальчика и сказал Джемсу: «Смотрите не разбудите его».