скачать книгу бесплатно
***
Мой отец родился на Кавказе. Он для меня был даром свыше. Никогда за всю мою пятидесятилетнюю жизнь он не обидел меня ни словом, ни уж тем более делом. Из моей памяти не выходят отдельные истории, в которых отец был единственным, кто спасал, поддерживал и помогал. В моей семье всегда царил покой, мир и счастье. Спасибо моим родителям за это.
В Станице Наурская, в этих исторических местах, где раньше был маленький рай на земле, и началась его история. Это был край абрикосов, персиков и настоящего вина. Лидия Владимировна и Алексей Андреевич, тетя и дядя отца, были учителями, и в их доме была огромная библиотека с раритетными книгами. Дом и сад были великолепны.
Мама рассказывала, что лежа в саду среди тишины можно было услышать звук падающих на землю фруктов. Запах был неповторимый. Тут же, в саду, тётя варила варенье. В погребе было самое настоящее вино, которое в Чечне пили как воду. Мне не пришлось увидеть этот маленький рай на земле. В результате войны ни маме, ни папе больше не удалось туда поехать. Тётя умерла в одиночестве. Наверное, папа так и не простил себе это, но мы ничего не знали, что произошло, а когда узнали, то уже ехать было некуда. Что стало с домом, мы можем только догадываться. Родители планировали в пенсионном возрасте уехать туда на постоянное проживание, но война испортила все их планы и не дала возможности папе проститься с любимой тётей. О своем детстве папа рассказывал мало. Но некоторые факты мне всё же удалось из него выудить.
Отец родился в 1941 году. Станица Наурская в период войны была зоной постоянной бомбежки. Именно поэтому их семья уехала в Бурунские степи. Это была необжитая территория, где пасли скот. Для жизни там люди сооружали временное жилье – кошары. Так случилось, что мама его умерла рано, и воспитывали его тётя и дядя.
Когда отцу было 6 лет, они с мальчишками играли в противотанковом рву. Ров был глубокий, 5-6 метров и битком забит различной техникой и оружием. И всё, что мальчишкам нравилось, они оттуда тащили. Именно из-за этого погибло больше детей и подростков, чем в войну в Наурской, так как дети не умели обращаться с боеприпасами, и они часто взрывались. Следить за тем, что делают дети, у матерей ни времени, ни возможности не было. Они работали, так как мужчин было мало, война тому была причиной.
Играть с оружием отцу нравилось, но он признался, что шашку ему хотелось гораздо больше, чем ружье или пулемет. В душе и по рождению он был казаком. От рождения до смерти казак «нес шашку за плечами». Такое воспитание давало возможность держать человека в военной узде. Лучше для казака ничего не было. Ребенок знал, что это его судьба. Приходская школа, церковь и война.
***
Чрезмерная мнительность включает тревожные опасения, возникающие у человека по различным поводам. Мнительность мешала мне быть счастливой всю жизнь. Причины этого состояния также пришли из детства. Причины тому были так серьёзны и глубоки, что разобраться самостоятельно с ними я так и не смогла. Хороший и опытный психолог? Возможно, но такого еще нужно было найти. Когда родилась дочь, мои страхи молниеносно перекинулись и на нее. Я всегда больше всего боялась, что с Яной что-то случится.
Когда ей было 7 месяцев я, переодевая её, обратила внимание на то, что правая ножка не сгибалась полностью и казалась меньше, чем левая. В какой-то момент я всё же запаниковала. Муж был дома.
– Давай поедем в поликлинику, я что-то ничего не понимаю. Мне кажется, что одна ножка у неё короче! – с тревогой сказала я Андрею.
– Поехали, конечно, – сказал он. Он волновался за неё ещё больше меня. Рассматривал вечно на ней прыщики, пугал меня безо всякой причины. Но тут я испугалась и сама.
В очереди мы не стояли, я сказала, что мне срочно, и мы зашли в кабинет.
– Здравствуйте, посмотрите, пожалуйста, наши ножки. Мне кажется, что одна ножка у моего ребенка меньше, чем другая, – почти плача сказала я врачу. Врачу! Обратите внимание!
– Давайте посмотрим, – ответила врач и подошла к столику.
Она долго крутила её ножки из стороны в сторону, потом повернулась к медсестре:
– Инна Сергеевна, глянь-ка.
Я замерла.
– Ну, знаете, у неё ножка не на немного, а намного короче. Советую срочно обратиться к хирургу.
Я плохо помню, что происходило дальше. Схватила Янку и выбежала из кабинета. Андрей понял, что дело плохо, подхватил меня под руку.
– Едем к хирургу в Протвино, – крикнула я
В Протвино к хирургу была большая очередь. Но когда люди увидели моё заплаканное и перекошенное от страха лицо, никто даже и не подумал на меня кричать за то, что я прорвалась без очереди.
Забежав в кабинет без приглашения, я с порога закричала:
– Посмотрите, пожалуйста, меня к Вам направили, ножка одна короче другой у моей дочки
Моя речь была сбивчивой, я глотала слова и расставляла их как попало.
Хирург, молодой и приятный мужчина, глянул на меня, как на больную.
– Кладите ребенка, – спокойно сказал он мне.
Я положила её на пеленальный врачебный столик и снова заплакала.
Врач несколько минут крутил Янкины ножки, переворачивал, ставил, раскладывал её, как лягушонка.
– Какая дура Вашей дочери поставила такой диагноз? – услышала я слова врача.
Я опешила.
– Педиатр в Кременках.
– Всё у Вашей красавицы прекрасно. Эти чудесные ноги будут ещё ходить по подиуму!
Это были пророческие слова. По подиумам Яна прошагала не один десяток километров.
Тульская область 1974 год
Меня и родителей по-прежнему разделяли тысячи километров. В то время было чудом, если я не болела месяц подряд. В такие дни я радовалась и надеялась, что болезнь отступила. Ни мама, ни отец не видели и половины моих мучений. Их видела только бабуля. Бабуля часто плакала в спаленке и просила у иконы, чтобы Бог мне даровал выздоровление. Иногда я делала вид, что не замечаю. А иногда спрашивала, почему бабуля плачет, она вытирала слёзы и говорила: «Это от молитвы. Все хорошо».
Однажды бабушка сказала: «Мы с тобой завтра едем в одно место. Едем очень рано, в 4 часа утра. Так что нужно лечь спать пораньше».
Я легла спать, но уснуть долго не могла. Мне было очень интересно, куда бабушка меня повезет в 4 утра. Наутро всё стало ясно. Мы ехали в церковь. Мы пришли на автовокзал, и зашли к нашей родственнице, которая жила неподалёку. Она была очень набожной женщиной. В доме у неё мне не понравилось. Квартира располагалась в каком-то подвале у автостанции, дома пахло неприятно, горели везде свечи, было много детей. Я хотела поскорее сесть в автобус и уехать отсюда. Эта женщина поехала с нами и учила бабушку, что нужно сделать и как. Я очень хорошо помню эту церковь, она была маленькая и очень красивая. Мы выстояли всю службу, нас причастили, и мы поехали домой.
Через два дня случилось то, что спасло мне жизнь – от мамы пришла телеграмма. В ней сообщалось, что они решили меня забрать к себе, и это не обсуждается. Когда мама приехала, бабушка закатила такую истерику, что я запомнила даже слова, которые она говорила маме.
– Ты хочешь её угробить! – кричала бабуля. – Она там не выживет.
– Я просто хочу забрать дочь с собой, чтобы она жила с матерью.
– Там 50 градусов мороза! – не унималась бабуля.
Мама еле успокоила бабушку, но та только сделала вид. Ночью я слышала, как она молилась и плакала. Она просила Бога, чтобы он мне помог. Бог услышал бабушкины молитвы.
Я поняла только спустя много лет, что значил тот мой поход в церковь с бабушкой. Если бы этого не было, не было бы и меня.
Магаданская область 1974 год
Я тоскливо смотрела на дверь еле-еле движущегося автобуса. Мы ехали уже часов 12. За окном был один и тот же пейзаж: карликовые деревья, иногда горы. Я сидела и ужасалась тому, куда меня везут и что со мной там будет. Тоска от разрыва с бабушкой сидела где-то около горла и душила. Теперь я уже не хотела жить с родителями. Мне хотелось вернуться назад, в родной Ефремов. Я хотела идти в свой 6 класс, в свою школу. Я боялась нового коллектива, новых учителей. Предчувствия меня не обманули. Меня не приняли ни одноклассники, ни учителя. Я помню себя бледной забитой девочкой с очень длинной косой и спущенными колготками. Они были красивые и новые, но, видимо, не моего размера. Первый мой урок в новой школе был физкультура. Я зашла в спортивный зал, все посмотрели на мои колготки и засмеялись. Так родились комплексы. Как только я приехала на Север, я продолжила свою ефремовскую эпопею болячек. Болезнь возобновилась с новой силой. Теперь уже и родители видели, как я страдаю. Мама сильно переживала. Я видела это, и мне становилось ещё хуже. Ко всему тому, климат Колымы явно был перебором для моих легких.
Колыма. «Тому, кто здесь не был, тем нас не понять». Так звучат строки из песни, которые врезаются в память навсегда. Красоту этого края трудно описать словами, это нужно видеть. Мои родители приехали туда в 1973 году. Чуть раньше, в 1971 году было официально начато возведение посёлка гидростроителей Синегорье. Торжественное перекрытие Колымы было произведено 20 сентября 1979 года, вода пропускалась через ещё не достроенный к тому моменту временный водосброс. Я со своими друзьями присутствовала на этом празднике. Тогда я уже училась в 9 классе. Будучи, в принципе ещё ребенком, ощущала всей своей сущностью причастной себя к великому событию того дня. Это было незабываемо.
Невозможно было забыть и то, что у нас в доме постоянно были гости. Я любила, когда они приезжали. В доме царила атмосфера праздника. Мама пекла вкусные пироги и готовила всякую вкуснятину. Однажды в нашем доме за столом собралось много гостей, они культурно общались и веселились. Вдруг из зала вышел огромный человек с обильной черной бородой, посмотрел на меня и спросил у мамы.
– Лида, а что с твоей дочерью?
– Не знаю, болеет она сильно, что-то с бронхами, говорят врачи.
– Нет, дорогая, твоя дочь – это моя больная.
Маме стало плохо. Дядька с бородой был самый известный «лёгочник» в округе. Он был заведующим отделения в туберкулезной больнице поселка Дебин.
Уже через неделю меня отвезли на обследование в Дебин, посёлок городского типа на левом берегу Колымы в Ягоднинском районе Магаданской области, в 60 километрах от Синегорья. Там я и осталась надолго. Это были трудные месяцы лечения. Я чувствовала себя плохо и физически, и морально.
…В палате было тихо. От мысли, что сейчас за мной придут, становилось страшно. Мои соседки по палате куда-то все вышли: кто прогуляться по больничным коридорам, кто к приехавшим родственникам, кто и на улицу, подышать свежим воздухом. Я устала от больницы. Шел четвертый месяц пребывания в стационаре. Дни тянулись медленно. Я была как маленький затравленный зверёк, оторвавшийся от бабушки и не приставший к родителям. Я понимала, что меня хотят вылечить, но страх нахождения тут, в другом городе за много километров от мамы и еще дальше от бабушки, меня съедал. Я стала заражаться от своего же страха.
Это был День Сурка. Каждое утро я просыпалась, умывалась и шла есть невкусную больничную пищу. Заставляли съедать всё, так как таблетки нужно было пить после еды. После этого я шла к стенду возле ординаторской и брала свой пузырёк с приготовленными на утро таблетками. Иногда они не вмещались в один пузырек, и медсестра ставила мне их два. Я пила утром приблизительно 20-25 таблеток. В обед столько же и вечером чуть меньше, зато на ночь были ещё и уколы. Но самая страшная и неприятная процедура – «заливка». Процедуру делал сам Дядька с бородой, заведующий отделением, впоследствии, названный моим крёстным отцом за то, что вытащил меня заново на свет божий. Мне что-то заливали через нос в лёгкие. Для этого через ноздри проталкивали трубки. Это было противно и очень больно. Дни, когда эту процедуру не делали? были для меня счастливыми. И именно в такие дни отец был со мной рядом. Через день он мотался при своей занятости ко мне, чтобы приободрить меня и привести что-то вкусное, приготовленное мамой. Мы сидели в больничном коридоре и разговаривали, он даже умудрялся находить время, чтобы объяснять мне темы по алгебре, которые я боялась пропустить в школе. Его приезд был всегда праздником. Иногда они приезжали вместе с мамой, тогда мне было хуже, я не хотела, чтобы они уезжали обратно и плакала.
Калужская область 2013 год
Вам когда-нибудь было действительно страшно за близких? Это ужасное чувство. Оно не поддается описанию. Новость, услышанная от дочери, поставила меня в безысходное положение и кинула в глубокую пропасть страха и ужаса.
Мы сидели с дочкой на диване, она плакала. Телефон звонил без остановки. Мы обе были под впечатлением от возникшей ситуации.
– Яна, ответь! – сказала я, не выдержав этого бесконечного звона.
Она выключила звук, но светящийся дисплей меня раздражал.
– Ты не можешь не отвечать ему вечно!
– А что я скажу?
– Правду!
– И что? Расставаться? – слезы лились по её щекам.
А моё сердце хотело выпрыгнуть от боли, которую я испытывала, глядя не неё.
Я собралась с силами и попыталась как-то вяло защитить ее парня, с которым она только что начала встречаться. В исходе событий я была уверена на сто процентов. Зная современную молодежь, в чудеса верить было трудно. Кому нужны проблемы, да ещё и такие! Я почти смирилась с мыслью, что удар от расставания будет ещё сильнее, чем от диагноза. Забирать её надо из Москвы, домой. Пусть будет тут, со мной. Что-то придумаем, как-то выкарабкаемся.
Но чем больше до меня доходила правда, тем меньше я была уверена в благополучном исходе. Я всегда была мнительной, тысячу раз ставила себе страшные диагнозы и жила с этим. Но что касалось дочери, то я теряла самообладание сразу, если что-то у нее шло не так. Это был удар. Я старалась делать вид, что я в порядке и принимаю правильные решения, ищу выход из этой страшной ситуации, но это было только у неё на глазах. Когда она уезжала в Москву, я забывала, что нужно есть, спать, я делала только одно – ревела. Я не спала ночами, не могла. Я довела себя до того, что засыпала на переменах в классе. В школе я ни с кем не общалась. Единицы знали, что что-то случилось и только потому, что приходилось несколько раз отпрашиваться, да и подробности я тоже никому не говорила.
Я ходила как тень. Подойти и прямо спросить, что со мной, никто так и не осмелился.
Прикинув сумму, которая мне нужна на лечение дочери, я поняла, что пропала. Таких денег у меня не было. Крайние меры – оформление кредита. Я была готова взять кредит на любую сумму. Помощь от родственников и друзей могла бы быть кстати.
И тогда я в первый раз обратилась к директору. Было неудобно, стыдно и непривычно. Директор явно не прислушивался к сути моей проблемы. Я это сразу поняла.
– Вы не хуже меня знаете, что у школы нет ни копейки – оформляйте кредит, – небрежно бросил он.
– Я знаю, но может, есть какой-то фонд, помогающий постоянным сотрудникам в тяжелых ситуациях, профсоюз, или ещё что-то?
Я чувствовала себя ужасно: голос дрожал, руки тряслись, как будто я совершала преступление.
– Я ничем не могу Вам помочь. Оформите кредит, – повторил директор.
Нет, я не обиделась. Я была в прострации.
Пробормотав: «Дай Бог, чтобы вас не коснулось», я вышла из кабинета.
Магаданская область 1977 год
Люди с плохим характером в жизни мне встречались часто. В Синегорье я подружилась с девочкой, её звали Наталья. Мы стали лучшими подругами, но у неё был странный и жестокий характер: необоснованные приступы гнева, постоянный психоз, элементы садизма. Все это серьезно омрачало нашу с ней дружбу. После каждого из таких приступов она плакала, просила прощения, но тут же через некоторое время всё повторялось. Ей доставляло наслаждение издеваться надо мной. Мне кажется, что в такие моменты она даже не могла себя контролировать. Зато когда она была в норме, нам было очень весело и интересно вместе. Прекратить дружбу я не осмелилась, так и мучилась до 9 класса. Одной из нехороших черт моей подруги была зависть. Мама у меня была моложе Наташкиной мамы лет на 10. Маме по блату откуда-то из-за границы привозили одежду. Когда я показывала Наташке обновку, она тут же просила меня взять её у мамы и дать ей поносить. Как-то раз мы основательно попались, мама узнала и очень ругала меня, так что больше я ничего Наташке не давала. Это стало причиной новых осложнений в наших отношениях.
Дружить с кем-то ещё Наталья мне не позволяла. Особенно она ревновала меня к Регине. Регина была очень милой и красивой девочкой, у меня с ней было много общего. Жили мы с ней в одном подъезде. Наталья после того, как увидела, что мы стали много проводить время вместе, закатила нам обеим такой скандал, что Регина испугалась и начала обходить меня стороной.
Когда я уже была взрослой, то узнала, что у мамы моей подруги были серьезные проблемы с психикой. Видимо, это передалось Наташе. Я ее простила.
Однажды зимним утром мы весело бежали в школу, был небольшой для Синегорья морозец, всего – 42 градуса. Я в последний момент надела модные сапоги, хотя мама мне говорила, что нужно надеть «прощай, молодость». Я её не послушала.
Момент, когда я упала, и на меня завалились все мои подружки, я помню, зато потом всё в моем сознании было очень смутно. Самое яркое впечатление – звёзды в глазах. То, что я сломала ногу, я не поняла, так как потеряла сознание. Очнувшись, я встала и пошла, но нога почему-то раздвоилась. Я испугалась.
– Девочки, у меня что-то с ногой, – испуганно сказала я.
– Подвернула, – ответили подруги. Они вставали, отряхивали снег и громко смеялись.
– Нет, что-то не то, она раздваивается.
Я начала паниковать. Наталья кричала:
– Ну, мы идем в школу или нет? У нас география первая. Учителя географии мы ненавидели и жутко боялись.
– Наташ, я не могу, – расплакалась я.
Тут подруга поняла, что я не шучу и сама испугалась.
– Что делать? – спросила с ужасом в голосе Наталья.
– Беги за родителями, – сказала я.
Наталья побежала ко мне домой. Через минуты три я увидела бегущего ко мне отца. Он был напуган, схватил меня и стал спрашивать, как я упала и что со мной. Машины не было. До скорой мы не дозвонились. Я замерзала. Тогда отец взял меня на руки и понёс сам в больницу. Больница стояла практически на реке, в километре от нашего дома. Всю дорогу отец нёс меня на руках. Я ревела в больнице всё время. Нет, меня не пугали жуткие переломы обеих костей, меня пугало то, что меня не будет на новогоднем вечере в школе. Было 16 декабря 1977 года.
Пропуски уроков и плохое отношение ко мне в классе стало причиной того, что я даже радовалась, когда оставалась дома. Три месяца я не была в школе. Когда же вновь вернулась, в журнале у себя увидела ряд двоек по математике. За каждый пропущенный урок стояли не буквы «н», а отметки «2». Так родилась моя «любовь» к математике. Учитель Запорожская была старой девой. Учеников она ненавидела. Мой отец был в дружеских отношениях с директором нашей школы Олегом Алексеевичем. К нему он и обратился, чтобы узнать, почему больному ребенку учитель ставит отметки «2». Директор вызвал Запорожскую и отчитал по полной программе. Так родилась её «любовь» ко мне. С той поры отметка «пять» мне могла только сниться. Те, кто списывал у меня контрольные, получали «5», мне же она ставила абсолютно несуществующую в СССР отметку «4+».
И только один раз мне её стало действительно жалко, когда я увидела её одну, прогуливающуюся по направлению к реке. Я, будучи ещё в принципе ребенком, поняла, что она абсолютно одинока.
Несмотря на проблемы в школе и моё самочувствие, я была почти счастлива. Только тоска по бабуле наступала мне на горло и душила. Я часто плакала, когда оставалась одна. Тяжело было привыкать к новой жизни. Но с другой стороны я была безумно рада, что теперь я жила с родителями.
После того, как я пролежала в туберкулезном диспансере четыре месяца, я обзавелась друзьями и подругами. У нас образовалась отличная компания, и мы каждый вечер гуляли. Это было очень интересное время, время первой детской любви и взросления. Первая любовь запоминается на всю жизнь. Мою первую любовь звали Юра Нехороших. Фамилию он оправдывал на все сто процентов. Его поведением ужасались учителя, ученики получали подзатыльники, и от неразделенной любви страдали девчонки. В нашей компании он не был, меня не замечал в принципе. Мне казалось, что поначалу он стеснялся меня и презирал. Его друзья знали о моих чувствах к нему, и, разумеется, делились с ним новостями о моих страданиях. Он меня избегал, иногда жестоко дразнил. К девятому классу я стала совсем другой – модной, уверенной в себе девушкой, и он соизволил обратить на меня внимание. Но тогда мне это было уже ни к чему.
Любимым местом наших прогулок была речка Колыма. В любое время года там невероятно красиво. Я поняла, почему наш поселок назвали Синегорье. Снег действительно казался синим на солнце, а сугробы поднимались выше человеческого роста. Тайга поражала своей красотой. Летом мы ходили далеко от дома, собирали ягоды и грибы. Белые грибы были размером с голову моей сестрёнки. Я помню, что родители однажды даже фотографа брали с собой, чтобы запечатлеть эту красоту. Это было волшебное место, для меня оно таковым и осталось навсегда.
Больше пятнадцати лет Синегорье строился и расширялся, пик расцвета пришелся на 1989 год. Тогда, согласно переписи населения, в поселке проживало почти 12 тысяч человек, хотя сам населенный пункт был рассчитан на 10 тысяч.
С началом 90-х годов прошлого века из Синегорья начался массовый отток жителей. Сегодня в поселке живут немногим более двух тысяч человек. Больше половины домов пустуют. Когда я смотрю на фотографии сегодняшнего моего, так горячо любимого поселка, становится жутко. В комментариях к фото в социальных сетях можно прочитать такие слова: «Когда едешь по центральной улице, то справа идет жизнь и играют дети на площадках, а слева – пустыми глазницами окон зияют брошенные дома».
Поселок Заречный 1980 год
