скачать книгу бесплатно
Теперь он ехал на дачу один, в полупустом запоздалом автобусе. Водитель был тоже чем-то раздражен и гнал машину рывками. Один раз Кузьма Сергеевич, задумавшись, чуть не упал на повороте в проход между сиденьями.
Карандаш, задержавшись на клетке кроссворда, порвал газету.
Рассказ Лескова, пять букв. Первая «З». «Зверь» или «Загон», наверное. Скорее всего, «Загон».
Да, загон, – по всему теперь выходило, что так.
2
Проснулся Кузьма Сергеевич рано. Не потому, что боялся проспать – давно прошло время, когда только будильник и поднимал, теперь, ближе к завершению, долго спать просто не получалось. Сон торопливо уходил еще до восхода солнца, словно Томилину жалко уже было растрачивать жизнь на кроватную лежку. Только и это было не так: во сне он был моложе, сильнее, рядом жила Аня, ему звонили с работы и срочно просили выйти, без него, мол, никак.
Но стоило открыть глаза, и вот они – темнота и одиночество. И все, больше уже не уснешь.
И на этот раз так случилось. Ворохнулся Кузьма Сергеевич на старом дачном диване, наткнулся боком на вылезшую пружину, почувствовал утреннюю прохладу.
И затосковал.
Но потом услышал – кто-то ходит, там, снаружи, рядом с дачей. И не по тропинке ходит, по грядкам – слышно, ломается что-то, хрустит. Ах, ты…
На человека Кузьма Сергеевич как-то сразу не подумал, – кто попрется воровать капусту в такую рань, а вот на собак соседских, на кошек, погрешил. Вон, Шарик у Огаркова, – бродит, как балбес, по участкам, грядка-не грядка – ему все равно. Сам Огарков тронутый, и пес у него такой же. Вымахал ростом с теленка, а толку? Одна радость – не злобный, не рычит даже. Выйти, пугнуть, что ли?
Около дачи раздался кашель.
Это уже хуже. Ни Шарик, ни вообще какой-нибудь бобик или мурка так не кашляют. И не матерятся после этого глухо.
Может, это Максимка, сторож? А чего ему на томилинском участке делать, да еще в такую рань? Надо капусты – ему и так любой даст. Нет, тут дело посерьезнее.
Включить свет, спугнуть вора? Так он еще раз придет, не каждый день на дачах теперь ночуют, не май месяц уже. А если он там не один? Крикнуть, на помощь позвать? Максимка дрыхнет, поди.
Томилин взял с полки секатор и, рывком сбросив крючок с петли, резко отворил дверь.
Человек был один. В свете уличной лампочки, болтающейся на столбе, его фигура казалась рыхлым серым пятном. Еще склонившись над грядкой с цветами, он оглянулся на Томилина, и Кузьма Сергеевич увидел небритое, оплывшее лицо и маленькие злые глаза. Ну, конечно, алкаш. Бомж. Такого пугни, он и обделается.
– Ты чего? – неожиданно и нагло спросил вор, – пошел на …, старик, понял?
В руке у него мутнела охапка астр. Грядка была почти голой.
– Да вы…, да ты…, – замешкался Томилин, – да это же мои цветы, наши… А ну положи!
Небритый мужик выпрямился, усмехнулся:
– Сказал же, иди… Заорешь, яйца вырву. Деньги есть у тебя?
И пошел на Томилина.
Потом молоденькая курносенькая кукольная следовательша все допытывалась: прямо так и пошел? Бомжи – они, как правило, пугливые, слабые, даром, что спившиеся.
– Но собак же они едят, – вспомнил прочитанное где-то Кузьма Сергеевич.
– Кого? – не поняла следовательша.
– Ну, собак. Бродячих. Поймают, убьют и едят.
– Это вы к чему? – следовательша хотела, наверное, поговорить душевно, а он о такой мерзости. Томилин вздохнул:
– А это я к тому, что с собаками-то они смелые. Со слабыми смелые. Вот и я для него был… как старая слабая собака…
…Кузьма Сергеевич немного попятился к двери, Но и бомж, сделав пару шагов, остановился. Да в принципе, не такой уж он и бомж был, крепкий еще. Зачем ему цветы-то? Может, тоже для внучки? – мелькнула теплая, но глупая мысль. (Потом следовальша объяснила – перед первым сентября алкаши дачи именно на цветы обирают, любой букет в этот день – в цене). Бомж хрипло хохотнул:
– Деньги есть, говорю, оглох?
– Цветы отдай, – неожиданно твердо сказал Томилин.
– Чего? – бомж опять хохотнул, – Жалко тебе?
Жалко… Жалко было Машку, Анюту, себя, жалко было прожитой жизни, в которой, бывало, его решающего слова ждал целый завод, а теперь даже бомж этот ни во что не ставит, не боится, ноги вытирает свои грязные.
Да, и у этого бомжа наверняка была своя жизнь, может быть, даже в начале самом удачная, счастливая. Но потом повело его под откос, дотащило до ненависти, злобы. Может быть, судьба поступила верно. Но зачем, почему в это темное еще утро что-то свело их именно с Томилиным? И почему именно сейчас, в пору, когда в жизни и осталось-то всего – спокойно досмотреть, дочувствовать мир, дорадоваться ему – не всему, конечно, но хотя бы небольшим, светлым крупицам…
Нужно было что-то делать, но что? Судя по всему, удирать вор не собирался, даже вот о деньгах речь завел. Не боится. Конечно, видит, дачка бедная. Старичок один ночует, соседей, как назло, нет…
– Максимка! – громко закричал Томилин. Может, не спит сторож? – Люди добрые, вор!
Людей не было.
Где-то, проснувшись, залаяла собака. Не Шарик, конечно.
– Не ори!, – неожиданно заскулил бомж, – да заткнись ты!
Он, скинув астры, бросился на Кузьму Сергеевича с вытянутой растопыренной пятерней, целясь в лицо. Наверное, хотел заткнуть Томилину рот.
Пятерня была грязной и, наверное, липкой.
Глаза небритого мужика заилились злобой.
– Не ори! – зарычал он, уже касаясь пальцами томилинского лица, – Не ори, сука! Убью! Убью, слышишь?
И пошел на Томилина, буквально повалился на него.
Кузьма Сергеевич выставил перед собой секатор…
3.
В садоводческом обществе «Огонек» случившееся обсуждали бурно. Сильно досталось проспавшему происшествие Максимке – надо же было найти крайнего, но при этом все понимали, что сторожить тут за тысячу рублей в месяц только беженец-таджик и согласится, а уйдет Максимка, обидится, дачи и вовсе без пригляда останутся.
Вообще-то невысокого, похожего на мальчишку-подростка пятидесятилетнего беженца-таджика, звали Мухсином. Появился он в «Огоньке» незаметно: кому-то помог дачку подремонтировать, кому-то забор поставил, да так и остался на все лето здесь на подхвате. Ночевал у тех, на кого подрабатывал. Сначала, конечно, боялись, что он пориворовывать начнет, но ничего такого не случалось, разве что помидоры- огурцы он брал с грядок, и то понемногу.
Председатель товарищества Антон Иванович Корытин, заприметив новичка, поначалу явного внимания на него не обращал, присматривался. («Присматриваться» Корытин вообще любил, еще со времен аппаратно-руководящей работы. Людям, как он считал, сходу только дураки доверяют, да и после верить до конца никому не стоит.).
Потом он попросил таджика помочь подновить опалубку у дачного домика. Таджик помог (точнее, сам все и сделал), Корытин вручил ему за работу полведра огурцов и расспросил о жизни.
Так решили выделить Мухсину пустующий домик, небольшой участок и назначить сторожем с окладом в тысячу рублей и постоянным проживанием.
– Живи, Максимка, – напутствовал его Антон Иванович (любил он прозвища подчиненным давать), – Живи честно, и люди тебя не бросят.
В душе Корытин был большим прозаиком и даже писал книгу воспоминаний.
Происшествие на томилинском участке встревожило его весьма серьезно. С одной стороны смерть бомжа – обществу, как ни крути, во благо: узнают о ней такие же вот прощелыги, сюда лишний раз не заглянут. А с другой – зачем ему лично, Антону Ивановичу, такая известность? Уже вон из городской администрации знакомые звонили: чего это, мол, у тебя на хозяйстве ерунда всякая творится? Воры по участкам разгуливают, пенсионеры, чуть что, за ножи хватаются. Потерял нюх товарищ Корытин, а ведь надеется еще в какое-нибудь креслице вернуться. Надеется, так ведь?
Кто б ни надеялся… Почитай, всю жизнь отдал Антон Иванович руководящей работе, среднеруководящей, конечно, ну, так не всем в Москву метить. Зато застой пережил, и перестройку, и перепойку ельцинскую. А сгорел на бабе – главной бухгалтерше. Она, стерва, не только «камасутру» ему в кабинете демонстрировала, но еще и бумаги на подпись ловко подсовывала. Стерва – иначе и не скажешь.
Моральная сторона дела Корытина не трогала. Не времена КПСС на дворе, за любовниц нынче разве что не хвалят в открытую. И жену он не боялся, это ей, страшненькой, страшится надо, чтобы на улице в дерьме не оказаться. А вот материальных претензий к Антону Ивановичу тогда оказалось побольше…
Теперь вот – история эта. Сколько раз предлагали Корытину дачку, а то и коттедж в месте попрестижнее, поспокойнее! Он, дурак, отказывался: привык уже к «Огоньку», да и подглядывать вокруг некому. Опять же – не успел на пенсию выйти – в председатели возвели. Пусть хоть так, а на людях.
Дача у Корытина была добротной, справной. Успел отстроится в свое время. Хоть круглый год живи – печь, сауна есть, мебель какая-никакая. Да и прибыток даже в такой должности имеется. С недавних пор, как разрешили в пригородных дачах прописываться, зачастили в «Огонек» солидные покупатели – земля она всегда в цене, обещают сюда даже газ подвести, воду. Жаль, правда – пенсионеры здешние участки продавать не спешат, не уговоришь. А если удавалось уговорить, в накладе Антон Иванович не оставался, новые хозяева благодарили. Вот и томилинскую халупу можно уже кому-нибудь сбагрить, не посадят старика, так он все равно тут уже копаться не будет, совесть дурака заест, воспоминания дурные. Странный он, Томилин этот. Тоже в прежней жизни не последним человеком был, а жизнь так и не обустроил, о себе да о детях не позаботился. Таких людей Корытин презирал, хотя и не в открытую: мало ли что случится, а вдруг и эта отыгранная шашка в дамки выйдет? Теперь-то, конечно, не прыгнуть старику, – сам себя, считай, пырнул, не подумав…
Залаяла Ладка – принесло, значит, кого-то. Глянул Корытин в окно – так и есть, Томилин идет, только младший. Ладно, пусть постоит, подождет немного…
Еще будучи руководителем, любил Антон Иванович посетителей немного попридержать в приемной, дать им помаяться. А потом еще и кабинете в кресло глубокое усадить, чтобы колени – до головы. С одной стороны мягкое кресло – уважение. А с другой – как тут гонор-то показывать, когда сидишь закорюкой? Можно еще чаю предложить, чтобы посетителю и вовсе изгибаться, привставать пришлось, чтобы до чашки дотянуться. Тут у любого спесь спадет…
Андрей Томилин, как выяснилось, заявился с просьбой (а с чем же еще?). Дескать, характеристику бы отцу выдать, мнение соседей садоводов о его проступке. Мол, воровство-то дачников замучило…
– О проступке, говоришь? – медленно начал Корытин, снова чувствуя просыпающегося в себе великого прозаика, – Да какой уж тут проступок, Аркадий Кузьмич, – преступление. Убил ведь он человека-то. Пусть не специально, а убил. За такое в Китае знаешь, сколько бы дали? Может, и расстреляли бы… Ну ладно, ты не парься. Посоветуемся с народом, подумаем. И ты подумай. У нас вот дорогу к обществу подладить надо, смекаешь? Коммерсант ведь, и не последний в городе, я слышал…
Глава вторая
1
Осень Борис Рыжиков не любил, он ее даже боялся. Приедешь на дачу – все уныло, пусто, сыростью веет.
И на душе так же.
Еще несколько месяцев назад, когда жили они с Ленкой дружно и в достатке, хоть сентябрь, хоть февраль стылый – было Рыжикову все равно: жизнь идет, продукты в холодильнике есть, дети накормлены и одеты. Рухнуло все, как водится, в одночасье: грянул кризис, на автобазе произвели сокращение, и стал он, инженер по технике безопасности Борис Рыжиков, безработным и безденежным, аккурат за месяц до ленкиного дня рождения. Как они, бывало, его, этот день рождения отмечали! Не жалел Боря для супруги денег и фантазии: то в сауну гостей созовут, то на турбазу, – весело было, красиво. И ведь не то, что бы всегда так жили, в роскоши и тогда не купались, не до того, но ведь и не бедствовали, хотя и не откладывали ничего.
А тут – одно к одному: заболел Яшка – младший, помыкались с ним вдосталь, походили по врачам да знахарям, потом Генка – старший чуть в тюрьму не угодил. В довершение всего и Ленкина контора зарплату научилась задерживать.
Короче говоря, денег в доме не стало.
Сначала из холодильника исчезла колбаса, потом – сметана, мясо хорошее. Покупали все больше суповые наборы-обрезки, да макароны с дешевыми крупами. На дачу – и ту стали ездить реже, на автобус тоже с копейками в кармане не сядешь, тем более всей семьей.
Правда, Борис дачу не бросал, как Ленка ни ныла. Не было денег – шел пешком: три километра – не в тягость. Приходил, копался на грядках, поливал, полол – тут и отвлекался от мыслей тягостных. Есть еще живое, растет, тянется.
Отвлекался…
На Ленкин день рождения принес он ей с дачи букет цветов. Принес, поздравил, а она, наивная, все подарка ждала, все на чудо надеялась. Не дождалась, посмотрела на мужа грустно, к столу пригласила. А за столом – тоже не Бог весть что: сельдь под шубой, картошка с котлетами. Выпили. Ленка бокал осушила, да и бросила:
– Не мужик ты, Боря. Во всех отношениях. И я даже не о сегодняшнем дне говорю. Ты вроде и по профессии – инженер по технике. Только техники такой давно нет – безопасности! А в другой ты не разбираешься.
И как-то быстро все у них кончилось.
После развода Борис вернулся к матери, но и там несладко жилось: на одну пенсию вдвоем не раскатаешься. Пробовал Рыжиков найти работу, но все как-то не ладилось, везде обещаниями кормили, а то и просто кидали: попашешь на них с месяц, а там тебе и говорят: «Не подошли вы нам, товарищ».
И все. Права, наверное, была Ленка.
Одно спасение, одна отрада оставалась – дача. Приходил сюда Борис, оглядывал свои грядки, здоровался с соседом – Кузьмою Сергеевичем, и работал себе потихоньку.
Вроде как и у него есть занятие. И он нужен. Но это только – до осени. До первого снега. А там – что?
Однажды в поисках работы обратился Рыжиков за помощью к председателю товарищества Антону Ивановичу. Когда-то, недолго правда, Корытин у них на автобазе парторгом работал. Может, и сейчас посоветует чего.
Антон Иванович Бориса, конечно, не вспомнил. Но помочь обещал:
– Чем могу, знаете ли… А дачка-то у вас где? Рядом с Томилиным, кажется?
Рядом с Томилиным, да уж. И вот теперь, когда придя на участок, услышал Рыжиков о разыгравшейся там трагедии, стало ему от осени и от жизни еще тревожнее.
Бывает такое у человека: найдет он себе заветный уголок на земле, откуда невзгод и слякоти бытия, вроде, не видно, найдет, и прячется там в трудные минуты, успокаивая душу. И хорошо, покойно там душе. И кажется, что никогда сюда не войдет ничего плохого, суетного.
Но оно появляется, приходит. От жизни не спрятаться.
2
На улице дворник ругался с водителем неказистого «Москвичка», которого неизвестно каким ветром занесло к городской администрации. «Москвичков» -то этих и на всем земном шаре, наверное, с пяток осталось, а вот поди ж ты – именно сюда ему понадобилось. Дворник знал, на кого нападать и зачем – махал руками, даже метлой грозил – видимо, прогонял. А водитель – долговязый, длинный, в болотного цвета обветшалом плаще (тоже раритет), суетно оправдывался, а, может, спрашивал чего-то.
Зря спрашивал. Михалыч – он знает, кому отвечать, а кого послать подальше.
Игорь Павлович отошел от окна, улыбнулся. В их семье первым был даже не «Москвичок» – мотоцикл «Иж-Юпитер» с коляской. Благо, жили на окраине города – можно было и на рыбалку ездить, и за картошкой по селам. В сам город отец выбираться на мотоцикле не любил, стеснялся, наверное.
Резкий телефонный звонок нарушил тишину. Ну вот, кто-то еще с утра пораньше на работу явился. Ладно, ему, Карпову, не спать положено – мэр города все-таки. А это, интересно кто? Уж наверняка не водитель «Москвичка» с жалобой на дворника.
Ранние утренние звонки Игорь Павлович не жаловал, радостного в них, как правило, было мало, обычно за ночь что-нибудь нехорошее в городе случалось, будто стоило ему, хозяину, сомкнуть глаза, и гадость всякая тут же пробуждалась.
– Палыч! – раздалось в трубке, – тут у рынка опять хрень намечается.
Так с мэром мог разговаривать только один человек – Славка Логинов, отчаянный и верный друг детства, а нынче – начальник городской милиции.
– Что за хрень? – в тон Славке ответил мэр, немного даже этому радуясь – не с каждым вот так просто отведешь душу.
– Да они опять дорогу перекрывать собираются.
– Откуда знаешь?
– Что я, слепой что ли? Да и люди свои сообщили, сам понимаешь. Мне их разгонять?
Игорь Павлович представил низенького, толстенького полковника Славку Логинова, тщетно и смешно в одиночку прогоняющего орущих пикетчиков и снова улыбнулся:
– Пока не трогай. Я приеду. Когда они начнут?
